О жизни христианина, и прежде всего о том, как наставляет о ней Священное Писание

ЖАН КАЛЬВИН

О ХРИСТИАНСКОЙ ЖИЗНИ

Статья взята с интернет-сайта: http://www.vehi.net/kalvin/

Н. Ревуненкова. Введение

Читателю от Жана Кальвина. Молитва Кальвина

Глава I. О жизни христианина, и прежде всего о том, как наставляет о ней
Священное Писание

Глава II. О сущности христианской жизни, или о том, чтобы отрешиться от самих себя

Глава III. О терпеливом несении креста, что отчасти означает отрешиться от самих себя

Глава IV. О созерцании будущей жизни

Глава V. Как пользоваться земной жизнью и её благами

Примечания

 

 

Введение

“О христианской жизни” — фрагмент монументального сочинения Жана Кальвина “Наставление в христианской вере” (Institutiones Religionis Christianae), считающегося высшим достижением теологии Реформации. Если Мартина Лютера протестантская мысль чтит как великого пророка Реформации, то Кальвина — как великого создателя системы протестантских идей. “Наставление” и поныне служит энциклопедией принципов протестантизма, хотя было создано в XVI веке, когда в эпоху заката феодального общества Европа переживала могучий подъём культуры Возрождения, в ней сформировались нации и некогда единая Римско-католическая церковь раскололась на две — католическую и протестантскую.

Жан Кальвин (Calvin, Calvinus - латинизированный вариант французской фамилии Ковен - Cauvin) родился 10 июля 1509 г. в городе Нуайон, расположенном к северо-востоку от Парижа, недалеко от двух городов, знаменитых кафедральными соборами, — Амьена и Реймса.

Его родители, Жерар Ковен и Жанна Лефран, принадлежали к уважаемым в провинции Пикардия семьям буржуа, поддерживавшим деловые отношения со столицей Франции и крупнейшими нидерландскими городами — Антверпеном и Брюсселем. Карьера отца развивалась успешно: начав делопроизводителем городского правления, он стал поверенным епископа, затем соборного капитула и графства.

Семья Ковен поддерживала дружеские отношения с семьёй графа де Монмор, их дети учились вместе и получили превосходное образование. Вначале предполагалось, что Жан будет духовным лицом: в 12 лет он был зачислен в соборный клир Нуайона, удостоен тонзуры, с 1527 г., будучи студентом Сорбонны, считался священником, не отправляя своих обязанностей, что было вполне обычным в Церкви того времени.

В Париже Жан изучал филологию и схоластическую философию под руководством педагогов, принадлежавших к религиозно-обновленческому движению “Нового благочестия”, через школы которого прошли в своё время Эразм Роттердамский и Лютер.

Завершив в 1528 г. теологическое образование, по-видимому, со степенью бакалавра искусств, Кальвин по настоянию отца переменил намерение быть священником и отправился в университеты Орлеана и Буржа изучать право и греческий язык.

После смерти отца в 1531 г. он вернулся в Париж и вёл жизнь учёного, работая над книгой “Комментарии к трактату Сенеки "О милосердии"”, изданной в 1532 г. В это время в Германии и Швейцарии активно шли выступления против Римско-католической церкви, но во Франции реформационное движение развивалось медленнее: о необходимости реформировать христианство рассуждали и писали главным образом интеллектуалы из университетской среды, собираясь на гуманистические собеседования и в кружки по изучению Евангелия.

Здесь Кальвин проявил себя в 1533 г., когда обстановка стала сложной. В Париже и в ряде французских провинций произошли открытые нападения на католические реликвии, и правительство короля Франциска I не без основания возложило вину за эти выступления на университетских профессоров, подозревавшихся в “лютеранской ереси”.

Ректор Сорбонны Николя Коп, сын личного врача Франциска I, произнёс речь, составленную при участии Кальвина. Речь стала поводом для гонений. В ней он сказал, что в религии Евангелие должно первенствовать над обрядами, а мир в Церкви восстановит божественное Слово, но не меч.

Кальвину пришлось покинуть Париж, а затем и Францию, по которой он некоторое время странствовал, наблюдая, как множатся в провинции различные “секты”, порождённые влиянием идей Реформации. Наиболее радикальной “сектой” были анабаптисты, требовавшие "предоставить христианам свободу веры без обязательного отправления культа и церковных учреждений. Критике вероучительных принципов анабаптистов посвящено первое доктринальное сочинение Кальвина “О сне души”, написанное в 1534 г.

Тогда же он отказался от своих церковных должностей в Найоне, и это единственное бесспорное свидетельство того, что реформатор перестал считать себя членом Католической церкви. Много лет спустя он вспоминал, что довольно долго “коснел в папских суевериях” из-за уважения к незыблемости института Церкви, пока “внезапное божественное озарение” не вырвало его оттуда. Серьёзные исследователи полагают, что “озарение” вряд ли можно точно датировать, поскольку ему предшествовало длительное умственное и психологическое становление личности.

Жизнь Кальвина в эмиграции началась в протестантском Базеле, где он был известен как Мартин Луканиус. В этом псевдониме можно усмотреть проявление личного уважения к Мартину Лютеру, с которым лично Кальвину встретиться не довелось. В это время здесь же, в Базеле, близились к концу дни великого гуманиста и провозвестника Реформации Эразма Роттердамского. В связи с этим позднее возникла легенда о встрече Кальвина и Эразма, которую трудно опровергнуть, но нечем и подтвердить.

В 1536 г. Кальвин принял приглашение Гийома Фареля стать проповедником в Женеве, и, возможно, одно из объяснений состоит в том, что влияние французской культуры в Женеве чувствовалось сильнее, чем в Базеле. Хотя Жан Кальвин стал “гражданином мира”, горький мотив изгнания с родины часто слышится в его произведениях.

На первых порах положение реформаторов в Женеве оказалось непрочным, их с Фарелем изгнали в 1538 г., и три года Кальвин провёл в Страсбурге. Мартин Буцер (1491-1551), авторитетный и оригинальный реформатор, пригласил туда молодого коллегу на должность пастора французской общины.

В Страсбурге Кальвин предавался учёным трудам и отчасти протестантской дипломатии, так как приобрёл большой вес в Европе среди реформаторов старшего поколения.

С Филиппом Меланхтоном (1497-1560) он сблизился, представительствуя на собеседованиях церковных иерархов и протестантских лидеров, которые устраивались по инициативе императора Карла V с нереальной целью примирить католиков и протестантов — подданных его обширной империи.

По примеру большинства реформаторов, спешивших личным примером показать законность брака священников вопреки безбрачию католического духовенства, Кальвин вступил здесь в брак с Иделеттой де Бюре, молодой вдовой анабаптиста, которого он обратил в свою веру. Их семейная жизнь продолжалась до кончины Иделетты в 1549 г., и, поскольку трое их детей умерли в младенчестве, а домашние заботы взяла на себя семья брата, вопрос о втором браке не возникал.

Авторитет Кальвина среди протестантских лидеров особенно укрепило произведение, которое он сочинил в ответ на послание кардинала Якопо Садолетто (1477-1547).

Этот выдающийся философ, писатель и дипломат, в прошлом служивший секретарём папы Льва X, защищал идею мирного преобразования Церкви. Теперь он обратился к жителям Женевы с призывом отказаться от новшеств реформаторов и вернуться в лоно Матери-Церкви под начало папы римского и смутил многих благодаря поэтической образности этого обращения.

В “Ответе кардиналу Садолетто” (1 сентября 1539 г.) Кальвин писал, что реформированное христианство гораздо ближе к апостольскому, нежели католицизм, что нужно лишь восстановить облик древней Церкви, которую истерзали невежественные схоласты, папы и их приспешники. Ведь первоначальное христианство не знало пап, не изобретало чистилища, не злоупотребляло таинствами ради доходов, ибо апостолы не искали личной выгоды. Стоит только сравнить положение Церкви в то время, когда у восточных христиан были Иоанн Златоуст и Василий Великий, а у западных Киприан, Амвросий и Августин, с её нынешним состоянием, как придётся признать заблуждение кардинала. От прежнего единства и чистоты Церкви остались одни развалины. Следовательно, протестанты озабочены правым делом восстановления верности и чистоты учения; они-то и являются ревнителями древних традиций. Католики, напротив, оказались “новаторами” и нарушителями порядка, установленного Богом.

Такой поворот мысли оценили многие реформаторы. “Ответ” похвалил сам Лютер, а в Женеве расстановка сил изменилась в пользу изгнанных реформаторов.

В 1541 г. Кальвина вновь пригласили в Женеву. После спокойной жизни в Страсбурге он воспринял возвращение к руководству церковью в Женеве как свой крест, но именно поэтому увидел в очередном повороте судьбы перст Божий. В предлагаемом трактате “О христианской жизни” тема несения каждым христианином своего креста занимает центральное место.

К тому времени религиозно-философское кредо Кальвина вполне сложилось, и лишь учение о кальвинистской Церкви пополнилось затем опытом, который реформатор приобрёл, будучи непосредственным создателем структуры новых учреждений и лидером протестантов Европы.

В соответствии с идеями “Наставления в христианской вере” в Женеве была проведена реформа Церкви и общественной жизни. Теперь церковное и мирское в жизни христианского сообщества не противопоставлялись, как это предполагал средневековый католицизм, а сближались. Верующего призывали как можно лучше выполнять своё жизненное предназначение, и проза жизни, будничная работа преображались в исполнение божественной воли.

Но одновременно исчезали границы между Церковью и государственными структурами. Светским властям женевские реформаторы отвели очень большую роль в выполнении религиозных задач. Чтобы бюргеры приучили себя жить по Евангелию, их должны были регулярно вдохновлять проповедники, поощрять или предупреждать выборные старейшины, а наказание — за идолопоклонство, безнравственность и ереси — осуществлялось в судебном порядке.

Кальвинистская церковь в Женеве сформировалась в условиях социальных конфликтов, сопровождавших становление здесь демократической республики.

Особенно активно противники Реформации действовали в 1551-1555 гг., когда оппозиция получила большинство мест в правительстве города. В это время гонениям за инакомыслие и ересь подверглись многие горожане; их отлучали от Церкви и изгоняли из города в соответствии с законами, предусматривавшими за ересь даже смертную казнь. Так, в 1553 г. трагически оборвалась жизнь Мигеля Сервета — по решению правительства, находившегося в оппозиции к сторонникам Кальвина, но согласившегося с ними, что ересь необходимо искоренять мечом.

После изгнания оппозиции деятельность сторонников Кальвина проходила относительно стабильно вплоть до кончины реформатора 27 мая 1564 г.

Истории Женевы при Кальвине посвящена обширная литература, в которой так или иначе подчёркивается факт существенного изменения моральных норм городского сообщества. Романисты охотно изображали превращение почти вольного феодального города в унылую вотчину придирчивого “женевского папы”, но для многих современников Женева служила “лучшей школой Иисуса Христа, когда-либо встречавшейся на земле с апостольских времен” (Дж. Нокс).

Литературное наследие Жана Кальвина можно разделить на три основных комплекса произведений.

Первый — это “Наставление в христианской вере” и связанные с ним по своей тематике трактаты. В них систематически излагается и разъясняется доктрина протестантизма и столь же систематически опровергаются её разнообразные оппоненты. И хотя перед нами богословские руководства, но они созданы человеком, которого сформировала гуманистическая культура. Основным признаком стиля ренессансных писателей был диалог, что отражало диалогический способ мышления, при котором истина устанавливается в споре, в обмене мнениями. Поэтому главные идеи Кальвина подаются исключительно полемически, в споре или диалоге то с античными философами, то с Отцами Церкви, то со схоластами, то с “папистами” и т. д. Важно отметить, что эти произведения создавались не столько для специалистов, сколько для “простецов”, массового читателя, которого автор сознательно вовлекал в полемику со своими оппонентами, чтобы убедить в правоте истинного христианского учения, открывшегося ему. Как полемист и одарённый писатель реформатор часто обращался к сатире, и его “Трактат о реликвиях” (1543), как и “Трактат о соблазнах” (1550) отнесены к" лучшим образцам ренессансной сатиры, наряду с “Похвалой глупости” Эразма Роттердамского, романом Рабле “Гаргантюа и Пантагрюэль” и другими. Шедевром французской прозы считается французская версия “Наставления”, законченная Кальвином в основном в 1541 г. Богословское сочинение впервые зазвучало на французском языке, и Кальвин, наряду с Рабле, стал творцом национального литературного языка.

Второй комплекс произведений Кальвина — Это комментарии ко всем (кроме Апокалипсиса) книгам Ветхого и Нового Заветов, а также полный перевод Библии на французский язык (1551-1553) и проповеди. Комментарии сосредоточены на филологическо-философском толковании Писания; вместе с тем в них разрабатываются многие темы учения Кальвина, затронутые в “Наставлении”. При работе с текстами Библии реформатор исходил из того, что каноничность и богодухновенность божественного Слова незыблемы, однако следует установить подлинность различных его записей. Сличая Вульгату (официально признанный Католической церковью латинский перевод Библии) с разнообразными источниками, Кальвин подверг основательной критике перевод св. Иеронима, предложив читателю свою Французскую Библию. Художественный пафос библейских книг, захватывающий читателя с такой силой, какой не обладала античная литература, Кальвин объяснял тем, что Моисей и пророки служили лишь “органами” божественного Слова. При этом каждый пророк жил в своё историческое время и ориентировался на свой круг слушателей и читателей; отсюда особенности стиля, который, например, у Амоса прост и даже грубоват, а у Исайи возвышен до трагического.

Реформатор учил, что в Писании Бог разговаривает с человеческим родом как педагог, который сначала воспитывает ребёнка, потом юношу и наконец зрелого мужа, способного воспринять высокие истины. В переводе Кальвина пророки и апостолы говорят на современном ему французском языке, без архаизмов, но и без упрощения или модернизации. Некоторые переводы Ветхого Завета, выполненные гуманистами, Кальвин отвергал именно за ненужную, по его мнению, популяризацию пророческой речи.

Нужно отметить, что русский читатель обладает пока единственным полным переводом Библии — Синодальным, который мы использовали, отмечая в публикуемом тексте те библейские цитаты, которые в переводе Кальвина не вполне соответствуют Синодальному.

Своеобразен третий комплекс произведений реформатора — письма, в которых нашли отражение реальные трудности дела утверждения нового вероучения и организации Церкви. Сохранившиеся 4 200 писем адресовались конкретным людям, но создавались они как публицистические произведения, ходили в списках по рукам, публиковались. Письма Кальвина расходились из Женевы по всей Европе и служили могучим средством пропаганды протестантизма.

Однако главной книгой Кальвина, над которой он работал всю жизнь, постоянно её совершенствуя, стало “Наставление в христианской вере” (Institutiones Religionis Christianae). Первое издание, выпущенное в Базеле в 1536 г., — относительно небольшой том, подходивший своим форматом для вместительных карманов бюргеров XVI века. По структуре книга следовала катехизису Лютера и была разделена на б глав. Второе издание вышло в Страсбурге в 1539 г. По объёму оно примерно в три раза превышало предыдущее, а введённые в него новые материалы показывали, что теперь автор действительно сложился как протестантский мыслитель. Это было важно, поскольку Реформацию её сторонники понимали неоднозначно и вокруг протестантского вероучения шла нескончаемая идейная борьба.

Ренессансная культура была двуязычной, и, хотя именно тогда в Европе сформировались национальные языки, в “республике учёных” употреблялась почти исключительно латынь. Не случайно и “Наставление” публиковалось на двух языках. Французская версия второй редакции вышла из печати в Женеве в 1541 г. В предисловии к нему Кальвин объяснял, что Священное Писание не требует дополнений, но неискушённому в нём человеку необходима помощь просвещённых в христианской философии людей.

“Именно потому, что я вижу, как важно таким образом помочь людям, жаждущим просвещения в учении о спасении, я постарался исполнить это дело в меру отпущенного мне Господом дарования и сочинил эту книгу. Вначале, чтобы помочь учёным людям, к какой бы нации они ни принадлежали, я изложил её по-латыни. Спустя некоторое время я переложил её также и на наш язык, желая открыть нашей французской нации то, что могло бы пойти ей на пользу”.

В последующих изданиях книга продолжала расти по объёму и меняться по структуре. Окончательная, шестая редакция произведения, изданная в 1559 г. по-латыни и в 1560 г. по-французски, состоит из 80 глав, распределённых по четырём книгам. Специалистам известны все детали, отличающие французскую версию от латинской. Наш перевод сделан с французского текста; французское “Наставление” чуть подробнее латинского, однако мы не отмечали в публикуемом тексте фразы, отсутствующие в латинской версии.

Раздел “О христианской жизни” Кальвин писал в Страсбурге, когда Мартин Буцер опубликовал там труд “О попечении души” (1538), поощрявший к раздумьям о святости в житейском поведении христиан. Во второй редакции “Наставления” Кальвин поместил этот раздел в заключение, но потом перенёс его в третью книгу (гл. VI-X). Известно также, что трактат “О христианской жизни” получил хождение как самостоятельное произведение с 1540 г. Зафиксированы три издания трактата, вышедшие при жизни реформатора: латинское — 1550 г., французское — 1551 г. и английское — 1550 г. Впоследствии его издавали и переводили с таким успехом, что издатели закрепили за ним название “Золотая книжка Кальвина об истинно христианской жизни”.

Один из первых читателей трактата “О христианской жизни”, молодой французский протестант, писал в 1540 г., что Кальвин в этом произведении “убедительно обучает Христу”. Действительно, этот этюд о морали воодушевлял созерцанием идеала и переживанием близости христианина ко Христу. Здесь реформатор проникает в тайны человеческого сердца, раскрывает мотивы поступков, закономерности движения чувств, указывает священные примеры для подражания. Раскрывая перед верующими, какие опоры даны им для врачевания души, какие размышления и действия выведут грешников на путь спасения, Кальвин предлагает обеспокоенным, растерянным и ищущим духовных перспектив людям обрести уверенность совести. Это наиболее психологичные страницы “Наставления”. Исходя из того, что Бог помогает своим служителям' и ведёт их по пути избавления от рабства греху к безупречной святости, реформатор вводит святость и избранничество в норму христианской жизни.

Моральному учению Кальвина довольно часто приписывают исключительно суровое, аскетическое, пуританское начало. Оно, действительно, утверждает, что путь христианина ведёт к сораспятию Христу и крестному испытанию, когда страдание преобразует жизнь христианина, приближая его к идеалу. Но о неизбежности страдания, о долге самоотречения, о любви к ближнему, о несении каждым человеком своего креста и о подражании Христу рассуждали многие христианские писатели задолго до Реформации. Фома Кемпийский в своём знаменитом трактате “О подражании Христу” (ок. 1418 г.) на столетие раньше учил, что для спасения важна лишь праведная жизнь и не важны обряды, если для души они проходят бесследно. Фома, выражая общие идеи движения “Нового благочестия”, писал, что на смену внешней религии, которая не создаёт благочестия, приходит религия внутреннего человека. Внутренний человек постоянно пребывает с Иисусом, размышляет о Его святейшей жизни, мысленно страдает Его ранами. Фома советовал христианам избавляться от привязанности ко всему земному, упражнять свободный дух в покое и молчании и, Заказывая тело, учиться умирать для мира.

Идея подражания Христу у Кальвина, напротив, предполагает путь совершенствования христианина в миру, где всё христианское сообщество, размышляя о будущей жизни, получает благословение свыше на земное бытие. Как и у Лютера, бегство от мира и монашеские аскетические правила подвергнуты у Кальвина основательной критике. Реформаторы считали, что христиане естественным порядком вещей привязаны к миру, к общению с другими людьми и плоти и, следовательно, выполнение мирских обязанностей предписано божественной волей. Поэтому в трактате “О христианской жизни” святость мыслится не как отказ от земных благ, а как пользование многообразными дарами земного бытия на началах заповеданной в Евангелии справедливости. Идеального верующего реформатор видит не беглецом от мира, а мирянином” занятым благоустройством жизни, включающей в себя дары природы, культуры и искусства. Жизненная задача, круг обязанностей и рамки поведения людей в христианском сообществе определяются у Кальвина идеей о христианском призвании. Служа своему призванию, каждый человек выполняет священный долг, распознавая добро и зло в мире, выбирая угодную Богу профессию, укрепляя семейные узы и порядок в государстве и обществе. Кажется, самым трудным моральным навыком реформатор считает умение размышлять о смерти и посвящает этому особую главу своего трактата.

О своём жизненном призвании Кальвин поведал читателям в предисловии к полному корпусу “Наставления в христианской вере”, которое мы приводим целиком.

Докт. ист. наук Н. В. Ревуненкова.

 

Читателю от Жана Кальвина

Первое издание этой книги приняли благосклонно, чего я не ожидал, ибо по Божьей воле и его неоценимой доброте сочинил её очень быстро, понуждая себя к краткости.

Узнав о славе, пришедшей к книге спустя некоторое время (чего я не хотел и тем паче не искал), я понял, что обязан принести ещё больше пользы людям, принявшим моё учение с такой любовью.

С моей стороны было бы неблагодарностью не удовлетворить их желания в меру моих скромных сил. Посему я постарался выполнить свой долг: не только при второй, но при каждой перепечатке книга увеличивалась и обогащалась.

Хотя поводов для недовольства проделанной работой у меня не было, но признаюсь, что я не был собой доволен, пока не придал книге тот план, который ныне вам представлен и который, надеюсь, вы одобрите.

Ради благожелательного отношения к моей работе могу рассказать, как не щадил себя в этом служении церкви Божьей, проявляя как можно большую преданность ей, вплоть до того, что прошлой зимой меня чуть было не сжила с этого света лихорадка; но чем больше болезнь преследовала меня, тем меньше я себя берёг, пока не усовершенствовал книгу, которая, пережив меня, после моей смерти покажет людям, как я хотел помочь и тем, кто к ней только что обратился, и тем, кто хотел бы широко применить её в жизни.

Я очень спешил, но не в ущерб доброму делу: мне бы хотелось, чтобы она принесла Божьей церкви пользы намного больше, чем раньше. Таково моё заветное желание: поскольку мне и впрямь вполне бы хватило той награды за свой труд, если бы Бог был мною доволен; лишь бы преодолеть заблуждения и измышления невежд, клевету и поношения коварных людей.

Ведь от того, что Бог всецело заполнил моё сердце праведным и чистым стремлением возвысить его Царство и служить пользе его церкви, моя совесть даёт мне надёжное и убедительное ручательство пред Ним и его ангелами в том, что с тех пор, как мне дарованы обязанность и служение наставлять, у меня нет иных помыслов, кроме помысла принести пользу его церкви, провозглашая и утверждая истинное учение, которое Он нам преподал.

Хотя я не думаю, что есть на земле человек, которому бы больше досаждали, которого бы больше язвили и терзали ложными измышлениями и оскорблениями явные враги Божьей истины и множество негодяев, проникших в его церковь, — вроде монахов, которые трясут своими рясами далеко за пределами монастырей и оскверняют местность, по которой проходят, или вроде иных подлых мирян, которые ничем не лучше.

Совсем недавно, когда это послание уже находилось под печатным прессом, я получил сообщение из Аугсбурга, где собрались имперские сословия, что пущен слух, будто я устроил бунт против папы, и при княжеских дворах этому слишком легко поверили. Это показывает, как много злокозненных лицемеров, притворяясь, что исповедуют Евангелие, очень хотят, чтобы дело обстояло именно так.

Вот каким образом вознаграждают меня многие придворные, которые часто испытывали моё терпение, в то время как они должны были бы помогать мне, если бы им не мешала неблагодарность: поскольку это обстоятельство мне известно, им бы следовало обходиться со мною гораздо честнее.

Впрочем, дьявол со своими присными глубоко заблуждается, если замышляет ослабить или устрашить меня столь вздорными наветами. Ибо Бог, которому я доверился, по Своей высочайшей милости одарил меня упорством и непобедимым терпением, чтобы исполнить его священное призвание, о котором я снова подаю доказательства всем христианам. Ибо моя задача состояла в том, чтобы таким образом подготовить и наставить людей, желающих изучать теологию, дабы им легче было начать читать Священное Писание, а также преуспевать и продвигаться в его понимании, неуклонно придерживаясь достойного и верного пути.

Ибо я считаю, что, работая над книгой, постиг сущность христианской религии во всех её частях и расположил их в таком порядке, чтобы человек, усвоивший мою форму наставления, мог легко разобраться и решить, какое именно место ему нужно искать в Писании и для какой именно цели следует знать, что там сказано.

В то же время здесь мне нет нужды — как в моих Комментариях, где я излагаю книги Св. Писания, — входить в длинные рассуждения о рассматриваемых предметах: эта книга является общим указателем, дабы руководить людьми, которые нуждаются в помощи; ведь здесь ясно видно, что я не злоупотребляю многословием и не люблю излишеств.

Следовательно, читатели, когда им понадобится найти в этой книге какое-либо конкретное указание, будут избавлены от лишнего труда благодаря её удобному построению; но я предпочёл бы не хвалить себя, а убедить вас делом.

Посему храни вас Бог, и прошу также не забыть в ваших святых молитвах пользы, которую вы получите моими стараниями.

Из Женевы, в первый день августа 1559 года.

Молитва Кальвина

Всемогущий Бог Отец,

даруй нам,

ибо путь наш земной нелёгок,

силу Духа Твоего Святого,

дабы идти нам мужественно

сквозь огонь и воду,

так подчиняясь законам Твоим,

чтобы встретить смерть без страха,

уверенно полагаясь на помощь Твою.

Помоги нам сносить

ненависть и вражду человеческую,

доколе не достигнем

окончательной победы

и не войдём, наконец,

в благословенный покой,

который обрёл для нас

кровью Своею

Сын твой единородный.

Аминь.

 

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV

О СОЗЕРЦАНИИ БУДУЩЕЙ ЖИЗНИ

1. Несмотря на гнетущие напасти, надо постоянно устремлять взор к нашей кончинe, чтобы научиться презирать земную жизнь и посредством этого пробудиться к размышлению о будущей жизни.

Господь знает, сколь велика естественная склонность любить этот мир слепо, по животному, и поэтому, ослабляя её, пробуждая нас от лени, Он применяет лучшее средство, чтобы наше сердце не слишком отягощалось этой безрассудной любовью.

Каждому из нас на протяжении всего жизненного пути хочется надеяться на небесное бессмертие и достичь его; ведь человеку стыдно не возвышаться над диким зверем, чьё положение было бы ничуть не хуже нашего, если бы нас не возвышала надежда на вечную жизнь после смерти.

Однако, если испытать намерения, замыслы, решения и дела каждого человека, то окажется, что они посвящены исключительно земным интересам. Подобная ограниченность объясняется тем, что наш ум как бы затмевается пустым блеском богатства, почестей, власти, которые не позволяют устремить взоры вдаль.

Точно так же наше сердце, отягощённое стяжательством, честолюбием и иными дурными страстями, настолько привязано к земному, что мешает нам взглянуть ввысь.

В результате нашу душу как бы стреноживают плотские утехи, и она ищет счастья на земле. Но Господь, желая исцелить нас от этого зла, наставляет своих служителей о суетности земной жизни, постоянно предостерегая их всяческими несчастьями. И чтобы они не ждали от земной жизни мира и покоя, Он допускает, что их часто тревожат и терзают войны, мятежи, разбой и прочие беззакония.

Чтобы они не слишком домогались преходящих богатств и были довольны тем, чем владеют, Он насылает на них то нищету, то неурожай, то пожар, то что-либо иное; или же Он удерживает их в среднем достатке.

Чтобы они не получали чрезмерной радости от брака, Он награждает их грубыми и злыми жёнами, которые им досаждают, либо дарит дурных детей, чтобы их унизить, либо насылает горе, отнимая жён и детей.

Если же в подобном случае Он щадит своих служителей, то, чтобы они не возносились и не слишком возомнили о себе, Он предостерегает их болезнями и опасностями, открывая глаза на временность и хрупкость всех благ, обречённых гибели.

Поэтому мы тогда хорошо усваиваем учение о кресте, когда постигаем, что земная жизнь, хотя и ценна сама по себе, состоит из тревог, огорчений, всевозможных напастей и отнюдь не является счастливой; что все её блага, которые мы так ценим, — преходящи, суетны и связаны со страданиями; таким образом мы приходим к выводу, что здесь нам нечего искать и нечего ожидать, кроме непрерывных сражений[25]; что, когда возникает мысль о венце, следует устремить взор к небу.

Ибо не подлежит сомнению, что серьёзное стремление к созерцанию будущей жизни никогда бы не овладело душой, если бы она не прониклась презрением к жизни земной.

2. Между этими двумя крайностями нет середины: мы либо не придаём ценности земному, либо привязаны к нему неумеренной любовью.

Поэтому, если мы хоть сколько-нибудь заботимся о бессмертии, приходится прилагать усилия к его обретению и разрывать дурные узы. Из-за того, что земная жизнь постоянно притягивает многими радостями и привлекает чрезвычайно заманчивой, красивой и милой видимостью, нужно то и дело от неё отстраняться, чтобы эти ложные красоты не прельщали и не привораживали нас.

Подумайте, прошу вас, что было бы, если бы мы наслаждались постоянным блаженством здесь и не смогли бы в должной мере осознать своё убожество, как это происходит, когда нас мучают несчастья?

Не только учёные люди знают, что жизнь человека подобна дыму, облаку, но о том же говорит и народная мудрость. И так как люди видели, что знать это весьма полезно, то объявили о том во многих превосходных речениях; и однако на свете нет ничего, к чему мы относились бы с большим небрежением и о чём меньше бы вспоминали.

Ибо мы занимаемся своими делами так, будто устанавливаем бессмертие на земле.

Я знаю, что, когда хоронят умершего или когда мы идём по кладбищу среди могил, где лик смерти у нас прямо перед глазами, тогда мы превосходно философствуем о быстротечности жизни. Но это случается нечасто, а порой такие события и вовсе нас не волнуют.

Когда же всё-таки волнуют, это настроение длится недолго, оно исчезает, как только мы делаем следующий шаг, так что в памяти ничего не остаётся; короче говоря, оно рассеивается подобно возгласам толпы после спектакля. Ибо, позабыв не только о смерти, но и о своей собственной смертной участи, словно мы никогда о ней не слыхали, мы вновь впадаем в безрассудную беспечность и льстим себя напрасной надеждой на земное бессмертие.

Если нам напомнят старую поговорку, что человек — это насекомое-однодневка, мы охотно соглашаемся, но столь бездумно, что в душе постоянно сохраняется мысль, будто нам жить здесь вечно. Кто же в таком случае станет возражать, что для нас чрезвычайно важны напоминания; но речь не об этом: нам ещё нужно убедиться, насколько это возможно, на опыте, сколь горек человеческий удел в мирской жизни; ведь если мы будем в этом убеждены, то едва ли допустим такое восхищение ею, от которого мы погружаемся чуть ли не в полное забытьё и нам кажется, будто она принесла нам совершенное блаженство?

Ведь если необходимо, чтобы Господь наставлял нас подобным образом, то наша обязанность — внимать Его предостережениям, которыми Он пробуждает нас от беспечности, дабы, выказывая презрение к миру, всею душою жаждать созерцания будущей жизни[26].

3. Однако верующие должны приучать себя к презрению к земной жизни вовсе не до такой степени, чтобы от этого зародилась ненависть к ней, то есть неблагодарность к Богу.

Ведь эта жизнь, хотя и наполнена бесчисленными горестями, справедливо причислена к Божьим благодеяниям, которые не могут быть презираемы.

Очевидно, что если мы не находим никакой Божьей милости в земной жизни, то виновны в тяжкой неблагодарности. Для верующих земная жизнь должна быть исключительным свидетельством благорасположения Господа, ибо её предназначение в том, чтобы приблизить их к спасению.

Ведь Господь, прежде чем дать нам высшее откровение о наследии бессмертной славы, желает показать нам Отца в более простом: а именно, в благодеяниях, которые мы ежедневно принимаем из Его руки.

Поскольку земная жизнь служит нам для постижения доброты Бога, то как разочароваться в ней, словно она вовсе лишена добра? Поэтому нам следует проникнуться к ней чувством уважения как к дару божественной щедрости, который невозможно отвергнуть.

Ведь если бы не хватало свидетельств Евангелия, — в которых, впрочем, отнюдь нет недостатка, — то сама природа учит, что надо возносить благодарственные молитвы Богу как за то, что Он сотворил нас и поместил в этот мир, так и за то, что Он хранит нас здесь и наделяет всем необходимым для существования.

Более того, ещё важнее принять во внимание, что здесь Он готовит нас для славы Царства Своего. Ведь некогда Он повелел, чтобы люди, которые должны получить венец на небесах, прежде сражались на земле, дабы познать торжество лишь после того, как преодолены тяготы войны и одержана победа.

Столь же важно другое: здесь мы начинаем вкушать сладость щедрых благодеяний Бога ради того, чтобы наши надежды и помыслы вызывали стремление к полноте откровения (pleine revelation).

Когда мы поймём, что земная жизнь — это дар божественного милосердия, во имя которого мы как бы принимаем обязательства по отношению к Богу, а также долг благодарности, — только тогда будут уместны рассуждения от её несчастьях с целью избавиться от того излишнего пристрастия к этой жизни, к которому, как мы показали, влечёт нас природа.

4. Итак, всё, что мы отнимаем от неправедной любви к земной жизни, следует присовокупить к желанию жизни небесной.

Я вполне согласен, что люди, считавшие высшим благом вовсе не родиться, либо поскорее умереть[27], хорошо рассудили соответственно их человеческому разумению.

Ведь поскольку они были язычниками, лишёнными божественного просвещения и истинной религии, то что же могли они увидеть в земной жизни, помимо лишений и страха?

Так же оправдан плач скифов при рождении ребёнка; а когда у них умирал кто-нибудь из родственников, они веселились и устраивали торжество[28]; но ничуть от этого не преуспели.

Так как им недоставало истинного учения о вере, они не видели, как нечто несчастливое и нежеланное обращается во спасение для верующих. Поэтому результатом их размышлений было отчаяние.

Пусть же верующие, оценивая эту обречённую на смерть жизнь, всегда преследуют такую цель: именно потому, что <