Перемены в отношениях центра и периферии.

В изменившихся условиях эффективность османских политических институтов резко упала. В государственном аппарате среди чиновников всех рангов воцарились продажность, взяточничество и казнокрадство. Как в центре, так и в провинциях административный порядок и управление пришли в расстройство. Сами султаны, хотя и добавили к своей пышной титулатуре звание халифов, т.е. духовных вождей мусульман, уже давно не управляли государством. Их первые министры – великие везиры – зависели от султанского гарема, который оставался центром интриг и заговоров. Наместники провинций чувствовали себя настоящими хозяевами отдельных областей страны. Особенно сильны были их позиции на окраинах империи, но и на территории Анатолии и Румелии власть Порты становилась все более непрочной. А.К. Бонневаль, в течение нескольких лет бывший пашой Сиваса, писал в своих мемуарах: "В Турции губернатор, особенно если он далек от Порты, такой же абсолютный правитель, как и государь".

Правящей верхушке империи пришлось пойти на реорганизацию государственного механизма и изменение методов правительственной политики. Оказавшись не в состоянии противостоять центробежным тенденциям в политической жизни, Порта попыталась ослабить позиции провинциальных пашей, противопоставив им аянов – наиболее {188} влиятельных представителей местных мусульманских общин. Само выдвижение последних было результатом перемен, происходивших в господствующем классе. Воспользовавшись разложением тимарной системы, наиболее богатые и влиятельные представители провинциальных землевладельцев, местного духовенства и горожан сумели сосредоточить в своих руках наиболее прибыльные откупа и обширные земельные владения. Под их контролем оказалась и значительная часть городской недвижимости – жилые и хозяйственные постройки, сады, виноградники, общественные сооружения. Аяны весьма сильно различались по своим возможностям: даже самый видный житель уездного городка не мог равняться с нотаблями крупных провинциальных центров. Тем не менее их объединяло то, что по своему отношению к средствам производства и распределению общественного продукта, равно как и по социальному происхождению и положению в обществе, они резко отличались от прежде господствовавшей в Османской империи военно‑бюрократической знати.

Политическому возвышению богатых землевладельцев, улемов, крупных торговых и цеховых старшин помогло само государство. Основной заботой султанского правительства, особенно в период правления великих везиров из рода Кепрюлю, было обуздание сепаратизма провинциальных пашей. В противовес им Порта стала выдвигать "ехл‑и шер" – "людей шариата", прежде всего судей‑кадиев. Последние же в поисках союзников обратились к наиболее влиятельным лицам местных мусульманских общин.

Во многих судебных округах стали создаваться диваны во главе с кадиями и с участием аянов для обсуждения важнейших вопросов финансово‑административного управления данного города и окрестных деревень. Судя по сохранившимся реестрам шариатских судов (кадийским сиджиллам), принимаемые на этих собраниях решения касались не только порядка сбора налогов, установления твердых цен на основные товары рыночной торговли, рекрутирования солдат для военных экспедиций, но и смещения одних и назначения других чиновников.

Особо благоприятные условия для роста могущества аянов и окончательного оформления их в особую социальную категорию сложились в XVIII в. Важное значение для усиления их позиций имела реформа откупной системы. Уже в начале XVIII в. городские нотабли составляли основную массу владельцев маликяне. Именно это обстоятельство способствовало появлению крупнейших феодальных династий Чапаноглу (Джабароглу), Караосманоглу, Козаноглу, а также многих менее известных аянских родов в различных провинциальных центрах. {189}

С помощью маликяне местные нотабли сумели значительно расширить свои земельные владения и упрочить собственнические претензии на них. Так, известный румелийский аян Али‑паша Янинский, бывший в начале XIX в., вероятно, крупнейшим землевладельцем на Балканах, располагал примерно 1000 земельных участков – чифтликов. Годовой доход его семьи от сельского хозяйства и торгово‑ростовщических операций достигал, по сообщениям европейцев, 18 млн. франков (или 20 млн. курушей). Не менее восторженно отзывался французский консул в Измире Ш. Пейсонель о саруханском аяне Хаджи Мустафе Караосманоглу. Хотя он не сообщал точных размеров его денежных доходов или земельных угодий, но неоднократно подчеркивал, что "старый ага, вероятно, самый богатый человек в Оттоманской империи".

В XVIII в. существенно расширились и масштабы проникновения аянов на высшие посты провинциального административного управления. В Османской империи, как и в других средневековых восточных деспотиях, богатство, само по себе, еще не гарантировало его обладателям высокого положения в обществе. Подобный статус обеспечивался прежде всего причастностью к системе публичной власти. Правда, в XVII–XVIII вв. роль этого фактора социальной стратификации несколько уменьшилась по сравнению с "классическим" периодом османской истории, но все же он сохранил свое первостепенное значение. Таким образом, отличительной чертой аянов как представителей нового слоя, складывавшегося в рамках господствующего класса, было сочетание богатства (прежде всего земельных владений) с обширными публично‑правовыми возможностями и местными связями.

Надеясь использовать аянов как противовес самовластным наместникам, Порта должна была признать за местной знатью право принятия мер по обеспечению безопасности и внутреннего порядка как в городе, так и во всей округе, а равно и противодействия тирании и вымогательству пашей. Правители Стамбула, видимо, не осознавали необратимого характера перемен и потому рассматривали упадок авторитета центральной власти и произвол бейлербеев и санджакбеев как преходящее явление, соответственно и обращение за помощью к местной знати для них было действием вынужденным и необязательным в перспективе. Впрочем, и должности, на которые чаще всего назначались аяны, также формально носили временный характер. Нежелание Порты допустить даже самых видных нотаблей в ряды правящей верхушки определялось тем, что для султанского правительства аяны оставались выразителями местных, а не общегосударственных интересов, представляли центробежные, а не центростремительные силы.

Устремления же самих османских аянов явно не совпадали с замыслами Порты. Опираясь на собственные войска, они рвались к {190} власти и их притязания выглядели в конце XVIII в. достаточно вескими: большая часть провинций Османской империи находилась в то время под контролем таких могущественных феодалов, как Али‑паша Янинский, Осман‑ага Пазвандоглу, Мустафа‑паша Байрактар, Али‑паша Джаникли, Сулейман‑бей Чапаноглу, шейх Дагер. Действуя в своих владениях как настоящие царьки, они перестали считаться с требованиями центрального правительства и нередко вступали с ним в борьбу.

Аяны оставили заметный след в османской истории. Их активность способствовала уходу с политической арены представителей старой военно‑служилой знати с ее идеалами безоговорочной преданности и верной службы султану. Через такой канал, как аянство, в правящую верхушку империи проникли новые элементы из различных слоев мусульманского общества. Об этом свидетельствует значительное увеличение должностных лиц с титулами "челеби" (общее наименование молодых образованных людей из богатых семей), "хаджи" (лицо, совершившее паломничество – хадж в Мекку и Медину, обычно – крупные купцы), "ага” (человек высокого военного или гражданского ранга, господин, хозяин).

Важной особенностью политического положения османского государства во второй половине XVIII в. являлся подъем освободительного движения среди народов, входивших в состав империи. Выступления против турецкого владычества все чаще отмечаются на Балканах, в арабских странах, на Кавказе. Особенно активно действовали угнетенные народы Балканского полуострова – греки, болгары, сербы, албанцы, молдаване, валахи, бывшие объектом не только жестокой эксплуатации, но и политической, культурной и религиозной дискриминации.

Роль левантийской торговли.

С переменами во внутренней жизни Османской империи тесно связано и увеличение роли внешнеполитических связей со странами Европы. После Великих географических открытий поток транзитных грузов (особенно пряностей и красителей) , шедших из стран Востока в Европу через османские владения, заметно сократился, упало и значение средиземноморских коммерческих операций в общем объеме мировой торговли. Однако для османских государственных деятелей левантийская торговля продолжала оставаться предметом особого внимания.

Прежде всего они учитывали усилившийся отток ценных металлов из империи из‑за пассивного торгового баланса с Ираном, Индией и другими странами Востока. Операции же европейского купечества в Леванте вплоть до конца XVIII в. отличались заметным превышением вывоза над ввозом, что обеспечивало османской казне ежегодно не менее 2 млн. курушей при общей сумме поступлений примерно в 60 {191} млн. Не следует забывать и о возросшем интересе османской правящей верхушки к Европе, который выразился также в спросе на суконные и шелковые ткани, металлические изделия, часы и другие предметы роскоши, ввозимые из европейских государств. Наконец, широкие закупки сельскохозяйственного сырья европейцами способствовали обогащению провинциальных аянов.

Левантийская торговля была выгодна и европейцам. Одно из ее важных преимуществ состояло в возможности быстрого оборота капитала. Кроме того, в силу статей капитуляционных договоров европейские купцы обладали рядом важных привилегий, поставивших их в благоприятные условия. Для них были установлены низкие экспортные и импортные пошлины в размере 3% от стоимости товара (тогда как с местных торговцев взималось до 10%), они были освобождены от уплаты сборов на местных таможнях, им гарантировалась безопасность торговли и сохранность их имущества. Все это позволило французскому послу маркизу де Боннаку писать королю: "Ваши подданные, занимающиеся торговлей с Левантом, имеют самую большую и прибыльную коммерцию во всем королевстве… купцы в Леванте располагают условиями лучшими, чем где бы то ни было”.

Заинтересованность обеих сторон в развитии левантийской торговли способствовала ее заметному прогрессу. На протяжении XVIII в. объем торговых операций практически удвоился, достигнув к 80‑м годам примерно 110 млн. ливров (3 ливра равнялись курушу). Франция значительно опередила другие европейские государства по объему своих коммерческих связей с Османской империей. Среднегодовая сумма операций французских торговцев в Леванте выросла за тот же срок примерно в 6 раз и поднялась до 60‑70 млн. ливров. Наряду с количественным ростом французской торговли в Леванте в ней произошли важные качественные изменения. В XVIII в. основную часть экспорта в страны Леванта составляла продукция французских мануфактур, и прежде всего сукно. К 60‑м годам из Марселя на Ближний Восток доставлялось до 2,5‑3 млн. м. сукна, причем наиболее тонкие и дорогие сорта отправлялись в Стамбул, а более дешевые – через Измир и Салоники во внутренние районы Анатолии и Румелии.

Из Леванта французы предпочитали вывозить сельскохозяйственную продукцию, и прежде всего хлопок, шерсть, растительные масла. Вывоз готовой продукции, в частности шелка и полотна, рос крайне медленно, а удельный вес этих товаров в общей сумме закупок стал к концу XVIII в. ничтожным. Еще в 1730 г. французы отказались от вывоза тканей из ангорской шерсти, в дальнейшем они стали ввозить в Турцию шелковые ткани лионских мануфактур и даже керамические изделия. {192}

Другие европейские страны в своей торговле с Левантом придерживались тех же принципов. Так, венецианцы, занимавшие долгое время второе место по объему левантийской торговли, сбывали в Турции шелковые и парчовые ткани, стекло, бумагу, голландцы – сукна, металлические изделия, англичане – одежду, олово, свинец, часы, ножи. Взамен этих товаров европейцы вывозили хлопок, шерсть, зерно, кожи, квасцы.

Уже сам характер торгового обмена свидетельствовал об отставании местной ремесленной промышленности. Когда же европейские страны, резко увеличив ввоз своих промышленных товаров и закупки сырья в Леванте, почти полностью отказались от вывоза местных готовых изделий, то перспектива дальнейшего развития городского производства в Османской империи заметно ухудшилась. Ввоз готовых изделий европейских мануфактур не мог в то время существенно сказаться на объеме продукции, изготавливавшейся местными ремесленниками, ибо покрывал незначительную долю внутреннего спроса. Однако изменившийся характер левантийской торговли никак не стимулировал производства в османских городах новых видов товаров, а лишь способствовал концентрации усилий на первичной обработке вывозимого сырья. Со своей стороны, султанские власти практически ничего не сделали для того, чтобы содействовать развитию местного ремесленного производства. В итоге темпы промышленного развития империи оставались низкими, а с 80‑х годов все явственнее стали проявляться признаки застоя в городской жизни.