У вас получится история – с главным героем, сюжетными линиями и отдельными событиями, включёнными в единую цепь повествования.

Книги, на которых мы воспитывались, предлагали нам нарративы, в которых – что важно – был не только сюжет, но и «глубинный смысл», «мораль», а также возможные модели поведения для разных ситуаций. Кино, сериалы, художественное творчество, религиозные системы – всё это тоже нарративы.

Вся наша культура, как показали исследования Владимира Яковлевича Проппа, Джеймса Джорджа Фрэзера, Клода Леви‑Стросса, Джозефа Кэмпбелла и многих других выдающихся исследователей, – это множество связанных друг с другом историй. По сути, это универсальные для разных культур «паттерны смысла».

То есть все народы воспроизводят одни и те же нарративы, в которых меняются лишь персонажи и локации, но суть всегда одинакова: борьба добра со злом, честности с несправедливостью и т. д. Мы наблюдаем за испытанием и преображением героя, жертвами страшных бедствий, невероятной любовью и божественным (или волшебным) вмешательством.

Понятно, что народы делают это вовсе не благодаря тому самому божественному или волшебному вмешательству, а просто потому, что к какому бы народу вы ни принадлежали, мозг у вас – человеческий.

А в человеческих мозгах неизбежно есть дефолт‑система мозга, и, как доказали современные нейрофизиологические исследования, именно она отвечает за связывание отдельных событий в истории – в нарративы.

Мы не можем думать о каком‑то событии в отрыве от контекста: от других событий, которые ему предшествовали, и тех, что за ним последовали. Поэтому связывать факты в истории – это, наверное, неплохой план. Но давайте подумаем о том, чем он чреват…

История, которую нам преподавали в школе, – это тоже набор нарративов. И хорошо известно, что, в зависимости от политической ситуации, историю можно легко «переписать»: например, сделать второстепенных героев главными, какие‑то события выкинуть, а какие‑то, наоборот – выпятить.

В результате – вроде бы об одном и том же рассказываем, но смысл получается разный. То «Великую Октябрьскую Социалистическую Революцию» чествуем, то «большевистский переворот» проклинаем.

Так государства создают «идеологическую основу» для своего настоящего. Но то же самое делаем и мы с вами, переписывая собственную – личную – историю для нужд конкретной ситуации.

Да, у нас есть множество историй о себе: одну мы рассказываем незнакомым людям, другую бережём для близких друзей, третьюдоверяем родителям, четвёртую – вторым половинам, пятую – психотерапевту, и так далее.

Эти истории сильно отличаются друг от друга. Но можно ли сказать, что в каком‑то случае вы врёте, а в каком‑то – говорите правду? Вряд ли. Когда наш мозг сочиняет очередную историю про нас, мы слышим её как бы идущей «изнутри» и, конечно, верим в неё.

 

* * *

 

Истории, которые нам рассказывают другие люди, буквально на подсознательном уровне вызывают в нас чувство доверия. Знаете почему? Просто потому, что, если некие факты складываются в историю, мы видим в ней «смысл».

А как только мы поймали, ухватили «смысл», срабатывает дефолт‑система нашего мозга – уже содержащийся в ней «классический» нарратив подходит к новым фактам как ключ к замку. Мы заливаем в старые меха новое вино.

Вы когда‑нибудь замечали, насколько часто люди, которым мы рассказываем какую‑то историю, вдруг начинают перебивать нас и говорить: «О, у меня тоже такое было!». Да, конечно «было», ведь все наши истории одинаковы – главный герой, последовательность событий, завязка, развитие, кульминация.

Мы узнаём соответствующий смысловой паттерн, а дефолт‑система нашего мозга разворачивает на его основе целый спектакль, который мы буквально видим «внутренним взором» внутри собственной головы.

Причём иногда вы испытываете недоумение – вам кажется, что вы рассказывали «об одном», а ваш собеседник вдруг заговорил почему‑то о чём‑то «другом». Как такое может быть?

Дело в том, что вы пытались сообщить ему «смысл» своей истории, а его дефолт‑система сложила изложенные факты, иначе и у него получилась другая история, с другим «смыслом». Вроде бы и «по мотивам», но совсем другое.

Наши собеседники не слышат, что происходит у нас в голове, а мы не знаем, что происходит в их головах (хотя, как правило, и не замечаем своего незнания). Поэтому вам может казаться, что вы «всё так ясно и понятно изложили» (вы же видите свой «смысл»!), а вас не поняли и увидели в вашем рассказе другой «смысл».

Странно это? Нет, не странно. Чтобы что‑то «понять» (испытать иллюзию понимания), нам нужно просто увидеть историю в своей голове. Но какую историю мы «видим» – ту, что нам рассказывают, или ту, которую предлагает нам наша дефолт‑система мозга?

Все они схожи по структуре: завязка, развитие, финал – а вот конфигурировать элементы рассказа можно по‑разному, что зачастую меняет сущностный смысл истории.

В общем, удивляться тут нечему: у нас одинаковые мозги, и то, как они складывают события в рамках некого повествования, – это универсальная вещь.

По крайней мере, дефолт‑система мозга устроена у нас у всех по одному и тому же принципу – она великий сказочник, распознающий и раз за разом производящий одни и те же нарративы.

Но структура истории и содержание истории – это не одно и то же.

Например, многие врачебные анекдоты («чёрный медицинский юмор») кажутся нам смешными, хотя речь в них идёт о печальных или неприятных вещах: «В конце рабочего дня врач заходит в палату и говорит: “Товарищи пациенты, всем – до завтра! Впрочем, нет… А вы, Иванов, прощайте!”». По‑своему, забавно. Но теперь представьте, что это происходит на самом деле, и вам уже совсем не весело. Так что перестановка мест слагаемых в данном случае сильно влияет на результат.

И по‑другому у нас просто не получается – за что ни возьмись, у нас тут же возникает в голове история. Мы увидим в ней какой‑то «смысл» – или анекдотичный, или трагический, или ещё какой‑то – на своё усмотрение.

 

* * *

 

Нарратив – это не просто набор взаимосвязанных событий, выраженных в последовательности слов или образов, а сам тот способ, которым мы организуем наши знания об окружающем нас мире.

Способ, впрочем, далеко не идеальный, потому что любая история подгоняет факты под себя, а не исследует их.

Наш мозг собирает свои бесчисленные истории – о жизни, о нас самих, о других людях – тенденциозно. Он жаден до связности, до понятности, до определённости. А вот достоверность, к сожалению, интересует его в последнюю очередь.

То есть о чём бы мы ни думали, мы всегда выдумываем какую‑то историю, которая – уже сама по себе – и рассказывает нам, как её надо понимать. И где тут здравый смысл? Нет его.

Но зато у нас есть «инструкция к пониманию происходящего»: тут плакать, а тут – смеяться. Судя по всему, именно необходимость таких инструкций и заставила наш мозг научиться создавать нарративы.

Каждый человек, которого мы знаем, – это история, которую мы рассказываем самим себе о нём. Даже мы сами, наше хвалёное личностное «я» – это такая история.

В состоянии «блуждания» вы выхватываете в лучшем случае лишь десятисекундные фрагменты этих историй, а не всю историю целиком (мы вообще не видим свои истории целиком, иначе мы бы столкнулись с массой противоречий).

Но то, что вы за эти десять секунд понимаете смысл того, о чём подумали, означает, что это фрагмент уже изначально известной и понятной вам истории.

Теперь, внимание, проверочный вопрос… При каком психическом заболевании мозг человека производит самые бедные истории? Правильно, при аутизме. А при каком самые богатые, яркие и фантастические (по крайней мере, до недавнего времени)? Так точно, при шизофрении.

Теперь нам нетрудно предположить, какие результаты получили учёные, которые исследовали пациентов с аутизмом и шизофренией с помощью фМРТ…

Да, всё так: у шизофреников, чей мозг производит бред и галлюцинации, дефолт‑система мозга разогнана до предела, а у аутистов, которые вообще не могут связать информацию о событиях окружающего мира в единую историю, она едва теплится.

Таким образом, то, как мы воспринимаем мир, а ещё точнее – то, что мы думаем о мире – создано ни чем иным, как стараниями нашей дефолт‑системы мозга.

 

 

Нарратив и контекст

Мы любим больше всего то, из чего извлекаем наибольшую эмоциональную выгоду. Предмет нашей любви, таким образом, удовлетворяет какую‑то нашу самую существенную потребность, решает какую‑то самую большую нашу проблему.

Приглядитесь внимательно к тому, что вы любите, посмотрите на подноготную этой любви – и вы узнаете, из‑за чего вы страдаете больше всего.

Так почему же мы так любим истории?..

Ответ на самом деле прост: хаос. Мир, в котором мы живём, чрезвычайно сложен. Это касается абсолютно всего: устройства мироздания и внутреннего мира других людей, нашей собственной жизни и непредсказуемости будущего.

Всё, с чем мы имеем дело – это нечто сложное, непонятное, противоречивое, многоаспектное, многофакторное и т. д., и т. п. Вам так не кажется?.. И это неудивительно, потому что в ситуации неопределенности наш мозг впадает в панику.

Он жаждет «ясности» и «понятности» больше всего на свете. Именно поэтому мы страдаем «иллюзией понимания» и ужасно не любим сталкиваться с противоречиями; не хотим, чтобы наши представления о мире кто‑то нарушал – спорил с нами, был нами недоволен, имел другую точку зрения и т. д.

Мы хотим иметь стройную картину мира, а истории – это то, что даёт нам эту картину. Причём эти истории возникают на всех уровнях нашей психической организации. Посмотрите на рис. № 10.

Понаблюдайте за тем, как играет с вами ваш мозг, когда вы смотрите на рисунок, расположенный слева. Очевидно, что по горизонтали расположен ряд из трёх цифр 12, 13 и 14. Однако по вертикали мы видим столбец из трёх букв – А, В и С. Как такое может быть? Очень просто: у нас в голове есть «истории» – про порядок цифр и про последовательность букв в алфавите.

 

Рис. № 10. Классические иллюзии восприятия

 

 

Так что же за штука находится в центре: 13 или В?

Посмотрите на «это», стараясь не думать о том, буква это или цифра. Странное ощущение, правда? Да, это не то и не другое. А как мы будем воспринимать эту штуку, зависит от контекста, который задаёт та или иная история – о цифрах или о буквах.

Справа расположена другая картинка – это знаменитый «воображаемый треугольник» Гаэтано Канижа. Согласитесь: трудно, глядя на эту картинку, отрицать наличие в ней большого белого треугольника… Хотя, конечно, его здесь нет, это только иллюзия восприятия. То, что изображено здесь на самом деле – это много разных, сложных по форме объектов.

Когда наш мозг видит что‑то подобное, он, хотим мы этого или нет, собирает элементы ситуации в некий образ, в некую «историю», которую мы знаем как бы заранее.

То есть всякий раз, когда вы сталкиваетесь с набором каких‑то фактов, вы «надеваете» на них известную вам историю – про буквы, цифры, фигуры, любовь, родину, ответственность, профессиональный долг, мораль и т. д.

Отсюда понятно, что мы заложники уже существующих в нас «историй». Можете называть их как угодно – «тенденциозностью восприятия», «предрассудками», «невротическими комплексами». Сути дела это не меняет – они нас слепят.

И чем старше вы становитесь, тем больше у вас «историй» на все случаи жизни. Тем они для вас более «верные» и «подтверждённые», потому что вы их встречали уже множество раз (точнее – множество раз повторяли один и тот же трюк).

Мозг сначала приучается ездить по одним и тем же траекториям, активизировать одни и те же нейронные комплексы, а потом делает это на раз‑два.

Мы не можем увидеть факты сами по себе, как они есть. Своё значение они обретают для нас только через отношения с какими‑то другими фактами. До тех пор, пока мы не видим «истории», мы смотрим в пустоту.

Причём «истории» не только искажают факты (например, выдают B за 13 или наоборот), но и додумывают их (дорисовывают несуществующий треугольник), а также игнорируют те, которые очевидно имеют место быть (как множество сложных фигур в «воображаемом треугольнике» Канижа).

 

 

Люди в голове

 

Обстоятельства в такой же мере творят людей, в какой люди творят обстоятельства.

Карл Маркс

 

Каждый из нас живёт в своей стае. Но немногие осознают, что вся эта стая живёт внутри нашей собственной головы.

Люди, с которыми мы общаемся, конечно, реальны (если это только не сотрудники ЦРУ, с которыми мы, подобно Джону Нэшу, встречаемся в своём гараже). Но разве вы взаимодействуете с ними как с физическими предметами? Нет, они для вас в первую очередь истории.

Каждый человек, которого вы знаете, – это история: набор каких‑то фактов, объединённых общим нарративом. Если вас спросить про вашего друга, вторую половину, коллегу или начальника, вы тут же начнёте рассказывать историю. Более того, в вашей голове прокрутится целый фильм про этого человека!

А кто сценарист, режиссёр, оператор, продюсер и, вдобавок, промоутер этого фильма? Дефолт‑система нашего мозга. Она генерит эти киноленты постоянно и в большом количестве. Это, можно сказать, наш собственный нейро‑Голливуд (собственный, потому что другие люди «видят» в своей голове другие фильмы про этого же самого человека).

Впрочем, «в прокате» одновременно может быть только ограниченное число таких «фильмов». Наша дефолт‑система не резиновая, она рассчитана ровно на то количество «людей», с которыми мы эволюционно предназначены создавать стаю.

Если их оказывается больше, то дефолт‑система просто архивирует неактуальных персонажей. Поэтому встречаясь с ними, вы какое‑то время натужно шарите в своём мозгу в поисках необходимой информации – кто он, что у вас с ним было, что вы о нём знаете и т. д. Хотя, возможно, когда‑то этот человек был вашим близким или даже возлюбленным…

Иными словами, наша виртуальная стая ограничена в объёме. Каков этот объём? На этот вопрос ответил блистательный оксфордский профессор, антрополог Робин Данбар.

Он исследовал относительный объём коры головного мозга 38 видов обезьян и сравнил его с численностью групп, которые эти животные образуют в естественных условиях.

Выяснилось, что здесь действует строгая математическая закономерность: чем больше объёмы коры мозга у конкретного вида приматов, тем бÓльшие по количеству участников социальные группы они создают.

Поскольку мы с вами сами являемся обезьянами, то эта математическая закономерность очевидно действует и в нашем случае.

Таким образом, выяснилось, что наши с вами мозги рассчитаны на стаю размерами от 150 до 230 особей (по имени исследователя это число и получило название «число Данбара»).

В последующем, эти расчётные данные Робина Данбара были многократно подтверждены самыми разными способами. Например, психологи изучили количество людей, о которых мы с вами вспоминаем непроизвольно и более‑менее регулярно. Оказалось, что цифры совпадают с «числом Данбара».

Причём, хотя количество мест в нашей стае неизменно, примерно каждые пять лет половина людей, «живущих в нашей голове», заменяется на новичков – о ком‑то мы забываем (сдаем их «личные дела» в архив), а кто‑то, наоборот, в нашу дефолт‑мозговую стаю включается.

Это, кстати, очень похоже на ротацию кадров в стаях других приматов – там регулярно кто‑то откалывается от основной группы, а какие‑то небольшие группы чужаков, наоборот, присоединяются.

Антропологи, занимающиеся исследованием поселений древних людей, а также существующих сейчас примитивных народов, в свою очередь, пришли к выводу, что «число Данбара» – это их потолок.

Когда численность племени доходит до двухсот особей, оно неизбежно разделяется на две группы, которые, как правило, начинают тут же враждовать друг с другом.

Таким образом, в нашем мозгу действует естественное ограничение на количество историй про «других людей» – 150–230. А вот «толпу» бÓльших размеров мы в себе буквально нейрофизиологически выдержать не можем.

Поскольку же собственно думающей частью нашего мозга является именно его дефолт‑система, то таким образом мы понимаем и её примерную интеллектуальную мощность – количество сложных интеллектуальных объектов, которые эта структура способна создавать, когда вы занимаетесь (как Анри Пуанкаре, например) тем или иным вопросом.

 

 

Структура дефолт‑системы мозга

Чуть позже мы поговорим о том, какие выгоды сулит нам на практике это знание об устройстве нашей дефолт‑системы. Именно ей мы обязаны мощностью своего мышления, и было бы крайне недальновидно, зная об этом, этим не воспользоваться.

Сейчас же нам нужно свою дефолт‑систему просто проинвентаризировать. Дело в том, что разброс «числа Данбара», как вы могли заметить, достаточно велик – от 150 до 230 «других людей» (сложных интеллектуальных объектов). Так каково же это число в вашем случае?

Для выполнения задания вам понадобится два стандартных блока стикеров (обычно они по сто штук каждый) и два дня исследовательской работы.

В реальности вам понадобится, конечно, не 48 часов, а лишь столько времени, сколько вам нужно, чтобы записать две сотни имён. Однако же исследовать свою дефолт‑систему вам действительно надо дня два.

Итак, как только ваш мозг отправляется в «блуждание», вы начинаете думать о своих родственниках, друзьях и знакомых. Держите стикеры при себе, а застав себя «блуждающим», тут же фиксируйте имя соответствующих персонажей на стикере – по одному человеку на штуку.

Если вы будете внимательно отслеживать свои «блуждания» в течение двух дней, вы обнаружите свою, так скажем, дефолт‑мозговую стаю – людей, о которых вы думаете ненамеренно, не специально и более‑менее регулярно.

Начните с того, что сядьте и выпишите всех «очевидных» персонажей – людей, о которых вы, без всякого сомнения, думаете регулярно (на каждого человека отдельный стикер).

Например, если у вас есть супруг или просто любимый человек, то вы, конечно, думаете о нём каждый божий день. Так что он получает свой стикер, но и не только он, потому что вы регулярно думаете о ком‑то из его родственников (потому что он, например, на них ориентируется), о его друзьях (потому что он к ним прислушивается и они на него «влияют»), о его коллегах (потому что они его бесят), о его начальнике (потому что он его боится) и т. д. Каждому по стикеру.

Если у вас, в свою очередь, тоже есть начальник, то вы, вероятно, регулярно думаете и о нём тоже (ему – стикер), и о ваших коллегах по работе (им – отдельные стикеры), и о «сложных клиентах» (им тоже – стикеры, если вы о них вынужденно вспоминаете вне непосредственной работы с ними) и т. д. При этом вы, скорее всего, также автоматически думаете и о тех людях, с которыми связаны ваши коллеги, клиенты, начальник.

Вполне возможно, что вы этих «связанных» людей даже в глаза не видели, но знаете об их существовании и раздумываете о том, какое влияние они могут оказывать на тех, с кем вы имеете дело. Например, почему начальник зол? Видимо, думаете вы, у него конфликты с женой. Почему у коллеги плохое настроение? У неё мама болеет, и т. д.

Всегда помните об этом нюансе: когда вы думаете о других людях, в этих ваших мыслях, как правило, присутствуют какие‑то дополнительные персонажи. Вы можете не знать их лично, но будете о них вспоминать, потому что, как вы знаете, они важны для тех людей, с кем вы общаетесь непосредственно.

То есть уже на первом, предварительном этапе у вас получится достаточно внушительный список персонажей. Остальных вам действительно придётся выискивать в своих «блужданиях».

Например, вы регулярно вспоминаете кого‑то из ваших друзей, с которым вы давно не виделись: собирались, но всё как‑то не получается. Ему – стикер. Если вы думаете, что он не звонит вам, потому что у него много дел – что‑то с его второй половиной, с начальником на работе и т. д., – вам придётся и их тоже учесть (каждому по стикеру).

Да, часть «людей», которые «живут» в нашей голове (потому что вы по каким‑то причинам достаточно часто о них вспоминаете), вам на самом деле неизвестны: вы не знаете их имён, возможно, даже не представляете, как они выглядят. Но если они непосредственным образом влияют на ваших близких, то очевидно, что они относятся к вашей стае. Так что им тоже положен стикер (на нём можете написать «жена начальника» или «подруга сестры»).

Что вам нужно ещё знать?

Во‑первых, кто‑то из героев ваших «блужданий» может оказаться для вас самым настоящим сюрпризом. Так бывает, что человек, с которым вас вроде бы ничего «особенного» не связывает, западает вам в голову, и вы то и дело о нём почему‑то вспоминаете.

Это может быть хоть дворник вашего ТСЖ, хоть врач из поликлиники, хоть коллега из соседнего отдела. Мы не знаем, почему ваш мозг решил включить его в свою стаю, но, если мозг это сделал, – стикер.

Во‑вторых, какая‑то часть вашей стаи может оказаться совсем виртуальной. Допустим, например, что вы фанатеете от какой‑то музыкальной группы. Её лидер, если вы время от времени думаете о нём как о человеке (а не просто о том, что какая‑то его песня вам нравится), – член вашей стаи.

Места в вашей дефолт‑системе могут занять и какие‑то видеоблогеры, друзья из социальной сети или «лидеры мнений», к которым вы прислушиваетесь. Если вы думаете о них как о людях, а не просто о том, о чём они рассказывают, значит, они тоже в вашей стае.

И третий нюанс: люди в нашей голове, как правило, не живут поодиночке. Если вы знаете кого‑то, то этот кто‑то обязательно рассказывает вам про кого‑то ещё. Если вы этого «кого‑то ещё» запомнили и он регулярно всплывает в вашей памяти, он тоже отдельный персонаж вашей стаи. Имеет право на стикер.

Итак, за два дня наблюдений за своими «блужданиями» вы создадите более‑менее полный список вашей актуальной стаи. Пересчитав его, вы узнаете примерную мощность вашего интеллектуального аппарата, который и думает, когда вы действительно думаете (хотя, возможно, и не вполне это осознаёте).

Теперь будет неплохо, если вы сядете за большой стол и разберёте свои стикеры на группы (кучки). Только, пожалуйста, не действуйте формально: мол, эти вот с работы, это – домашние, а это друзья по онлайн‑общению.

Нет, есть конкретные люди, про которых вы думаете регулярно и в разных ситуациях, – это, можно сказать, персонажи первого порядка. А есть люди, о которых вы думаете, потому что они связаны с персонажами первого порядка (и если бы не эти персонажи первого порядка, то вы бы о них – персонажах второго порядка – и не думали вовсе).

Если вы более‑менее похожи на большинство других людей, то больших групп у вас получится пять‑шесть (до десяти), а максимальная группа не будет превышать двадцати – двадцати пяти человек. Ну и плюс несколько совсем небольших групп по два‑три человека и вообще отдельные персонажи.

Зафиксируйте полученные результаты. Вы можете перенести схему на большой лист бумаги, можете сфотографировать получившуюся конфигурацию стикеров на телефон – как вам удобно. Эта карта нам понадобится, когда мы будем работать над увеличением эффективности нашего мышления.

Забегая чуть вперёд, скажу: большие группы – это максимально сложные интеллектуальные объекты, которые самопроизвольно собирает ваш мозг. Так что, когда вы решаете какую‑то интеллектуальную задачу, у вас есть ровно такое количество сот для заполнения их необходимыми данными. Именно таким образом дефолт‑система нашего мозга задаёт мощность нашего с вами мышления.

 

«Другие люди», которые «живут» в нашей голове, эти сложные интеллектуальные конструкции – это и нарратив (про каждого из них вы можете рассказать связную историю), но ещё и множество других фактов, которые вам об этих людях тоже известны.

Однако после того, как вы придумали про своего знакомого некую историю (создали соответствующий нарратив), эти «другие факты», которые в неё не вписались, ваш мозг уводит в тень и затем просто игнорирует.

Думаю, вы часто сталкивались с ситуацией: когда‑то сказали кому‑то из ваших близких что‑то важное о себе, о своих переживаниях, а он словно бы пропустил это мимо ушей. Вас это может, наверное, обижать.

Но обижаться бессмысленно – просто то, что вы о себе рассказываете, не вяжется с его представлением о вас, не встраивается в соответствующий нарратив, а потому он просто не видит ни важности, ни ценности этой информации.

Нарратив, как мы уже выяснили, служит нам для создания «иллюзии понимания». Его задача не в том, чтобы дать объективную оценку действительнсти, а только в том, чтобы уловить «суть» и создать на базе этого «общего понимания» конкретную инструкцию для частных случаев.

После того, как вы как‑то определили для себя того или иного человека – мол, он такой‑то и такой‑то, любит то‑то, ума нет, и повесили на него соответствующий «ярлык», ваша жизнь упрощается.

Вы можете думать о нём «вскользь»: у вас теперь есть некий свод правил – как вам следует себя с ним вести, что от него ждать, чего не ждать и т. д., – и ваш мозг позволяет себе расслабиться.

Экономика должна быть экономной, поэтому логику, которой пользуется наш мозг, понять можно – он хочет всё свернуть до ясных и понятных инструкций.

Поэтому‑то мы и тяготеем к формированию стереотипов, причём не только в собственном поведении, но и в отношении других людей. При этом множество фактов, которые в наш нарратив не вписываются, перестают нас интересовать.

Конечно, это лишает нас определённой адекватности, а мы сами становимся заложниками ошибочных шаблонов восприятия. Но зато наша функциональность повышается – мы можем запустить себе в голову большее количество интеллектуальных объектов меньшей сложности.

Жизнь же сейчас такая, что всё на бегу, накоротке, фрагментарно и неглубоко, так что эта функциональность всё больше и больше в чести.

Качество мышления от этого, конечно, страдает: подробный и серьёзный анализ подменяется «личными мнениями», размышление – плоскими советами, а сами отношения и вовсе превращаются в какой‑то словесный пинг‑понг.

 

Жизнь в стае

 

Недостающее звено между животными и настоящим человеком – это, по всей видимости, мы и есть.

Конрад Лоренц

 

Теперь давайте задумаемся: зачем и в каком качестве нашим эволюционным предкам понадобилась «дефолт‑система мозга»?

Как я уже писал в «Красной таблетке», важнейшим инстинктом выживания стайных животных является инстинкт самосохранения группы (или, как его ещё называют, иерархический инстинкт), тесно связанный с индивидуальным инстинктом самосохранения и половым инстинктом.

Стайные животные чрезвычайно зависят от своей группы. Вся их жизнь протекает внутри большого коллектива разной степени родства. Стая совместно защищается, охотится, общими усилиями воспитывает детёнышей и т. д. Кроме того, они постоянно решают внутренние конфликты.

Иерархия, которая устанавливается в стае, нужна как раз для минимизации конфликтов. Когда все в группе понимают, кто сильнее, нет необходимости постоянно выяснять: «кто здесь главный?» А это основная причина конфликтов, потому что «главным» быть выгодно.

Чем выше в иерархии стаи стоит особь, тем большее, так сказать, ей дозволено – и право первого при разделе добычи, и удобное место у водопоя, и бÓльшая сексуальная свобода. И каждый должен своё место в группе понимать, иначе, если нарушить эти неписаные правила, можно сильно пострадать.

Но эволюция приучила нас быть внимательными друг к другу и по иной причине. Это вопрос «вклада в общее дело». Приматы, например, хорошо понимают, какие члены группы работают, так сказать, на её благо, а какие халявят, то есть на кого можно рассчитывать, а на кого нельзя.

Доходит до смешного: каждая обезьяна считает, сколько времени другая обезьяна её вычёсывала, и при разделе пищи она эти факторы учитывает: вычёсывал как следует – получи свою долю, мало вычёсывал – получи меньше, не вычёсывал вовсе – ничего и не получишь.

Как говорит Франс де Вааль, взаимного «груминга без цели» у обезьян не существует. То есть, если одна обезьяна вычёсывает другую, она делает это не потому, что «проголодалась» и хочет поживиться чужими блохами, а только и исключительно потому, что она решает таким образом какую‑то задачу социальной адаптации.

С помощью взаимного груминга приматы выстраивают отношения с другими членами стаи, создают самые настоящие коалиции и альянсы внутри её сложной иерархии, заглаживают свою вину друг перед другом, зарабатывают лояльность и покровительство. В общем, это тот «пряник», который в обезьяньем сообществе дополняет «кнут» физической силы.

Причём эти «пряники», как я уже сказал, постоянно подсчитываются и пересчитываются. Но как обезьяны это делают? Очевидно, что в математике они вряд ли сильны, то есть должны существовать какие‑то другие механизмы измерения. Но какие?..

Да, это как раз та самая дефолт‑система мозга. По сути, все эти вычёсывания, обмен едой и «поддержка на дипломатическом банкете» становятся частью того интеллектуального объекта, которым в обезьяньей голове являются другие представители её группы.

То есть стайные животные не просто шатаются толпой по джунглям, они находятся в постоянном взаимодействии и держат каждого участника группы в своей голове. На каждого там как бы заведена специальная карточка, «личное дело». И эта «карточка» – это отдельный интеллектуальный объект, то есть сложный нейрофизиологический комплекс (паттерн), состоящий из множества компонентов.

Так что области коры, отвечающие за эту работу и располагающиеся максимально близко к подкорковым структурам[19], просто не могли быть «дефолтными» у наших предков. Наоборот, они были главными и ведущими.

Впрочем, и у современного человека, как мы уже выяснили, с неврологической точки зрения работу дефолт‑системы нельзя назвать «покоем». Наши бесконечные размышления о других людях, вся эта «умственная жвачка» – крайне энергозатратный процесс, и очевидно, что это неслучайно.

 

 

Право силы

Выжить в одиночку стайному животному крайне непросто, что и побуждает его адаптироваться к своей социальной среде. Но это вовсе не так просто, как может показаться на первый взгляд.

Даже в нашем – человеческом – мире мы постоянно наблюдаем борьбу амбиций и личный эгоизм. Никто из нас ничего не делает «просто так» – за каждым нашим действием скрывается какая‑то «личная заинтересованность».

То есть даже в нашем «культурном мире» каждый движим собственным интересом. Да, благодаря господствующим порядкам, установлениям, нормам и правилам нам удаётся избегать многих конфликтов. Но не всех. А представьте, что в обществе вообще нет никаких «прописных норм»…

Если мы внимательно приглядимся к тому, что происходит, например, в стаях гиен, львов и крупных приматов, то увидим, что порядки там царят, мягко говоря, отнюдь не самые гуманные. Точнее сказать, там действует абсолютное право силы, полный контроль старшего над младшим.

Новый глава львиного прайда, изгнав предыдущего «короля», уничтожает весь его приплод. Альфа‑самка гиены не позволяет другим самкам своей своры иметь сексуальные отношения с самцами, а если какая‑то из сук всё‑таки забеременеет и родит, то все её щенки будут убиты.

Впрочем, это лишь одна из зарисовок, которая, впрочем, неплохо иллюстрирует общий уровень агрессии и напряжённости в животных сообществах.

Нечто подобное случается и в стаях крупных приматов.

Если же вы думаете, что человеческие стаи чем‑то отличаются, предлагаю сильно не обнадёживаться. О чём свидетельствуют исследования антропологов, которые ещё успели застать множество примитивных человеческих сообществ в их первозданном, так сказать, виде[20].

Честно говоря, когда знакомишься с этими работами и путевыми книгами, оторопь берёт: убийства, кровная месть, бесконечная сексуальная агрессия, каннибализм, постоянные междоусобные войны. И везде одно и то же – в Африке, в Северной и Южной Америке, на островах Океании.

«Войны, – писал Н.Н. Миклухо‑Маклай, наблюдая за жизнью первобытных общин на Новой Гвинее, – очень часты на архипелаге, и самые ничтожные причины считаются достаточными для ведения их. Эти войны больше похожи на экспедиции для добывания голов и, кажется, даже преимущественно ведутся для этих целей».

Все мы живём в мифах, созданных Фенимором Купером и другими литераторами, рисующими «культурный» облик дикарей. Но подлинная жизнь в этих сообществах была иной. Как писал Эванс‑Причард, «дубина и копьё – вот что санкционирует право» у примитивных народов.

 

Однако «личное дело», которое шимпанзе заводит на другого соплеменника в своей дефолт‑системе – это не то же самое, что и «другие люди» в наших головах. Области мозга мы используем для этих целей одни и те же, но по‑разному.

В обоих случаях речь идёт о социальной реальности, но…

• одно дело – существовать в мире себе подобных, ориентируясь лишь на непосредственные раздражители и фиксируя их (анализируя, например, невербальное поведение других особей);

• другое – используя языковые средства (то есть знаки, которые обозначают для меня что‑то, что я сейчас не воспринимаю), создавать по поводу каждого «истории» (нарративы»).

 

Современная организация общества, где подавляющее большинство людей следуют набору правил и чтят закон, позволяет нам расслабиться: мы почти не рискуем оказаться в ситуации, угрожающей нашей жизни.

Неприятности возможны, но всё ведь познаётся в сравнении. И в сравнении с жизнью в мире животных и дикарей, мы очень неплохо и, главное, безопасно устроились. Наши эволюционные предки такого «удовольствия» были лишены.

Животные, неспособные думать о своих сородичах абстрактно (используя языковые средства) и соблюдать столь же «абстрактные» нормы морали, вынуждены постоянно удерживать социальную ситуацию в поле своего активного внимания. Если животное «зазевается», «уйдёт в себя», «замечтается», то ему несдобровать.

Это мы можем позволить себе «поблуждать» и, валяясь на диване, предаваться размышлениям о несовершенстве человеческой натуры, бренности жизни и бессмысленности существования. Для диких животных их «социальная ситуация» – это вопрос жизни и смерти.

Вожак пошёл туда – рядовому члену стаи лучше передвинуться отсюда, альфа‑самка поела и заинтересовалась окружением – надо ретироваться, субдоминантные самцы начали драку – важно понять, чем дело кончится. Приволокли добычу – срочно думай, с какого конца лучше подойти, чтобы со старшим по званию траекторией не пересечься. И так далее, и тому подобное… Постоянно.

Причём, всю эту оценку социальной ситуации животные проводят на автомате, на автопилоте – примерно так же, как и мы. Мы же «блуждаем» совершенно неосознанно, это автоматически в нас включается.

Но разница есть: другие животные удерживают в поле своей «мысли» реальных персонажей (посчитанных), а мы же – придуманных, оторванных от реальности, абстрактные нарративы.

Наши «другие люди» ходят в нашей дефолт‑системе в каком‑то смысле по нашему собственному велению. Не то чтобы мы этого действительно хотели и их двигали, но так оно само собой получается.

Например, вам предстоит встреча с коллегой, и он (точнее его образ) начинает «ходить» в вашей голове – вы о нём вспоминаете, думаете, где он находится, о чём вы с ним договаривались, почему задерживается или, наоборот, как от