Приводимые ниже фрагменты дают представление о политических идеях Канта.

 

 

Г. Гроций и начала науки международного права

 

 

Появление крупных государств и развитие дипломатических отношений международного права ними вызвало к жизни и соответствующую теорию. Возникает дипломатическое право и право международное. Нидерландец Бальтазар Айала опубликовал в 1582 г. сочинение «О праве войны и военных учреждениях» («De jure belli et officiis bellicis»). В нем он развил учение о посольской неприкосновенности, обосновав его данными опыта и соображениями целесообразности. Большое распространение получила работа итальянца Альберико Джентили «О посольствах» (1585 г.). Этот автор был одним из наиболее известных предшественников основателя международного права — голландца Гуго Гроция. Родом из Анконы, Альберико Джентили перешел в протестантизм, вынужден был уехать из Италии и стал профессором Оксфордского университета. Ему как юристу пришлось высказаться по поводу деятельности испанского посла Мендозы, который принял участие в заговоре против королевы Елизаветы в пользу Марии Стюарт. По этому поводу он написал целый трактат о правах и обязанностях посла. Джентили оказал глубокое влияние на развитие науки о международном праве в Англии.

Пальма первенства в отношении разработки науки международного права принадлежит, несомненно, Гуго Гроцию (1583 — 1645 гг.). Историческое значение знаменитого голландского юриста заключалось в том, что в век бесконечных войн между абсолютистскими, т. е. дворянскими, государствами, сопровождавшихся грабежами и разорением, он попытался теоретически обосновать и защитить буржуазную собственность и вместе с этим ввести войну в рамки правовых норм. Сочинение, которое создало Гроцию славу — «О праве войны и мира» («De jure belli ac pacis», 1625), исходило из права собственности как «естественного права» человека, права, «диктуемого здравым смыслом, т. е. природой». На основе естественного права строится право положительное, т.е. законы, издаваемые государством. Источником положительного права является договор. Договор лежит в основе международного права. Государства, рассматриваемые Гроцием, как отдельные собственники, договариваются между собой о нормах, регулирующих отношения между ними не только в мирное время, но и во время войны. Война, по Гроцию, является фактом естественным: она вытекает из человеческого стремления к самосохранению. Однако война должна быть предпринимаема только в интересах восстановления справедливости. Когда она уже разгорелась, вести ее надо в пределах права и добросовестно. Чтобы война была справедливой, от воюющих сторон требуется уважение свободы торговли, свободы эмиграции, свободы морей, неприкосновенности вражеской собственности в тех пределах, в каких не требуется «возмещение убытков и удовлетворение притязаний за счет врага».

В своем труде Гроций посвятил правам посла целую главу (XVIII). Она интересна в том отношении, что описывает обычаи, которые сложились к началу XVII века в области посольского права. «Всеми признаны, — говорит Гроций, — два основных права посла: 1) право быть принятым тем сувереном, к которому он послан, 2) неприкосновенность личности самого посла, его свиты и его имущества». Гроций подчеркивает, что права посла не столько вытекают из неизменных принципов естественного права, сколько зависят от воли отдельных народов, другими словами, от обычаев страны. Поэтому и первое и второе из основных прав посла в разных странах имеют различный объем. Право посла быть принятым вовсе не означает, что суверен к которому он направлен, обязан его принять. Необходимо лишь, чтобы отказ в приеме посла был строго обоснован. Если посол отправлен врагом, вторгшимся в страну, или явился с целью подстрекать чужих подданных к мятежу, он с полным основанием лишается права быть принятым. Точно так же обстоит дело и с неприкосновенностью посла (§ IV). Большая или меньшая неприкосновенность посла зависит от обычаев страны, в которой он аккредитован. Во всяком случае, думает Гроций, личность посла должна быть изъята из-под действия правила, согласно которому каждый иностранец подчиняется законам той страны, где он находится. С личной неприкосновенностью посла связана и его экстерриториальность. «Так как, — говорит Гроций (гл. XVIII, § IV, 8), — согласно международному праву посол представляет особу своего монарха, он находится как бы вне территории того государства, в котором выполняет свои функции. Отсюда следует, что он не обязан соблюдать законы страны, в которую послан. Если он совершит преступление, то следует либо закрыть на это глаза, либо выслать его за пределы государства; в случае если преступление его наносит стране, где он является послом, существенный ущерб, нужно требовать от его государя либо наказания, либо выдачи посла. Такой же неприкосновенностью пользуются свита посла и его имущество. Что касается права убежища в посольстве, то это право имеется налицо лишь в том случае, если допускается сувереном, при котором посол аккредитован».

Гуго Гроций изложил теоретические основы международного права, и в этом огромное значение его труда. В XVII веке стали издаваться сочинения, которые ставили себе более скромные цели — именно дать послу практическое руководство для наилучшего выполнения возложенных на него поручений. Такими были: пособие по дипломатии англичанина Ричарда Сача (1650 г.) и особенно книга голландца Авраама Викфора «Посол и его функции» (1676 г.). Она выдержала несколько изданий и в течение долгого времени была настольным руководством дипломатов.

 

Международно-правовой принцип больших пространств и доктрина Монро

 

Подлинная и первоначальная доктрина Монро имела в виду, как свою контр-доктрину, монархически-династический принцип легитимности. Этот принцип придавал тогдашнему status quo европейского соотношения сил освящение и святость права; он возвышал абсолютную и легитимную монархию до стандарта международно-правового порядка и оправдывал на этой основе интервенции европейских великих держав в Испанию и Италию. Он должен был бы последовательно вести и к интервенциям в революционные образования государств Латинской Америки. В то же время господствующая держава этого Священного союза, Россия, пытается колонизаторски обосноваться на крайнем севере американского континента. Народы же американских континентов больше не чувствовали себя подданными чужых великих держав и также не желали более быть объектами чужой колонизации. Это была “свободная и независимая позиция”, о которой говорит послание Монро, которым они гордились и которое они противопоставляли “политической системе” европейских монархий. Они объясняют, что не желают вмешиваться в эту другую, существенно отличную от них “систему”, но протестуют против любой “интерпозиции” и любого переноса, который идёт от этой европейской системы. Она не должна, ссылаясь на status quo и на правооснование владения, вмешиваться в пробудившееся к самосознанию, политическое Большое пространство. Это политическая идея, которая соединяется в доктрине Монро с большим пространством “Америка”. Здесь – сердцевина великой первоначальной доктрины Монро, подлинный принцип большого пространства, а именно, соединение политически пробудившегося народа, политической идеи и политически овладевшего этой идеей, исключающего чуждые интервенции большого пространства. Повторяясь, скажем, что не доктрину Монро, но эту сердцевину, идею порядка больших пространств в праве народов можно перенести на другие пространства, другие исторические ситуации и другие разделения на группы друзей и врагов.

Прежние случаи переноса доктрины Монро различны и требуют особого исследования. Например, “австралийской доктриной Монро” именуются два тезиса австралийского премьер-министра Hughes, которые он указал 7 апреля 1921 года как два условия, при которых Австралия могла бы согласиться с возрождением союза между Англией и Японией: 1. Ни один союз не может быть направлен против Соединённых Штатов; 2. Ни один союз не может подвергать опасности принцип, что Австралия принадлежит белой расе.17 О так называемой “восточно-азиатской или японской доктрине Монро” ещё нужно будет сказать. Следует ещё раз ясно подчеркнуть, что мы не предлагаем здесь “немецкую доктрину Монро”, но высвобождаем только основную, оправданную мысль первоначального послания Монро, а именно, мысль международно-правовой недопустимости интервенций чуждых пространству сил в Большое пространство, пронизанное принципом порядка. Эта идея Большого пространства – не сама доктрина Монро – хотя и не как угодно, но по положению политической действительности, по смыслу переносима. Её применимость к средне- и восточно-европейскому пространству не упраздняется тем, что с 1823 года отношения в Европе, как и в Америке, существенно изменились и что, относительно характера ведущих политических идей, фронты прямо-таки переменились. Либеральная идея свободы западной демократии сегодня исторически устарела. Она служит сейчас со своей стороны тому, чтобы в правовом отношении санкционировать просто status quo и придать мировому владению святость права, освящение легальности и легитимности. Западные демократии находятся сегодня в положении тогдашних европейских держав Священного союза. Монархически-династический принцип легитимности превратился в либерально-демократически-капиталистический принцип легитимности. Уже Мировая война 1914–1918 годов была военной интервенцией этой либерально-демократической легитимности.18 Правда, тогда она могла выдавать себя за войну против реакционных, родственных с монархическим Священным союзом держав, в то время как либерально-демократический Священный союз западных держав сегодня открыто находится на стороне прошлого и святости status quo, и пытается подавить новые политические идеи и новые, растущие народы.

 

Романисты: от глоссаторов до элегантной школы права

Это профессора римского права в Болонском университете и их ученики, занимавшиеся изучением этого права в течение ХII и ХIII вв. В 1088 г. в Болонье Ирнерий начал преподавание юриспруденции. Ирнерий, который первым выделил римское право из общего курса риторики, стал преподавать его как особый предмет и не в отрывках, а в полном объёме. Глоассаторами названы по преобладающей форме своих трудов, глоссе. Лозунг школы: обратиться прежде всего к более тщательному изучению источников и прежде всего Дигест. Преподавание заключалось в чтении и комментировании источников. Комментирование переходило в толкования - глоссы (заметки на полях). После чтения текста учитель глоссировал его, то есть растолковывал его слово за словом, строчка за строчкой. (По-гречески glossa обозначает язык и необычное слово".) Студенты записывали диктуемые учителем глоссы между строчками текста, более длинные заходили на поля. Скоро письменные глоссы приобрели почти такой же авторитет, как и сам глоссированный текст.

Summa – общее обозрение титулов в виде введения к последующему чтению (отсюда),

Casus – прояснение отдельных мест путем примеров

Brocarda собрание юридических правил

Глоссаторы занимались изучением терминологии римского права по методу distinctio - берется термин, и из него выводятся все последующие термины с помощью предикатов.

Accarsius завершил эту работу изданием сборника Glossa Ordinaria (около 1250 г), содержащего 96940 глосс всей школы, сделанных по тексту Кодекса, Дигест и Институций Юстиниана. Этот сборник в судах применялся впоследствии почти как закон.

Метод глоссирования восходит к notae классических юристов и широко применялся юриспруденцией в школах Равенны и Павии. Значение Болонской школы заключается не в методе глоссирования, а в том материале, который глоссировался (Corpus Юстиниана, в особенности Digesta, которые до - Болоньи были слабо изучаемы)

Юристы Павийской школы (Х-ХI вв.) трактовали aequitas в качестве верховного критерия всякого права. Понятие aequitas при этом отождествляется с понятием ius naturale.

Ирнерий провозгласил, что в случае конфликта между jus и aequitas разрешение его принадлежит только законодательной власти. Тем не менее вопрос этот был спорным еще между ближайшими учениками Ирнерия: между тем как Булгар был последовательным продолжателем идей Ирнерия, Мартин сохранял еще воззрения до-Болонцев; оба лагеря вели между собой ожесточенную борьбу, причем булгаристы упрекали мартинистов в том, что та aequitas, которую последние пытаются ставить выше закона, есть «ficta aequitas», и награждали ее насмешливыми эпитетами «aequitas Martiniana», «aequitas bursalis» и т. д. В конце концов идеи Ирнерия и булгаристов одержали вверх и стали общим тоном всей Болонской школы

Глоссаторы считали римское право вневременным и надгосударственным (ratio scripta — писанный разум). Мнения глоссаторов получили позднее преобладание над самыми источниками: ученые, вместо подлинных источников, стали изучать глоссу, а суд не признавал прямых ссылок на источники. "Не думаешь ли ты, что глосса не знала текста так же, как и ты, или что она не так же хорошо понимала его, как и ты?" — отвечали адвокаты противной стороны и судья в случае такой ссылки. Состав глоссы определил и размеры рецепции римского права в Германии; реципировано было только то, что из Corpus juris было глоссировано.

Постглоссаторы (postglossatores) – юристы, пришедшие на смену глоссаторам, и комментировавшие уже составленные глоссы к римским текстам (glos-sarum glossas scribunt). Родоначальниками нового направления средневековой юриспруденции были Якоб де Равани (Jacobus de Ravanis) и Раймонд Луллий (Raimondus Lullius), период деятельности которых относится к концу XIII - началу XIV в. Наряду с Равани и Луллием наиболее видными комментаторами были Чино (первая половина XIV в.) и в особенности Бартол (1314 – 1357) и Балд (1327 – 1400).

Выработаны правила юридического толкования: а) аутентичное – пояснение духа, смысла права; б) юдициальное – толкование судов, в практике; в) обычное толкование – при помощи обычая; г) толкование профессиональных юристов (иерархия авторитетов в толковании: Батолиус; Бальтус; Александр; Liason del Maino. д) толкование по аналогии (казуально).

В основу разработанной ими системы были положены так называемые основные места (locus), заключенные в различных фрагментах дигест, а вокруг этих основных мест группировались остальные тексты, имеющие к ним отношение. Основные места служили также предпосылкой для разработки общих, универсальных понятий, приобретавших для постглоссаторов абсолютное значение непреложных естественноправовых принципов, под которые дедуктивно подводились более частные случаи и на основе которых делались выводы более частного характера

П. занимались толкованием с целью выведения т. н. общего мнения учёных (communis opinio doctorum). В своих комментариях П., отступая от первоначального смысла конструкций римского права, провели значительную работу по его согласованию с нормами современного им канонического, городского и обычного права.

В гораздо более широком применении основным критерием оценки и критики римского права постглоссаторы считали понятие справедливости, дополненное естественноправовыми категориями. Раймунд Луллий (1234-1315 гг.) требовал: 1) "reducere ius naturale ad syllogysmum" ("редуцировать естественное право в силлогизм"); 2) "ius positivum ad ius naturale reducatur et cum ipso concordet" (" {позитивное право} редуцировать к праву естественному и согласовать с ним". "Юрист, - писал он, - обязан исследовать, справедлив или ложен закон писаный. Если он найдет его справедливым, то должен вывести из него верные заключения. Если же найдет его ложным, то не должен только им пользоваться, не порицая его и не разглашая о нем, чтобы не повлечь позора на старших" (т.е. законодателей). Луллий, например, полагал, что для выявления справедливости законов необходимо разделить их на законы светские и духовные, затем согласовать друг с другом и установить, могут ли они образовать единый и общий закон. Лишь в последнем случае, по мнению Луллия, закон может быть признан справедливым.

Балд считал, что естественное право сильнее, чем принципат (potius est jus naturale quam principatus).

В 1495 был учрежден общеимператорский суд, половина членов которого должна быть юристами. Теперь правосудие должно было осуществляться прежде всего на основе римского права. Распространяется также институт послания. Когда суд не мог найти соответствующую норму, он писал письмо в ближайший университет на юридический факультет, где профессора выносили решение, которое было обязательно для судьи. В результате к концу 16 - началу 17 века Римское право в Германии было рецептировано полностью. Corpus Juris civilis Юстиниана стало законом, на который стали ссылаться стороны. Правда, оно было рецептировано по принципу in subsidium - лишь на случай недостатка соответствующей нормы германского права, но на практике имело большое значение.

 

Историческая школа права. Пандектисты.

 

Пандектистику как явление правовой культуры традиционно относят к германскому «правовому кругу» (семейству). Пандектистика – явление, неразрывно связанное с процессом рецепции римского права в Германии в конце XV – XIX вв. Соответственно, пандектистами называют немецких юристов гражданско-правовой специализации, а также юристов других стран, входящих в германский правовой круг, на правовую доктрину и юридическую технику которых оказало влияние Гражданское Уложение Германии (далее – ГГУ) и которые предметом своих исследований имели пандектное право.

Пандектистами называют немецких юристов-романистов, последователей систематического метода исследования Пандект, которые благодаря его использованию сумели сформировать комплекс общих понятий и институтов гражданского права, который впоследствии, благодаря «Учебнику пандектного права» Б. Виндшайда и его авторитету среди академических юристов и немецких судей в 60-90-х гг. XIX в., был положен в основу Общей части ГГУ.

Систематический метод исследования Пандект, уходящий корнями в Summae и брокарды глоссаторов XII – XIII вв., философское учения Раймунда Луллия (1235 – 1315), исходил из идеи, что источники римского права в своем правовом содержании составляют единое целое, систему. Поэтому многие поколения юристов догматической континентальной традиции пытались разработать систему абстрактных доктринальных конструкций, через которую бы примирялись противоречия в сентенциях римских юристов, восполнялись пробелы, формировалась основа для полного постижения ratio legis источников римского права. Отсюда – стремление диалектически вывести из текстов византийско-римских источников правовые максимы (принципы, юридические универсалии), общие конструкции, которые бы интегрировали хаотичное содержание источников.

Предшественник школы пандектистов – историческая школа юристов 10-40-х гг. XIX века во главе с Ф.К. фон Савиньи свято верила в романтическую идею о том, что право является выражением национального духа, а в силу исторических особенностей рецепции римского права в Германии именно немецкая нация реципировала «дух римского права», является преемницей римского юридического наследия. Право как явление духа нации всегда обладает органическим единством (здесь влиение философского учения Ф. Шеллинга), и именно правовая доктрина призвана выразить это единое правосознание нации на математически точном языке конструкций, принципов, понятий. На Ф.К. Савиньи серьезно повлияли идеи немецких рационалистов XVIII столетия, для которых идеалом науки являлась математика, и именно от них Ф.К. Савиньи унаследовал идею о том, что юрист должен в идеале осуществлять счет понятий.

Идеалистическое, романтическое представление о незримой эволюции «духа римского права», представление о праве как явлении единой национальной культуры, соединенное с рационалистическим представлением о том, что правовая доктрина должна стремиться к максимальной точности правовых положений, о неразрывной связи частных положений с правовыми принципами (эту связь Савиньи считал ведущим достоинством техники римских юристов) заложили методологические установки немецкой пандектистики 40 – 80-х гг. XIX столетия.

Ведущим представителем немецкой пандектистики в середине XIX в. становится ученик Савиньи Г.Ф. Пухта, который, в отличие от Савиньи, выдвигает идею продуктивной системы права. Если Ф.К. Савиньи на первом этапе своей академической деятельности ставил основную задачу – очистить при помощи исторического метода современное ему пандектное право (современное использование Пандект – usus modernus pandectarum) от примеси идей канонического и национального права и возвратить его к пониманию источников чистого римского права в их подлинном виде, то его ученик не считает историко-критическую задачу первостепенной и начинает верить в то, что историко-органическое понимание права может быть совмещено с пониманием положительного права как «пирамиды понятий».

Г. Пухта связал полноценное научное познание права с группировкой права как целого на несколько классов, которые, по его представлению, и определяют природу и свойства отдельных, относящихся к ним прав. По мнению ученого, посредством логического единства, системы права, к которой ученой юриспруденцией сведено громадное разнообразие прав, достигается уровень «высших юридических понятий», на основании которых охватывается, познается и управляется единое юридическое целое – право. В основании пирамиды правовых понятий у Г.Ф. Пухты находится объективно существующая идея права и универсальные понятия; из них дедуцируются менее общие понятия, из них, в свою очередь, – еще менее общие понятия, а само развитие права осуществляется с помощью обратной дедукции норм из понятий.

Систематическое познание, по мысли Пухты, призвано вскрыть внутреннюю связь, соединяющую части положительного права. В согласии с идеями философского идеализма, систематическое исследование права «рассматривает отдельное в смысле члена целого, а целое – как тело, распадающееся на отдельные органы». Только систематическое познание с внешней стороны способно охватить все части права, а с внутренней – способно осмыслить право как единую систему. Для этой цели, согласно Г. Пухте, требуется исследовать и усвоить всю связь юридических положений, определить их родство между собой, «проследить происхождение каждого понятия, проходя все промежуточные члены, принимающие участие в его образовании». Систематический метод позволяет не только понять природу и значение отдельных элементов – единичных прав, но и понять их объединение «в одно юридическое отношение, определить то влияние, которое различные права производят друг на друга и о модификации, происходящей от такого взаимодействия».

В отличие от предшественника исторической школы Г. Гуго и главы школы Ф.К. Савиньи, немецкие пандектисты, движимые идеями Г.Ф. Пухты, начинают верить в производительную силу общих юридических понятий, в способность обратного дедуктивного вывода новых правовых положений из уже сформулированных понятий (производительная сила понятий; схожие идеи высказывал Р. Луллий за шесть веков до пандектистов), и именно с этой техникой связывают научность правоведения. Основные средства работы академических юристов – это материал пандектного права и инструменты формальной логики. Именно со школой немецких пандектистов связывают окончательное формирование формально-юридического (специально-юридического, догматического) метода исследования, который отличает правоведение как науку от всех других наук.

Отсюда становится понятной ориентация немецких пандектистов на индуктивное выведение общих понятий из материала пандектного права, уже «очищенного» Ф.К. Савиньи и другими представителями исторической школы права. Помимо этого, становится ясна и новая, пандектная, система изложения правового материала в кодексе, где начинает выделяться Общая часть (общие юридические понятия и институты) и конкретные правовые институты, составляющие Особенную часть.

Считается, что двумя основными трудами, с которых начинается немецкая пандектистика, являются «Учебник Пандектов» (1838) Г.Ф. Пухты и «Система современного римского права» (1840) Ф.К. Савиньи.

Утверждается, что именно немецкая пандектистика:

сформировала систему предельно точных, логически выверенных и доктринально обоснованных понятий и институтов, которые составили Общую часть ГГУ;

выведя «за скобки» общие понятия гражданского права, сформировала общую теорию гражданского права и условия для догматического понимания теории права как системы общих юридических понятий, общей части, основания всех общих частей отраслей права;

сформировала основу для разработки метода юридического конструирования Р. Йеринга.

Основные идеи немецкой пандектистики (согласно господствующему взгляду): германское право – целостное явление исторически развивающейся культуры; германское право является духовным преемником римского права; основной материал исследования юристов – очищенные историческим методом Пандекты; основная цель правоведения – при помощи систематического метода сформировать полную, логически последовательную и иерархически организованную систему общих понятий, конструкций, институтов; система общих понятий – показатель научности правоведения; критерии качества закона: точность понятий, полнота, логическая непротиворечивость системы; доктринальное обоснование логических связей между понятиями; метод научного правоведения — продуктивное развитие понятий и логическое согласование понятий в системе; правовая наука ответственна за историко-правовое развитие духа народа в сфере права; право является автономной дисциплиной с собственным методом.

Немецкая пандектистика традиционно критикуется с социологических позиций:

за предельный отрыв правовой доктрины от социальной действительности современности, когда правоведение превращается в социально бессодержательную «гимнастику ума», схоластику, не учитывающую действительные интересы и потребности общества настоящего, чувство справедливости общественного правосознания,

за гипертрофированное значение логических приемов и операций в доктринальной деятельности юристов, которое в разы утяжеляет язык и структуру кодекса, ставит высокий барьер между «кодексом ученых» и правоведением, с одной стороны, и простыми обывателями, — с другой,

за скрытие посредством логических операций оснований суждений, создание у ученого сообщества юристов представления, что они лишь логически оперируют с нейтральным в ценностном отношении материалом, что эффективно скрывает транслируемую и реализуемую через применение права идеологию.

Юриспруденция интересов Р. Иеринга

 

Одной из самых заметных фигур европейской юриспруденции второй половины XIX столетия был германский правовед Рудольф фон Иеринг (1818–1892). Широкую известность принесли ему такие труды, как "Дух римского права на различных ступенях его развития", "Цель в праве" и "Борьба за право".
Однозначную характеристику творчества Иеринга дать трудно, ибо оно неоднородно. Различают, в частности, два периода его творческой деятельности на поприще политико-юридической теории. Первый – примерно до середины 50-х гг. XIX в. В это время он придерживался установок "юриспруденции понятий", полагавшей главным своим делом выведение (дедукцию) конкретных правоположений из общих понятий, видевшей в понятиях основной источник знания. Сторонники данного направления в науке права считали (говоря словами Иеринга), что "понятия продуктивны, они комбинируются и производят на свет новые понятия". С таким направлением в правоведении Иеринг порывает. Второй период эволюции его взглядов начинается с середины 50-х гг. прошлого столетия. Иеринг приступает к разработке "юриспруденции интересов". Теперь он вдохновляется той мыслью, что культ логического для юриста-теоретика неуместен, поскольку правоведение не математика, и в нем приоритет должен принадлежать не логике. Не собственно логика должна являться объектом правоведения, но жизненные ценности, реальные интересы людей. Иеринг все больше обращает внимание не на логические и даже не на психологические аспекты права, а на его социолого-прагматические, утилитаристские моменты.
Первое место в применяемой им методологии познания права и государства он теперь отводит описанию, классификации и анализу фактов. По сравнению с изучением эмпирического материала оперирование философскими конструкциями начинает играть у него вспомогательную роль. Эмпирический материал рассматривается Иерингом как в историческом, так и в структурно-функциональном измерениях. Уподобляя право организму, Иеринг придает ему "все качества продукта природы: единство во множестве, индивидуальность, рост из себя и т. д.". Рост или развитие права из самого себя как раз и требует исторического подхода к нему. Необходимость именно такого подхода обосновывается и показывается в "Духе римского права". Кроме того, он отмечает: "Каждый организм может подвергнуться двойному исследованию: анатомическому и физиологическому; первое имеет своим предметом его составные части и их отношения друг к другу, т. е. его структуру, второе – его функции. Мы намерены подвергнуть право обоим этим исследованиям".
Реализуя подобное намерение, Иеринг делает особый упор на раскрытии функций права, поскольку он считает, что в любых организмах функции являются носителями их целей. Организм права в данном отношении не исключение. В свою очередь, цели Иеринг приписывает значение правообразующего фактора, правосозидающей силы. Об этом иеринговский труд "Цель в праве".
Здесь, во втором главном сочинении Иеринга гораздо подробнее, нежели в "Духе римского права", рассматриваются истоки и общее понятие права. Отправной пункт рассуждений таков: "Цель есть творец всего права". Телеологическая (осуществляемая через призму категории "цель") трактовка права, естественно, приводит Иеринга к постановке вопроса о субъекте целеполагания, или – что одно и то же – о создателе права. Не из вакуума и не на пустом месте появляется оно.
Право, по Иерингу, выходит "из рук" общества, которое он интерпретирует как сферу "совместного действия людей, объединенных общими целями; в этой сфере каждый, действуя для других, действует также для себя, а действуя для себя, тем самым действует и для других". Однако демиургом права у Иеринга выступает не всякое, но лишь государственно-организованное общество. Венчает такое общество аппарат государства, воплощающий социальную, публичную власть. Вот этим-то аппаратом государства в конечном итоге и порождается право. Без каких бы то ни было околичностей Иеринг заявляет: "Государство – единственный источник права".
Само право характеризуется Иерингом с разных сторон. Прежде всего – со стороны содержания. Им являются интересы субъектов социального взаимодействия, но такие интересы, которые общи всем его участникам; другими словами – интересы общества в целом. Они и составляют содержание права. При одном непременном условии – их защите, гарантировании государством. Право есть защищенный государством интерес. Встречается у Иеринга и несколько иная формулировка того, что образует содержание права: "Право есть совокупность жизненных условий общества в широком смысле, обеспечиваемых внешним принуждением, т. е. государственной властью". Приведенные иеринговские формулировки представляют собой критику волевой теории права, задававшей тон в немецком правоведении первой половины XIX в.
Взятое со стороны своей формы, право характеризуется Иерингом в качестве суммы норм, общеобязательных правил поведения. Тут он не оригинален и не претендует на то, чтобы быть таковым: "Ходячее определение права гласит: право есть совокупность действующих в государстве принудительных норм, и такое определение, по-моему, вполне правильно". Принудительность, сообщаемая государством общеобязательному правилу поведения (этой форме права), служит для Иеринга главным, решающим признаком того, что в сущности есть право и что к нему не относится. Получается, что природа права не присуща изнутри ему самому, а привносится в него государством: "критерий права заключается в принуждении". Иеринг не устает повторять тезис об органичности государственного принуждения праву и благодетельности этого принуждения. Право оказывается обязанным государству не только своим происхождением, но еще и способом существования.
Иеринг не проводит сколько-нибудь серьезного теоретического разграничения права и закона. Сплошь и рядом он считает их явлениями равнопорядковыми, идентичными. Но в действительности они далеко не таковы. Большинство его суждений (особенно высказанных в "Духе римского права", "Цели в праве") фактически имеют своим адресатом закон, а вовсе не право. Это обстоятельство надо тщательно учитывать и при более конкретном знакомстве со взглядами Иеринга на соотношение государства и права.
Отчасти они нам уже знакомы. Дополним их еще лишь некоторыми. "Государство, – утверждает Иеринг, – есть организация социального принуждения". Эта организация не только порождает право, обеспечивает его существование, но и управляет им. Иеринг характеризует в данном свете право как разумно понятую политику, проводимую государственной властью. Оно служит ей (политике), как компас служит капитану корабля. Попечение о праве – важнейшая задача государства. Право не противостоит последнему, а является всецело зависящим от него придатком. Это свойство права быть придатком государства Иеринг подчеркивает очень выразительно: "Право без власти есть пустой звук, лишенный всякой реальности, ибо только власть, которая проводит в жизнь нормы права, делает право тем, что оно есть".
Сугубо "государственническое" понимание права Иерингом не совсем привычно (при таком настрое мысли) совмещается у него с признанием необходимости создавать простор для экономической деятельности индивидов, обеспечивать их юридическое равенство, уважать закрепленные за ними политические права. Иеринг ратует за независимость и несменяемость судей, за их ответственность только перед законом и т.д. Он – за твердую дисциплину и законность в обществе, за строгий и стабильный порядок в нем, поскольку считает, что только при этих предпосылках возможно цивилизованное общественно-политическое устройство, нормальное правовое общение, справедливость. Мизантропический, по оценке Иеринга, афоризм "Да восторжествует справедливость, хоть и погибнет мир!" он заменяет жизнеутверждающим призывом "Да торжествует справедливость, чтобы процветал мир!".
Первоначально право имеет односторонне-принудительную силу, направленную на подданных с целью пресечения чрезмерных притязаний частных интересов. Постепенно оно приобретает двусторонне-обязательную силу, становится обязывающим и для самой государственной власти. Иеринг полагает, что забота о самосохранении вынуждает власть подчиняться праву. Властвующие в конце концов осознают: ничем так не укрепляется в подвластных чувство правопорядка, законопослушание, без которых нет прочной государственности, как пример соблюдения норм права представителями власти, государством.
Однако Иеринг не ожидает (тем более не требует) от государства педантичного следования закону. Ему ясно, что законом государственная власть сама себе связывает руки, сама ограничивает свободу собственных действий. "Возникает вопрос о том, до какой степени это необходимо и необходимо ли это раз навсегда во всех случаях проявления этой власти". Ответ на этот вопрос у Иеринга готов, и он не в пользу права, не в пользу закона. Там, где обстоятельства заставляют государственную власть делать выбор между обществом и правом, "она не только уполномочена, но и обязана пожертвовать правом и спасти общество". Иеринг не разъясняет, в какой момент необходимо делать такой выбор и как уберечься здесь от произвола, от предумышленного избавления от "балласта" права. Не удивительно поэтому его скептическое отношение к идее правового государства. Такому госу<