Роман Верховский, 28 лет, рекламист,

 

 

ПОЧТИ СВЯТОЙ

 

Все это, конечно, далеко не новое. Но поэтому и цена такая. Очень привлекательная, согласитесь?

Она легонько дернула себя за мочку уха, обернулась на мужа. Тот приободряюще улыбнулся. Одинакового цвета джинсы и одинаковые кашемировые джемперы наводили на мысль о кровном родстве. Пара излучала респектабельный шик спальных районов – аристократичный университетский лоск, приправленный снобизмом и намеками на инцест. Они даже внешне были похожи.

Она приподнималась на носочках в уличной обуви, показывая особенно интересные особенности советской мебели. Он покачивался на каблуках, скрипя старым паркетом.

Икона нашлась в гостиной на чипэндейловском трюмо (подделка, конечно) за стеклом, спасенная от слоя пыли, что лежал на мебели. В пятикомнатной квартире одиночества бы хватило на пять человек.

– Куда вы смотрите? – насторожилась девушка.

– На икону. То есть на репродукцию. Хорошая работа. Извините, меня не заинтересовала эта мебель. В одной из комнат стол начала века, если вам интересно мое мнение. Его вы сможете продать подороже. Извините, пожалуйста.

Азурит – это карбонат меди, асфальт из бурого угля. Голубец, варзия, шафран и ярь. Вдолбите в свои пустые головы. Слышите меня?

 

Трамвай прихрамывал на неровном участке с поднявшимися рельсами. Девушка копалась в телефоне. Ее ребенок рядом канючил. С детьми в трамваях всегда две истории: или они измотанные не звенящие к вечеру колокольчики или егозливые громкие нарушители дневного спокойствия. В четыре двадцать невоспитанный монстр терзал девушку игрой без победителя в дай, дай, дай. Она устало посматривала за стекло трамвая, на окоченевшее брошенное здание военной академии, что тянулось целый квартал вдоль линии, а затем снова погружалась в телефон. Все это время за ними наблюдала женщина за сорок в молодившем ее пальто и яркой помадой на плотно поджатых губах.

Люди не страдают от неудач. Люди страдают от невозможности приобрести то, что есть у других. Для того, чтобы это знать не обязательно продавать БМВ, которые научились парковаться сами, не обязательно впаривать последнюю систему кондиционирования «хитачи» в только что отстроенный дилерский центр, не обязательно изучать европейские вина, чтобы продать самое дорогое топ-менеджерам строительной фирмы за заслуженные, но пока не выплаченные бонусы.

– Здравствуйте, меня зовут Евгения. Банк Альфа-кредит. У вас есть время поговорить о наших новых программах?

– Нет, извините.

Девушка отвлеклась от телефона и смотрела на меня. Рядом прыгал сын. Дай посмотреть. Ну что там у тебя. Дай гляну. Дай телефон.

У тебя свой есть.

Нет, я хочу твой. Ну дай. Дай посмотреть.

Она живет в моем доме за стенкой на этаж ниже. У нее нет мужа, но есть любовник, он приезжает к ней раз в три дня. Она просит его остаться, она просит его заботиться о, возможно, своем сыне. Ее старшая дочь играет на пианино с шести лет. Последние два года по вечерам я слушаю как она монотонно занимается, разучивая Чайковского. Ровно час в одно и то же время. Амбициозная девочка.

В отношениях матери с дочерью было мало любви и, как это часто бывает у родивших слишком рано и едва сводящих концы с концами, мало любви было к позднему сыну. Дети стали ее невыполнимой миссией. Она, еще совсем молодая девушка, старалась от них отгородиться, сохранить свое Я. Любить их меньше, как часто громко заявляла она, выпивая с подругой на кухне по пятницам. Что означало – не любить вовсе.

В панельном доме слишком тонкие стены.

Ее красивые зеленые глаза с теплом рассматривали меня. Привет – только губами произнесла она. Привет, - кивнул я.

Мы вышли на одной остановке. Она встала рядом, светофор моргал красным. Ребенок выглядывал из-за матери на меня и молчал.

– Ты же в моем доме живешь, верно? Я Марина. Ты где-то наверху живешь, я тебя часто вижу. А это мой сын. Ты есть вконтакте? Давай добавлю. Или ты из этих? Фейсбук там, фликр – звучит как клитор. Ой.

Крон, Марс, Вохра. Лазоревый цвет – смешай голубую и белую краски. Киноварь – используется с двенадцатого века.

Посмотрите на состояние. Видите, задняя крышка в полном порядке. Обычно именно она первая подвергается износу. В таком состоянии вы вряд ли найдете еще мебель. В основном эти стулья-диваны отвозили на дачу и там они медленно приходили в негодность. Ну вы понимаете, мороз, потом протекающие крыши.

Молодую женщину следовало подбодрить, чтобы она продолжала. Старые массивные стеллажи вперемешку с серийной мебелью восьмидесятых. Многотомные собрания – марксизм, ленинизм, советская историческая энциклопедия на пятнадцать томов. Все в темно-зеленых, почерневших обложках.

Вас только стулья заинтересовали?

Хозяйством умерших родственников занимаются именно такие молоденькие девушки. Они поправляют волосы, стесняются и показывают старую мебель в больших четырехкомнатных квартирах с гигантскими потолками (муж, если есть, ходит открыв рот, откровенно зевает или его нет вовсе). В этих девушках никогда нет того, что мне нужно, зато иногда есть в квартирах.

У нее зазвонил телефон и она отвлеклась:

– Что? Чтобы когда она ему ставит лайки, вы знали об этом? Нет, таких услуг нет. Извините, Светлана, но у вас развивается паранойя. Да, да, конечно.

Она отошла к окну.

Икона хоть и не возвышалась на специально оборудованной полочке, но была устроена поближе к левому углу квартиры с почестями древней святыни. Выдающаяся подделка. Двадцать на двадцать, краска немного облезла, с кракелюрами – все как положено. Я аккуратно повернул ее и посмотрел заднюю часть доски на свет. В трещинах дерева была черная грязь. Я немного ковырнул ее припасенной булавкой и добавил в принесенную бутылочку пробника от духов с реагентом. Взболтал. Реагент помутнел – это была краска. Несомненная подделка, но очень хороша, очень. Разочарование - липкий густой мед, приготовленный из нектара ожиданий.

– Что вы делайте? – девушка подошла ко мне вплотную.

Я зажал нехитрые инструменты в кулак и незаметно отправил в рукав рубашки, за плотные манжеты. Булавка расстегнулась и упруго вошла под кожу.

– Смотрел на мебель вблизи. Очень интересно.

– Что вам нужно? – холодно спросила она.

Кровь горячей струйкой медленно потекла на ладонь. Лазорь, белило, чернило. Белило хоть в синь. Ярославские белила 17 века – свинцец на уксусном пару. Видишь? Охра для лица, для кистей.

– Извините, я кажется вогнал занозу, - показал растекающееся пятно крови по голубому манжету.
Девушка отшатнулась:

– Как это вышло?

– Я работаю с деревом. На работе застряла, а я не заметил. Я пойду в машину. Окажу себе первую помощь, - она не ответила на улыбку и схватила меня за руку.

– Вы вор?

– Что? Нет, господи, что вы говорите?

Кровь капнула на пол.

– Знала, я знала, что это плохая история с Авито, я знала, - ее легонько затрясло, - Извините. Извините. Я просто испугалась. Извините.

Она отпустила меня.

– Давайте я перебинтую. Здесь же есть бинт, наверняка есть бинт. Я знаю.

– Нет, - мне пришлось рявкнуть на нее. Нагрубить этой хорошенькой девушке, - извини, пожалуйста.

Во дворе мужчина прикуривал от черного Мерседеса белый Порш Каен. Он проводил меня озадаченным взглядом. Похоже не получалось.

 

Трамвай проехал мимо зданий военной академии. Все окна выбиты. Шутники этой ночью написали на стене огромными корявыми буквами: «Нет челки – нет телки».

Лучше вернуться к приложению «Авито» на телефоне. Тонны просмотренных объявлений о продаже мебели. Я научился фильтровать их с первой фотографии. Если мебель старая, добротная, а на полу советский паркет, то вполне возможно, что там есть и иконы. Никто не выставляет их на продажу. Не потому, что их берегут, просто не принято. В стране другой дискурс – продажа иконы порицается. Но когда родственники избавляются от мебели, они и их продают. Главное - предложить цену и не носить галстук.

Чтобы купить икону, нужно выглядеть, как гуманитарий. Никто не продаст семейную реликвию человеку в костюме или с серьгой в ухе.

– Привет! – меня похлопали по плечу и я обернулся.

Соседка Марина улыбалась мне снизу вверх. Трамвай качнулся на повороте и она со смехом плюхнулась на меня.

– Что делаешь? – она заглянула в телефон, - выбираешь мебель?

– Да так. Смотрю рынок. Ищу антиквариат.

– Ого, как интересно.

– Да нет, ничего интересного. Даже муторно, - я отодвинулся от нее назад.

У нее явно были нарушения с зоной комфорта. Она снова придвинулась ко мне вплотную, так, что я чувствовал потускневший мятный вкус жвачки.

– У тебя так тихо всегда. Тебе моя девочка не мешает? Она фанатка классической музыки.
– Да, я заметил. У нее хороший прогресс.

– Такие тонкие стены, а тебя совсем не слышно. Давай я как-нибудь загляну к тебе в гости?
Ее любовник недавно ушел и теперь Марина ищет нового опекуна для старшей дочери, младшего сына, но прежде всего для себя и не важно, что я на пять лет моложе ее.

– Выйду на этой остановке. Хочу пройти через церковь.

– Все-таки зайду. Ты знаешь, я неплохо готовлю, - она помахала мне в след. Зря оглянулся.

 

– Ну а что? - Петрович, местный бомж с перевязанным грязной повязкой глазом, хрипит весь, - вот реставрация, реставрация. А кому от этого хорошо? Весь храм в лесах. Кому он нужен в лесу? - он крякнул, довольный каламбуром, - меньше верующих, меньше денег. Ну а что? Вот бабка одна, совсем убогая, ну ты знаешь, сидела тут с краю с лотком из-под курицы. Я говорю, шапку брось. Кто тебе в лоток подавать будет? Дура что ли совсем. Из-под курицы. Значит деньги есть. А денег нет. Людей то мало ходит. Вот и загнулась. Ну а что? Я проморгал. Глаз то один, - он снова крякнул, - Тут колокол почистили с химией. Вода вся стекла и не замерзает. Я утром прихожу, а во дворе собаки валяются. Целая стая. Воды напились. Шесть их что ли было. Все сдохли. Не учуяли, - он опустил голову и потускнел, - вот и думай, что хорошо, а что плохо и где в это время был бог, - Петрович замолчал, повязка на глазу увлажнилась - хоронили потом.

 

Алло? Вы где? Подъезжаете? Ну все! Хорошо! Я уже на месте. Жду.

Проходите, можно не разуваться. Видите, как тут у нас. Ремонтировать все нужно. Паркет думаю оставить. Сейчас это модно ведь. Правда?

Девушка, похожая на актрису, провела в комнату. Вот. Диван может быть нужен? Вообще здесь все продается. Вот сервант.

Господи, не может быть. Ладони мгновенно вспотели. Так бывает, когда видишь сияние, чувствуешь первое весеннее солнце, а его нет и сияния нет, есть только далекое воспоминание о счастливом детстве. Вот такая это была святыня – на тумбочке стоит в углу. Простая, как три рубля.

Притворный кашель поднялся во мне. Для убедительности я согнулся пополам:

– Кха-кха, принесите воды.

Девушка нахмурилась и торопливо ушла включать воду в туалете.

Черная вся. Едва проглядывает изображение святого. Размашистые ангельские крылья. Фон уже не разглядеть. Креститель?

Доска старая, рассохшаяся. Повернул - сзади почерневшая. Достал булавку соскреб немного с трещины.

Женщина зашумела на кухне.

Опустил булавку в пробник. Реагент остался чистым. Не может быть.

Точнее тут не скажешь. Где-то тридцать пять, на двадцать пять. Хорошая иконопись. Давно таких не встречалось, очень давно. Одну позолоту видно. И то черную. Кострома? Похоже, что Кострома. По сюжету век 17тый. Я отошел к окну, повернул на солнце. Точно креститель. 17 век.

– Вот, возьмите.

Стою, смотрю на икону. Взял стакан и выпил залпом. Миллион. Не меньше. Может быть полтора.

– А что это за икона у вас такая?

– Вы знаете, у меня прабабушка вообще еврейка была. Но мы с ней мало общались. Моя бабушка в штаты эмигрировала. Я вообще там родилась. Нет, нет, мама за русского вышла. В начале девяностых. Брайтон бич – вот это все – тогда сами знаете. Прилетел, женился, увез. Так что я больше в Москве. И вот. Ну вы понимаете. Двоюродная бабушка умерла.
Я кивнул.

– Конечно, я знаю, диван и это все мелочи. Ничего! Я выкину. Но трюмо то реально шикарное. Мне такое не нравится, но не мусор же? – она поправила волосы за ухо и потупила взгляд, - А от мебели надо избавиться. Так квартиру продавать легче. Я еще думаю, может себе оставить? И паркет этот…не знаю в общем, - она заглянула мне в глаза и улыбнулась, - я много болтаю, да? Но с вами легко как-то.

Я терпеливо кивнул. И снова перевел ее взгляд с себя на икону:

– Вы знаете что это? Это дорогая вещь. Я ее у вас за семьдесят тысяч могу купить. Вы подумайте.
– Семьдесят?

– Да, семьдесят. Я вас не тороплю, вы подумайте. Я знаю, как неверующие относятся к таким вещам. Вы ведь неверующая? Так вот, семьдесят тысяч – это хорошие деньги. Поживете тут, подумаете, что с квартирой делать. Оставлять или нет. Город посмотрите. Вдруг понравится?

Она украдкой провела ладонью по шее, убрала волосы.

– И трюмо хорошее. Вы цену поднимите. Я разбираюсь. Но я лучше икону куплю. Подумайте денек. Телефон есть.

Тут главное не услышать «нет». Девушка завороженно кивала, потом попросила проводить ее до такси.

– Вы завтра приезжайте, - улыбнулась она, - Я вам точно скажу все.

– Завтра не могу, извините.

 

В дверь настойчиво постучали. Черт, Марина. Это точно она. Притворился что нет дома, затих в прихожей. Дверная ручка повернулась. Ну да. Конечно. Забыл закрыться! Дверь с жестяным лязгом распахнулась.

– Привет! – сказал я, - как раз шел открывать.

– Ой помоги мне, - она вползла боком, в руках прозрачная кастрюля для микроволновки, - внутри друг на дружку уложенные голубцы.

Голубцы. Серьезно?

– Отгадай загадку? – она наступила на задник кроссовка, стянула, - Мясо, завернутое в овощ. Что это? Мужик в коме! Хахаха – нервно засмеялась, стянула второй кроссовок, - извини, я когда волнуюсь, как ляпну что-нибудь. Ну? Куда идти? Ой, а чем у тебя пахнет так? Ремонт что ли делаешь?

Я поспешил закрыть дверь в комнату:

– Да, там ужас, пойдем на кухню.

Она передала мне кастрюлю, открыла дверь и заглянула. Эта краска может сбить с ног кого угодно. Но только не Марину. Она зашла в комнату и очаровано огляделась. С нескольких мольбертов на нее смотрели лица святых. Разведенные краски воняли в полную силу. Последняя отреставрированная работа была на самом виду – 18 век. Аккуратно переступая через краски, она подошла к иконе вплотную:

– Господи, они же сотни тысяч стоят, да?! Откуда они у тебя?

– Правильно. Прежде всего Господи, - я кивнул ей, но она не поняла, - вот эта бандитская. И вот эта. И та, на полу, - мы повернулись к первой, - Они же тоже люди. Но люди прежде всего жестокие. Как и все истинно верующие. Тех, у кого не было икон – перебили. У кого есть – остались живы. Их, конечно, по-другому теперь называют. Бизнес. И прочее. Я тоже плохой человек. Но я стараюсь исправиться.

Отреставрированная сюжетная икона светилась, отражая свет окна.

В лицах не будет глубины, пока краска не даст им глубину. Лица людей отличаются от лиц святых, потому что они од-но-мер-ны. Нанеси сначала один слой охры. Затем второй. Затем третий и четвертый. Пока лик не станет святым. Свя-тым! Я тебе открою страшный секрет. Иконы пишут обычные люди. Поэтому принимайся за дело.

– У тебя что там? Голубцы, - кастрюля по-прежнему была в моих руках, на Марину медленно спускалась благодатная оторопь, - пошли поедим. Тебе больше нельзя ко мне приходить. Извини, пожалуйста.

 

Петрович сидел на обычном месте у храма, в фуфайке поверх куртки. Глаз замотан свежей тряпкой. Смотрит в ноги и бормочет. Петрович, говорю. Ау, Петрович. Бывает его заклинивает.
– А я что? – глаз поднял один и смотрит.

– Петрооооович. Это я.

– Ты что ли?

– Я что ли.

– А я что? - так до бесконечности можно, но где-то на половине он все-таки приходит в себя. Для убедительности лучше положить монету. Чтобы звякнуло и Петрович запустился, как автомат.

– Держи пакет. Аккуратно держи.

Он взял пакет. Ладонь в черной рабочей перчатке.

– Опять что ли? Петрович то, Петрович се. А я чего? Меня в прошлый раз бить хотели. В милицию хотели везти! Где взял, где взял! А я что?

– Неси давай. Пакет передашь Батюшке, понял? Сейчас неси. Я смотреть буду. Только Батюшке передай. Он разбирается. Будешь для них как святой, Петрович. Они за тебя молиться будут. Иди давай.

Он тяжело поднялся, убрал мелочь в карман, взял пакет и пошел за ворота. Я проследил, чтобы он постучался в дом Батюшки, а когда тот открыл, передал пакет. Батюшка взглянул внутрь, открыл дверь шире, впустил Петровича. Хоть накормит.

Хочешь рисовать «древние» иконы, будь добр, используй истинные краски. Азурит – карбонат меди. Багор – из червеца. Белило – на свинце. Охра – земляная краска. Навсегда запомните! Вдолбите в свои головы.

Когда уходит одна святыня, на ее место всегда возвращается другая. Это понятно?

– Алло? Алло? Это Александра, помните? Вы еще мебель приходили смотреть, а я вам наплела всего, про прабабушку там. Про эмиграцию. Знаете, мне и правда ни к чему эта икона. Только я не могу ее продать так дорого. Она же черная совсем. Можно на ты? В общем, знаешь что? Давай поужинаем сегодня? Я ее с собой возьму. Ну а там…как пойдет.

 

Священнослужитель в черных одеждах с черным дипломатом, украшенный одним лишь золотым крестом на большой цепи и седой давно нестриженной бородой зашел в приемную, ни слова не говоря секретарю, остановился у двери и подождал пока ее откроют. Чиновник тепло поприветствовал священнослужителя.

- Артур Виниаминович, отложим! Я ведь не по своей прихоти к вам хожу, а по наставлению архиерея, ставленника апостолов, да по воле божьей и во благо епархии. А уж она богата историей на этих землях и не нам с вами решать, где эта история продолжится дальше и не жителям мирским, а верховному духовенству. Церковь широко ценит ваш вклад. И в ваших силах нам помочь, как помогали вы уже неоднократно. И в этом ваша прямая ответственность и доблесть и крест. Переубеждать нерадивых, ибо не ведают что творят, да содействовать делам епархии. Нет, нет. Не перебивайте! Добро всегда должно награждаться, а праведные люди быть под присмотром. Поэтому и вам кое-что на благочистивое попечение остаться должно. Обращайтесь аккуратно с этой святыней. Ей нет цены. Икона эта восемнадцатого века и появилась на земле нашей буквально чудом, то есть из ниоткуда. Храните ее, а она будет хранить вас. И о деле своем не забывайте. То что должн`о случиться, того не миновать. И что должно быть построено, то построено будет. И воздух там наполнится дыханием молитвы. В этом ваш путь земной и долгая служба в администрации. Да будет так.