Глава 3. Мандат из «Крестов»

 

В день прибытия на зону после тщательнейшего шмона я первым делом побежал на дальняк и избавился от малявы, которую мне дали с собой в «Крестах». Я не знал, ни от кого она, ни что в ней написано. Единственное, что мне было ясно, так это то, что это мой паспорт, мой мандат, моя характеристика. И я надеялся, что неплохая.

Малява представляла собой небольшой листок тонкой бумаги, туго скрученный в трубочку и запаянный в целлофан, и напоминала обычную капсулу с лекарством, разве что немного побольше размером. Из «Крестов» я ее вынес во рту, готовый в любой момент проглотить, а потом снова вывести наружу самым естественным путем. Но никто ни тогда, ни на этапе особого интереса ко мне не проявлял, а если и шмонали, то очень поверхностно. Так что глотать маляву пришлось лишь тогда, когда я уже прибыл в Ижму. Но этап продержали в трюме баржи, на которой нас сплавляли вниз по одноименной реке от железной дороги в Ухте, еще целые сутки, прежде чем всех рассовали по местным зонам. И я начал уже опасаться, не поторопился ли заглотить свою бесценную «капсулу». А ну как не выдержу, и в результате придется вылавливать ее из вонючей параши. Б‑р‑р!

Но все оказалось нормальным. Все оказалось даже и к лучшему…

Я тщательно отмыл маляву под краном, а уже через пару часов, зажав ее в кулаке, заявился к смотрящему зоной.

– Чего тебе? – нелюбезно встретил меня в дверях в «спальню» невысокий поджарый типчик с рожей маньяка из голливудских триллеров. Я молча отодвинул его в сторонку, вошел и остановился возле сидевшего за столом Кости Араба. Отодвинутый в сторону типчик что‑то злобно прошипел мне вослед, но никаких других действий предпринять не решился. Если кто‑то из новых так решительно врывается в гости к смотрящему, значит, имеет на это право. А если окажется, что не имеет…

Для меня во всех отношениях было бы лучше, если бы Костя Араб расценил причину моего такого вторжения как обоснованную.

Это был крепкий мужчина лет пятидесяти с совершенно седой головой и темным от вечного несмываемого загара лицом. Контраст этот настолько бросался в глаза, что, общаясь со смотрящим, трудно было отделаться от впечатления, что разглядываешь негатив. На этапе я слышал от мужиков, что Араб наполовину лезгин, наполовину русский. А в Ижму его этапировали из Самары, где он держал воровской общак.

– Чего тебе? – бросил он на меня безразличный взгляд и отвернулся. В этот момент он был занят важнейшим делом, а именно, вычищал спичкой грязь у себя из‑под ногтей.

Я молча положил перед ним на стол маляву. За это смотрящий одарил меня еще одним мимолетным взглядом.

– Присядь, – кивнул он в сторону красивого стула с резной спинкой, явно ручной работы. Я присел, а Араб взял с подоконника лезвие бритвы и занялся капсулой, которую еще три часа назад безуспешно пытался переварить мой желудок. – Обзовись, что ли, – недовольно пробурчал смотрящий, сдирая несколько слоев целлофана, в который была обернута записка. – А то вломился. Кармана вон всего на измены поставил.

– Из Питера я. Костоправ. Братва Костой зовет. По сто пятой сюда.

– Костоправ… – задумчиво пробормотал Араб. – Не знаю такого.

Он с трудом справился толстыми огрубевшими пальцами с трубочкой, в которую была скатана бумажка, поднес ее к самым глазам и начал читать, по‑стариковски шевеля губами. Я напряженно ждал. И даже покрылся обильным потом. Даже на вынесении приговора я чувствовал себя гораздо спокойнее.

– Сам‑то читал? – Араб отложил маляву в сторону и на этот раз с нескрываемым интересом посмотрел на меня.

– Нет, – покачал я головой.

– А чего же?.. Почитал бы в пути.

– Не мне писано.

– Да, не тебе. Но про тебя. Хорошо писано. Даже не верится как‑то. Врач, говоришь? – Смотрящий кивнул в сторону, предлагая мне встать. – А ну, покажь пузо.

Я послушно задрал клифт и продемонстрировал свой шрам, который, наверное, уже давно был занесен мусорами в мое личное дело в качестве особой приметы.

– Довольно, – распорядился Араб, вдоволь налюбовавшись моим уродством. – Вижу, свежий рубец, розовенький еще. И штопали тебя наши сапожники, в тюремной больничке. Тока они так умеют, суровыми нитками. – Он задумался, казалось, на целую вечность. Я терпеливо ждал. И наконец дождался.

– Слушай сюда, Костоправ. Вот что с тобой будем делать…

Мне как бы давался испытательный срок. В течение которого я по мере своих сил и возможностей буду лечить братву от всевозможных болячек, с которыми не может справиться местный фельдшер. А братва в свою очередь присмотрится ко мне повнимательнее – что я за птица, можно ли мне доверять, стоит ли со мной иметь дело? Смотрящий тем временем проверит достоверность малявы, что я притаранил с собой. Ведь это его обязанность – все проверять.

– В какой барак прописали? – спросил он меня.

– В четвертый.

– Иди туда сейчас. Найди Гиви, он за четвертым смотрит. Скажешь, чтоб шконку тебе цивильную подобрал. Я, мол, распорядился. Денька три там покантуешься, потом устрою тебе перевод сюда. И будем ждать, чего братва из Питера подтвердит на твой документ. Может, еще туфта это все. Иди.

И я пошел.

И принялся с нетерпением ждать ответа на запрос Кости Араба. А попутно лечить братву и ту же братву тут же безжалостно обыгрывать в рамс. Очень даже неплохо имея и с того, и с другого. А потому я особо не бедствовал. Даже более того, мог позволить себе откладывать кое‑что на черный день. И вообще не имел никаких проблем. Никто, даже законченные отморозки не пытались задеть меня хоть словом, хоть делом. Бугор ни разу не заводил разговор о том, чтобы определить меня на работу. Уже на третий день я нахально прекратил выходить на разводы и с дрожью в душе ждал, что сейчас меня скрутят и бросят в сырой холодный кичман.[30] Или, в лучшем случае, переведут в БУР.[31] Но все про меня словно забыли. Разве что кум…

 

 

* * *

 

Буквально через несколько дней после того, как я прибыл на зону, он вызвал меня к себе в кабинет.

– Присаживайся, – указал он на стул, когда я вошел и даже и не подумал доложиться по форме. А он просто не обратил на это злостное нарушение режима никакого внимания. Предложил мне сигарету, и когда я отрицательно покачал головой, поинтересовался: – Западло у меня сигаретиной угощаться или просто не куришь?

– Не курю.

– Эт хорошо. А мне вот не бросить. Не подскажешь, что делать?

– Не подскажу. Я не нарколог.

Кум улыбнулся леденящей душу улыбочкой и шлепнул на стол пухлую папку.

– Реаниматолог. Я знаю. – Он похлопал ладонью по папке. – Здесь вся твоя подноготная. Все‑все‑все про твои художества в Питере, Разин. Костоправ… – Кум ухмыльнулся. – Реаниматолог. Решил, я гляжу, в отказ поиграть? К уркам поближе прижался? Малявку небось с собой притаранил? Да только не приживешься ты, Разин, с урками‑то. Нет в тебе того, что есть у них от рождения. Интеллигентный ты человек, а на интеллигентах они ездить привыкли, а не чифир с ними пить. Пропадешь. Поэтому слушай, что предложу…

Битый час кум предлагал мне все то, что привык предлагать и остальным, оказавшимся у него в кабинете, и незатейливо действовал по избитой годами схеме, которую изучал еще, наверное, в училище внутренних войск, и про которую мне накануне подробно рассказывал Костя Араб: сначала пряники, потом кнут, потом пряники… и опять кнут. Сперва мне было предложено тепленькое, «придурочное» местечко врача в местном лазарете. Потом я прослушал короткую лекцию об ужасах работы на ДОЗе и в отделении местного леспромхоза. И узнал о том, что если готов ссучиться и поработать на администрацию, то мне уже годка через три светит перевод на расконвойку. Ну и, конечно, сразу последовало еще одно предложение – работать в лазарете, а то и в больничке местного УИНа.[32] Далее кум немного постучал кулаком по столу, покричал о том, что у них есть тысяча способов заставить меня делать все, что они захотят, вплоть до того, что он, кум, может без особых проблем подставить любого вора, подкинув братве по определенным каналам парашу о том, что этот вор – сука. А еще существуют такие паскудные вещи как БУРы или ШИЗО. И отбитые почки. И открытая форма туберкулеза. Я‑то, как врач, должен знать, что это такое…

Короче, пустой базар‑вокзал, к которому я был готов и из которого ничего нового для себя не вынес.

– Так чего, Разин? Последний шанс тебе принять правильное решение.,

– Нет, – не раздумывая, ответил я. – И даже могу объяснить почему.

– Попытайся, – развалился в своем офисном кресле кум.

– Еще не минуло и года, как меня жестоко подставили. И сначала я был уверен, что сделали это определенные люди. Я даже сумел вычислить, кто. И лишь потом я прозрел. До меня наконец дошло, что копать надо глубже. Вернее, искать надо выше. И предъявлять не кому‑то конкретному, а всей вашей прогнившей системе, которая позволила этим ублюдкам меня сюда засадить без особых усилий. Итак, система – соучастник того беспредела, в который я угодил. И этот соучастник теперь предлагает мне на него поработать. Установить с ним какие‑то отношения. Нет уж, увольте! Меня заперли – я сижу. А что еще остается? Но ничего… Ничего!!! – Я выделил это слово. – Ничего больше вы от меня не добьетесь. Скорее подохну!

– Значит, подохнешь, – бесцветным тоном подвел итог кум. – Жди неприятностей. Можешь идти.

Я ушел. И начал ждать неприятностей.

Но, по‑видимому, меня, камикадзе, решили оставить в покое.

Возможно, в том, что от меня действительно ничего не добиться, кума убедило мое досье. В нем, я уверен, было все и про мою несознанку, и про пресс‑хату, и про тот авторитет, который я стремительно набрал в «Крестах». Вплоть до того, что в шестом корпусе, где после суда до этапа меня промариновали почти полгода, я смотрел за большой хатой.

А возможно, кум просто затянул с претворением в жизнь своих угроз, а в результате дождался того, что буквально уже через две недели я был на зоне в непререкаемом авторитете. А как же иначе? Статья, хоть и не воровская, у меня тоже была будьте нате. С ворами я держал себя наравне, и они воспринимали это как должное. Всем давно было известно про мои подвиги в «Крестах», и то, что они действительно имели место, подтверждали несколько зеков, прибывших этапом вместе со мной из Питера. Хотя Косте Арабу требовались какие‑то там особые доказательства… Что еще? Конечно, то, что и днем и ночью ко мне мог обратиться любой, – хоть вор, хоть мужик (кроме обитателей барака для пидарасов), – и если я обнаруживал действительно что‑то серьезное, то был готов без лишних вопросов оказать врачебную помощь. В меру своих жалких возможностей. Поначалу несколько раз мужики пытались сунуться ко мне с туфтой вроде пореза или небольшого ожога, но я, ничтоже сумяшись, пообещал им лишь добавить болячек, и вскоре беспокоить по пустякам меня перестали. Но если дело требовало того, я был готов бесплатно возиться хоть целый день с каким‑нибудь нищим поднарником. А чего с него можно взять?

Никто ничего мне не говорил: мол, молодчина ты, Коста; так держать; правильный ты пацан. Нет, никто не говорил мне ни слова. Зона молчала – зона привыкла молчать. Но зона все видела – от зоны никогда ничего не укроется. Ни хорошее, ни плохое. Я это отлично знал. И старательно набирал очки в свою пользу.

И этих очков уже накопилось немало… ой, немало к тому моменту, когда я на следующий день после встречи с хозяином и с его высочайшего позволения, выгнал пинками из лазарета на улицу пьяного с утреца фельдшеришку и, испытывая неописуемое удовольствие, начал играть его мягким податливым тельцем в футбол на виду у всей зоны. В этот момент в придачу ко всем набранным очкам я взял бонус.

И получил выговор от Кости Араба за то, что не предупредил его о предстоящем представлении, – он пропустил его, попивая в это время в «спальне» чифир.

…Я валял фельдшеришку в грязи. Зона тихонечко выла от неописуемого восторга. Цирики, посмеиваясь, наблюдали со стороны за этим шоу, но даже и не подумывали вмешаться.

Потом я провел ревизию в лазарете и ужаснулся: подобная нищета не снилась даже здравпункту какого‑нибудь захудалого алтайского колхоза. Такое впечатление, что все болезни лечили здесь исключительно аспирином и димедролом. Я потратил весь следующий день на составление списка необходимого минимума лекарств для лазарета. И отдал этот список не фельдшеру, а переправил прямо хозяину, не особо рассчитывая на успех. Но – о, чудо! – уже через пару недель мы вместе с Ириной Васильевной принимали по описи лекарства и кое‑какое простейшее оборудование, поступившее в лазарет из аптеки больнички УИНа.

Фельдшер на какое‑то время бросил пить. Кум, когда мы случайно сталкивались нос к носу, здоровался со мной не привычным сухим кивком, а жизнерадостно ухмылялся и с ехидцей произносил: «Здравствуйте, доктор». Костя Араб молча качал головой и лишь однажды за кружкой чифира задумчиво пробормотал: «Пес тебя разберет, Костоправ. Ты или ангел с небес, или черт знает кто…»

Скорее второе. Я сам тогда не знал, кто я есть. Да и плевать мне было на это. Пусть я стану хоть мертвяком, лишь бы успеть добраться до тех пятерых негодяев, что числились в моем списке. И чем скорее, тем лучше.

Уже тогда я начал всерьез помышлять о побеге.

 

Глава 4. Воля зовет

 

В шесть утра подъем для утренней смены. Сквозь полудрему я слышал, как за стеной, отделяющей «спальню» от общего барака, зашебуршились мужики. Кто‑то глухо кашлял, кто‑то громко материл холодину на улице и свою собачью жизнь. Сейчас отряд построится на поверку, потом строем отправится в столовку, потом в промзону…

Я подумал о том, что не мешало бы встать и посмотреть, как там Колян. Но силы воли на то, чтобы выбраться из теплой постельки, у меня не хватило. И я снова крепко заснул. Принялся досматривать прерванный шумом за стенкой сон. Интересно, что последнее время про волю мне практически ничего не снилось. Похоже, я успел напрочь забыть, что это такое – воля.

Второй раз меня разбудил фельдшер. Приперся, пес, поглядеть, как там Колян, каким‑то образом пронюхав, что тот сегодня не вышел на работу, хотя вчера никаких освобождений ему не давали. Но Колян даже не стал разговаривать с красномордым лепилой и сразу отфутболил его ко мне.

– Константин, Константин, – робко тыкал пальцем меня в плечо фельдшеришка.

– Чего тебе? – перевернулся я на другой бок и с трудом продрал глаза.

– Мне сказали…

– А, да, – перебил его я. – Ты чего, падла, за диагноз поставил вчера? Ты почему меня не дождался?

– Я не знал…

– Нишкните вы там, – сонно простонал со своей кровати Костя Араб.

– Я не знал, – шепотом повторил фельдшер.

– Ты, мразь, я ж тебе зубы повышибаю. Почему не сбил больному температуру?

– У него не было тогда температуры, – заныл фельдшер. Я удивился, обнаружив, что ныть, оказывается, можно и шепотом.

– Ты даже не мерил.

– Я по пульсу.

– Ты что же, сука, хочешь сказать, что умеешь по пульсу? – приподнялся я с подушки, готовый сейчас заехать кулаком фельдшеру в рожу. Тот, по‑видимому, почувствовал мое настроение и отступил на шаг в сторону. – Чего ты арапа мне гнешь? Чего паришь?

– Эй, Блондин, – опять подал голос смотрящий, – выкинь на хрен этих двоих пиздоболов.

– Все, Араб, – заверил я, – закругляемся. – И поманил пальцем поближе к себе фельдшеришку. – Ты, уродец, быром пошел в лазарет. Гони сюда пенициллин, стрептомицин… – Я шепотом перечислил необходимые мне лекарства. – И не забудь баяны. Ну, пшел.

Фельдшер поспешил бочком выскользнуть из «спальни». Добежать до лазарета, собрать пилюли и вернуться назад – на это ему потребуется минут десять. Пора подниматься. Я заставил себя принять сидячее положение и спустил ноги на дощатый пол. По низу так и веяло леденящим холодом.

– Чё ты, Коста, с ним нянькаешься, с пидарасом? – пробурчал, не открывая глаз, Араб. – Самому западло бить ему рыло, подпиши пацанов.

– Бесполезняк, – вздохнул я. – Ничто этого пидера не исправит. Он алкаш. А алкаши и наркоты – это сам знаешь…,

– Знаю, – сказал Араб и резко сменил тему разговора. – Нынче шоферюга грев нам подгонит. И, може, маляву. По твоему геморрою. Во всяком случае, надеюсь, что будет малява сегодня. Все сроки вышли уже…

Я вздохнул. От этой малявы для меня зависело очень и очень многое. Через нее братва с воли должна была переправить нам свой план неотъемлемой и, пожалуй, самой существенной части моего побега из зоны.

Побега, который вчерне был спланирован уже полностью…

 

 

* * *

 

Впервые о том, что хочу соскочить из ижменского острога, я завел разговор с Костей Арабом еще год назад.

– Мне надо отсюда валить, – сказал я тогда. В этот момент мы находились в «спальне» вдвоем. – Чего думаешь?

В ответ смотрящий лишь хмыкнул и долго молчал. А когда я попытался еще что‑то добавить, остановил меня движением руки.

– Ты врубаешься, Коста, каково это – сорваться отсюда? – наконец произнес он. – Из зоны выбраться – нету проблем. Но вот из Ижмы уйти… И отсидеться здесь негде.

– Я понимаю.

– Я тоже… – ухмыльнулся он, – понимаю тебя. Долги на воле, и долги немалые. Може, отсюда братве их перепишешь. Они и займутся.

Мне вспомнилось, как два года назад в «Крестах» я поинтересовался у Бахвы, могу ли заказать Хопина? И как он объяснил, сколько такой заказ будет стоить. Теперь же мне на подобное не надо было тратить ни единой копейки – заказ оплатил бы общак. Или, скорее всего, киллер бы работал бесплатно. Дело за малым: мне надо было этого лишь пожелать. Вот только…

– Нет, – сказал я. – Я это сделаю сам.

Араб молча кивнул. Он знал всю мою историю, быть может, лучше, чем я, и даже по моей просьбе надыбал через питерскую братву целый ворох информации о Хопине.

– Я тебя понимаю, Коста. И правда, надо мочить пидарасов. И делать это тебе самому… А если на побеге спалишься? – Смотрящий уперся в меня пронзительным взглядом.

– Вот тогда закажу этих ублюдков через братву. Араб снова кивнул. И опять надолго задумался.

– Что я скажу тебе, Коста, – наконец пробормотал он. – Сегодня двадцатое. Ровно через месяц мы начнем серьезно думать над этим твоим головняком. А за этот месяц ты как следует покумекай, так ли это надо тебе, что замутил. Може, перерешишь…

– Не перерешу, – перебил смотрящего я.

– И все же через месяц вернемся к этому разговору. Не раньше. А пока закруглились…

Конечно, ничего я не перерешил. Да просто не могло быть такого! Не для того я два с половиной года жил только мыслями о мести, чтобы теперь так взять и за месяц сменить цель всего моего нынешнего существования.

К разговору о побеге мы вернулись уже втроем. К нам с Арабом присоединился Блондин. При этом – как лицо заинтересованное, имеющее твердое намерение составить мне в этой авантюре компанию. У него на воле осталось тоже множество незавершенных дел и долгов, а чалиться ему предстояло еще восемь лет. И на помиловку[33] он, естественно, мог даже и не рассчитывать.

Как многоопытный стратег, Араб сразу разбил весь план на две части. Первая – выбраться за пределы зоны. Вторая – выйти из‑под облавы, которую максимум через восемь часов организуют менты, и убраться из Ижмы. Притом успех первой части всей операции полностью зависел от нас самих и от тех пацанов, которых подпишем себе в помощники. Вторая часть казалась нам самой сложной, и без помощи с воли обойтись здесь было никак нельзя.

Из поселка на «материк» можно было добраться только тремя путями. Первый – на вертолетах, которые раза два‑три в неделю летали отсюда в Ухту и Печору, – отпадал сразу. Мы не были безмозглыми отморозками, чтобы решиться на вооруженный захват, а так просто проникнуть на борт не представлялось возможным. Второй путь – разбитая в хлам грунтовка, которая вела вдоль реки до Сосногорска (там можно было бы пересесть на поезд) и по которой могли пробраться разве что лесовозы и внедорожники. Да и то лишь зимой или более или менее сухим летом, когда на дороге замерзали или, соответственно, подсыхали необъятные лужи, больше напоминающие небольшие болотины. Но даже если в момент побега эта грунтовка до Сосногорска окажется проходимой для транспорта, соваться на нее – все равно что добровольно отдаваться в лапы легавых. А они‑то, обнаружив побег, уж постараются наставить постов на протяжении всех двухсот пятидесяти километров до железной дороги. А ехать до Сосногорска при средней скорости менее чем 20 км/ч – более полусуток. Да еще надо потратить время на то, чтобы захватить подходящую машину… Нет, это не вариант. Так же, как не вариант и то, чтобы пытаться уйти вверх по реке. Та же история, что и с грунтовкой. Те же, как минимум, двенадцать часов до «железки». И быстрее никак, даже если удастся раздобыть хорошую дюральку с мощным «ямаховским» или «саабовским» (а почему бы не помечтать?) мотором. Другой вариант – пытаться пробраться на баржу или плоты строевого леса, которые буксиром подтягивают вверх по реке до Сосногорска. Вот только баржи проходят мимо Ижмы в среднем два раза в день – не чаще. Да и попробуй забраться на эту баржу незамеченным. А плоты – так это вообще бред…

– Нет, река – чистое палево, – рубанул рукой воздух Араб. – Уходить отсюда придется тайгой. – Он уткнулся в скудную пятидесятикилометровую[34] карту Коми АССР, выдранную из какого‑то атласа. – И не в Печору или Ухту. Там мусора все перекроют. Ждать будут вас там. А вот если на запад или на север…

– Ну и куда мы придем, если попремся на север? – перебил я.

Араб озабоченно уткнулся носом в карту.

– А Бог его знает. Отойдете подальше от Ижмы, а там вас встретит братва и сплавит по Печоре до Нарьян‑Мара.

– Нет, – покачал головой я. – Нарьян‑Мар – это тупик. Оттуда придется выбираться на самолете. Проходить в аэропорту ментовский контроль. Очень рискованно. От самолетов лучше вообще отказаться.

– Согласен, – пробормотал смотрящий, прикладывая к карте линейку. – Та‑а‑ак… Если идти на юго‑запад через тайгу, то до Кослана четыреста километров. А там есть «железка». Да и мусора, скорее всего, там ждать вас не будут.

– Они везде будут ждать, – впервые подал голос Блондин.

– Я хочу сказать, – пробормотал Араб, продолжая что‑то вымерять по карте линейкой, – что не так будут ждать, как, скажем, в Ухте. Да и попробуем найти, у кого в Кослане перекантуетесь, если чего. Плохо, поселок маленький, вроде нашей дыры. Все на виду… Как ты, Коста? Сможешь пройти по болотам по здешним четыреста верст?..

К концу своего первого военного совета мы приняли такое решение.

Вопрос о побеге из самой зоны, как наиболее простой, отложить на потом и полностью сосредоточиться на проблеме отхода из Ижмы. А вот уж в эту тему самим даже не лезть. Поручить ее разработку братве с воли. У них не в пример больше возможностей, чем у нас. Они наведут необходимые справки, подберут верных людей и надежные хаты. Они смогут провести рекогносцировку…

– Сколько уйдет на это времени? – спросил я.

– А ты не торопи, Костоправ, – посмотрел на меня исподлобья Костя Араб. – Спешить в таком деле – значит, спалиться. Недельки через две с одним пацаном отправлю малявку. И спецом отпишу братве, чтобы не торопились, чтобы все по десять раз перепроверили, все заусенцы учли, какие могут случиться. Чтобы ты вышел отсюдова, а дальше чтобы тебя повели, как по проспекту. Може, месяца три уйдет на подготовку, може, полгода…

«Дьявол, полгода! – подумал я. – Но ведь к тому времени наступит зима. Морозы под пятьдесят. Вьюги. Полуметровые сугробы. В таких условиях через тайгу четыреста километров – проблема даже для привычного к местным условиям ненца. А что же говорить обо мне? После зимы наступит весна. И разлившиеся в озера непроходимые болота. Тоже о путешествии через тайгу нечего думать. Значит надо ждать лета. До которого еще больше года. О, черт!»

– Наберись терпения, Коста, – еще раз сказал Араб и поднялся из‑за стола. – Все, закончили на сегодня. Малявку потом отпишу. И ждать будем…

Ждать! Я ждал уже два с половиной года. И предстояло еще, как минимум, полтора. Сжав зубы. Отодвинув в сторону все эмоции. На карту было поставлено слишком многое, чтобы пороть горячку, чтобы пытаться переть напролом. Рисковать тем, что вообще никогда не смогу добраться до Хопина и Ангелины.

– Что, брат, потерпим здесь еще годик? – сильно хлопнул я по саженному плечу Блондина, и он радостно осклабился, блеснув золотой фиксой.

– Потерпим, Коста. Чего не терпеть в санатории северном энтом? Ты вон мужиков лечишь, книжки читаешь. Не скучаешь. Мы навроде как тоже. Потерпим.

Полтора года! О‑о‑о, дьявол!!! Но делать нечего. И правда, потерпим.

Я сжал зубы и начал терпеть.

 

Глава 5. «Ради человеколюбия…»

 

До вечера я исколол Коляну всю задницу, строго‑настрого запретил потреблять чифир, а вместо этого напоил своего пациента горячим приторно‑сладким купчиком,[35] в который от души плеснул спирта, конфискованного у фельдшера. Вторую порцию такого же целительного напитка у меня выклянчил здоровый как бык Блондин.

Температуру мне удалось сбить почти до нормальной, хрипов в правом легком так и не появилось, и теперь я был совершенно уверен в том, что все обойдется. Колян, крепкий деревенский мужик, отлежится и уже через пару недель будет как новенький.

Он валялся, чуть‑чуть разомлевший от спирта, на своей шконке и, укрытый несколькими одеялами, обильно потел. Читал толстую книгу Астафьева и был совершенно доволен жизнью. А тут еще – как же кстати! – именно сегодня ему подогнали письмо от жены и дочки. Огромное письмо на нескольких листах.

– Пишет, – хвастался Колян мне и подошедшему проведать его Арабу, – что будут дом продавать, и сюда. Все одно, у нас на селе все развалилось. Ни совхозу тебе, ни хрена вообще. Одним огородом живут. Даже корову забили. Косить некому, сена купить – туда же, нет денег. А тут, глядишь, по помиловке уйду…

– И уйдешь, – перебил его смотрящий. – Коли баба сюда подъедет, да жилье прикупит какое, хрен ли тебя здесь держать. Пойде‑о‑ошь по помиловке, как миленький.

– И я вот о том же…

Я влез в кирзачи, накинул новенькую телогрейку и отправился в лазарет. Фельдшера не было, и там хозяйничала одна Ирина Васильевна.

– Здрась, тетя Ира.

– А, Костик! – Она сидела за эмалированным медицинским столиком и жевала бутерброд с красной рыбой. – Садись, почаевничаем.

– Нет, спасибо, я сытый, – благодарно улыбнулся я. – Я вот чего к вам зашел. Мне стетоскоп нужен, градусник и граммов сто спирта.

– Чичас, – пробурчала набитым ртом медсестра. Я терпеливо дождался, когда она дожует. – А спирт‑то зачем тебе, Костик? Сам решил выпить? – Она отлично знала, что я не пью, и просто шутила так. – Или больному?

– Больному.

– Больно‑о‑ому? Это тому, что с пневмонией лежит? Вот не слыхала ни разу, что спиртягой‑то лечат.

– Лечат. Понемножку, конечно. Да и жопу надо чем‑нибудь мазать. Я ж ему укол за уколом…

Ирина Васильевна тяжко вздохнула, вылезла из‑за столика и отворила сейф.

– Костик, а ну, подмогни. – И из пузатой бутыли мы набухали целую трехсотграммовую мензурку спиртяги. При этом, как ни сопротивлялась медсестра, я давил горлышко бутыли вниз до тех пор, пока мензурка не наполнилась до краев. – Ах, паразит! – беззлобно ругалась обманутая мною Ирина Васильевна. – Вот ведь рестант! Чтоб еще раз попросила помочь… Чтоб вы подавились этим спиртягой.

– Не подавимся, – веселился я. – Все на жопы уйдет.

– Знаю я ваши жопы. – Медсестра достала из шкафчика старенький, но проверенный стетоскоп и торжественно вручила его мне. – Не потеряй. А градусника не дам. Знаешь ведь, не положено.

Да, это я знал. Какой‑то идиот из начальства вообразил, что как только градусник попадет в руки зеков, так они сразу же вынут из него ртуть и устроят теракт – пропитают этой несчастной капелькой ртути весь пол у себя в бараке. Дурдом, но не мне было оспаривать все дурацкие правила, которых пруд пруди было на зоне.

– Может быть, все же… – заикнулся я, но Ирина Васильевна состроила строгую физиономию.

– Константин! Не доставай меня лучше. Ты и без градусника по пульсу определяешь так, что и не снилось. Давай, лучше чайком тебя напою.

Сдался мне этот чай. Сейчас приду в барак и запарю такого чифиру!

– Нет, спасибо, Ирина Васильевна. Пойду я, пожалуй.

– Иди, Костик. Обращайся, если чего. – И медсестра принялась извлекать из пакета еще один бутерброд с красной рыбой. А я, довольный добычей, о какой даже не смел и мечтать, поспешил к себе в отряд.

И у входа в барак нос к носу столкнулся с мужиком, тащившим большую картонную коробку, До отказа набитую всевозможной провизией. Наружу предательски выглядывала палка сырокопченой колбасы и горлышко литровой бутылки водки. И за всей этой картиной с ехидной улыбочкой на устах наблюдал кум. Он стоял метрах в двадцати от входа в барак и, когда мы встретились взглядами, поманил меня пальцем.

– Ну, чего? – недовольно пробурчал я, но все‑таки подошел к нему – зачем лишний раз проявлять норов, когда этого совершенно не требует ситуация.

– Гляжу, провиант получили, – хмыкнул кум, в упор разглядывая меня. Что он на мне надеялся разглядеть – не разумею. Неужели не намозолил ему глаза за три года? Меня, например, так уже мутит от него. – Дружная воровская семейка. Совсем обнаглели. Водку уже в открытую таскаете к себе. Скоро блядей начнете водить сюда из поселка… Я когда‑нибудь вашего поставщика к ногтю и под суд.

– А смысл? – спросил я. – Ведь другого найдем.

– Найдете. Куда же вы денетесь? Кушать‑то хочется… Эт‑та у тебя чё? – Кум обратил внимание на склянку со спиртом, которую я держал в руке.

– Спирт.

– Спи‑ы‑ырт? Во, мать твою, Ирина Васильевна! Я к ней подойду, так хрен она мне чего отольет. А этому…

– Вам спирт нужен, чтоб пить. А мне – лечить человека. – Я добавил в голос металла. Менее чем за минуту общения этот придурок успел меня порядком достать. Я хотел домой. Я хотел горячего чифира. И мог просто развернуться и уйти без разрешения, не попрощавшись. Хрен бы чего за это сделал мне кум. Ручонки не доросли! Это если в открытую. А вот исподтишка… У этого негодяя был огромный запас всевозможных пакостей. И потому я решил повременить с радикальными мерами. Стоял и терпеливо ждал, когда куму наскучит мое общество. Но все оказалось иначе, чем я предполагал.

– Я ведь здесь специально стою, тебя дожидаюсь, – удивил меня кум подобным признанием. Пришел сам, не вызвал, как обычно, к себе в кабинет. Да еще терпеливо ждал меня возле барака, пока я не закончил свои дела в лазарете!

Мне стало интересно. Очень интересно. Я даже забыл о том, что только что мечтал запарить чифирка. И что вдруг понадобилось от меня неприступному провокатору куму?

– Такое вот, Разин, дело, – на секунду замялся он. – Хочу обратиться к тебе с небольшой просьбой. Личной, так сказать… И сразу предупреждаю, что если откажешь, зла держать на тебя никакого не буду. Никаких, так сказать, репрессий.

«Понты гнешь, сука ментовская, – сразу подумал я. – „Никаких, так сказать, репрессий"? А хрен ли ты мне сейчас мозги пачкал насчет того, что доберешься до нашего шоферюги, который гоняет с воли продукты и травку? Вот тебе и репрессия, если я тебя сейчас пошлю на хрен. Не дурак я, сразу прочухал этот тонкий дипломатичный намек. И ты, падла, понимаешь отлично, что я прочухал и тысячу раз хорошо подумаю, прежде чем отказать тебе в этой твоей „небольшой личной просьбе"».

– Завтра ко мне из Москвы приезжают сестра моя с дочкой, – издалека принялся излагать мне свою просьбу кум. – С племянницей, значит. И племяшка эта у меня останется больше чем на год. Дело такое, что она наркоманка. Торчит на героине. В Москве отвадить ее не удается от этой отравы, а сюда, в Ижму, слава Богу, она еще не проникла. Разве что по зонам гуляет немного, но в поселке окромя анаши других наркотиков и не пробовали.

– Да, удачное местечко, – согласился я, – чтобы девочка здесь перекумарилась. Ей на это потребуется не менее года.

– Я знаю. Потому и…

– Сколько лет девочке? – перебил я.

– Пятнадцать, – вздохнул кум. – А ведь такая умница. В школе…

Все эти эмоции были мне до фонаря, и поэтому то, что там «в школе», я пропустил мимо ушей. Меня больше беспокоило, за каким таким лядом я понадобился этому заботливому дядюшке. Ведь я не нарколог, хотя в те счастливые времена, когда работал в скорой, имел с наркоманами дело почти каждый день. Но то было совсем другое – я их вытаскивал из передоза.[36] Но как снимать тягу к наркотикам, не знал даже примерно.

– …и теперь пропадает, – тем временем продолжал декламировать кум. – Вот и хочу проконсультироваться с тобой, Разин.

– Я в этих вопросах не разбираюсь, – развел руками я. – Здесь нужен нарколог или, как минимум, психиатр. – И, уже почти отказавшись, зачем‑то спросил: – Как давно она на игле?

– Три года.

– С двенадцати лет… – пробормотал я. – Какой дозняк суточный у девчонки сейчас?

– Ой, я не знаю, – проныл кум. – Что‑то много… Нет, не знаю.

– Она переламывалась, прежде чем ехать сюда?

– Что такое? – не понял мой вопрос кум.

– Я спрашиваю, она торчит сейчас или нет? Будет ее колбасить, когда прибудет сюда?

– Думаю, будет. Вот я и хотел бы, чтобы ты ей помог. Какие надо будет лекарства, постараюсь достать.

Я ухмыльнулся. Мой рейтинг у кума был явно повыше, чем местных врачей. А еще, кажется, он очень любил свою племяшку, иначе никогда не обратился бы ко мне с такой «небольшой личной просьбой».

– Насколько я знаю, в поселке есть неплохая больница, – заметил я, и мой собеседник безнадежно махнул рукой.

– Какое там неплохая? Одни мясники… Послушай, Разин. Они прилетят завтра утром. И сестра меня уже предупредила по телефону, что девочке будет очень плохо. Не ради меня, ради человеколюбия…

«Bay! Какой же возвышенный штиль!» – подумал я.

– Я понимаю, конечно, что такое может выйти тебе в зоне боком, – тем временем продолжал наседать на меня кум. – Так ты посоветуйся со смотрящим, с братвой. Чтоб все по понятиям. Объясни, что добра, как и зла, я никогда не забываю. Если случится чего – тоже приду на выручку. А, Разин? Поговори.

«И что же за девочка сюда едет такая? – размышлял я, пораженный тем, что впервые за все время, проведенное в зоне, услышал в голосе жестокого и насмешливого кума просящие нотки. – Никакая, наверное, не племяшка, а, скажем, внебрачная дочь. Впрочем, какое мне до этого дело?»

– Ладно, поговорю. Сегодня же, а завтра утром передам с кем‑нибудь ответ. – Мне уже основательно поднадоело топтаться на холоде. К тому же очень хотелось узнать поскорее, а не пришла ли с воли столь долгожданная малява. – Все, до свидания. – Не дожидаясь ответа, я направился в барак и спиной прямо‑таки ощущал, как кум буравит меня своим рентгеновским взглядом: мол, попробуй только ответить на мою просьбу отказом. Сгною в ШИЗО. Переведу на другую, сучью,[37] зону. Не хрен на нашей, черной, как сыр в масле кататься. Только откажись, докторишка дешевенький.

М‑да, всем проблемам проблема…

– Чего мусор хотел? – встретил меня вопросом Араб. Они с Блондином, грузином Гиви и смотрящим за третьим бараком Вовой Кассиром увлеченно разбирали коробки с гревом, которые сегодня доставил нам шоферюга.

– Короче, братва, такой базар получается… – начал я, передавая Блондину склянку со спиртом. Устроился за столом и подробно пересказал весь разговор с кумом. Меня внимательно слушали, не прекращая в то же время сортировать продукты.

– Ишь ты, шакал, – подытожил Костя Араб, дослушав мой рассказ до конца. – Добро умеет, грит, помнить? Ну, посмотрим, посмотрим. А ты, Коста, иди завтра, осмотри эту наркоту. Не западло это, не боись. Не самого же кума тебе лечить, а мокрощелку неумную. А потом, глядишь, с этого правда чего‑нибудь выгадаешь. И братве вдруг польза получится. Во всяком случае, этот мусор не начнет нам гадить из‑за угла. Вот так, – подвел черту он. Вроде того, как гордые индейские вожди в фильмах с участием Гойко Митича напыщенно произносят в конце своих мон