Штрихи к портрету Юрия Карякина в интерьере эпохи

 

Смотрит на меня Карякин с обложки вышедшей в конце прошлого 2009 года книги «Достоевский и Апокалипсис». Не знаю, кто автор фотографии, но работа отменная – портрет точно характеризует личность оригинала: человека сильного, незаурядного, ума недюжинного и проницательного, строгого и озабоченного, с вниманием и тревогой всматривающегося в близких ему, окружающих и окружающее. И еще в портрете этом вижу корни и исторические связи Карякина – писателя, философа, человека. Вглядитесь в этот портрет, вдумайтесь и вам обязательно откроется целый ряд прекрасных лиц художников и мыслителей, чьи черты проступают в его портрете и окружают его… И тех - чье творчество и жизнь были предметом его исследовательского и писательского труда, и тех, кто, оказавшись в одном времени с ним, одарил его своей дружеской и товарищеской близостью, а кто-то – и сотворчеством. Не стану перечислять всем известные имена этих выдающихся людей, интеллектуальное и духовное общение с которыми сделало Юрия Карякина таким, каким он стал, каким его знают близкие, друзья и товарищи, коллеги и читатели.

Конечно же, всестороннего профессионального исследования заслуживает его писательско-литературоведческое творчество. Сознавая несовершенство и, может быть, даже неуклюжесть этого определения («писательско-литературоведческое»), употребляю его, чтобы подчеркнуть, что в своих литературоведческих трудах Карякин-исследователь, копающий глубоко и широко, работающий, когда надо, скрупулезно, редко расставался с Карякиным-писателем, чьему дарованию внимательный читатель его литературоведческих произведений обязан – и благодарен - довольно частым встречам с образцами изысканного литературного стиля, точными и порой парадоксальными формулировками, яркими образами и метафорами, неожиданными открытиями смысла слов.

Отдельный разговор – Карякин-публицист. Статьи, эссе, заметки, рецензии, публиковавшиеся им в журналах, газетах, книгах на самые разные темы и по различным проблемам, объединяют несколько понятий, вместе составляющих характеристику карякинской публицистики. Актуальность, во многих случаях дополняемая остротой рассматриваемой проблемы или ситуации и общественным интересом к ней. Основательность, солидность подхода и анализа, честность и смелость, неожиданность в поворотах мысли – порой до парадоксальности суждений и выводов – но обязательно сущностно и убедительно. Неравнодушие, порой до страстности (Карякин, думаю, вообще человек страстей). И, конечно же, как и в его литературоведении, - оригинальность и яркость стиля, языка. В публицистике Карякина всегда видна четкая позиция автора – профессиональная, гражданская, когда по делу – и политическая.

Думаю, именно публицистика, в которой так явственно проявлялся гражданский и политический темперамент, потенциал Карякина, вывела его на стезю активной общественной и политической деятельности. Те, кто работал вместе с ним и в Праге, и в Академии наук, и в писательском сообществе и союзах, и на Съездах народных депутатов и в Верховном Совете СССР, и в президентских советах Б.Н. Ельцина, кто боролся вместе с ним против того, что было противно их убеждениям и духу, и за то, что соответствовало их идеалам и убеждениям, уже рассказывали и еще, наверное, немало смогут рассказать о Карякине – общественном деятеле и политике. И в этой книге наверняка тоже. Так же, как и о других направлениях деятельности, сторонах и чертах личности Юрия Карякина: ведь среди её авторов, откликнувшихся на призыв Ирины Зориной, жены и многие годы верного соратника Юры, - люди, чей высокий профессионализм и многолетний опыт общения и сотрудничества с Карякиным дают все основания надеяться, что характеристики и определения их будут точными и полными, а портрет друга получится объемным и многокрасочным. Не обладая, в отличие от большинства авторов этой книги, достаточно весомым багажом профессионального и личного общения с Ю.Ф. Карякиным, рискну к тем уже вышесказанным мной вполне общего характера суждениям добавить еще несколько – основанных на личных впечатлениях и чувствах.

Карякин вошел в мою жизнь задолго до того, как мы познакомились, стали регулярно встречаться, сотрудничать. Впервые имя его я услышал от своего друга послеуниверситетской поры – Сергея Воробьева, который знал Юру с детства (родители их были друзьями). Именно С. Воробьев сообщил мне о появившейся в сентябре 1964 года в журнале «Проблемы мира и социализма» статье Ю. Карякина «Эпизод из современной борьбы идей». Это была моя первая встреча с Карякиным-автором. Статья (или формально это, кажется, преподносилось в журнале как обзор) была посвящена «Одному дню Ивана Денисовича» и полемике вокруг этого первого из опубликованных в СССР и, следом, во многих других странах, - произведения А.И. Солженицына. Статья эта не просто произвела на меня сильное впечатление – и постановкой вопросов, и силой аргументации, и мастерством, авторским стилем. Она заставила меня, только за год до того благополучно закончившего вполне себе марксистско-ленинский экономический факультет МГУ, задуматься о корнях и природе сталинизма, условиях его живучести в советском обществе. Это было пророческое выступление Карякина. Успел (и на весь мир: журнал-то был международный и издавался на разных языках) прокричать. Ведь через месяц соратники по ЦК КПСС свергли Хрущева и во главе с Брежневым не только покончили с тем противоречивым процессом, который называли «оттепелью», но и начали основательную «заморозку». Видно, о чем-то думал, что-то знал тогда Карякин (и поддержавший публикацию тогдашний шеф-редактор журнала, академик А.М. Румянцев), раз торопились высказаться, предупредить. И, помню, обсуждая эту статью с друзьями, говорили мы не только о мировоззренческой и гражданской позиции автора, но и о его характере, принципиальности и мужестве. Ибо, хоть и молоды были, да успели уже узнать-понять цену самостоятельности, независимости мнений и взглядов в советском обществе и тяжесть последствий за их отстаивание, тем более в партийно-номенклатурной системе, к которой относился и журнал «Проблемы мира и социализма». И потому не удивились, когда узнали, что через несколько месяцев после публикации Карякин был отозван из Праги в Москву. Правда, проработал еще после этого немного (кажется, меньше года) в «Правде» (только благодаря А.М. Румянцеву, ценившему Карякина и отстоявшему его в ЦК) и на этом его карьера как партийного журналиста, не вписывавшегося в изменявшуюся вместе с руководством линию партии, закончилась. Но статья та свою роль сыграла, и пример принципиальности и мужества автора не пропал, с теми, кто знал и понять смог, остался.

Пройдет несколько лет. Карякин в то время – старший научный сотрудник Института международного рабочего движения – выполняет формально какие-то плановые задания, занимается любимым делом – Достоевский, Солженицын, философские и литературные дискуссии. Пытливый творческий человек, оригинальный и самостоятельно мыслящий, и в коридорах марксистского учреждения находит неожиданные повороты. Помню, какой-то подвальный зал в ИМРД, забитый до отказа академической молодежью, съехавшейся из разных институтов на доклад Карякина «Библия и «Капитал» К. Маркса». Для многих молодых людей это был первый опыт новаторского подхода к положениям марксизма, смелого творческого обсуждения их за пределами догматов и сложившихся стереотипов. Да, это тоже был Карякин. Умный, серьезный, независимый, солидный, тихим голосом настойчиво убеждающий. Но не тот Карякин, который, как в 64-м, в кризисный момент был призван прокричать свое пророческое слово.

И этот момент пришел в 68-м. Снова кризис, во власти развиваются сталинистские признаки и тенденции, обстановка в обществе нагнетается, слабые протесты интеллигенции, письма во власть, расправы с «подписантами» писем, скоро Пражская весна и трагедия августа 68-го. Время пришло – настал час Карякина. 30 января 1968 года, в Центральном доме литераторов вечер памяти Андрея Платонова. Среди других выступавших слово дали и Карякину. Он, как рассказывают (я, к сожалению, не был на этом вечере), несколько минут молчал. Как бы собирался. И собирал зал, который напрягся и ждал. И произнес своё «Слово о Платонове». И сказал все, что хотел сказать, что должен был сказать тогда. Конечно о Платонове. И об отношении Сталина к Платонову и судьбе великого писателя. И об отношениях власти и писателей-пророков. И об угрозе сталинизма современному обществу. И о ничтожестве существующей власти, угнетающей художников. И прямо обратился к ним – власть имущим: «Где будете вы через 15-20 лет. И где будут они, кого вы преследуете – Солженицын, Коржавин, Окуджава…» И снова, как тогда, в 64-м, но более мощно, открыто, произнес, прокричал предупреждающие, пророческие слова. И опять стране и миру. Нет, конечно, ни одно советское издание не напечатало, ни одна советская радиостанция не передала содержания этого выступления. Но на следующий же день во многих московских квартирах, тайком в некоторых учреждениях застучали пишущие машинки самиздата, разлетелись копии по Москве и потом по стране. Пересек текст и границу – напечатала парижская «Монд», какие-то другие газеты, много раз читали по глушившимся, но все же проникавшим «радиоголосам». Слово Карякина было услышано. И снова это было слово умного, талантливого, честного, независимого и мужественного человека.

Власть отреагировала как могла отреагировать тогдашняя брежневская власть –через горком КПСС от Института потребовали осудить «вредное, антисоветское» выступление сотрудника Ю.Ф. Карякина, разобраться с ним и принять меры, что означало исключить из партии и прогнать с работы.

Но тут у казалось бы всемогущей власти промашка вышла. Выяснилось, что в Институте расправа над «смутьяном» не пройдет, заставить коллектив ученых своими руками (и голосами) «давить» коллегу и таким образом преподать этим ученым унижающий их урок послушания – не получится. Были в этом институте, хотя и созданном в первую очередь для обслуживания международного отдела ЦК, и немало весьма достойных ученых и принципиальных людей, в том числе друзей и единомышленников Карякина. Не зря ведь Институт международного рабочего движения называли между собой «Институт араб-мераб движения», имея ввиду известных в научном мире, в значительной степени определявших лицо Института философа Мераба Мамардашвили и социолога Эдуарда Араб-оглы. Были там и Э. Соловьев, и И. Пантин, и Е. Амбарцумов... Словом, испугалась власть скандала неповиновения, чреватого всякими осложнениями прецедента солидарности с ярким протестом Карякина – и отступила. На свою территорию – за толстые стены горкома партии, где обсудили-осудили «бунтаря» и исключили из своих «сплоченных рядов». Но победителем-то стал Карякин. И коллектив ученых, который использовал предоставленный ему шанс быть солидарным с правдой, проявить достоинство и силу духа. Не из таких ли людей, пусть их было совсем немного, не из таких ли коллективов, пусть они были редки, проистекли потом мощные потоки народных демонстраций, сотнетысячные митинги 89-91 годов, во многом определившие тогда победу мирной демократической революции. А ведь вначале было слово. Слова. И в их числе – среди заметных, запомнившихся – и карякинские слова, сказанные, выкрикнутые им советскому обществу и власти со сцены ЦДЛ в январе 68-го.

Пройдет около двадцати лет. И снова – кризисная, клонящаяся к резкому перелому ситуация в стране, обществе. И снова – острая потребность в точных, мудрых и наполненных энергией и страстью, отважно и с достоинством произносимых словах.

И вновь на этот призыв судьбы откликается Карякин. Теперь уже не одиноко звучит его голос, гармонично объединяясь с десятками мощно звучащих голосов, быстро становившихся властителями дум миллионов и названных потом «прорабами перестройки». Но слово и голос Карякина среди них не затерялись, значения своего не утратили. И уже не в списках самиздата, но миллионными тиражами пойдут они в народ, открывая правду незнающим, убеждая сомневающихся, объединяя единомышленников – когда призывал Карякин «не наступать на грабли» в «Знамени» в 1987-м и когда подвергал жестокому и скрупулезному «спектральному анализу» «ждановскую жидкость» в «Огоньке» в 1988 году.

Это было его время. И он был адекватен времени. И потому многие из знавших его лично или знавших и уважавших только его слово и жизненную позицию как вполне естественное восприняли его избрание в 1989 году народным депутатом СССР. Особое значение, думаю, и для него тоже, имело то, что избран он был от Академии наук СССР. Хотя он работал в академическом институте, основные его профессиональные интересы были за его пределами, и, на мой взгляд, Союзы журналистов и писателей или театральных деятелей, которые тоже выбирали своих депутатов с учетом его профессиональной деятельности и авторитета, наверное, тоже могли это сделать. Но то, что его, по статусу – просто старшего научного сотрудника-гуманитария, в депутаты послало общее собрание академиков, членкоров, делегатов от сотен институтов, подавляющее «большинство которых были естественники и технари», - это было самое большое признание, это был его взлет – заслуженный взлет.

И снова, теперь уже без метафор и гипербол, на всю страну прозвучало слово, прозвучал голос Карякина – теле- и радиотрансляции первого Съезда народных депутатов смотрели и слушали многие миллионы советских людей. Конечно же, Карякин вел повседневную депутатскую деятельность, был активным участником демократических объединений: московской, а затем и знаменитой межрегиональной депутатской группы, участвовал в дискуссиях, подготовке текстов, обращений, резолюций, проектов законов.

Но запомнилось то, к чему он, наверное, призван – слово его, произнесенное с трибуны Съезда, - лаконичное, продуманное, взволнованное, сокровенное для него – и потому дошедшее до тех, кто хотел и готов был воспринять. Это было 2 июня 1989 года. И он сказал и о Солженицыне, и о мавзолее Ленина… И хотя это был не ЦДЛ в 68-м, это тоже был поступок, - требовавший и мужества, и достоинства. Конечно, на дворе был 89-й, но далеко не все было решено, и скоро скажет Шеварднадзе об угрозе переворота, и через год поедут танки в Вильнюсе, а затем и ГКЧП нагрянет.

Конечно же, в зале были десятки соратников, несколько сотен единомышленников. И выступали уже и Сахаров, и Попов, и Афанасьев…Но за спиной бросавшего в зал и эфир свою правду Карякина насуплено восседал президиум Съезда, почти сплошь состоявший из партийных вождей, а перед ним настороженно, угрюмо и осуждающе концентрировалось «агрессивно-послушное» большинство, готовое по команде зашикать, затопать, захлопать, а если понадобилось бы, и затоптать. Так что не зря я тогда, глядя на Карякина, и сегодня, оглядываясь назад, вспомнил и то его слово в ЦДЛ в 68-м. И не зря Гавриил Попов тогда же летом 89-го на собрании Межрегиональной депутатской группы, формулируя ее задачи и особенности работы, вспомнил строку А.Ахматовой «Час мужества пробил на наших часах…»

И еще не раз, когда «пробивал час мужества», мы могли слышать и видеть Карякина, отстаивающего, защищающего – по-карякински основательно и страстно – свои взгляды, свою позицию, свою Россию. Так было и в 1991-м, и в 1993-м…

Так было и в рамках той его деятельности, которая не имела широкого публичного выхода и отражалась, в основном, в выступлениях «в узком кругу», протоколах и стенограммах, служебных записках.

Пришла в Россию власть, которая нуждалась в диалоге с такими людьми, как Карякин, в их советах, предложениях, замечаниях, анализе и критике готовящихся и принятых решений. И Юрий Федорович, наверное, в ущерб своим личным творческим планам, около 10 лет немало сил и времени отдал активной работе в нескольких советах при Б.Н. Ельцине: Высшем консультативно-координационном Совете при Председателе Верховного Совета РСФСР (1990-1991), Президентском Совете (1991-1993), экспертно-аналитическом Совете при Президенте РФ (1994-1996), Совете при Президенте РФ по культуре и искусству (1996-1999). Активно работая и искренне стремясь помочь, Карякин и в кремлевских кабинетах, и на Старой площади, и в Белом доме всегда оставался самим собой: умным, честным и принципиальным. Поддерживал то, что считал правильным и нужным, жестко критиковал, что не принимал. Что касается критики, - то по-карякински, что называется «невзирая на лица». Так что и Б.Н. Ельцину пришлось несколько раз выслушать карякинские слова резкого несогласия.

Что Президент, сама Россия однажды выслушала от Карякина весьма резкое осуждающие слова. Но случилось это, когда судьба опять вывела его на публичный разговор с самой широкой аудиторией.

12 декабря 1993 года. День выборов в первую постсоветскую Думу и Совет Федерации. Поздно вечером в зале приемов Государственного Кремлевского Дворца устроили, если помните, «ночное выборное шоу»: в зале за столами сидели представители соревновавшихся на выборах партий и объединений, обычный для госприемов набор гостей, журналисты, а на сцене были установлены экраны, на которых демонстрировались – последовательно во времени – результаты подсчета голосов избирателей – от Дальнего Востока и до Калининграда. Вела это шоу и комментировала происходящее на экранах известная в то время питерская телеведущая Т. Максимова. Время от времени, она вызывала к микрофону для комментариев и короткого диалога людей из зала – политиков, деятелей культуры, ученых. То, что происходило в зале и на экранах в прямом эфире, транслировалось на всю страну.

Карякин был в зале. Он сидел за столом Российского движения демократических реформ (РДДР), созданного и возглавлявшегося Г. Поповым, в избирательный список которого он вошел, вместе с А. Собчаком, Е. Шапошниковым, С. Федоровым, Н. Шмелевым и другими известными людьми. Как многие помнят, начиная с первых дальневосточных результатов и далее, неожиданно первое место заняла, набирая около 20%, и удерживала партия Жириновского. Праздничное настроение в зале сменилось на разочарование, у кого-то - растерянность, для многих и в зале, и в стране результаты оказались шокирующими. И вот тогда ко мне подошел Карякин и попросил помочь ему получить слово на сцене у микрофона: «Надо сказать, помоги».

У ведущей был свой сценарий, который выступления Карякина не предусматривал. Глядя на Юру, я сразу вспомнил его в «минуты роковые» - в 64-м, 68-м, 89-м… И понял, что опять пробил его час – час его слова, его голоса. Судьба опять позвала его. Я подошел к ведущей и в короткой паузе (на экране шел какой-то музыкальный номер) сказал ей, показав на Карякина: «Это – Карякин. Он должен сейчас выступить, он должен сказать». Она посмотрела на Карякина, взглянула на свои листки сценария, хотела что-то сказать, но, еще раз посмотрев на Карякина, неожиданно, быстро согласилась: «Да, да – сейчас, музыка закончится и …» Музыка закончилась, ведущая объявила в зал и на всю страну выступление Юрия Карякина. И он выступил, сказал, вернее, опять, как когда-то уже было, выкрикнул свое знаменитое, теперь уже вошедшее в историю удивленное осуждение-предупреждение: «Россия, ты одурела?!»

Где только и сколько раз ни вспоминали – и по сей день вспоминают – эту выкрикнутую с болью в сердце и отчаянием и ставшую крылатой фразу истинного патриота Карякина. А он, исполнив как бы призванный в очередной критический час России, свой долг, вернулся к повседневному творческому труду, который много чем еще одарил нас. И новыми историко-литературоведческими изысканиями и находками («Гойя», «Гойя-Достоевский», «Достоевский и Апокалипсис», «Пушкин-Гойя») и активной, бескомпромиссной позицией в борьбе за создание телеканала «Культура», и, конечно же, своими публикациями, острыми, оригинальными, неизменно порождавшими дискуссии. Порой бурные, - причем вне зависимости от масштаба темы и объема опубликованного карякинского труда. Это могла быть и откровенная книга «Перемена убеждений», и лаконичная, но удивительная сильная, с блеском написанная статья – его вклад в «лениниану» - с разящим названием «Бес смертный».

Закругляюсь, то есть возвращаюсь к тому, с чего начал – книге Карякина «Достоевский и Апокалипсис». В своем предисловии составителя Юрина жена Ира Зорина, без подвижнического труда - и не только как составителя – трудно представить выход этой, да и других, вышедших в последние годы книг Карякина, пишет: «Давно, еще в начале 90-х годов, когда ушел Карякин из политики…» Не могу с этим согласиться. И не только потому, что «сойдя с политической трибуны», Карякин активно работал в президентских советах, участвовал в различных политических дискуссиях, по дружбе и убеждениям оказывал мощную поддержку возведению и открытию в Магадане знаменитого творения Э. Неизвестного – памятника жертвам политических репрессий… Главное – Карякин остается в жизни России, а значит, и в протекающих в ней политических процессах, своими произведениями, выступлениями, своими поступками, своим существом и существованием. И когда кто-то другой, как он когда-то, в критический час России, произнесет самые верные слова, прокричит, как он, в страну и мир, это будут и его, Карякина, слова.

Прочитал, что написал. Пафосно как-то получается, может слишком? Но, думаю, соответствует и его личности и роли в нашей истории, нашей жизни. Поставив точку, подумал о том, что Карякин еще и человек веселый, ироничный, жесткий, но и сентиментальный. И пошутить, позабавиться и позабавить, ох, как мог и еще может. И между прочим, среди результатов его творческих исследований, которым он нас щедро одарил, была и коллекция синонимов такого важного на Руси понятия, как «выпьем». Помните: тяпнем, вздрогнем, дерябнем… и т.д. и т.п. – немало еще. Из этой коллекции Юра как-то вытащил и подарил нам что-то от благородного досоветского – «позволим себе». И зная, что это будет ему приятно, хочу закончить свое слово о Карякине его словами: «Друзья, позволим себе». Пожелав здоровья дорогому нашему Юре.

 

СЕРГЕЙ ФИЛАТОВ

Сергей Александрович Филатов, которого наша интеллигенция знает сегодня как главу Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ или просто Фонда Филатова, - давний и очень надежный друг Юры.

Я узнала его, когда он руководил Администрацией Президента Ельцина (1993-1996 гг.). Доступный, демократичный, очень точный в делах, он совсем, не был похож на «большого начальника». Наверное, это объяснялось и его характером, и тем, что прошел он путь отнюдь не бюрократический. Инженер-изобретатель (окончил Московский энергетический институт, кандидат технических наук, лауреат Государственной премии СССР в области науки и техники), Филатов имел за плечами опыт работы и на Московском металлургическом заводе «Серп и Молот» (1955-1969), и на металлургическом заводе имени Хосе Марты на Кубе (1966-1968), и в науке.

Очень хорошо запомнилось мне, как в тревожную ночь с 3 на 4 октября 1993 г., когда надо было защитить радиостанцию «Эхо Москвы» от нападения баркашовцев, Карякин искал и нашел Сергея Александровича и тот, сразу поняв ситуацию, - помог. Теперь мало кто помнит, что именно Филатов вел трудные переговоры с взбунтовавшимся парламентом, искал компромисс, чтобы избежать насилия и вполне вероятной тогда угрозы гражданской войны. И именно Филатов выступил с инициативой созыва Конституционного совещания и возглавил рабочую комиссию по окончательной доработке проекта новой Конституции, которая была принята общероссийским голосованием 12 декабря 1993 года. Инициировал подписание Договора об общественном согласии (1994) и возглавил Согласительную комиссию по его реализации.

Филатов - человек по-настоящему творческий и талантливый. Его книги: «На пути к демократии» (1995), «Совершенно несекретно» (1999), «По обе стороны...» (2006) - удивительный документ политика и человека чести. А созданный им и многие уже годы работающий Форум молодых писателей в Липках стал школой для талантливых ребят, приезжающих из всех уголков России, стран СНГ и зарубежья.

К ПЕРЕМЕНЕ УБЕЖДЕНИЙ

С Юрием Федоровичем Карякиным нас свел случай. Оба мы были в ту пору народными депутатами: он - СССР, я - РСФСР. И вот однажды вечером Геннадий Бурбулис, тоже народный депутат СССР, Госсекретарь при Б. Н. Ельцине, попросил меня отвезти какие- то важные бумаги Ю. Ф. Карякину.

Тогда среди депутатов Союза сложилась совершенно блистательная группа представителей творческой интеллигенции. Их имена - это наша новейшая история, это символы памятного всем нам тревожного и вес-таки прекрасного времени. Алесь Адамович, Юрий Афанасьев, Гавриил Попов, Анатолий Собчак, Андрей Сахаров, Борис Васильев, Юрий Черниченко... И, конечно, Юрий Федорович Карякин. Как они выступали с тибуны съездов, в телевизионных и радиодискуссиях! Мужественно, ярко, точно, с беспощадным анализом душившей страну коммуночиновничьей тоталитарной системы, а по сути, с приговором ей, окончательным и не подлежащим обжалованию. А его публицистика, которую все мы тогда читали и перечитывали! Неизгладимое впечатление произвела на меня опубликованная в «Знамени» карякинская статья «Стоит ли наступать на грабли?»

Юрий Федорович выделялся аналитическим умом, глубиной мысли, неожиданными поворотами в своих речах, точными выводами.

«Межрегионалов» было меньшинство на съездах и в Верховном Совете. Может быть, поэтому у них не все получалось. Но они подняли нас - депутатов российского парламента, и мы полагали, что вместе начнем строить новое союзное и российское государство. Вышло, однако, иначе - развалился Советский Союз, перестал существовать депутатский корпус СССР.

Но дружба с Юрием Федоровичем осталась до сих пор. И я благодарен судьбе, что в тот памятный вечер именно меня Геннадий Бурбулис попросил съездить к нему.

Первая встреча оказалась для меня скорее напряженной, чем радостной. Может быть, и для Юрия Федоровича - тоже. Помню колючий, пытливый взгляд, даже было что-то в глазах настороженное, недоверчивое. И вопросы, вопросы... Но многое прояснилось не тогда, а позже, когда мы стали ближе, когда появилась потребность встречаться, говорить, спорить. А тогда Юрий Федорович как будто вел разведку боем, спрашивая о самых разных, казалось бы, вещах. Чем я занимался до депутатства, кто родители, как отношусь к Достоевскому, Солженицыну, Сахарову, Ельцину, к тому, что происходит в стране. И рассказывал много о Солженицыне, Достоевском. Интуитивно я понимал, что его интересуют ответы в каком-то только ему понятном русле. В конечном счете, я понял, что его интересовали вещи фундаментальные, корневые, по которым он всегда судил о человеке - правдивость, точность, нравственность.

Для него неприемлема ложь - во всех ее формах, в любых ее проявлениях. Писатель с обостренной совестью, чуткой, отзывчивой душой, он словно бы дал себе аннибалову клятву: показать соотечественникам всю пагубность лжи, ее разрушающее действие не только на общество, но и на систему политической власти. В дневниках Достоевского, исследованию творчества и личности которого Карякин посвятил не одну книгу, он нашел одно замечание, которое, как пишет Юрий Федорович, многого стоит. Что было бы, спрашивает себя Достоевский, если бы Лев Толстой, Гончаров оказались бесчестными людьми? Сколько низости было бы оправдано тогда их именами! Действительно: «если уж эти...»

О лживости, безнравственности коммунистической власти он пишет в своей книге «Перемена убеждений». Пишет резко, пишет беспощадно - в том числе и по отношению к самому себе - и с неотразимой силой показывает, насколько ложь соприродна большевизму. Один из примеров: Дзержинский сообщает Ленину, что наш посол в Германии Иоффе спрашивает, что отвечать корреспондентам на их вопросы о судьбе семьи расстрелянного Николая П. Тогда ведь в официальном извещении было сказано, что семья жива и укрыта. И Ленин ответил: «Правды не говорите товарищу Иоффе, ему легче врать будет». И еще, характеризуя Ленина: «Брать сверхнаглостью», - учил Ленин Чичерина, тогдашнего наркома иностранных дел.

Признаюсь: в вечер нашего знакомства мне поначалу было не очень уютно под его взглядом. Но когда взгляд потеплел, я понял, что принят его душой и его сердцем. Мы много раз встречались у него на даче, встречались семьями - он с Ирой, я с Галей, собирались с друзьями -Алесем Адамовичем, Юрием Давыдовым, Элемом Климовым, Володей Лукиным и многими другими. Многое из памяти стерлось, но главное осталось - атмосфера дружбы и взаимной заинтересованности всех наших собеседований.

Юрий Федорович всегда удивлял какой-то невероятной точностью и неожиданностью своих оценок. В свое время советская номенклатура, и партийная, и чиновничья, ненавидя, приклеивала всевозможные ярлыки патриарху перестройки Александру Николаевичу Яковлеву, сделавшему очень много, чтобы мы двинулись к демократии. Его называли предателем, иудой, иностранным шпионом, перевертышем и т.д. и т.п. Но вот в одном из своих выступлений Юрий Федорович заметил: «Как хорошо, что такие люди, как Александр Яковлев, сумели поменять свои убеждения - от коммунистических к демократическим». В этом он видел ценность человеческой личности - не дать себе закоснеть, не растерять умения анализировать свои слова и поступки, сохранить независимость во взглядах и суждениях. Словом, не остаться догматиком! И не случайно свою интереснейшую книгу он назвал именно так: «Перемена убеждений».

 

 

МИХАИЛ РОЩИН

Писателя и драматурга Михаила Рощина представлять не надо. С Юрой они знакомы и дружны многие годы. А с недавних пор стали еще и ближайшими соседями по Переделкину: живем в одном доме. На мою просьбу написать что-нибудь Карякину Миша откликнулся вот таким неожиданным, почти театральным диалогом:

 

САМ СЕБЯ ВОСПИТАВШИЙ

 

Приходит как-то Достоевский к Карякину.

 

ДОСТОЕВСКИЙ. Юрий Федорыч, не будете ли так любезны, две-три сотни на пару дней. Точно, тут же верну.

КАРЯКИН. Федор Михайлович, голубчик, рад бы, ей-богу, да ведь у меня все деньги у Ирки, супружницы моей, если изволите знать.

ДОСТОЕВСКИЙ. Кто ж ее не знает! Ну, так возьмите у нее.

КАРЯКИН. Да ее нету сегодня. Как всегда, умотала на какую-нибудь презентацию. А вам, пардон, наверное, на игру?..

ДОСТОЕВСКИЙ. А то вы не играли?! Сам видел: все ставит на красное да на красное. Разве можно?..

КАРЯКИН. Да я потом бросил. Одумался.

ДОСТОЕВСКИЙ. Меня небось начитался, вот и бросил. Одних «Бесов», поди, испугался незнамо как.

КАРЯКИН. Зачем же? Мне и Раскольникова хватило.

ДОСТОЕВСКИЙ. То-то, голубчики! Бога вспомнили!

КАРЯКИН. Что ж одного Бога? Много чего! А «Идиот», что же, мало?

ДОСТОЕВСКИЙ. Нет, не спорю… Но я не только с этим к вам пришел, извините.

КАРЯКИН. Слушаю внимательно.

ДОСТОЕВСКИЙ. А вот что, голубчик мой. Слышал я, вы очень интересуетесь Гойей испанским. Ищете, где мы с ним схожи. Так вот, пришел нарочно вам поведать, как я сам с тем Гойей встречался. Чес-слово!.. Был я тоже когда-то в Испании. Не одни вы с Иркой… Вот сижу в каком-то ихнем кафетерии, размышляю, как это они водку после супа употребляют. Басурмане! Вдруг приходит парочка, он и она. На вид – русские. Смотрю. Внезапно мужик встает, толстоватый такой, белесый, лысинка, платочек на шее. Подходит там к эстрадке, где музыканты сидят, вздевает руку и во весь голос: «Я – Гойя!..» Э, думаю, братец, ты на Гойю похож, как я на Толстого. Что-то тут не то. Познакомился с ним, оказался русский поэт. Просто писал про войну, ее ужас словами рисовал, как Гойя кистью, оттого и образ са-

мому себе такой выбрал: Я – Гойя. Вот так.

КАРЯКИН. Думаю, этого поэта, Гойю этого, я тоже знаю.

ДОСТОЕВСКИЙ. Ну, вот, поговори с ним, он тебе расскажет о встречах со мной. Глядишь, еще на книжицу наберешь.

 

 

БОРИС ЖУТОВСКИЙ

 

Художник, иллюстратор и дизайнер книг, писатель Борис Жутовский – давний друг Юры Карякина. Связывала их какая-то общность судьбы: всегда были готовы «из повиновения выйти».

В декабре 1962 года на знаменитой выставке в Манеже Никита Хрущев кричал на молодого художника: «А кого изобразил Жутовский? Урода! Посмотрев на его портрет, испугаться можно. Как только не стыдно человеку тратить силы на такое безобразие!» Как и Эрнст Неизвестный, его близкий друг, он противостоял вождю. Однако после этого столкновения для Жутовского была закрыта всякая возможность участия в выставках в СССР. Но его узнали сначала в Польше, потом и вообще в Европе, в США. А на родине начали понемногу узнавать лишь с 1979 года, когда возобновились полулегальные выставки современного искусства в Москве.

Сегодня Жутовского – художника, лауреата многочисленных художественных премий и наград – знают все. Его последняя выставка в Москве прошла с огромным успехом. Настоящим вкладом в сокровищницу российской культуры стала его знаменитая книга-альбом «Последние люди империи. 101 портрет современников. 1973 – 2003». Портреты в книге сопровождаются искрометным авторским текстом, ведь Борис Жутовский – блестящий рассказчик, наделенный замечательным чувством юмора, лукавый и обаятельный.

Остальное я тебе нарисую.

 

Усатый сдох, жаль – в своей постели. Уцелевшая власть бросилась делить пирог. Народ зарадовался, население замерло. Над самым крупным концлагерем мира в тучах заголубели промоины. Запахло весной свободы. Зажаждали перемен. Публиковать – что было нельзя. Ставить на сцене – что невозможно. Исполнять – неслыханное. Рисовать – невиданное.

Власть, оглянувшись, стала поступать, как во все века – пугать и покупать.

Но в оскудевшей умами и талантами стране на все еще хватало. Прочитали «Один день Ивана Денисовича», увидели Эрдмана и Тарковского, распрощались с Лысенко и Богомольцем.

Умные и отважные пошли в бункер власти, дабы продолжить перемены изнутри. Е. Т. Гайдар – в журнал «Коммунист», А. Н. Яковлев – в ЦК партии, А. Д. Сахаров – в печать, на трибуну, в ссылку. Многие кинулись в диссидентство и эмиграцию – те, для кого «я в свободе». Те, для кого «свобода во мне», остались. В стране. По крупицам, по камушку насыпали под колени страха горку, чтобы встать во весь рост.

Длинное для жизни, крошечное для истории время подробностей достоинства. Юра был таким. Не мог не быть. Где и как – не буду перечислять: кто не жил рядом – пусть посмотрит на биографический список; кто жил – помнит это по кухням до хрипоты, по сражениям за спектакли Ю. П. Любимова, по анафеме за выступления «в голос».

Посмотрите на него сейчас, сегодня. Как он разбогател, сколько у него лауреатств, дач, квартир, машин – нажитого? Сколько благодарности власти, клянущейся в приверженности тем, полувековой давности, идеалам и гимнам? Просто родина и власть – несовместимые ипостаси. Про любовь и подумать стыдно. Брак по расчету. Потому-то это его Родина. И он о ней думает. Не убегая за границу, а здесь, дома.

Да и вправду, живем при десятом императоре. Десятом. Где то, что обещали девять? Может, ветераны войны через шестьдесят пять лет живут под крышей?

Может, они поклонились гробу А. Н. Яковлева, умом которого они – они?

Шестидесятники до сего дня – совесть и достоинство этой земли. Оглянитесь и сравните, кому не лень, тех с этими. Без старческого брюзжания, без бряцания медалями, без убогого «а в наше время».

Во все времена совесть и достоинство, бескорыстие и усилие – штучный товар времени.

И я счастлив, что все эти годы мы с Юрой улыбаемся, выпиваем, помалкиваем и орем про одно и то же – про трудную радость проживаемого.

Будь здоров, мой хороший, а остальное я тебе нарисую.

 

ЮРИЙ РОСТ

 

У Юрия Роста есть два призвания – фотография и писательство. И служит он им многие годы верно и страстно. И еще дан ему талант общения, способность видеть мир (он ведь великий путешественник) и воспринимать людей своим особым глазом, и вовсе не только через видеообъектив, а узнавая их так, что они становятся частью его жизни и потому настоящими героями его книг.

Не знаю точно, когда и как сдружились они с Юрой Карякиным. Но очень запомнилось появление в нашем доме его небольшой, <