Последняя глава нашей северной истории

Рассказывая о годах, проведенных нашей семьей на Кольском полуострове, я не коснулась некоторых важных семейных событий, без описания которых картина нашей жизни была бы недостаточно полной. В августе 1946 года у меня родился второй ребенок — мальчик Саша. Моим родителям хотелось, чтобы его появление на свет произошло в Ленинграде, но я предпочла остаться на Кольском. При приближении предполагавшегося срока мы вдвоем со свекровью заблаговременно переехали в Кировск, и все произошло в соответствии с правилами медицинской ­науки. Муж в это время находился в экспедиции с олене­водами и узнал о свершившемся событии с опозданием. Информа цию о рождении сына ему сбросили с самолета. Новорожденный был некрасив собой, но отличался спокойным нравом и великолепным аппетитом. Его первая встреча с родным отцом произошла только после того, как младенцу исполнился месяц. В письме к моим родителям Самуил написал, что его поразило безобразие малыша и цветущий вид матери. Я очень обиделась на такую характеристику, так как мне казалось, что со дня своего рождения Саша существенно похорошел.

Ребенок быстро прибавлял в весе и отличался ярко выраженным жизнелюбием. В отличие от своего старшего брата, который в грудном возрасте, просыпаясь, всегда начинал плакать, Саша неизменно улыбался. Самуил постоянно говорил, что у нас растет маленький Гаргантюа.

С наступлением полярной ночи ситуация, однако, существенно изменилась. У ребенка появились осложнения со здоровьем, обнаружились признаки рахита и тяжелейший фурункулез. Никакие рекомендованные средства не помогали от этих недугов. Но с появлением первых лучей солнца с фурункулезом было покончено. Он прошел сам по себе, без всякого участия медицины. Учитывая целительную силу света, следующую зиму мы с сыном провели в Ленинграде. Сначала я воспользовалась командировкой, а потом отпуском. В Ленинграде мои дети впервые познакомились друг с другом. Разница в возрасте у них (13 лет) была слишком велика для того, чтобы они сразу испытали большой интерес друг к другу. Все это пришло со временем, когда Боря начал осуществлять над Сашей опеку, а Саша — испытывать к нему величайший пиетет. Настоящая братская привязанность и взаимопонимание между ними пришло значительно позже, когда оба достигли зрелого возраста.

По своим склонностям и вкусам мои дети были совсем разными. Если Боря с раннего детства чувствовал себя биологом, то Саша оказался настоящим технарем. Его всегда интересовали всевозможные механизмы, и с раннего детства он знал названия всех существовавших в то время марок автомобилей. Кроме того, он был чрезвычайно любопытен ко всему для него новому. Когда он был еще совсем маленьким, я принесла его как-то в поликлинику, чтобы сдать его кровь на анализ. Попав в лабораторию, он сразу же стал рассматривать стоявшие там приборы. Он даже бестрепетно протянул сестре ручку, когда она должна была уколоть его пальчик. К нашему всеобщему изумлению, после укола он даже не заплакал, а стал с интересом рассматривать показавшуюся капельку крови. Интерес к происходящему, очевидно, подавил у него все отрицательные эмоции.

Ко всему прочему, инициативы у Саши всегда было хоть отбавляй. Когда ему было три года, он обнаружил в кухне сломанную табуретку, тут же вытащил из ящика молоток и гвозди и начал ее чинить. Заставшая его за этим занятием бабушка пыталась изъять у него опасные инструменты, но внук резонно заявил: «Так ведь табуретка-то сломана, и ее нужно починить. Если ты позовешь мастера, тебе придется платить деньги, а я могу сделать это сам».

В конце сороковых годов условия жизни и работы на Кольском полуострове существенно изменились к худшему. В коллективе Базы начались склоки, закончившиеся сменой власти в учреждении. Кроме того, тематика, по которой я работала, подверглась засекречиванию, и это лишало меня возможности публиковать результаты своих исследований в открытой печати. Самуилу предложили кардинально изменить направление его работ. Обсудив на семейном совете сложившуюся ситуацию, мы пришли к выводу, что пора поменять небо над головой. Приведя в порядок имевшиеся у меня научные материалы, я сдала их на хранение под грифом «секретно».

После этого, сказав Кольскому полуострову «Прощай», мы всей семьей отправились в Ленинград.

Мы покупаем часть дома

К осени 1948 года мы, наконец, вернулись в Ленинград, надеясь обосноваться на своем старом пепелище. Но оказалось, что принадлежавшая нам до войны квартира давно перешла в другие руки. Рассчитывая на то, что уехавшие в эвакуацию жильцы обратно уже не вернутся, управдом продал ее каким-то богатым людям и уничтожил следы нашего в ней пребывания. Соответствующий листок с именами и фамилиями был вырван из домовой книги, и теперь трудно было установить, какие люди в ней когда-то жили. Можно было, конечно, начать долгие и нудные хлопоты о восстановлении наших попранных прав. Они могли даже увенчаться успехом, но сколько для этого нужно было потратить времени и сил! И мы избрали другой путь для решения своей жилищной проблемы. За годы жизни на Кольском полуострове нам удалось скопить немного денег, и теперь мы рассчитывали купить на них квартиру в Ленинграде.

На первых порах нас приютили мои родители, но оставаться у них надолго было невозможно. Там уже жила семья вернувшегося с войны моего брата, и после нашего появления в доме стало неимоверно тесно. Так что нам нужно было приобретать квартиру как можно скорее. Наведя соответствующие справки, мы убедились в дороговизне продававшихся в городе квартир, которые нам оказались не по средствам. Приходилось искать пристанища где-нибудь в ближайшем пригороде. Но и здесь найти подходящую зимнюю дачу оказалось непросто. Те дома, которые, казалось бы, нас устраивали, стоили слишком дорого, а относительно доступные выглядели чересчур убогими. Наконец, на одном из заборов мы обнаружили объявление о продаже части дома в Лисьем Носу. Слово «часть» звучало обнадеживающе, и мы сразу же отправились по указанному адресу. Лисий Нос как дачное место был известен мне с довоенных времен, когда я ездила туда с друзьями на прогулки. Поселок мне нравился, так как от него рукой было подать до Финского залива, а рядом начинался густой лес. В лесу бродили лоси, а один раз около опушки я видела маленькую рысь. Она мирно сидела под каким-то кустом и не обратила на меня никакого внимания. Мне сначала показалось, что это сбежавшая из ближайшего дома кошка, но кисточки на ее ушах доказывали, что она совсем другой породы.

Теперь нам с Самуилом было уже не до гуляний по лесным тропинкам. Выйдя из вагона дачного поезда, мы отправились на поиски продававшегося дома. Дорога до него отняла у нас не более пятнадцати минут, и вот мы у цели. Однако при первом же взгляде на этот особняк я почувствовала глубокое разочарование. Общий вид дома не оставлял сомнений в том, что он слишком роскошен для того, чтобы мы могли приобрести хотя бы малую его часть.

За длинным забором из ажурной металлической сет­ки был виден великолепный сад, и в нем большой двух­этаж­ный дом светло-серого цвета. Над вторым этажом угадывалось обширное чердачное помещение. Широкое окно на фа­саде чердака придавало ему сходство с мансардой. Передняя стена дома почти до самой крыши была уви­та плющом. На обоих этажах один из углов дома завер­шал­­­ся широкой, украшенной разноцветными стеклышками ­верандой. Дом был окружен садом со всех четырех сто­рон. Между высокими стройными соснами были посажены много­численные кусты сирени, жасмин, розы и еще какие-то красивые растения. В глубине сада стоял еще один маленький домик, что-то вроде бывшей дворницкой. Вдоль забора, отгораживавшего сад от улицы, красовался ровный ряд невысоких елочек.

Рассмотрев эту усадьбу, мы хотели сразу же, не заходя к хозяевам, повернуть обратно, но потом передумали. Кто-то из нас произнес: «А почему бы не зайти к хозяевам? Ведь неизвестно, какая часть дома продается и сколько она стоит». Толкнув незапертую калитку, мы вошли в сад и направились ко входу на веранду первого этажа. Там нас встретили две женщины. Одна из них оказалась хозяй­кой всего этого великолепия, а вторая — ее дочерью. Не имевшие между собой никакого сходства, обе были удиви­тельно хороши собой. Когда старшая сообщила свое имя (Мадлен Геральдовна), мы догадались, что она француженка. Изящество всего ее облика соответствовало ее происхождению. Дочь была женщиной совсем другого скла да. У нее была тяжеловатая походка, а крупные черты ее красивого лица казались несколько суровыми. Лучшим его украшением были огромные, слегка выпуклые зеленовато-серые глаза, которые гармонично сочетались с ее светло-каштановыми волосами. Ни ее внешность, ни имя (Марианна) не выдавали наличия в ней французской крови. Вероятно, она больше походила на своего покойного отца, который был родом из прибалтики.

Нам охотно показали продававшуюся часть дома, которая находилась на первом этаже и состояла из пяти комнат, веранды, кухни и ряда подсобных помещений. Вести с ними деловые переговоры хозяйки отказались и переадресовали нас к другой дочери Мадлены Геральдовны, в данный момент отсутствовавшей. Оставив для нее наш адрес и номер телефона, мы отправились восвояси, даже не узнав стоимости квартиры. И без того было ясно, что нам ее не получить.

На другой день нас посетила прелестная молодая женщина — Жермен Яновна Меллуп. Ее сходство с матерью было настолько поразительным, что казалось, будто передо мной стоит помолодевшая Мадлен Геральдовна. Это сходство проявлялось в каждой черточке подвижного лица Жермен, каждом ее жесте. Очарованная своей посетительницей, я подумала, что вот была бы хорошая модель для художника ренуара.

После того как мы перешли к деловой части нашей встречи и узнали стоимость продающегося помещения, нам оставалось только выразить сожаление по поводу своих недостаточных финансовых возможностей. На наш отказ от покупки Жермен отреагировала самым неожиданным образом. Она заявила, что получить за дом сумму, соответствующую его стоимости, не единственная задача их семьи. Не менее важно приобрести приличных соседей, с которыми теперь придется жить рядом.

По их мнению, в этом отношении мы им подходим и нам предлагается выплачивать назначенную сумму в рассрочку (на четыре года). Такой вариант покупки нас тоже несомненно устраивал, и мы быстро договорились обо всех деталях. Не теряя времени даром, уже на другой день мы встретились с Жермен в городе и направились к нотариусу, чтобы довести дело купли-продажи до конца. Нотариусом оказалась очень несимпатичного вида дама. Она категорически оказалась разрешить нам выплату в рассрочку, упорно утверждая, что такой формы оплаты не существует. Выйдя ни с чем из ее кабинета, мы стали обсуждать сложившуюся ситуацию и искать из нее приемлемый выход. И тут Жермен поразила меня своей безграничной верой в людей. Она собралась написать расписку, где за ее подписью было бы сказано, что вся требуемая от меня сумма полностью получена. Ошеломленная таким неожиданным предложением, я категорически от него отказалась, так как не могла допустить, чтобы моя будущая соседка шла на такой безумный риск. Ведь мало ли что за четыре года могло со мной приключиться.

Выслушав мои соображения, неунывающая француженка заявила: «Что же теперь делать? Придется позолотить нотариусу ручку». «но я не знаю, как это сделать», — беспомощно пробормотала я. «Если жизнь заставляет, научимся, — произнесла Ж. — Пойду попробую, а Вы оставайтесь здесь». И с этими словами она исчезла за дверью раньше, чем я успела отреагировать на ее последнюю реплику. Прошло не более нескольких минут, как моя спутница вернулась обратно и с победоносным видом сообщила, что все в порядке. Оказывается, несговорчивая нотариус сначала делала вид, что категорически не принимает взяток и несколько раз произнесла: «Ах, что Вы? Оставьте. Ведь это недопустимо, совершенно недопустимо». «Знаю, что недопустимо, совершенно недопустимо, но все равно возьмите и удовлетворите нашу просьбу», — парировала посетительница. И строптивая чиновница, не устояв перед соблазном, с удовольствием приняла нашу благодарность и оформила купчую так, как мы ее просили.

Через несколько дней состоялся наш переезд в новую квартиру. Собственной мебели после войны у нас почти не было. Чтобы приобрести необходимое, пришлось побегать по комиссионным магазинам, а кое-что мой муж смастерил собственными руками. Благодаря его усилиям, у нас появились маленький столик для веранды, простенькая деревянная кровать и два стеллажа.

Придав жилищу относительно приличный вид, мы пригласили к себе в гости соседей, чтобы отпраздновать ­начало нашей жизни в общем доме. Это помогло нам познакомиться со всеми членами семей только что приобретенных совла­делиц, с их мужьями и многочисленными детьми. С течение времени отношения между нами становились все более короткими, и мы стали называть друг друга сокращенными именами. Так Жермен превратилась в Ремочку, Марианна — в Мумочку, Дмитрий Николаевич — в Диму. Возникшая между нами дружба длилась много лет. На моей памяти рождались и умирали члены семей наших соседей, происходили свадьбы и разводы, шла смена поколений.

Значительные изменения наблюдались и в нашем семействе. Со временем я стала бабушкой двух внуков. Старший из них — Дима Громов — первые месяцы своей младенческой жизни провел в нашем доме, а в дни его раннего детства был нашим частым гостем.

Когда его родители поехали в длительную командировку в Египет, Диму вместе с его няней переселили к нам. Мальчик быстро привык к нашему семейному укладу и стал называть моего мужа отцом (подражая Саше), а меня — Таней. Через несколько лет родилась моя внучка — Аня Гребельская. Ее родители жили почти постоянно вместе с нами, и она выросла в нашем доме. Когда Жанна привезла новорожденную из родильного дома, я нашла ее некрасивым ребенком и откровенно высказала свое мнение. А через несколько часов нас навестила Ремочка, заглянула в кроватку и с восхищением произнесла: «Ах, какая прелестная девочка! Вот какие чудесные и красивые дети рождаются в нашем доме!» Ремочка была из породы женщин, для которых не существует некрасивых детей, а наша Аня действительно быстро превратилась в очень хорошенького младенца.

Альтруистка по натуре, Ремочка на всех этапах своей самостоятельной жизни, по-видимому, являлась основной экономической опорой всех своих близких. Она была известным в стране скульптором и не страдала, как многие другие представители ее профессии, от недостатка заказов, а, следовательно, и от хронического безденежья. За одну из своих работ она получила международную премию. Кажется, это была бронзовая медаль. Заработанные ею деньги Жермен получала нерегулярно, но большими суммами, так что имела возможность постоянно помогать родственникам, а когда дети были маленькими — нанимать домработницу.

К уровню своих доходов Ремочка относилась спокойно, и с деньгами расставалась легко. Помню характерный эпизод, свидетельницей которого я невольно оказалась. Однажды мне нужно было срочно разменять крупную денежную купюру, и я рассчитывала обратиться с соответствующей просьбой к Реме. Ее, к моему огорчению, дома не оказалось, и в комнате сидели только младшие ребята со своей няней Нюрой. Объяснив няне цель своего появления в их квартире, я собралась уходить, но Нюра меня остановила. «Подождите», — сказала она. — Сейчас я посмотрю, что у нас есть». И, подойдя к буфету, выдвинула из него ящик, доверху набитый бумажными деньгами. «Вот, найдите сами, что Вам нужно». Разменяв имевшуюся у меня купюру, я в некотором смущении вернулась к себе домой. Вечером, когда Жермен вернулась с работы, я рассказала ей про упомянутый эпизод и пыталась предостеречь ее от такого легкомысленного обращения с финансами. Она спокойно на это ответила: «Я доверяю няне более дорогое, чем деньги — моих детей. Поэтому о деньгах не беспокоюсь».

Как это ни удивительно, Ремочкина оценка человеческих качеств, кажется, всегда была безошибочной. Для нее не составляло труда отличить жулика от честного ­человека.

Характерной чертой сестер Меллуп была почти языческая любовь к природе. Обе они с увлечением занимались возделыванием своего сада, выращивали фрукты и овощи, возились с животными.

Как-то раз мне показалось, что Мумочка чем-то сильно расстроена. Она стояла в саду, опираясь руками на рукоять тяжелой лопаты и, положив на них подбородок, устремила глаза куда-то вдаль. Вид у нее был какой-то печальный. Пока я собиралась спросить ее, о чем она грустит, из ее уст прозвучало: «Татьяна Вячеславовна, посмотрите, какой красивый сегодня день. Я не могу от него глаз оторвать, так он прекрасен». Меня тогда поразило уменье этой женщины радоваться жизни. Достаточно было хорошей погоды, чтобы она почувствовала себя счастливее!

При оптимистическом взгляде Мумочки на жизнь, она способна была совершать неразумные с точки зрения обывателя поступки. Так, при наличии троих детей и постоянной напряженности семейного бюджета, эта женщина отдала все приходившиеся на ее долю деньги, полученные за продажу дома, на покупку старенького «Москвича» для своего мужа. Демонстрируя мне покупку, она пояснила: «Мы с Димой решили, что больше денег у нас все равно никогда не будет, а езда на машине доставит нам бездну удовольствия». И хотя автомобиль требовал постоянного ремонта, они это удовольствие получали в течение долгих лет.

А теперь еще немного о Жермен. Ранним солнечным утром я бежала к поезду, и по дороге меня нагнала Ремочка. «Куда это Вы торопитесь в такую рань?» — задала я вопрос. «В город за ослом», — было мне ответом. «За каким ослом?» «За моим, которого я вчера купила». «Вы собираетесь использовать его в качестве модели для какой-то скульптуры?» «Нет, он мне для другого нужен — для души». Не зная, как понимать услышанное, я молчала. Но собеседница пояснила, что, когда она была ребенком, отец подарил ей живую ослиху и научил дочку за ней ухаживать. Девочка быстро привязалась к животному и почувствовала ответственность за его благополучие. Все отцовские указания она тщательно выполняла. Теперь с воспитательной целью ей захотелось сделать такой же подарок своим детям.

Осла привезли из города на специальной ветеринарной машине и поместили на территории около бывшей дворницкой. Время от времени он заявлял о своем присутствии, оглашая всю округу мощными трубными звуками. До его появления наш дом именовался в народе домом французов, а позднее его стали называть домом, где живет осел.

Мы прожили в нем около четверти века. Но я не могу сказать, что те годы были лучшим временем моей жизни. Скорее наоборот, они принесли мне множество испытаний. Однако человеку свойственно забывать все плохое, и я теперь с удовольствием вспоминаю и нашу просторную квартиру, и наш сад, и наших милых соседей.