Извращенное насилие среди родственников

Извращенное насилие среди родственников порождает ответное насилие и представляет собой замкнутый круг, который трудно разорвать, поскольку в него вовлекаются представители разных поколений. Обычно такое насилие выражается в психологически жестоком обращении, которое часто ускользает от внимания окружающих, оказывая все более губительное, влияние на личность.

Иногда такое жестокое обращение скрывается под маской воспитания. Алиса Миллер, говоря о черной педагогике, разоблачала губительное действие традиционного воспитания, целью которого является сломить волю ребенка, чтобы сделать из него послушное и покорное существо.

Дети не могут сопротивляться, так как «перед силой и подавляющим авторитетом взрослых они немеют и могут даже потерять сознание».

В международной конвенции по правам ребенка психологически жестоким обращением с детьми считаются:

• словесное насилие;

• садистское и унижающее обращение;

• эмоциональное отторжение;

• чрезмерные или несоответствующие возрасту ребенка требования;

• противоречивые или непосильные воспитательные приказания или распоряжения.

Подобное насилие, которое опасно всегда, может быть косвенным и задевать ребенка случайно или рикошетом, но оно может быть направлено непосредственно на ребенка с целью уничтожить его как личность.

Косвенное насилие

Такое насилие направлено чаще всего на супруга с целью его морального уничтожения, и в случае неудачи переносится на детей. Дети становятся жертвами, потому что находятся рядом и неотделимы от того супруга, которому в данной ситуации уготована роль жертвы. Они подвергаются агрессии как дети другого супруга. Поскольку они становятся свидетелями конфликта, который не имеет к ним отношения, они принимают на себя всю враждебность, предназначенную одному из родителей. Обиженный партнер в свою очередь, не имея возможности выплеснуть свои эмоции, относящиеся к агрессору, также отыгрывается на детях. Изоляция – единственный выход для детей, которые постоянно слышат, как один из родителей оскорбляет другого. В такой ситуации они теряют всякую способность к индивидуализации и самостоятельному мышлению.

В дальнейшем каждый из них несет в себе частицу страдания, которую он воспроизведет в иной ситуации, если решение не созреет в нем самом. В этом случае происходит перенос ненависти и стремления к разрушению. Агрессор не может обуздать свою патологическую страсть. Ненависть, которая изначально относилась к бывшему супругу, переходит на детей, которые, в свою очередь, становятся мишенью для психологического уничтожения.

Как можно мыслить здраво, когда один из родителей велит тебе думать так, а другой – совершенно иначе. Такая путаница может довести ребенка до фатального саморазрушения, если ситуацию не прояснит разумными словами какой‑нибудь другой взрослый человек. Очень часто у взрослых, которые будучи детьми подвергались извращенному насилию со стороны одного из родителей, а также у жертв инцеста наблюдают поочередную смену анорексии и булимии или другое аддитивное поведение.

Извращенные намеки и замечания воспринимаются детьми как «промывка мозгов», в результате у них вырабатывается негативный условный рефлекс. Дети не жалуются на жестокое обращение, а напротив, постоянно стараются завоевать признание отталкивающего их родителя. В них закладывается отрицательная самооценка (я – ничтожество!), которая воспринимается ими как заслуженная.

Пример: Стефан сознает, что еще задолго до своего депрессивного состояния, он чувствовал себя опустошенным, не мог что‑либо делать без сильного внутреннего стимула, например использовать в полную силу свои профессиональные возможности. Чтобы скрыть эту опустошенность и скуку, он регулярно принимал наркотики, хотя и говорил, что они ему не помогают.

Вплоть до полового созревания Стефан был смелым, подвижным, веселым, хорошо воспитанным ребенком. Он потерял свою непосредственность после развода родителей; тогда ему было десять лет. Сейчас у него такое чувство, что в обоих домах его родителей ему не рады. Поскольку его брат решил остаться с матерью, Стефан счел себя обязанным пойти жить к отцу и стал заложником этого развода.

Его отец – равнодушный, уставший, постоянно недовольный человек. Он никогда не проявляет чувства привязанности, иронизирует, пользуясь саркастическими и обидными словами. Он не наслаждается жизнью и не позволяет наслаждаться ею другим, Стефан никогда не рассказывал ему о своих планах. Рядом со своим отцом он был только тенью самого себя, и когда ушел от него, то сказал себе: «Я свободен, это все в прошлом»,

Стефан уже взрослый, но все еще боится гнева своего отца: «Если бы только я один так реагировал на него, то сказал бы, что именно я не в себе. Но, общаясь с ним, все в конце концов перестают с ним спорить или рассказывать что‑нибудь, дабы избежать конфликта». Стефан всегда настороже, ведь, если отец не сумеет обуздать свою агрессию, терпение Стефана может лопнуть.

Он признает, что вообще слишком легко подчиняется власти, так как не выносит конфликтов; что если он прекратит подчиняться отцу, это будет разрывом отношений, причем разрывом со скандалом. Но сейчас он не чувствует в себе достаточно сил, чтобы противостоять ему.

У родителя есть под рукой живой объект, которым можно распоряжаться, манипулировать и заставить переживать унижения, которые прежде испытывал или все еще продолжает испытывать сам родитель. Любая радость ребенка для такого родителя невыносима. Ребенка притесняют, что бы он ни сделал и что бы он ни сказал. Существует своего рода необходимость заставить его платить за страдания, пережитые самим родителем.

Пример: Мать Дэниеля не выносит, когда ее дети радуются, потому что она несчастлива в семейной жизни. Она повторяет всем, кто только может ее слушать: «Жизнь – это бутерброд с дерьмом, который нужно есть понемногу каждый день!» Она объясняет, что дети мешают ей жить, что она вынуждена посвящать себя им, хотя ей этого не хочется.

Она постоянно в плохом настроении. Она придумала семейную «игру», чтобы сделать детей более черствыми. «Игра» заключается в том, чтобы регулярно во время обеда насмехаться над одним из них. Тот, кто является объектом ее нападок, должен сохранять спокойствие. Она повторяет колкости, обидные, но недостаточно серьезные, чтобы их обсуждать. Впрочем, дети не уверены, что все эти мелкие обиды наносятся сознательно; может быть, мать просто небрежна в выборе слов.

Она все время говорит о ком‑нибудь плохо, но не прямо, а завуалированно, и постоянно презрительно говорит с одним из детей о его брате или сестре, поддерживая таким образом соперничество и разлад между детьми.

Она с удрученным видом говорит о Даниеле, что он ни на что не годен и никогда не преуспеет в жизни. Она всегда находит язвительные слова и категоричные суждения, чтобы осадить его, когда он высказывает свое мнение. Хотя Даниель уже взрослый, он все еще боится того, что может сказать о нем мать. Он не умеет защищаться от нее: «Нельзя быть агрессивным по отношению к собственной матери!» Но ему постоянно снится один и тот же сон: он хватает мать за плечи и трясет, вопрошая: «Почему ты так зла со мной?»

Манипулировать детьми очень легко. Они всегда стараются оправдать тех, кого любят. Их терпимость безгранична, они готовы все простить своим родителям, взять вину на себя, стараются узнать, почему один из родителей недоволен ими. Одним из способов, который часто используют, чтобы манипулировать ребенком, является шантаж страданиями.

Пример: Селин рассказала своему отцу, что ее изнасиловали и она подала заявление в полицию. Благодаря хладнокровию Селин насильник был пойман, и вскоре должен был состояться судебный процесс. Первой реакцией отца были слова: «Тебе лучше не говорить об этом твоей матери. У нее, бедняжки, станет одной заботой больше!»

Его жена Виктория постоянно жаловалась на боли в животе и под этим предлогом большую часть дня проводила в постели, избегая таким образом сексуальных отношений со своим мужем. Объясняя свою изоляцию, она говорила своему сыну: «Ты был очень большим ребенком, ты мне все порвал внутри!»

Супруг, который сам подвергается извращенному воздействию, может лишь изредка помочь детям и выслушать их горести; не оправдывая партнера и не становясь его адвокатом. Дети очень рано понимают извращенность таких отношений, но, поскольку они зависят от своих родителей, признать эту извращенность не могут. Ситуация ухудшается, когда другой родитель, желая защитить себя, отдаляется и оставляет ребенка в одиночку противостоять презрению и эмоциональному отталкиванию.

Пример: Мать Агаты привыкла переносить ответственность за все свои несчастья на детей. В то же время она оправдывает себя и избавляется от любого чувства вины. Она говорит об этом спокойно, как если бы агрессия была только плодом их воображения. В этом семейном болоте ничего не обсуждается: «Да нет же, ничего страшного не произошло, ты опять начинаешь об этом!»

Агрессия стирается из памяти матери Агаты, оставляя лишь смутные следы. Проблемы никогда не обсуждаются прямо. Мать Агаты никогда не начинает разговор сама, если беседа все же завязалась, она пытается увильнуть от нее. Она уговаривает детей оставить ее в покое, жалуется на мужа, который ее бросил.

Дети знают, что под кроватью мать хранит коробку с их фотографиями, начиная с самого раннего детства, хотя она и сказала, что выкинула их. Однажды Агата отважилась спросить, что стало с той коробкой. Говорить об этих фотографиях – значит определенным образом выйти из‑под влияния, осмелиться поставить под сомнение истины, навязанные матерью. Та ответила: «Не знаю, я посмотрю… Может быть!»

Агата ни в чем не уверена, сомневается в своих собственных чувствах и ощущает себя сиротой. Есть два человека, являющихся ее родителями, но с обоими у нее нет ничего общего. У нее нет родного плеча, на которое можно было бы опереться. Ей приходится постоянно защищаться от возможных психологических ударов и оправдываться за любой поступок.

Прямое насилие

Прямое насилие является проявлением сознательного или подсознательного эмоционального отторжения ребенка одним из его родителей. Родитель оправдывает себя тем, что действует в интересах ребенка в воспитательных целях, но на самом деле ребенок ему мешает, и в целях самосохранения родителю необходимо разрушить собственное «я» ребенка.

Никто, кроме жертвы, не может опознать этот процесс, но разрушение вполне реально. Ребенок несчастен, хотя объективно ему не на что жаловаться. Если он и жалуется, то на обычные жесты или слова. В таких случаях обычно говорят, что ребенку не по себе. Однако кто‑то действительно хочет его уничтожить.

Часто ребенка, с которым плохо обращаются посторонние, считают мучителем. Говорят, что он не оправдывает ожиданий, причиняет родителям беспокойство: «Это трудный ребенок, он ничего не понимает, все ломает, делает глупости!» Такой ребенок не отвечает представлению о детях, которое сложилось у его родителей.

Он мешает родителям или потому, что занимает особое место в их проблемах (например, нежеланный ребенок виноват в том, что семья стала такой, какой не должна была быть), или потому, что он не такой, как все (инвалид или умственно отсталый). Одно его присутствие проявляет и усиливает конфликт между родителями. Мишенью становится ребенок, чьи недостатки нужно исправить, чтобы он вел себя как надо.

Бернар Лампер очень хорошо описал это эмоциональное отторжение, направленное на невинную жертву: «Нелюбовь – это разрушительная система, которая в некоторых семьях обрушивается на ребенка и может быть смертельно опасна для него; это не просто отсутствие любви, а образование вместо и на месте любви постоянного насилия, которое ребенок испытывает. Насилие оседает в ребенке до такой степени, что порождает ответное насилие, в конце концов жертва перенимает эстафету насилия, направленного на нее, посредством саморазрушающего поведения».

Получается нелепый круговорот: ребенка ругают за то, что он неловок или ведет себя не так, как надо; от этого он становится еще более неловким и все больше отдаляется от родительского идеала. Ребенка унижают не потому, что он неловок; он неловок потому, что его унижали. Родитель, подвергающий ребенка насилию, ищет и обязательно находит оправдание своим действиям (написал в кровать, получил плохую оценку), но на самом деле агрессию вызывает само существование ребенка, а не его поведение.

Один из самых часто применяемых способов извращенного насилия – дать ребенку нелепое и обидное прозвище. По прошествии пятнадцати лет Сара все еще не может забыть, что в детстве родители звали ее «помойкой», потому что у нее был хороший аппетит. Сара была толстой и не соответствовала образу ребенка, о котором мечтали ее родители. Но вместо того, чтобы помочь ей справиться с аппетитом, родители, еще больше вредили ей.

Случается, что ребенок в значительно большей степени способный, чувствительный, любознательный, чем его отец или мать. Тогда родители пытаются стереть то хорошее, что есть в ребенке, чтобы не видеть своих собственных недостатков. Их высказывания приобретают вид пророчеств: «Ты ни на что не годишься!» В конце концов родители достигают цели: ребенок становится невыносимым, глупым, непослушным, и они имеют все основания, обращаться с ним плохо. Под предлогом воспитания они гасят в собственном ребенке искру жизни, которой недостает у них самих. Ломают волю, делают это таким образом, что ребенок не может осудить их за это.

В любом случае дети очень хорошо чувствуют, что они не отвечают ожиданиям своих родителей или что они просто не были желанными для них. Дети приписывают себе вину за разочарование родителей, за то, что недостаточно хороши для них, за то, что их стыдятся. Они извиняются за это, потому что хотят возместить ущерб, нанесенный самовлюбленности родителя. Напрасный труд.

Пример: Несмотря на то что Ариель талантлива в своей профессии, она совершенно не уверена в собственных силах. Кроме того, она испытывает недомогания: головокружение и тахикардию, которые привыкла приписывать беспокойству.

Ей всегда было очень трудно общаться с родителями, особенно с матерью, Элен. У Ариель создается впечатление, что мать ее не любит, но она прощает Элен. А то, что мать мучает ее в первую очередь, Ариель приписывает тому, что она старшая среди детей.

Ариель говорит, что ее отношения с матерью носят парадоксальный характер: она получает от матери информацию, смысла которой не может понять и от которой не может защититься. Однажды кто‑то сказал ей, что она послужила причиной разлада между родителями, тогда она почувствовала себя виноватой и даже написала родителям письмо с оправданиями.

У Ариель такое чувство, что мать постоянно практикует на ней развитие негативного условного рефлекса с целью унизить ее достоинство. Каждое слово матери скрывает в себе недоразумение, смысл сказанного настолько извращается, что Ариель непременно попадает в ловушку. Для разжигания конфликтов Элен умеет использовать третьих лиц и ловко менять ситуацию, как бы иронизируя. Она говорит обо всем так, будто знает об этом она одна, и с помощью недомолвок ей сразу удается заставить Ариель чувствовать себя виноватой. Ариель всегда в напряжении и постоянно спрашивает себя, все ли она сделала правильно, чтобы не вызвать неудовольствие матери.

Однажды Ариель нашла на видном месте в комнате матери открытку, которую послала ей на день рождения. Дата была подчеркнута и под ней стояла пометка: «Пришла на день позже!» Из этого Ариель заключила: «Что бы я ни сделала, я всегда виновата!»

Извращение наносит значительный ущерб семьям; оно незаметно разрушает семейные связи и уничтожает любое проявление индивидуальности. Извращенные люди так умело скрывают насилие, что им часто удается очень хорошо выглядеть в глазах других людей. Унижающий чужое достоинство; механизм может действовать еще более извращенным образом через третьих лиц, например через другого родителя, который, не ведая об этом, также находится под воздействием агрессора.

Убить ребенка физически нельзя, поэтому родители пытаются уничтожить его психически. Действуя таким образом, можно избежать угрызений совести, даже если при этом ребенок потеряет всякое чувство собственной значимости. «При домашней тирании и личной безысходности смерть добивается своей цели: ощущения, что ты не существуешь. Поскольку физически убить ребенка – это преступление, организуется психическое убийство: сделать так, чтобы ребенок ничего собой не представлял. При этом родители хорошо выглядят в своих глазах: нет следов, нет крови, нет трупа. Мертвец жив и все нормально».

Даже когда насилие со стороны родителей очевидно для окружающих, его нельзя разоблачить юридически, так как установить его наличие не всегда просто.

Пример: Почти сразу после рождения стало ясно, что было б лучше, если бы Жюльетта не появлялась на свет, хотя она и не была нежеланным ребенком. Она мешает, а это никому не нужно. С самого рождения она виновата во всех неприятностях: если она плохо себя ведет, это ее вина, если возникают хозяйственные трудности, то тоже по ее вине. Что бы она ни сделала, ее ругают. Если она плачет, ее попрекают слезами и шлепают: «Вот теперь ты знаешь, почему плачешь!», если она не реагирует, ей говорят: «Такое впечатление, что тебе наплевать на то, что тебе говорят!»

Отцу очень хотелось бы, чтобы Жюльетты не было на этом свете: когда ей было девять лет, ее «забыли» в лесу после пикника. Жюльетту подобрали крестьяне и заявили в полицию. Отец оправдывался следующим образом: «Чего вы хотите, это невозможная девчонка! Она все время сбегает из дома!»

Насилие над Жюльеттой осуществляется скрыто, ее кормят, хорошо одевают, в противном случае социальная служба взяла бы ее под свою опеку. Однако постоянно присутствует ощущение, что она не должна была появиться на свет.

Ее мать подчиняется воле всесильного мужа, но все же старается защитить свою дочь. Она сопротивляется как может, иногда угрожая мужу уйти от него вместе с дочерью, но, поскольку она не работает, у нее нет средств и она полностью зависит от этого сложного человека.

Жюльетта любит своего отца несмотря на насилие, которое он совершает, и когда у нее спрашивают, как дела дома, она иногда отвечает: «Мама всегда устраивает сцены и говорит, что хочет уйти от папы!»

Единственным прибежищем детей‑жертв извращенной агрессии являются механизмы защитного расслоения, а это ломает их психический стержень. То, что не преобразовалось в детстве, вновь проявляется во взрослом возрасте в постоянно повторяющихся поступках.

Не все дети, испытавшие на себе моральное насилие, становятся плохими родителями, но нельзя отрицать существование этого разрушительного круговорота. Любой из нас может быть вовлечен в него, когда выплескивает свою внутреннюю агрессию на других, Алиса Миллер показывает нам, что со временем дети или иные жертвы, подвергшиеся насильственному воздействию, забывают об этом – нужно лишь избавить их от желания знать, но впоследствии они воспроизводят насилие, направляя его на самих себя или же на других людей.

Родители передают ребенку не только положительные качества, например честность и уважение к другим людям, они также могут под видом «изворотливости» приучить их к недоверию и неуважению закона. Это закон хитрости. В семьях, где извращение является нормой, нередко среди предков можно найти известного преступника, но его существование не скрывается, напротив, его считают героем, потому что он стал известен благодаря своей пронырливости и изворотливости. Если его и стыдятся, то не потому, что он преступил закон, а потому, что ему не хватило хитрости, чтобы не попасться.

Латентный инцест

Наряду с извращенным насилием, имеющим целью разрушить индивидуальность ребенка, можно встретить семьи, где царит нездоровая атмосфера, созданная из двусмысленных взглядов, случайных прикосновений, сексуальных намеков. В таких семьях нет четких барьеров между поколениями; нет границы между обычными и сексуальными отношениями. Речь идет не об инцесте, в полном смысле слова, а о том, что психоаналитик П.‑К. Ракамье назвал инцестностью: «Инцестность – это атмосфера, где веет ветер инцеста, но самого инцеста нет». Я бы назвала это мягким инцестом. С юридической точки зрения здесь не к чему придраться, но извращенное насилие присутствует, хотя и без явных признаков.

Что подразумевается под мягким инцестом?

Это мать, которая рассказывает своей двенадцатилетней дочери о сексуальных неудачах своего мужа и сравнивает его гениталии с гениталиями своих любовников.

Это отец, который регулярно просит свою дочь сопровождать его и ждать в машине, чтобы обеспечить себе алиби, пока он навещает своих любовниц.

Это мать, которая, просит свою четырнадцатилетнюю дочь осмотреть ей гениталии, чтобы проверить, нет ли там красноты: «В конце концов, мы не чужие друг другу, это между нами, женщинами!»

Это отец, который соблазняет подружек своей восемнадцатилетней дочери и ласкает их в ее присутствии.

Такое поведение порождает атмосферу нездорового сообщничества. Барьеры между поколениями не соблюдаются, дети занимают не свое место детей, а вовлекаются в сексуальную жизнь взрослых в качестве свидетелей. Такой эксгибиционизм часто преподносится как один из способов родителя быть современным, «модным». Жертва не может защищаться; если она противится, это порождает насмешки: «Как ты зажата!» Следовательно, она должна отказаться от собственных принципов и, чтобы не сойти с ума, принять те, которые считала нездоровыми. Парадоксально, но бывает и так, что подобное либеральное поведение уживается с другими строгими воспитательными принципами, например с сохранением девственности дочери. Извращенное воздействие со стороны родителей мешает жертве ясно осознавать ситуацию и делает невозможным изменить ее.

На предприятии моральное преследование и насилие порождает именно столкновение жажды власти и извращенности.

В рабочей среде, университетах и организациях способы преследования намного более стереотипны, чем в частной жизни. Но они не менее разрушительны, даже если жертвы менее длительное время подвергаются преследованию, так как чаще всего, для того чтобы избежать насилия, жертвы решают уйти с работы (временно по болезни или уволиться).