Из блога Владимира Фомичёва. Запись 2015 года

14 мая поверил в существование лешего – по крайней мере в том владимирском лесу, где прошёл два круга, возвратившись к тому самому месту, где вошёл в него. Причём ШЁЛ КАЖДЫЙ РАЗ ПО РАЗНЫМ ТРОПИНКАМ!

"Я вообще всю жизнь, к счастью, занимался тем, что доставляло мне наслаждение, – проза ли, стихи ли, песни ли… Я всегда наслаждался – я ЖИЛ…" (Булат Окуджава)...
Я тридцать лет писала статьи и думала, что я люблю это дело. И на самом деле люблю. Но ЖИТЬ эта работа мне не давала. Не оставляла никакой возможности жить! Более того, она держала в тисках обязательности (морда в кровь, а текст д.б. написан к понедельнику, к концу дня, просто - написан, иначе нельзя считать себя человеком... и он бывал написан, а потом начиналось ожидание, порой неделями и даже месяцами - куда опубликуют и опубликуют ли вообще...
В этом состоянии не только жить, но и просто существовать было мучительно. А когда человек испытывает муки - какая радость жизни?! Может быть, дело в том, что я работала только в региональной прессе, в которой журналист, как свободомыслящая и сострадательная личность маломыслим... Он подчинен - прожорливости издания, которое требует "выдавать на гора", иначе не на что будет жить и будет не выполнена "норма строк". (1) Он подчинен интересам главных редакторов, чьи интересы в свою очередь подчинены интересам хозяев (2), которые в любой момент могут разогнать редакцию (что маловероятно, но возможно, - была такая редакция в моей жизни, в которой я проработала всего 2,5 месяца до её разгона), а самое главное, не смейтесь, это-то и есть самое главное - редактора уволят, лишится он своего кресла...
Чтобы его не лишиться, редактор сделает всё - согнёт вас в бараний рог и в таком состоянии заставит работать во благо безопасности своего благополучия и интересам хозяев издания. Все инструменты для этого у него есть в этом самом драгоценном кресле кресле - прямо под задницей. Под трусливой его задницей. Главными были ножницы: "поправить" статью так, чтобы она была без зубов и без яиц. Редко удавалось увидеть свой не оскопленный или не оскальпированный текст. Правку, как правило, никто не согласовывает! По крайней мере, в последней редакции это было так. Или чисто формально: посмотри - и ты понимаешь, надо согласиться с обчекрыженным текстом или он вообще не выйдет. Протест исключен, вместо него - порог...
К этим двум и третий момент: заработная плата для региональных журналистов, на которую всегда можно было прожить - "от получки до получки" (чуть больше в тех же рамках платят коллегам, чья лояльность к власти безупречна, от которых уж точно редакторат не ждёт и не получит ничего, кроме ровных или корявых - всё равно, но бестрепетных рядов строчек, которые НИЧЕГО не изменят в этой жизни, потому что и не ставят перед собой такую цель, а только - гонорар и спокойствие главреда).
А если ты можешь и иногда сдаешь ему статью, из-за которой он не будет спать ночами, потому что и публиковать "нельзя" и не опубликовать нет оснований... то твоя зарплата будет всегда такой, чтобы ни о чём, кроме - как прокормить себя и ребёнка, у тебя условий думать не было. А было чёткое представление, что если ты хлопнешь дверью - то не выживешь тот период, покуда найдёшь новую работу. Создать финансовый буфер хотя бы на полгода система не позволяет. Ибо это бы подвигло некоторых региональных журналистов выдавать ЖИВЫЕ строчки, что обеспечивало бы СМЕРТЬ вседозволенности власти.
Всё вышенаписанное совершенно внятно проступило сейчас, когда я начинаю уходить от своего журналистского ярма. Это, конечно, и раньше было можно сообразить, но соображать отвлечённые от дела темы не давало само дело. По причинам, описанным выше. Да ведь и на создание статьи требовалось и время, и силы, и сердце, и ноги-руки - одним словом, работа и те условия, в которых она совершалась, держала тебя в подчинении целиком...
И только теперь, на седьмом десятке, уходя из последней в моей жизни редакции, я начинаю понимать, что украла у меня такая работа. Она украла у меня ЖИЗНЬ. Я не видела жизни, её радостей и мелких прелестей. Какое наслаждение, Булат Шалвович, когда ты зажата в испанском сапожке, тиски которого не ослабевают ни днём, ни ночью, ни на минуту...