Технократизм или антитехницизм?

Что представляют собой технократизм и антитехницизм в широком философско-идеологическом плане? В технократических концепциях развитие общества описывается на основе апологетического отношения к научно-техническому прогрессу. Антитехницизм же это совокупность взглядов, выражающих отрицательное или во всяком случае критическое отношение к прогрессу науки и техники.

Генезис этих вульгарно-технических концепций общественного развития связан с зарождением буржуазного прогрессизма. Еще в эпоху Просвещения возникли представления о прогрессе, якобы возможном лишь на базе расцвета науки и техники. Пафос разума, знания и основанного на них прогресса наиболее полно и последовательно выразился именно в идеологии Просвещения. Вневременная, внеисторически понятая, всегда тождественная себе «разумность» в противоположность «заблуждениям», «страстям», «таинствам», рассматривалась просветителями как универсальное средство совершенствования общества. Прогресс осмысливался ими как результат распространения истинных, рациональных идей, которые постепенно устраняют загадки мира, пропитывая его светом разума.

В дальнейшем этот подход в оценке общественного развития начал вырождаться в апологетическую по своей сути «прогрессистскую» концепцию, с характерным для нее представлением о науке (а затем и о технике) как единственном и всесильном средстве разрешения любых человеческих проблем и достижения социальной гармонии на путях рационально спроектированного миропорядка.

Возникшее позднее стереотипное представление о «технической рациональности» (разработанное М. Вебером), якобы органически присущей буржуазной цивилизации, активно содействовало последующему оформлению сциентистских, т.е. связанных с наукой, иллюзий. В социологии ХХ в. также складывались различные направления, укреплявшие идеологию индустриализма.

Вместе с тем со всей определенностью можно говорить о раздвоенности буржуазного сознания, тяготеющего к прагматическойрациональности и в то же время жаждущего некоего «романтического» восполнения. В свое время К. Маркс подметил, что трезво расчетливая, безгранично эгоистическая атмосфера буржуазного мира с господствующим в ней духом наживы требует некоего противовеса себе, который обретается сознанием в виде романтического взгляда и на окружающий мир и человеческую историю.

В подобном же смысле высказывался и Н.А. Бердяев. Он отмечал, что наука и техника, охватывая жизнь, разрушительно действуют на культуру, но, вместе с тем, был убежден, что победному шествию технической цивилизации противостоят романтизм, романтики.

Буржуазное сознание и по сию пору не может преодолеть собственную внутреннюю раздвоенность, ибо в ее основе - раскол культурно-исторической целостности. Более того, эта рассогласованность углубляется, окрашивается в драматические и даже трагические тона. В общественном сознании образ науки, интерпретируемый в различных значениях, порождает сциентистские и антисциентистские настроения. Сциентизм и антисциентизм все чаще оказываются и характеристиками обыденного сознания, выводы которого основываются на жизненном опыте и здравом смысле.

Приверженцы сциентизма, как правило, соблазняют людей идеями новой «технотронной», «постиндустриальной» эры; антисциентисты, напротив, предостерегают людей от мрачной перспективы «встречи с будущим». «Момент истины» есть в суждениях тех и других. Так, Д. Белл, говоря о становлении «постиндустриального» общества, приводит следующие аргументы: «Индустриальное общество базируется на машинной технологии, постиндустриальное формируется под влиянием технологии интеллектуальной. Информация и знание – вот основа постиндустриального общества. Если в индустриальном обществе производство и обмен осуществлялись обособленными индивидуумами, то в постиндустриальном обществе знание и информация – общественный продукт. Знание – коллективное благо; если даже оно кому-то продано, то одновременно оно остается и у производителя знания, и у покупателя. Естественно, это подрывает как частнособственнические, так и рыночные отношения. У частного лица мало стимулов производить знания. Во всяком случае, если научное открытие обещает какую-либо практическую пользу лишь спустя многие годы, вряд ли оно имеет шансы на поддержку тех, кто платит за работу.

Вместе с тем, Д. Белл полагает, что постиндустриальное общество характеризуется уже не трудовой теорией стоимости, а теорией стоимости, основанной на знании. Несостоятельность трудовой теории стоимости Д. Белл видит в том, что она единственным источником прибавочной стоимости считает рабочую силу непосредственных производителей.

Д. Тоффлер также указывает на позитивную роль новой технологии и техники. Например, он полагает, что домашний компьютер укрепляет роль семьи, дома как ячейки общества, что индивидуумы, «став как бы собственниками своих электронных терминалов и оборудования, фактически как бы становятся не служащими в классическом смысле, а скорее независимыми предпринимателями, то есть рабочими, в высокой степени владеющими «средствами производства». Не менее важен, считает ученый, и социологический аспект: Если работники часть своих задач или даже всю работу смогут выполнять дома, им не нужно, как сегодня еще приходится это делать, переезжать, если они меняют место своей работы. Им надо лишь подключиться к другому компьютеру. Это означает снижение вынужденной мобильности, уменьшение стрессов, большее вовлечение в жизнь общества»[11].

В этих суждениях все-таки есть преувеличение. Нарастающее могущество транснациональных концернов ускользает даже из-под национального контроля, тем более - из-под контроля отдельных людей. Как тут можно говорить о «независимых» предпринимателях, о рабочих «в высокой степени владеющих средствами производства»?

Конечно, компьютеры и т.п. создают предпосылки к тому, чтобы самые широкие слои населения имели доступ к информации в самом широком смысле, в том числе экономической и финансовой. Но чтобы иметь реальную возможность получения информации, нужно ликвидировать монополию экономических и финансовых группировок на руководящие общественные функции. А это не так-то просто. Более того, монополия на информацию делает угрозу тоталитаризма в современном обществе вполне реальной.

Конечно, уровень развития производительных сил предопределяет способ соединения работников с орудиями труда, со средствами производства и лежит в основе остальных социальных отношений. В информационном, постиндустриальном обществе в сельском хозяйстве останется менее 5% всех работников, в промышленности около 10% населения. Все остальное самодеятельное население будет сконцентрировано главным образом в науке, образовании, торговле, в сфере социальных услуг, в управлении. Главным занятием людей будет производство знаний и их передача другим. Но подобная деятельность требует коллективных, взаимоподдерживающих усилий.

В сфере, где производятся знания, частно-корыстные, рыночные отношения сомнительны. Покупателю, как правило, нужно показать товар. Но при демонстрации знаний они автоматически переходят к покупателю. Теперь он уже ни в какой покупке не нуждается. Технические изобретения, новые технологии, конечно, могут быть предметом продажи. Но знания, особенно добытые фундаментальной наукой, должны быть достоянием всего общества.

Именно в соответствии с этим К. Маркс отмечал три последовательные ступени в развитии общественных отношений: 1. Отношения личной зависимости. 2. Личная независимость, основанная на вещной зависимости. 3. Свободная индивидуальность, основанная на универсальном развитии индивидов и на подчинении их коллективной общественной производительности в качестве их общественного достояния.

Технократические иллюзии опасны, подчеркивает выдающийся немецкий философ К. Ясперс в своей работе «Смысл и назначение истории», ибо порождают в людях суеверие, заставляющее их ждать от науки того, что она дать не может. «Они принимают псевдонаучные целостные объяснения вещей за окончательное знание; некритично принимают выводы, не вникая в методы, которые позволили к ним прийти, и не ведают границ, в пределах которых научные выводы вообще могут быть значимы. Это суеверие склоняет их к вере в то, что нашему рассудку доступна вся истина и вся действительность мира, заставляет питать абсолютное доверие к науке и беспрекословно подчиняться ее авторитету, воплощенному в представителях официальных инстанций. Однако как только это суеверное преклонение перед наукой сменяется разочарованием, мгновенно следует реакция – презрение к науке, обращение к чувству, инстинкту, влечениям. Тогда все беды связываются с развитием современной науки» - пишет К. Ясперс.

Наряду с этим, не правы вконечном счете и авторы антитехницистских, антисциентистских концепций, доказывающие, что техника оторвала человека «от почвы», что его дух сводится лишь к обучению полезным функциям и т.д. т.п., что он становится «абстрактным» индивидуумом, заключенным в царство мертвых механизмов и аппаратов, что возникнет новая форма рабства, связанная, возможно, с комфортом, но «узда его будет ощущаться постоянно» (Э. Юнгер). В известном смысле так и есть. Р. Арон в книге «Разочарование в прогрессе» справедливо пишет, что НТР не обеспечила подлинного освобождения человека. Она привела к деградации природы, к упадку нравов, к обострению конфликтов между людьми, классами, государствам, нациями.

Бесспорно, в современном человеке, в современном обществе гуманистическая чуткость ослабела. Возможно, воодушевление идеей научного знания, технического совершенства и экономического эффекта этому способствует. Но главная причина упадка гуманности коренится все-таки в самом человеке.

А. Тоффлер в книге «Шок будущего» обоснованно утверждает, что «спеша извлечь из развития науки и техники непосредственную экономическую выгоду, мы превратили окружающую нас среду, как физическую, так и социальную в пороховую бочку». В конечном счете не техника, не наука, а люди сами должны оценивать достижения науки и техники в духе гуманности и соответственно поступать.

Восстановление утраченной культурно-исторической целостности в восприятии научно-технического прогресса – процесс длительный. Он постоянно развертывает новые противоречия и коллизии.