Две основные причины дезорганизованного социального поведения

Обычно, ранний этап жизни и контакты ребенка с нарушенной привязанностью определяются двумя взаимозависимыми и раз­рушающими обстоятельствами.

А: Послеродовая дисфункция нервной системы, которая не позволяет ребенку в полной мере воспринимать сенсор­ный входной сигнал или преобразовывать его в стабиль­ные формы восприятия и эмоционального распознавания, направляющие поведение. Причиной этому обычно стано­вится некий внутриутробный дефицит в период беременно­сти. Плохое состояние плода часто усугубляется родовыми осложнениями.

В: Отсутствие постоянной и чуткой заботы, нехватка питания и стимулирования со стороны одного или двух взрослых в период до 2-х годовалого возраста. Мать, может быть, не в состоянии предоставить эту заботу, главным образом, из-за собственной личностной нестабильности, или причиной могут послужить внешние факторы (такие как война, бед­ность или голод), которые могут нарушить регулярность и каждодневность контакта.

Иногда, для задержки развития может быть достаточно и одного из этих факторов, но обычно, мы имеем дело с их сочетанием, когда они, взаимодействуя, оба усиливают подрывающий эффект друг друга. В результате этого ребенок может развиваться значи­тельно медленнее своих сверстников, как в эмоциональном, так и в социальном плане. Всем нам известно, что краеугольные камни эмоциональных и социальных возможностей должны быть зало­жены до достижения ребенком возраста 2-х лет. Если этого не происходит, то развитие может затормозиться и 14 летний ребе­нок будет эмоционально реагировать так, как реагирует ребенок в возрасте 0-2 лет.

В то же время, эта задержка не обязательно распространяется на другие сферы развития, такие, как моторика или интеллекту­альные способности. Способности, обусловленные высшей нерв­ной деятельностью, такие как речь и мышление, могут активизи­роваться только с возраста "первых шагов" и до 14 лет и потому могут остаться относительно незатронутыми, если ребенок рано попадает в нормальную среду. Интеллектуальные же способно­сти, однако, будут использоваться крайне примитивным образом, поскольку ребенку непонятны их эмоциональный и социальный смысл, в том числе, эмоциональное значение применяемых нами слов (Уиллиямсон, 1991). Наихудший возможный результат -интеллектуальный психопат, который может стать искусным биз­несменом или врачом, но, вероятно, его будут характеризовать доведенные им до банкротства компании и плохие результаты лечения.

Основная реальность заключается в том, что НП начинает действовать намного раньше, чем проявляются социальные сим­птомы нарушения контакта. Лечение, соответственно, часто оста­ется безрезультатным, так как вы можете пытаться обучить соци­альному поведению 5-летнего ребенка с применением методов, соответствующих 5-летнему уровню, например взываете к сове­сти или обучаете использовать слова, а ребенок, в эмоциональном смысле соответствует 1 году, и потому на ваши старания реагирует негативно либо не реагирует вовсе. Он попросту не понимает вас

или не способен отреагировать на ваше сообщение. Для развития комплексных социальных умений, ребенку необходима твердая основа, заложенная на ранних этапах жизни. Поэтому, критически важно определить, что именно произошло с ребенком до возраста 2-х лет, и каким образом это привело к формированию незрелой личности.

Социальные симптомы, которые становятся все более замет­ными после 3-х лет, указывают только на то, что на более ран­них этапах развития функции сформировались неэффективно. Таким образом, основы социальных навыков слишком хрупки, и у ребенка не могут развиться такие качества как сочувствие, тер­пение, умение строить близкие отношения, стойкость к разочаро­ваниям, достаточное чувство безопасности, чтобы быть любозна­тельным и учиться и т.д. Далее я более подробно коснусь вопроса о том, что может обусловить формирование личности с НП, которая всю жизнь должна бороться с проблемами, которые у обычных детей были решены и забыты в возрасте 3-х лет.

Что происходит, когда ранние фазы развития не созревают в достаточной мере?

Вот обычный пример поведения ребенка с НП, описанный мне чрезвычайно преданными и столь же сильно измученными при­емными родителями:

Джек появился у нас, когда ему было полтора года. Его мать, имеющая проблемы с алкоголем, в конце концов, согласилась позво­лить ему жить с нами, по крайней мере, в течение 2-х лет. После окончания первого месяца мы ее больше не видели. Мы много вре­мени проводили вместе, прилагая большие усилия для разнообраз­ного стимулирования Джека, и, спустя время, из сверхчувстви­тельного, замкнутого ребенка, часами плачущего при кормлении и уходе, он постепенно стал боле активным, начал учить слова и ползать как другие малыши. Мы ликовали и были преисполнены оптимизма. Но чем старше он становился, тем отчетливее ста­новилось видно, что он беспокойный. Он становился все более активным и не мог долго оставаться с чем-либо или с кем-либо. Он

бесконечно сновал по всему дому, по ящикам и шкафам, часто пор­тил вещи, разбивал или разрывал их на части, затем терял к ним всякий интерес и находил взамен что-то новое. Он мог поспать пять минут, а потом часами снова быть гиперактивным, даже ночью.

Он был крайне импульсивным, и имел очень ограниченный фокус внимания: в возрасте 4 лет он мог выбежать перед машинами только потому, что у видел что-то на другой стороне улицы. Ино­гда пропадал без предупреждения, и мы находили его у соседей, клян­чившим печенье или что-либо еще. Из-за обаяния «поставить на место» его было крайне трудно. Он с любым заводил разговор так, словно они были давними друзьями. Он был всеобщим любимчиком и вскоре выучился как, выжав свою роль до последней капли, немед­ленно добиться желаемого.

Он был очень смышленым, и когда мы ругали его или говорили с ним о правилах, он быстро выучивал их наизусть, но на деле никогда не мог о них помнить и мгновенно их забывал, стоило ему от нас отвернуться. Он отрицал очевидные факты и с очень невинным видом наводил подозрение на других.

Мы были в растерянности - с одной стороны мы не могли ему противостоять, с другой же, все больше раздражались и впадали в отчаяние. У нас было множество сомнений в том, как с ним следует правильно поступать. По-видимому, он понимал только абсолютные, строгие и простые приказы.

Время шло, росло и наше беспокойство. Джек мог быть очень добрым и любящим по отношению к нашей дочери, которая была немного младше его, но чаще он ревновал и обвинял нас в благово­лении к ней и пренебрежении им, на самом же деле все было наобо­рот. Однажды мы нашли дочь плачущей, с красными отметинами на шее. Джек довольно долго отрицал свою причастность, а когда мы в конце концов принудили его сознаться, он свалил вину на дочь, сказав, что она ему мешала.

Две минуты спустя он уже всё позабыл и позвал её играть. В один из дней мы отказали ему в чём-то, и через пять минут он попытался поджечь машину. Мы также обнаружили, что Джек

брал много вещей, деньги, блестящие предметы и еду и прятал их в подвале. Когда мы попытались поговорить с ним об этом, он все резко отрицал или давал какие-то выдуманные объяснения. Если мы продолжали говорить об этом, он утверждал, что мы злые и хотим его обидеть. Он отлично знал, где наши слабые места.

Когда Джек пошёл в местную частную школу, всё началось сна­чала. Преподавателям он нравился, и они отрицали возможность возникновения каких-либо проблем в классе. Только мы успели вздох­нуть с облегчением, как вдруг, мы узнаем, что его перевели во вспо­могательный класс под наблюдение. Позже мы узнали, что другие родители грозились забрать своих детей из школы, если не уберут Джека. Другие дети иногда дивились тому, как он умеет нарушать правила, а все остальное время боялись его вспышек гнева. Несмо­тря на наши предупреждения, одна молодая учительница все же проявляла к нему симпатию, пока в один прекрасный день он, под­кравшись сзади, не ударил её стулом. Её поместили в больницу, где она пробыла два месяца. Казалось, он ненавидел всех, кто слишком сближался с ним. Школа порекомендовала нам, как женатой паре, пройти курс семейной терапии, подразумевая, что у нас большие проблемы в отношениях, и это послужило причиной подобного поведения Джека. Казалось, никто нас не понимал, и мы постепенно изолировались от социальной жизни нашего окружения.

К одиннадцати годам он стал уходить уже на более отдален­ные расстояния, и люди, живущие за несколько километров от нас звонили нам посреди ночи и спрашивали, мы ли это «забыли» там своего мальчика.

В одно прекрасное утро обнаружилось, что пропали все деньги, которые были в доме, и сам Джек тоже. После этого мальчика поме­стили в другую семью, в которую он много лет хотел попасть, но прожил он там всего шесть месяцев. Они рассказывали нам, что он лишь изредка упоминал о нас, за исключением случаев, когда хотел увернуться от требований с их стороны. Мы были на грани развода, и нам пришлось переехать в другую общину. Мы чувство­вали себя виноватыми в том, что испытали настоящее облег­чение, когда он сбежал от нас окончательно. Мы не встречали

никого, кто бы не винил нас в этом, если только они сами не имели родительского опыта с подобными детьми. Сегодня Джеку 17, уже несколько раз он был арестован за мошенничество, попытку изна­силования и рукоприкладство. Видели бы вы только, как мастер­ски он умеет разжалобить судью, описывая ему своих страшных и жестоких приемных родителей. Скажите, что мы делали не так?

Мой ответ на этот последний вопрос, разумеется, был таким: «Ничего такого, чего нельзя было бы объяснить незнанием такой редкой проблемы». Очень мало кто знаком с проблемой наруше­ний привязанности и, как результат, их симптомы истолковыва­ются в неправильной системе координат.