НОВЫЙ ВИД ИСКУССТВА МОГ ЗАРОДИТЬСЯ ТОЛЬКО НА ФРАНЦУЗСКОЙ ЗЕМЛЕ. НА КОТОРОЙ ПОЯВИЛИСЬ НА СВЕТ И ИЗОБРЕТАТЕЛИ КИНО – ОГЮСТ ЛЮМЬЕР И ЛУИ ЛЮМЬЕР.

Нельзя сбрасывать со счетов коммерческий фактор (а отказаться заработать на своем открытии может либо безумный мудрец, либо мудрый безумец). Но если бы все свелось к деньгам, то, безусловно, пальма первенства осталась за американцами, а французские учебники стыдливо обходили бы этот момент. Но в том‑то и дело, что Люмьеры сделали нечто большее, чем изобретение. Они смогли воплотить жизнь на экране.

Считается, что хорошая режиссура способна преобразить любой сценарий. Плохой режиссер испортит историю «Анны Карениной», хороший режиссер снимет боевик по мотивам инструкции к холодильнику. Братья Люмьер не просто научились снимать улицы, животных и людей. Они придумали, как это интересно преподнести. Когда Эдисон в своих лентах стремился показать движение – например, работу кузнеца, – то он не думал изображать реальные обстоятельства: довольно и черного фона. Для Люмьеров движение не существовало само по себе, его природу невозможно понять без определенного эффекта. И они его создавали: в своем «Кузнеце» (сюжет, «любезно позаимствованный» у Эдисона) они показали кузницу, в которую напустили много эффектного дыма. Не случайно искусство называют «великой ложью» – умело пустить дым в кузницу так же важно, как пыль в глаза, будучи ловким манипулятором.

Но если говорить о манипуляции и сильном эмоциональном воздействии, то, пожалуй, нет в истории кино ленты сильнее и выразительнее, чем «Прибытие поезда на вокзал Ла‑Сьота» (1895). Это был, конечно, не «Парк Юрского периода» или «Титаник», едва ли найдешь в этом растянувшемся на минуту «Прибытии» буйство спецэффектов, однако зрительское впечатление от просмотра не сравнимо ни с чем. Когда и где еще зрители срывались с мест, в панике убегая от экрана? Может быть, это легенда. И, между нами говоря, это легенда. Но не бывает дыма без огня: возможно, убежать очень уж хотелось. А дым, кстати, в кадре появился совершенно намеренно – здесь вновь сказался режиссерский гений Люмьеров. Подумаешь, поезд? Что же в нем страшного, покуда он гневно не источает пар?

С этого фильма началась эпоха кино. Не только потому, что Люмьеры показали свою картину, но и потому, что сделали это при зрителях. А без зрителей даже соловей не ведает о своем искусном пении. Что произошло на экране такого, что могло поразить современников? И почему сегодня ленивый зритель даже не прищурился бы при просмотре «Прибытия поезда»?

Только представьте: перед вами статичная картинка. Вы расслабленно сидите на стуле, беззаботно зеваете время от времени, обмениваетесь слухами с деловыми партнерами, шутите по поводу того, что показ, по обыкновению, затягивается. Вам вроде как обещали интересный фокус, но клоун еще не в гриме. И внезапно картинка начинает видоизменяться. А предметы на ней – двигаться. Может, вы и слышали об этом от знакомых, но не видели собственными глазами. Тем более что это не примитивное движение слева направо, а из глубины кадра прямо на зрителя. Ну, или не совсем прямо, но все равно на зрителя. Да и не только же в поезде дело: на вокзале Вильфранш‑сюр‑Мер собрались самые разные люди. «Самые разные» в данном случае не просто избитый речевой оборот, а режиссерское решение. Движение людей отнюдь не запрограммировано, они реагируют на поезд по‑разному. Это вам не скачущий на лошади наездник, который только и делает что… скачет. Такого «кино» (обычных движущихся картинок) прежде было много. Впрочем, до парижского судьбоносного показа на экране вообще отсутствовала категория – назовем ее философской, прибавив кинематографической значимости, – категория «непредсказуемости»! И с тех самых пор появилась.

Произошел исторический показ 28 декабря 1895 года в парижском Гран‑кафе на Бульваре Капуцинов. То, что «Прибытие поезда» стало первым фильмом, – тоже из области легенд. Красивых, изящных, интеллектуальных. Людям свойственно находить точку отсчета, некое единое первоначало, от которого можно было бы лихо выстраивать свою теорию. Но в случае с показом можно говорить сразу о нескольких «началах» – ими стали пять короткометражек, среди которых был представлен и знаменитый «Политый поливальщик» (1895). Да и создателей, как несложно подсчитать, было тоже несколько: все‑таки братья делили успех вместе.

ЕСЛИ ГОВОРИТЬ О МАНИПУЛЯЦИИ И СИЛЬНОМ ЭМОЦИОНАЛЬНОМ ВОЗДЕЙСТВИИ, ТО, ПОЖАЛУЙ, НЕТ В ИСТОРИИ КИНО ЛЕНТЫ СИЛЬНЕЕ И ВЫРАЗИТЕЛЬНЕЕ, ЧЕМ «ПРИБЫТИЕ ПОЕЗДА НА ВОКЗАЛ ЛА‑СЬОТА» (1895).

Впрочем, поначалу эта затея выглядела весьма авантюрно. Владельцу кафе казалось, что ничего из дерзкого предприятия не получится. Вернее, так: ничего на нем не заработаешь. Поэтому он снисходительно подобрал для показа подвал кафе, в котором ранее играли на бильярде. Все равно он пустовал после того, как были запрещены азартные игры. Почему бы в таком случае не рискнуть, подвал‑то был хороший, да и назывался гордо: «Индийский салон». Заплатить за многообещающий просмотр нужно было всего один франк. И недоверчивый хозяин был приятно удивлен: в результате он заработал 33 франка. Но одним вечером дело уже не могло ограничиться – успех был колоссальным. Кафе моментально стало, если угодно, местом силы. Выстраивались очереди, подобные тем, что выстраиваются при выставке ценного артефакта. Любопытство всегда соседствует с модой. А кино быстро завоевало всеобщий интерес. И не могло не вырваться из подвала наружу.

Было отснято еще более тысячи фильмов. Они демонстрировались во всех европейских столицах. Обученные операторы снимали документальные репортажи, в которых присутствовала «жизнь как она есть». Это сейчас принято говорить о «художественной правде» в кино, тогда же существовала одна правда – без украшений и излишней фантазии. Зачем что‑то изобретать? Достаточно было изобрести сам кинематограф! А люди уже сделают свое дело. Ведь, оказывается, они тоже способны на эмоции, переживания и страсти. Не то чтобы этого не знали ранее – и было бы смешно предположить иное, – но, видимо, нужно было взглянуть на себя со стороны, чтобы театральная игра показалась неестественной и вычурной. «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!» – эта сентенция Городничего в «Ревизоре» Гоголя со сцены воспринималась метафорически: над собой – значит над человеческой природой. Но когда на экране видишь реальные лица людей, «над собой» уже значит буквально «над собой». Даже в некотором роде персонально. Были и те, кто специально приходил посмотреть на себя красивого. И вместе с тем смешного.