Глава тринадцатая, где папа сознается в своей ошибке

 

В этот день папа вернулся необычно рано. Поставил в уголке прихожей свой заслуженный, потертый портфель и прилег прямо в костюме и галстуке на диван. Мы с Димком готовили уроки в соседней комнате, но все видели и очень удивились. Папа никогда не позволял себе в костюме и галстуке ложиться на диван. И мы поняли: что-то произошло. Но что?

Димок сказал:

— Папа, как всегда, переработал и заболел.

— Но почему тогда он не мерит температуру и не идет к врачу? — шепотом спросил я. — На диван в одежде и галстуке ложатся, когда сильно переживают. Я вот тоже, когда получил в прошлом году двойку по истории, пришел и лег. И не раздевался даже. Только ботинки снял.

— Ботинки тебе снимал, между прочим, я, — напомнил Димок. — Но ты ведь говорил, что у тебя болит голова.

— Голова тоже, — сознался я. — Но отчего она болела-то? Оттого, что я сильно переживал. И папа переживает.

А папа между тем пролежал на диване с закрытыми глазами вплоть до ужина, а за столом объявил, что его можно поздравить: он больше не работает в строительной фирме.

— Тебя уволили из-за тетушки? — сразу спросила мама.

— Меня уволили из-за меня, — отвечал он, глядя в тарелку.

— Ты не сумел сделать работу? Да?

— Да. Я не сделал того, что от меня требовали. И мне сказали, что я могу не приходить.

— Твой шеф на тебя кричал? Нет? — спросила взволнованно мама.

— Нет. Он не кричал. Он повторял, что у нас такая семейка, включая тетушку, из-за которой он может разориться.

— А что от тебя требовали?

— И ты, и дети знают, что от меня требовали. Они хотели, чтобы я отдал распоряжение, чтобы рубили лес.

— Веселый Бор? Но ты же сам утверждал, что это необходимо для города и никакой опасности в этом проекте нет, — напомнила мама.

Папа сильно покраснел и долго молчал. Но все-таки, глядя в тарелку, признался, что он ошибался.

— Ты не ошибался, — поправила мама. — Ты боялся своего шефа. Не так ли?

— Я боялся не за себя, а за вас.

Последние слова папа произнес совсем негромко, но мы из нашей комнаты, где готовили уроки, слышали все до единого словца.

— Что же теперь будет? — тревожно спросила мама.

— Со мной?

— Я спрашиваю, — повторила мама, — что будет с Веселым Бором? Его ведь все равно убьют?

Мама именно так и выразилась, сказав слово «убьют». При нас с братом она выражалась гораздо мягче. Но нам важно было услышать, что ответит папа. А он молчал.

— Мы сохраним наш Бор? Или не сохраним? — повторила нервно мама. — А если нет, то зачем нужна такая жертва? Нас выгонят из дома за неуплату рассрочки, а тебе придется идти на биржу для безработных…

Неизвестно, что ответил бы папа на этот раз, но тут вмешалась тетушка. Оказывается, она давно и бесшумно спустилась в столовую на ужин и еще на лестнице услышала последние слова.

— Это нужно для всех нас! — вот как она заявила, поджимая губы. — Да, да. И для меня тоже. Но еще наших детей, чтобы Мартин и Димок знали, что их папа тоже хороший человек. А значит, он будет летать.

— Да не хочу я летать! — возразил сердито папа. — Вот еще придумали. Я просто хочу честно делать свое дело.

Но тетя не обратила никакого внимания на его реплику. Она строго, как учительница, посмотрела на папу, потом на маму и уже громче произнесла, присаживаясь за стол:

— Дети, не делайте вид, что вы ничего не слышите. Идите немедленно за стол. Этот разговор ничуть не секретный и касается всей семьи. И вас тоже.

Мы с Димком сразу же вышли к столу. Мы знали, что тетю Дору сердить нельзя и притворяться нельзя. Она заранее все знает. И про Веселый Бор знает. И надо скорей услышать, что она скажет.

И когда мы появились и сели, тетушка Дора удовлетворенно оглядела стол и приступила к разговору.

— А теперь по порядку, — сказала она. — Веселый Бор мы не отдадим. Я уверена, что мы его не потеряем. А вот папу могли потерять. Да нет, он бы никуда не делся, — поправилась тетушка и посмотрела на папу, который, насупившись, молчал, — но это был бы уже не он, понимаете?

— Мы понимаем! — ответили мы с Димком. — Но мы знали, что папа не такой.

— Да. Это правда. Он не умеет лгать, — вставила молчавшая до сих пор мама и стала усиленно сморкаться в платок.

— Я тоже верила, что папа все поймет, — подтвердила тетушка. — Если мы спасем Веселый Бор, то мы спасем и наш дом. И семью. Вот что вы должны понимать. — Она посмотрела за окно, где в сумерках еще светились, как на экране, ее любимые белые розы. — Ну, разве можно здесь оставаться жить, если они (они! Понятно кто!) все убьют… И розы, и птиц, и — лес?! — воскликнула она.

Тетушка встала из-за стола и, прежде чем подняться к себе наверх, чуть спокойнее, обращаясь теперь ко мне с братом, произнесла:

— Главное, ваш папа этого не может не знать, все будет решаться как раз завтра на опушке Веселого Бора. Поэтому нам надо отдохнуть и набраться сил. Доброй ночи.

И она, не касаясь перил, легко взлетела на верхнюю площадку и оттуда помахала на прощание белой рукой.

Мы с братом сразу увидели, что тетушка в боевом настроении, а значит, завтра все будет хорошо. Но папа с мамой были погружены в свои тревожные мысли и совсем не разделяли тетушкин оптимизм. И нам стало их жалко-жалко. Так жалко, что мы не смогли долго заснуть.