Распорядок дня членов царской семьи

 

В окружении великолепия и роскоши Кремлевского дворца и загородных резиденций проходили дни московских государей. О режиме жизни Михаила Федоровича и его внука Федора Алексеевича известий почти нет, но зато распорядок дня Алексея Михайловича восстановлен историками практически по минутам. Вот как описал утро монарха знаток царского быта И. Е. Забелин: «Государь вставал обыкновенно часа в четыре утра. Постельничий, при пособии спальников и стряпчих, подавал государю платье и одевал его. Умывшись, государь тотчас выходил в Крестовую палату, где его ожидали духовник или крестовый поп и крестовые дьяки. Духовник или крестовый священник благословлял государя крестом, возлагая его на чело и ланиты, причем государь прикладывался ко кресту и потом начинал утреннюю молитву; в то же время один из крестовых дьяков поставлял перед иконостасом на налое образ святого, память которого праздновалась в тот день. По совершении молитвы, которая продолжалась около четверти часа, государь прикладывался к этой иконе, а духовник окроплял его святою водою…»

Прослушав после молебна поучение на данный день года, читаемое крестовым дьяком, Алексей Михайлович посылал кого‑то из слуг в царицыны хоромы – узнать, как она почивала. Это был сигнал для царицы: пора ей прийти к мужу в переднюю или столовую. После встречи венценосная чета направлялась в одну из верховых церквей к заутрене или ранней обедне.

Затем наступал черед аудиенции для придворных, толпившихся на Постельном крыльце либо ожидавших в приемной, если их туда допускал «боярин у крюка». Кратко обсудив дела, государь в сопровождении собравшихся бояр, думных чинов и ближних людей шествовал в одну из придворных церквей к поздней обедне, продолжавшейся два часа. Но если на этот день приходился церковный праздник, то следовал торжественный выход царя в соборы или монастыри. Алексей Михайлович, как известно, не пропускал ни одного церковного торжества…

Примерно с десяти до двенадцати часов государь в своем кабинете вместе с боярами слушал доклады и челобитные, обсуждал различные дела. Когда наступал час обеда, бояре, попрощавшись, разъезжались по домам, а царь трапезничал в одиночестве или с несколькими приглашенными к столу ближними людьми. Послеобеденный сон был обязательной составляющей царского обихода, длился он часа три, до вечерни. К этому времени во дворец снова съезжались придворные, вместе с которыми государь стоял вечерню в одной из верховых церквей. По окончании церковной службы иногда снова обсуждались дела, могло даже проходить заседание Боярской думы; но чаще царь отдыхал в кругу семьи, родственников и друзей. Любимым времяпрепровождением Алексея Михайловича было чтение, слушание рассказов «верховых старцев», игра в шахматы и т. п. День завершался вечерним угощением и пятнадцатиминутной молитвой в Крестовой палате, после чего царь отходил ко сну.

Естественно, что в этот распорядок ежедневно вносились коррективы, в особенности если царь был вне дома – в паломнической поездке или на охоте. Но всё же утренние и вечерние молитвы совершались неукоснительно, причем с большим количеством (порой до полутора тысяч) земных поклонов. Думается, ни отец, ни наследник Алексея Михайловича не были столь же строги к себе в смысле соблюдения церковных обрядов, но и их распорядок дня немногим отличался от вышеописанного.

Царевичи до 12–13 лет проводили день по‑детски, а по достижении совершеннолетия – по‑взрослому. После объявления царского сына наследником престола его режим дня намеренно выстраивался по царской схеме. Правда, он еще не посещал заседаний Боярской думы, но уже сопровождал отца на многих официальных мероприятиях, выездах, охоте и пр.

У современников сложилось устойчивое представление о времяпрепровождении цариц, переданное Яковом Рейтенфельсом: «Русские царицы проводят жизнь в своих покоях, в кругу благородных девиц и дам, так уединенно, что ни один мужчина, кроме слуг, не может ни видеть их, ни говорить с ними; даже и почетнейшие дамы не всегда имеют к ним доступ. С царем садятся за стол редко. Все занятия и развлечения их состоят в вышивании и уборах. Нынешняя царица Наталья, хотя отечественные обычаи сохраняет ненарушимо, однако ж, будучи одарена сильным умом и характером возвышенным, не стесняет себя мелочами и ведет жизнь несколько свободнее и веселее». В этом описании допущена только одна неточность: совместные трапезы супругов бывали довольно часто: если обедал царь один либо с придворными чинами, то ужинал обычно с женой.

Иностранный наблюдатель упустил из виду и такую важную составляющую каждодневного распорядка дня царицы, как молитвы в своей Крестовой палате, названные И. Е. Забелиным «стихией царицыной жизни». По церковным праздникам либо она посещала храм, либо служился молебен «у крестов» (в Крестовой палате), после чего царица окроплялась святой водой, привезенной из монастырей и церквей. Каждый день после молебна читалось поучение из «Златоуста». Дни постов и кануны праздников царица проводила в особенно длительных молитвах и битье поклонов. Чтение житийной литературы было обязательным везде и всегда. Часто к обедне царица ходила в дворцовую церковь Великомученицы Екатерины, заступницы и вспомоществовательницы при родах.

Остальное время было посвящено посещению Мастерской палаты – «светлицы», где шилась одежда для царской семьи, слушанию докладов дворецкого или дьяка о делах в Постельном приказе, о хозяйственных нуждах или устройстве царицына обихода. Царица занималась также делами своих придворных и слуг, в том числе и матримониальными. И. Е. Забелин отметил: «В расходных записках ее Постельного приказа нередко встречаются свидетельства или о постройке свадебного наряда для «верховых девок», или о выдаче им на свадьбу денег. Есть указание, что царица сама делала смотрины невесте для кого‑либо из дворовых женихов, а стало быть, уже непременно сама же смотрела и женихов для дворовых девиц, разумеется, при соблюдении необходимых условий своего замкнутого быта, т. е. всегда потаенно и скрытно».

После обеда следовал обязательный сон, а вечером – общение с детьми, поздний ужин с мужем и молитва. День царицы, на наш взгляд, бледной тенью отражал день царя – в том смысле, что она не участвовала в решении государственных дел, но часто незримо присутствовала на приемах иностранных послов и других торжествах, находясь в потайных комнатках при Грановитой и Посольской палатах или укрывшись за особой завесой в Успенском соборе (как это было, например, при церемонии отправки государева полка на войну в 1654 году). Царица весь день должна была быть готовой отозваться на приглашение супруга к совместной молитве или трапезе, а ночью – к исполнению супружеского долга…

Царских дочерей сызмальства приучали к чинному времяпрепровождению. Только в раннем детстве их день заполняли игры, тряпичные куклы, сшитые из лоскутков в царицыной «светлице», «потешные» книжки, забавы с карлицами, коих у каждой царевны было несколько. Становясь старше, они проводили время в молитвах, учебе, за рукоделием, в общении с родными, а порой имели и неожиданные «хобби» (выше уже шла речь об увлечении царевны Екатерины Алексеевны кладоискательством).

В целом же особого разнообразия в жизни царской семьи не было, каждый день для всех обитателей дворца был похож на предыдущий.

 

«Наш чин не любит овчин…»

 

К XVII веку сложилась устойчивая традиция подчеркивать социальный статус при помощи одежды. Царю полагалось носить только платье из самых дорогих тканей с украшениями из золота, драгоценных камней, жемчуга. Праздничная одежда государя подробно описывалась в рассказах о венчаниях на царство и царских свадьбах. Каждодневное, «простое» платье было менее дорогим, с меньшим числом украшений.

Придворная знать, стремившаяся во всём подражать монарху, тратила на костюмы целое состояние. Иностранцев поражало, что обстановка в домах русских аристократов была очень простая, даже, на их взгляд, бедная, отсутствовали (или не выставлялись напоказ, как было принято в Европе) серебряная посуда и предметы роскоши, но наряды и украшения ценой порой превосходили стоимость большого дома.

Все одежды (кроме нижней нательной рубахи) были долгополыми, с длинными рукавами. Обычно мужской костюм знати состоял из суконного зипуна, поверх которого надевался уже упоминавшийся нами опашень, следующим слоем одежды шли ферязь или охабень зимой и однорядка летом.

Охабень представлял собой неширокую распашную верхнюю одежду, доходившую до щиколоток Эта древняя одежда имела разрезы от подола до рукавов, завязывавшихся узлом на спине, в то время как руки продевались в разрезы. Однорядки также были очень длинными, отличаясь от охабней только отсутствием подкладки (имели один слой – «ряд») и воротника. Они шились в основном из шерстяных тканей и заменяли плащ. В качестве украшений однорядок фигурируют пояса, кружева, нашивки, золотное шитье и др. Охабни и однорядки, сшитые из дорогих сукон, богато украшенные, должны были подтверждать состоятельность и значимость их владельцев. Главными украшениями мужской одежды были частые серебряные пуговицы и пристегивавшиеся воротники – лежавшие на плечах «ожерелья» (так, четырехугольные отложные воротники охабней могли спускаться сзади до середины спины) или стоячие «козыри».

Мужской костюм дополнялся головными уборами: поверх тафьи,[22] не снимаемой даже в храме, надевались клобук из тонкого сукна или бархата, высокая мурмолка с плоской расширявшейся тульей из парчи или бархата, горлатная шапка высотой в локоть, обшитая мехом с горла куниц или соболей. Обувались обитатели дворца и другие знатные люди в основном в кожаные сапоги самых разных расцветок на высоких каблуках.

Еще в XVI столетии митрополит Даниил упрекал русских вельмож‑щеголей в чрезмерном внимании к своей внешности, к богатству одежды, в особенности к дорогим серебряным пуговицам: «Кая же тебе есть нужа паче меры умыватися и натрыватися? И почто не точию власы твоа, но и плоть свою с власы твоими остригаеши от брады и ланит твоих многажды и главу твоя, повешаеши под брадою пуговици сияющиа красны зело?..»

Если уж мужчины‑аристократы были одеты с чрезмерной роскошью, то что говорить о женщинах! Их наряды шились в основном из шелка, бархата и сукна, часто с серебряными позолоченными нитями. Нижняя рубашка из тонкого полотна, дополненная «красной сорочкой» – платьем из шелка или ситца (называемого тогда «шидец» и привозимого из Индии), считалась исключительно домашней, «комнатной» одеждой, не предназначенной для выхода на улицу. Верхняя женская одежда состояла из нескольких (минимум трех) платьев, надеваемых одно поверх другого из дорогих заморских тканей – бархата, камки, объяри и пр. Одежда из подобных тканей сама по себе была прекрасным украшением, но к костюму полагалось надевать еще аксессуары из золота, серебра, драгоценных камней, жемчуга. Иностранцы поражались красоте женских уборов. Немец Ганс Мориц Айрманн, побывавший в России при царе Алексее Михайловиче, писал: «Они телом стройны и высоки, поэтому их длинные, доходящие сверху до самого низа одежды сидят на них очень красиво. Они, по своему обычаю, сверх меры богато украшают себя жумчугом и драгоценностями, которые у них постоянно свисают с ушей на золотых колечках; также и на пальцах носят они ценные перстни».

Длинная и толстая коса считалась достоинством девушки, а потому ее также старались всячески украсить. По свидетельству того же Айрманна, «свои волосы, будучи девицами, заплетают они в косу и еще украшают жемчугом, золотом так, что это выглядит чудесно, а на конец свисающей косы навешивают они кисть из золотых или шелковых нитей или переплетенную жемчугом, золотом и серебром, что очень красиво».

Поскольку по тогдашним понятиям красивой считалась женщина «в теле», то многослойные и пышные одежды скрывали излишнюю худобу одних и подчеркивали выдающиеся достоинства других. Как отмечал царский врач англичанин Коллинс, «красотою женщины считают они толстоту… Худощавые женщины почитаются нездоровыми, и потому те, которые от природы не склонны к толстоте, предаются всякого рода эпикурейству с намерением растолстеть: лежат целый день в постели, пьют Russian Brandy (очень способствующую толстоте), потом спят, а потом опять пьют».

Даже простое перечисление женских нарядов заняло бы несколько страниц, поэтому, не вдаваясь в подробное описание каждого вида верхней женской одежды, отметим только их отличительные черты в царицыном гардеробе. Выходным платьем чаще всего служила телогрея – распашная одежда до пят, застегиваемая спереди на мелкие пуговки. Она имела широкие проймы и рукава длиной до пола, которые, как правило, откидывались за спину и завязывались. По мнению иностранцев, откидные рукава считались непременным украшением женского платья, как, впрочем, и кружева, окаймлявшие телогрею по вороту, полам и подолу. У цариц было множество телогрей, как летних, так и зимних, подбитых мехом. При описании одной из телогрей царицы Евдокии Лукьяновны особо отмечалось, что она имела «запястье по атласу по червчатому низано жемчугом с канителью».

Иногда вместо телогреи царицы надевали «накладную» шубку – как правило, прямое платье с небольшим разрезом спереди, надеваемое через голову. Парадные шубки цариц шились из бархата, атласа, камки, объяри, каждодневные – из сукна. У каждой царицы было множество таких шубок. Так, у Евдокии Лукьяновны по одной описи числилось девять шуб из бархата, алтабаса, атласа, камки, сукна. Одна из них была сшита из персидского шелка с особым рисунком, изображавшим «людей и зверей золотых по червчатой земле». Парадные шубки украшали накладными «ожерельями», пелеринами из бобрового меха, широкими круглыми воротниками, а иногда и кружевом с алмазами или большими круглыми бляшками из золоченого серебра. Например, «ожерелье» на шубке Марии Ильиничны было из жемчуга с сорока шестью драгоценными камнями. Этот воротник переходил по наследству от одной царицы к другой, пока в 1681 году Агафья Семеновна не подарила жемчуг и камни церкви на Потешном дворе для украшения оклада образа Пресвятой Богородицы. Среди нарядов Агафьи Семеновны были две замечательные шубки: одна – из венецианского атласа с рисунком «по серебряной земле травка и репьи золоты», вторая – из венецианского золотного бархата с рисунком в виде двуглавых орлов, «оксамиченых золотом и серебром». После смерти владелицы они были перешиты для второй жены Федора Алексеевича Марфы Матвеевны.

Все многочисленные виды верхней женской одежды были одной длины – до пола, главное их отличие состояло в украшениях – воротниках, «передцах» и «нарамках» (нашивках на самые видные места костюма). Пожалуй, только летник отличался от всех остальных платьев особым кроем и пошивом рукавов: очень длинные, они были сшиты до локтя, а ниже украшались различными вставками («вошвами»); чтобы они не волочились по земле, их перекидывали через руку Чего только не вшивали в эти рукава‑«накапки» для красоты! К примеру, у царицы Евдокии Лукьяновны на летнике были «вошвы» из турецкого атласа разводами и кругами «велики золоты, в кругах шолк лазорев, листье шолк бел». Этот летник украшали еще и «передцы» по вороту: «по отласу по червчатому шиты золотом да серебром». У нее же были летники‑«опашницы», разрезанные спереди. На одном из них был интересный узор: «вошвы по бархату по червчатому шиты золотом и серебром, орлы оксамичены, круживо по отласу по червчатому шито золотом и серебром травы, в травах орлы и инроги и львы и павы».

Летники зафиксированы в свадебном чине в качестве обязательной части праздничного костюма, поэтому они были самыми «убранными». К свадьбе же шились и многие другие платья для царицы. В частности, в 1626 году к бракосочетанию Евдокии Лукьяновны был сшит охабень, для которого мастера Серебряной палаты изготовили 53 золотых гнезда под драгоценные камни, вставляемые в кружево, и 64 золотых гнезда под жемчуг.

Только на большие праздничные выходы царицын убор включал корону (царевны в этих случаях надевали венцы). О коронах цариц XVII века сохранились лишь скудные упоминания. Чуть более подробное описание существует лишь для корон первой жены Федора Алексеевича. Известно, что две короны Агафьи Семеновны, «первого и второго наряда», были низаны жемчугом и украшены драгоценными камнями, еше одна «делана в цветах живые репьи шолки розных цветов обнизаны жемчугом». В повседневной жизни царицы носили кики – традиционный головной убор замужних женщин. Волосы, заплетенные в две косы, укладывались в легкую мягкую шапочку из цветной материи – подубрусник или повойник, а сзади повязывался такой же расцветки платок‑подзатыльник. На них надевалась кика, представлявшая собой сложную конструкцию: мягкая тулья была окружена жестким расширяющимся кверху подзором, спереди находилось расшитое жемчугом чело, от висков до плеч спускались рясы – длинные пряди из жемчуга вперемежку с драгоценными камнями, бусами, фигурками из золота, затылок прикрывал задок из куска бархата или собольей шкурки. Завершал женский убор повязанный поверх всего сооружения платок. Вместо кики порой надевали вышитый полотенчатый убрус, волосник – сетку для кос с околышем из золотных или вышитых золотом материй, кокошник или сороку.

Из описей царицыной казны следует, что у Евдокии Лукьяновны было пять кик, причем одну из них, «первого наряда», с алмазами, яхонтами, изумрудами, царь Михаил Федорович в 1629 году подарил двухлетней дочери Ирине. Остальные кики царицы также были украшены драгоценными камнями: «…отлас червчат, на нем цка (доска, то есть пластина. – Л. Ч.) золота, по цке в репьях каменье в гнездех яхонты лазоревы и червчаты (сапфиры и рубины. – Л. Ч.) и изумруды, в поднизи зерна гурмыцкие на спнях (креплениях. –Л. Ч .), назади бархат черной. Кика отлас червчат запоны золоты с каменьем с алмазы и с яхонты и с изумруды, межь запон в гнездех яхонты лазоревы червчаты и лалы. В поднизи репьи низаны (жемчугом) с каменьи; по краем у поднизя зерна гурмыцкие;[23] а по кике на спнях золотых птицы (5 птиц) низаны жемчугом; назади бархат чорной. Кика белая, у ней запоны золоты с каменьем с яхонты и с лалы и с изумруды и с бирюзами; назади соболь. Кика белая ж, у ней цка серебрена золочена; назади соболь». К этим кикам прилагались рясы: «жемчюжные, а в них промеж жемчюгу и по концам 16 яхонтов лазоревых да 8 лалов, да промеж жемчюгу ж и каменья 16 пронизок золоты репейчаты прорезные с финифты с розными; по сторонам у пронизок в гнездех искорки яхонтовые да изумрудные. У ряс колодки и колца золоты с финифты с розными, около колодок веревочки низаны жемчюгом, у колодок в гнездех 4 алмаза да 4 яхонта червчатых гранены да два изумруда». Одни рясы («жемчюжные, а в них промежь жемчюгу и по концом орлики золоты, в орликах искорки лаловые да бирюзки») Евдокия Лукьяновна пожертвовала в 1627 году Владимирской иконе Божией Матери дворцовой церкви Рождества Богородицы на сенях, а другие («по концам 18 колодок золоты с чернью, у колодок по сторонам искорки яхонтовые и изумрудные») на следующий год приложила к чудотворному образу Божией Матери «Знамение» на старом государевом дворе.

У остальных цариц число кик и, соответственно, ряс к ним было меньше: у Марии Ильиничны – четыре (после ее смерти они перешли к Наталье Кирилловне и были дополнены еще одной, скорее всего, от царевны Ирины Михайловны), у Агафьи Семеновны – две.

В теплое время года царицы могли носить и шляпы; правда, их фасоны не отличались разнообразием, копировали мужские головные уборы и, по мнению иностранцев, походили на клобуки католических епископов. Шляпы были белые, украшенные атласными или тафтяными лентами, вышитыми золотом, унизанными жемчугом, украшенными дорогими камнями. У Евдокии Лукьяновны имелось семь шляп, у Марии Ильиничны – шесть, у Натальи Кирилловны – четыре. Зимой царицы надевали шапки с шелковым или золотным верхом, украшенным жемчугом и каменьями, и меховой, чаще всего бобровой, опушкой. Одну из таких шапок Евдокия Лукьяновна в 1639 году подарила своему сыну Алексею Михайловичу («шапка по атласу по червчатому низана жемчугом с канителью, на ней 17 яхонтов лазоревых»). Вообще царицы часто дарили свои шапки родственницам или близким придворным дамам в знак особой благосклонности.

Головные уборы других видов были редки в гардеробе цариц, но зато часто встречались у маленьких царевен. Например, шапки‑«столбунцы» цилиндрической формы с прямой тульей, собольи или из шелковых и золотных тканей с меховой опушкой носили в детстве все царевны, а из цариц – только Мария Ильинична и Агафья Семеновна.

Не будем перечислять все драгоценные украшения (серьги, кольца, браслеты, бусы и т. п.), которыми царицы, естественно, не были обделены. Упомянем только монисто, подаренное Евдокии Лукьяновне на свадьбу ее свекровью Марфой Ивановной: «…чепочка золота звенчата, у чепочки наконечники золоты ж резь гранми с чернью, а на чепочке в манисте на гайтане понагея золота на четыре углы в ней яхонт лазорев, на яхонте резь Спасов образ Вседержителя, по полям 2 яхонта червчаты да два изумруда; на переди на главе резь херувим, а на другой стороне резь великомученик Дмитрей, навожено чернью». И. Е. Забелин полагал, что подобные украшения служили также оберегами от сглаза и порчи.

Все царицы любили красиво и богато одеваться, но особенно выделялась в этом отношении Агафья Семеновна, первая супруга Федора Алексеевича. Среди декоративных деталей предметов ее большого гардероба фигурирует множество различных нашивок: традиционных шитых жемчугом атласных, из бобрового пуха, украшенных новомодными пуговицами с финифтью. В то время как в описях казны Марии Ильиничны числится одна соболья муфта («рукав»), у ее невестки – целых семь: «…рукав бархатный червчатый с круживом плетеным с городы золото с серебром; атласный золотный червчатый же травы и разводы шолк червчат; алтабасный – по золотной земле травы кубы серебрены; атласный серебрен, травы золоты с серебром; алтабасный золотной – травы серебрены с горностаевым исподом, но с опушкою соболиною; атласный червчатый – реки и травы золоты; и рукав низан жемчугом по алому бархату с запаны алмазными и с яхонты червчатыми и с изумруды». Были у нее и перчатки: атласные на собольем меху, обшитые золотым галуном; «шелковые шемаханские вязаные, запястье кружево золотное, по краям кружево золото с серебром».

Обитательницы дворца любили мех. Количество меховых одежд у них всегда было большим. Чаще всего использовался соболь, но употреблялись и белка, и горностай, и другие меха. Из бобрового пуха делались накладные «ожерелья»‑воротники, которые были очень дороги (в 1644 году, например, один бобровый воротник стоил 30 рублей). Они подходили к любому платью, и потому им отдавали предпочтение. Известно, что у Евдокии Лукьяновны в первые годы после свадьбы было шесть бобровых «ожерелий», но к концу жизни осталось четыре; у Марии Ильиничны – пять, у Натальи Кирилловны – шесть.

Обязательным атрибутом были жезлы, с которыми царицы ходили на богомолье. У Евдокии Лукьяновны имелся жезл «немецкое дело, дерево черное гладкое, в рукоять врезываны травы серебрены, кровля серебряна золочена, на кровле дерется лев с змеем». В жезл были вмонтированы замечательные вещи: костяные полости с ароматическими составами, «костяной ставик с кровлею, а в нем зуботычки костяные». Внутри жезла помещалась «зрительная трубка», а в рукояти – солнечные часы. Можно только догадываться о цене этого чуда технической мысли! О жезлах других цариц подробных сведений нет; известно только, что Мария Ильинична ходила с жезлом даже в кремлевский Вознесенский монастырь.

Не последнее место в гардеробе цариц занимала обувь. Атласные, бархатные, сафьяновые башмаки с тафтяной подкладкой и вышитым передом с узорами украшались жемчугом и даже драгоценными камнями. Башмаки были разных цветов, но преимущественно алые. Их высокие каблуки крепились железными скобами, которые в парадной обуви заменялись на серебряные. Царские башмаки, как указывал И. Е. Забелин, всегда строчились волоченными (проволочными) золотыми или серебряными нитями. Были в употреблении и сапоги: комнатные «ичетыги» имели легкую подошву и по сути представляли собой сафьяновые чулки, крытые атласом или камкой; уличные «чеботы» кроились, как и башмаки, из атласа и бархата и украшались кружевом, жемчугом, вышивкой и пр. Высота каблуков на женской обуви, по мнению Адама Олеария, была чрезмерной и затрудняла ходьбу. Кожаные сапоги, кроме сафьяновых, в описях скарба цариц вообще не указаны; вероятно, их не носили, считая слишком простой, народной обувью. А вот бархатных и атласных сапог, расшитых жемчугом с каменьями, числилось в царской казне множество…

Имелись в обиходе цариц и чулки, причем вязаные были редки и покупались у иностранцев: «…чюлки вязеные шолк лазорев с серебром, немецкое дело, двои чюлки вязеные шолк ал да жолт, немецкое дело». Чаще всего чулки изготавливались из тафты, камки, атласа, но были и простые суконные.

При первых Романовых были внесены существенные коррективы в традиционный русский костюм. Правда, сначала они препятствовали изменениям в одежде своих подданных, но затем стали их поощрять. Всё началось с польского платья, в которое после Смуты стали одеваться молодые дворяне, начинавшие жить по‑новому и своим внешним видом демонстрировавшие отказ от старины. Вернувшийся в Москву патриарх Филарет сразу же издал запреты носить польское платье и брить бороды. В 1619 году в церковный «Требник» были внесены проклятия «бритобрадцам» и тем, кто сменил русское платье на иноземное. Но даже наложение на нарушителей церковной епитимьи не остановило распространение европейской одежды, более практичной и удобной.

При Алексее Михайловиче число бривших бороды и носивших иноземную одежду росло с каждым годом. Более всего их было среди княжеских и боярских отпрысков. Теперь модников в польском платье с «голыми» лицами можно было встретить не только в Москве, но далеко за ее пределами. Так, протопоп Аввакум по дороге в сибирскую ссылку встретил сына боярина Шереметева и отказался благословить его по причине «блудолюбивого образа бритобрадца».

Государь, «ревнитель древлего благочестия», не мог не реагировать на эти новшества. В 1674 году он издал указ, запрещающий подданным переодеваться в иноземное платье, мотивируя тем, что люди вместе с одеждой перенимают иностранные обычаи и привычки. Сам Алексей Михайлович в детстве носил польский кафтанчик в качестве «потешного» платья, но, став государем, уже не допускал потехи в этом вопросе, считая, что внешний вид его подданных должен нести на себе отпечаток их «чина». Вот в придворном театре, в «комидиях» о жизни то древних иудеев, то персов, то мифологических героев «немецкие шляпы и башмаки» были уместны, так как и сам театр рассматривался царем как иноземная «потеха».

Алексей Михайлович не просто любил богатую русскую одежду. Эстет по натуре, он придавал огромное значение цветовой гамме своего наряда (как мы помним, во время второго бракосочетания он был одет во всё белое). Ценитель церемониальной красоты, он заказывал к «Троицыну ходу» сотни новых одинаковых кафтанов для стрельцов, чтобы не нарушать гармоничное действо «пестротой» и неурядицей в одежде.

Федор Алексеевич, в отличие от отца, благоволил к более экономичному и простому польскому платью. По свидетельству современников, молодой государь вообще не любил роскоши, одевался гораздо скромнее своих предшественников на троне и потребовал от придворных отказа от дорогих и устаревших нарядов. В октябре 1680 года он издал указ, запрещающий служилым людям заходить на территорию Кремля и особенно царского двора в старинных русских охабнях и однорядках.

Некоторые исследователи видят в этом указе предтечу реформы платья, проведенную Петром I, что не совсем корректно, поскольку старший брат указывал носить польские кафтаны только придворным и прибывавшим ко двору служилым людям, а младший отменял русское и вводил сначала венгерское, а затем немецкое и французское платье для всех «благородных» подданных. Кроме того, Федор тем же указом запрещал носить короткие иноземные кафтаны – они должны были быть лишь слегка укороченными (главным образом это были «турские»[24] и распространенные в Польше парные кафтаны – нижний с длинными рукавами и верхний с короткими). Современники расценивали этот указ как меру борьбы с роскошью, о чем свидетельствует надпись на парсуне почившего монарха: «…многоубыточныя народу одежды премени, и иная многая и достохвалная и памяти должная содеял…»

Сам молодой царь, увлекшийся идеей сближения России с Речью Посполитой и планировавший многое перенять у западных соседей, еще в 1679 году начал носить парные кафтаны и обрядил в них свое ближайшее окружение. С одной стороны, это было данью моде и, возможно, делалось в угоду жене‑полячке Агафье Грушецкой, с другой – указ приходить в Кремль только в польском платье был не рекомендательным, а обязательным для исполнения придворными; тем самым они подчеркивали свою принадлежность к царскому окружению. Придворные оперативно отреагировали на этот указ, что видно хотя бы из домовой описи одежды князя Василия Васильевича Голицына – там фигурируют «кафтан короткие рукава» и второй, долгополый. (Правда, князь Голицын мог и сам быть среди инициаторов данного нововведения как человек, устроивший свой быт на европейский лад и планировавший преобразовать не только государев двор, но и всю страну по примеру европейских соседей.)

Раньше правители время от времени следили за тем, чтобы придворные приходили на государев двор в чистой одежде, а по праздничным дням – в парадной (порой оговаривалось, что в самом дорогом и нарядном платье или в костюме определенного цвета). Указом 1680 года, по сути, вводилась униформа для прибывавших на государев двор служилых людей.

 

«Трапеза многоразличных брагиен»

 

Царские застолья, в особенности пиры, занимали место в системе ценностей того времени между церемониалом и потехой, являясь одновременно частью официальной деятельности государя и его личного быта. Традиция пиров идет со времен Киевской Руси, когда князь был столь тесно связан со своей дружиной, что и воевал, и постоянно пировал с ней. Пиры, устраиваемые для слуг‑придворных, а не для иностранных послов и резидентов, имели совершенно особый характер – демонстрировали нерасторжимую связь сюзерена и вассалов.

В Грановитой или других палатах царского дворца ставились длинные столы в несколько рядов, царский же стол помещался на возвышении. Места за столами гости, как правило, занимали в соответствии с местническими традициями. Записанная в XVII веке поговорка очень хорошо отражает этот порядок: «Чин чина почитай, а меньшой садись на край!» Рассаживаться следовало строго по иерархии родов и своему статусу: самым знатным – на лучших и ближайших к царю местах, за ними – представителям менее именитых родов, самым «худородным» – на дальних концах стола. Естественно, что местнические споры, возникавшие по любому поводу, чаще всего разгорались именно на царских пирах и застольях. Боярство считало страшным поруганием всего своего рода публичную уступку лучшего места за царским столом соперникам в «породе» и «службах». Поэтому во избежание публичных скандалов за столом в XVII столетии московские государи часто указывали своим гостям «быти без мест» (правда, это не останавливало князей и бояр, всё равно норовивших занять лучшее место и препиравшихся с соседями).

Самые масштабные пиры устраивались в дни поставления на царство, когда после обряда венчания в Успенском соборе новоиспеченный государь звал патриарха и весь священный синклит, а также всех приглашенных к себе на двор «хлеба ести». Такие застолья, как правило, были и самыми продолжительными – шли несколько дней кряду, – и самыми обильными. Еще одной их отличительной чертой было указание «сести без мест по чину». Так, в «Чине поставления на царство Феодора Алексеевича» читаем: «А как великий государь, царь и великий князь Феодор Алексеевич, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец, и великий господин святейший кир Иоаким, патриарх Московский и всея России, вошли в Грановитую палату, и святейший патриарх говорил «Достойно есть» и прочее по чину, и… сели за стол по чину на своих местех, а властем повелел государь царь сести за другим столом, по левую сторону от Благовещения. А боярам пожаловал великий государь царь, велел сести в боярском столе, по правую сторону от себя государя, что словет «кривой стол»; а бояре и окольничие все были без мест». Как уже отмечалось, то же в свое время сделали дед и отец Федора Алексеевича – «обезместили» венчальный пир.

Сервировка была довольно скудной. Австрийский дипломат Августин Мейерберг свидетельствовал: «На длинный узкий стол, покрытый скатертью из плохого льна, ставятся уксусница, перечница и солонка. Каждому из обедающих кладут ложку и хлеб, но только не всегда, а тарелки, салфетки, ножа и вилки не кладется никому, кроме знатных». Вместо салфеток могли употребляться капустные листья, но при Алексее Михайловиче уже начали подавать гостям расшитые платы. До XVII столетия подавали одну, скорее всего серебряную, тарелку на двоих, чтобы гости хлебали «уху» (так называли любые супы), повернувшись лицом друг к другу. Иностранцы порой отказывались есть таким образом, поэтому им начали подавать отдельные тарелки и приборы.

Царские застолья требовали большого числа обслуги – иногда прислуживало до трехсот человек Обязательно наличествовали кравчий, которому был поручен надзор за питьями и яствами, чашник, подносивший напитки царю, стольники, разносившие еду по столам, чарочники, приносившие напитки. Кроме них назначались еще люди, чтобы «в столы смотреть и в столы высказывать», то есть следить за подачей кушаний на определенный стол и громко повторять государевы слова, в том числе приглашение к царскому столу того или иного гостя. На пирах в Грановитой палате обычно накрывались два длинных стола: «кривой», стоявший буквой «Г» по правую руку от царского трона, и стол для «властей»‑священнослужителей. Слуги парами разносили гостям еду и питье. Каждое блюдо проходило несколько ступеней контроля: сначала его пробовал повар на глазах у стряпчего или дворецкого, затем его доставляли из поварни во дворец ключники под надзором дворецкого; каждый ключник должен был отведать принесенное кушанье в присутствии дворецкого, который затем «снимал пробу»; наконец, стольники вносили кушанье в палату, где оно проходило последнюю проверку – его отведывал кравчий, причем зачерпывал из того места, на которое указывал ему сам царь. Монарх мог дать указание оставить блюдо на своем столе или сразу отнести гостям. Напитки, прежде чем попасть в кубок государя из рук чашника, проходили туже апробацию.

Начинался пир по традиции раздачей хлеба и соли из царевых рук Первым блюдом практически всегда были жареные лебеди (птиц специально разводили на Лебяжьем пруду, образованном запрудой при впадении реки Неглинки в Москву‑реку у Водовзводной башни Кремля). Сначала слуги выносили на больших подносах неразделанных зажаренных лебедей и показывали их царю и, получив его разрешение, уносили, нарезали небольшими кусками и затем уже обносили гостей.

При Алексее Михайловиче первым блюдом всё чаще становились студень из говяжьих ног и икра. Особо почетных гостей потчевали бараньей или свиной головой, отваренной с пряностями, к которой подавали хрен, смешанный со сметаной. Затем следовали вторая, третья и последующие подачи. Например, в 1671 году во время пира на стол первому польскому послу, беневскому воеводе Станиславу Казимиру, были поставлены кушанья: в первую подачу – крыло лебяжье, во вторую – пирог осыпной, в третью – жаворонки, в четвертую – гусь; второму послу Киприяну Павлу в первую подачу – пирог осыпной, во вторую – жаворонки, в третью – «ходило (нога. –Л. Ч.) лебяжье», в четвертую – уха черная»; остальным участникам польской делегации доста