За пятьдесят, а все чего-то жду.

Якоря времени

Минская версия, январь 2018

Однажды ко мне подошла девушка и спросила: «Что ты считаешь в жизни самым важным, чего хочешь, к чему стремишься?» Я ответил, мол, это три разных вопроса, и я не хочу отвечать на два из них. «На какие?» - спросила она. И тогда я предложил ей просто ответить на один вопрос, а она пусть сама решает, на какой из них я все-таки дал ответ. Она согласилась. «Сказка», - сказал я. «Сказка, которая прошивает тебя и все вокруг тысячами золотистых нитей, и когда тронешь одну – все вокруг звенит и поет. Но главное – поет у тебя внутри, потому что ты вплетен в этот огромный гобелен того, что было, что будет, и чего даже невозможно вообразить». «Хм», - сказала она. – «Если ты к этому стремишься, ты придурок, по-моему. И если ты этого желаешь – ты тоже не очень-то умный». Честно говоря, я и сам так думаю: на тот момент девушка уже вплотную подбиралась к восьмому айфону, только-только отдохнув в Ницце. Поверьте, человек, который настолько врос в ткань реальности, знает, о чем говорит. Сами посудите – желать, чтобы тебя навылет прошила сказка и, как бабочку пришпилила к картону! Бред? Бред. Вариант остался один. «Ты считаешь это самым важным, так?» И я кивнул.

На самом деле, я, конечно, солгал. Невозможно считать что-то самым важным, и при этом не хотеть этого и к этому не стремиться. Морковке и огурцам это еще как-то простительно, но начиная с уровня мухи, все живое подчинено этому желанию. Но девушка, поняв очевидное, не задала еще один вопрос: почему я столько лет пытаюсь, и у меня не получается? Неужели я настолько скучен, что даже сказка бежит от меня? Конечно, нет. Впервые я это понял семь лет назад, когда взорвал фейерверками жизнь одного очень милого человека, а он, с благодарностью приняв крутой поворот своей судьбы, доброжелательно кивнул и ушел. «А как же я?» - мне ужасно хотелось это крикнуть, потому что именно в тот момент я понял: божечки-кошечки, эта ситуация, как старая пластинка, просто повторяется в моей жизни из раза в раз, только что подскакивает на разных ухабах, а так все в копейку. Да как так-то? Почему? Как глухой композитор, я могу только слышать далекую вибрацию чьего-то бурного счастья – понимайте как хотите. Чувствовать могу – кончиками пальцев, если приложу их к полу – а слышать нет.

Мне никто не сказал, что жить - брать у сотни смертей взаймы.
Если бога зовут любовь, одиночество - это мы.
Вдоль обочин горят костры, отражаясь огнем в глазах.
Все дороги свились в петлю.
Все дороги ведут назад.

Мне никто не сказал, что жить - каждый день затевать войну,
Выбирать в городской толпе тех, кто скоро пойдет ко дну,
сквозь асфальт прорастать травой, слушать ветра утробный вой,
вырезать из груди все то,
что мешает мне быть живой.

Мне никто не сказал, что жить - принимать на себя удар.
Из распахнутых настежь вен по запястьям течет вода.
Я внимаю разбитым снам, вижу лица в больном бреду.
Отречение - тонкий лед,
по которому я иду.

Мне никто не сказал, что жить - быть изгоем в чужом раю.
Заблудившись в чужом краю, даже тень потерять свою.

Колесо завершило круг,
встав ребром на излом веков.

Если бога зовут любовь,
я других сочиню богов.

Сделай выбор,
шагни за грань,
допиши - за меня - главу.

Если бога зовут любовь,
я безбожие призову.

Вивиана Штерн (с)

В тиши маленьких поселков сказка не так трагична. Она собирается бабушками для внуков как клюква – в старинные плетеные корзины, пересыпается сахаром и выдается по большой деревянной ложке на одну ребячью мордаху. Для взрослых пекут тяжелый, плотный, принайтовленный тестом к столу – пирог. Все там просто, в этих маленьких поселках, да и сказка там – маленькая, тихая, для домашнего пользования.

А вот большие города представляются мне огромными, едва-едва колышущимися полотнами темного света, безбрежными океанами темноты, опасными и чуткими как мантиссы ската. В них, в этих глубинах, мы, полные отчаяния, барахтаемся среди своих неутоленных желаний, жгучих разочарований, бритвенно острых обид. Нас обгладывают чужие успехи, чужие любови, чужие идеи – до которых мы тоже додумались, но были слишком неторопливыми или неудачливыми, чтобы стать первооткрывателями. Нас бросает и бьет о камни ревности. Нас отвергают те, кто нам дорог и за нами как на привязи таскаются те, кого бы мы и в глаза бы не видали. Такая вот дилемма. К счастью, друзья чуют эту тонкую грань, и не переходят ее, за что мы им бесконечно благодарны.

Кто перевяжет твои порезы? Кто залатает прорехи в душах?
Право великих - клеймить железом. Участь безликих - молчать и слушать.
Зимы становятся все длиннее, нет им подобных на белом свете.
Взрослые медленно цепенеют, значит, к оружию встанут дети.

Злее отточенной стали ветер. Снег под ногами болотно-вязок.
Дети еще не узнали смерти. Смерть - это нечто из мира сказок.
Страхом и паникой правит холод. Стекла дрожат под напором стужи.
Дети обходят дозором город. Мир за пределами им не нужен.

Дети идут босиком по камню. Воздух колючий - не надышаться.
Тот, кто в ночи не закроет ставни, не оставляет себе ни шанса.
Время лепить из себя героя. Время подмять под себя основы.
Дети идут обреченным строем, будто бы в новый поход крестовый.

Боже, храни нас от всякой хвори! Тщетны молитвы на смертном ложе.
Горькие вести летят за море: помощи нет и надежды тоже.
Кто ожидает конца устало, кто забивается глубже в норы.
Крысы бегут из своих подвалов, только и крыс не отпустит город.

Боже, храни нас от наших судеб! Этой зиме ни конца, ни края.
Каждую ночь замерзают люди, просто ложатся и умирают.
Перед глазами - тела распятых, стон мертвецов раздирает уши.
Дети приносят такую клятву, чтобы никто не посмел нарушить.

Дети идут. Я несу их знамя. Я раздаю им тепло до крохи.
Пусть из искры разгорится пламя, предвосхищая конец эпохи...

Если безумия черен омут, если беда расставляет сети,
Если родители впали в кому, значит, на улицы выйдут дети.

Вивиана Штерн (с)

Представьте себе среди огромного моря пустоты сияющий маяк: голодный, умирающий ты стремишься туда, чтобы найти тепло и покой. И да, ты его там находишь. Неведомым образом твои тревоги тают как вчерашнее мороженое, как прошлогодний снег, как воспоминания о том дне, когда тебе было по-настоящему плохо. С высоты маяка ты видишь сказочные дали, тысячи дорог, по которым можно пройти жизнь, полную волшебства. Ты очарован этим зрелищем. С каждым поворотом фонаря все новые и новые королевства раскрывают перед тобой небывалые возможности. К маяку приходят твои друзья и любимые, и ты радостно встречаешь их на пороге. Ты даже чай сам себе можешь налить – вот он, там, на крохотной кухоньке: захочешь пуэра, на второй полке сверху есть вяленая вобла и мешочек с землей, развлекайся.

И вот, когда ты отогрелся и даже составил карту новых путешествий, приходит время отправляться. Рука об руку с друзьями ты ступаешь на новый путь, чтобы когда-нибудь, столкнувшись с призраками минувших богов, потрепанным и измученным, снова ползти на призывный свет маяка – этого ли, другого, какая разница? История повторяется круг за кругом, все возвращается на спираль времен, и только одно остается неизменным – маяки. Недвижимые точки в пространстве-времени. Якоря постоянства.

А в каждом маяке – и ты это знаешь – есть тот, кто является его сердцем. Это он зажигает свет, бьющий в душу на сотни лиг. Это его глаза прогоняют прочь тяжелые думы и ночные кошмары. Это его голос дает тебе силы жить дальше – Сказочник. Волшебник. Но знаешь ли ты, что происходит, когда за тобой закрывается тяжелая дубовая дверь? А вот это я тебе сейчас и расскажу.

Сказка – это всегда про других. Сказочник связывает воедино тысячи тысяч нитей, подмечает случайное подрагивание ресниц, неосторожно брошенное слово, пнутый камень, плеск волны. Он и сам не понимает, как так получается: сказал что-то тут, сделал что-то там – и вот бум! Бам! Звенят свадебные колокола, кто-то едет учиться или открывает бизнес, худеет, толстеет, получает олимпийскую медаль, бросает надоевшую жизнь и уезжает в город Солнца. Да ну! Не бывает… Еще как бывает. За одним исключением – на нас это не работает. На нас: сказочниках.

Как мы ни стараемся, но не видим очевидного в своей жизни: влюбляемся не в того, верим не тем, упускаем золотые шансы и плюем на доводы разума. Бессмысленно, впрочем, плюем, потому что ничего хорошего из этого не получается. И если назвать несчастливую, все ломающую случайность, черным лебедем, а такую же, только счастливую – случайным, то совершенно очевидно: у каждого сказочника есть пруд, полный лебедей и белых, и черных. Косяками и стадами мы раздаем первых всем вокруг. А когда заглядываем в загон… Уу-у-у, старина, там только одни черные перья. Сплошь черные, как чернила. А самое забавное, что мы все еще надеемся, что кто-то и нам задарит вдруг белого лебедя. Это самая большая человеческая ошибка. Ведь, по логике, у кого больше всех варенья? У того, кто его варит. И никто не придет к кондитеру с баночкой особенного, вишневого с мятой. У него же есть. Это ж очевидно.

Нет. Если и есть нищеброды в волшебном мире – так это сказочники. Своего рода, знаете, семейка Уизли, с одним свитером на троих, который в итоге достается приблудному пацану. Я не жалуюсь, это вообще бессмысленное занятие. Уж коль скоро родился сказочником, то им и умрешь, потому что нет тебе другой дороги. Некоторые, правда, поворачивают, в самом начале или уже основательно устав.

Сказали мне, что эта дорога
Меня приведет к океану смерти,
и я с полпути повернул обратно...
С тех пор все тянутся передо мною
Кривые, глухие окольные тропы…

Акико Ёсано (с)

Н-да, ну так вот. Есть два варианта жить, когда ты понимаешь, что ежик спекся: это или разыгрывать из себя жертвищу, или выступать в полном блеске своего печального величия. Про жертвищу - тут психологов половина, знают про треугольник Карпмана. Не Картмана, дай ему дважды два сто лет здоровья, а Карпмана – а там все просто: бегает человек между ролями преследователя, жертвы и спасителя, и нет ему выхода. А уж если возвести одну из ролей в абсолют, то и получим – Жертвищу, с большой буквы. Знаете, как просто все принести и положить к чьим-то ногам, мол, нате, ешьте? Да ничего нет проще! Принес, положил, умыл руки. А надо это человеку, не надо – уже не волнует. Можно потом и мордочку покривить, мол, быдло-с, не оценили. А я весь такой скромный и жертва. Второй путь сказочника сложнее: не стесняться, бравировать своим одиночеством, рядиться в блестящие латы, мантии, королевский горностай и шутовской колпак.

Белый клоун... изломаны руки в тоске...
Так смешно, что аж сводит скулы...
Так смешно! Смейтесь! Слезы - это забавно!
Из-за чего рыдать?!
Паяц - из другого мира, где всё -
Так серьезно... Смейтесь!
Рвите в клочья платки,
Заходитесь в экстазе,
В пароксизме удушья! Смейтесь!
Клоун бьется на сцене,
Судороги... да, это так мило,
И можно кинуть на сцену
Красную розу... Смейтесь!
Он рыдает для вас! Страдания,
Слез алмазы - ловите, играйте,
Бейте о каменный пол!
Куклой белой застыл на арене...
Не смей! Открывай
Полные болью глаза, клоун!
Смейся, единственный зритель!
Ты - заплатил, и для тебя
Изломаны руки в тоске...
Смейся! Смейся!
Хохочет паяц, выплевывая
Сердца кровавые клочья...
Смейся..

Джек Каннингем (с)

Есть для сказочника только одно спасение, чтобы не сойти с ума в череде непрерывных потерь – создать свой собственный мир. Якоря времени – так можно назвать нас, сказочников. Якоря времени, помните, я говорил? Неколебимые точки пространства и времени. Звенящие бубенцы на колпаке шута, коса смерти, остывшая гренка, горячий кофе дождливым днем, который тебе передал незнакомец через три столика от тебя. О, мы умеем творить иллюзию, которая, к нашему удивлению, всегда становится реальностью. Для нас же реальность – ожидание. Вот это и есть великая тайна творцов и демиургов: дерево падает в лесу только тогда, когда его могут услышать. Все остальное время, порой, пять миллионов лет, мы ждем, чтобы сказать тому, кому нужно, важные слова. Ответ на вопрос смысла Вселенной и вообще. Сорок два.

Хотя нет. Вру я, конечно. Мы ждем, то так… на бегу. Мало, кто бегает так, как сказочники. Посмотрите на сапоги сидящего рядом: видите стоптанные каблуки, смятые подошвы? Первый признак применения правила Черной Королевы: чтобы остаться на одном месте, надо бежать со всех ног. А чтобы куда-то попасть – надо бежать в два раза быстрее. Ну и да – и ждать при этом. Потому что ожидание – это изнанка того гобелена, на котором ткутся судьбы, счастья жизни и прочая яркоокрашенная картинка. Ожидание полно узлов, разрывов и пылевых клещей. И оно – только наше, потому что мы-то зна-ем.

Не радость ожидаю, не беду,

Вадим Шефнер (с)

Знаешь, старина, давай, сегодня я побуду твоим персональным сказочником, твоим золотым мальчиком, твоим волшебником. Я попробую, постараюсь исполнить твое самое сокровенное желание, осветить случайным словом твою дорогу, уронить непонятный мне самому намек, который заставит тебя мысленно воскликнуть: «Эврика!» Ты ведь веришь, что все на свете взаимосвязано? Ты – веришь. А я – знаю. Помнишь, да? Так что хочешь ты, или нет, знаешь или отказываешься знать, все давно уже предопределено, и между морскими путями глубоко в дно вкопаны непоколебимые якоря времени. Мы. Сказочники. Остановись. Передохни. Но никогда не задерживайся рядом с нами. Только в краткий момент передышки позволь себе закрыть глаза, вдохнуть обжигающий запах солнца и красного песка, услышать далекий плеск космических волн…

Изысканный бродит жираф.

Изысканный бродит жираф.

Николай Гумилев (с)

Якоря времени

Минская версия, январь 2018

Однажды ко мне подошла девушка и спросила: «Что ты считаешь в жизни самым важным, чего хочешь, к чему стремишься?» Я ответил, мол, это три разных вопроса, и я не хочу отвечать на два из них. «На какие?» - спросила она. И тогда я предложил ей просто ответить на один вопрос, а она пусть сама решает, на какой из них я все-таки дал ответ. Она согласилась. «Сказка», - сказал я. «Сказка, которая прошивает тебя и все вокруг тысячами золотистых нитей, и когда тронешь одну – все вокруг звенит и поет. Но главное – поет у тебя внутри, потому что ты вплетен в этот огромный гобелен того, что было, что будет, и чего даже невозможно вообразить». «Хм», - сказала она. – «Если ты к этому стремишься, ты придурок, по-моему. И если ты этого желаешь – ты тоже не очень-то умный». Честно говоря, я и сам так думаю: на тот момент девушка уже вплотную подбиралась к восьмому айфону, только-только отдохнув в Ницце. Поверьте, человек, который настолько врос в ткань реальности, знает, о чем говорит. Сами посудите – желать, чтобы тебя навылет прошила сказка и, как бабочку пришпилила к картону! Бред? Бред. Вариант остался один. «Ты считаешь это самым важным, так?» И я кивнул.

На самом деле, я, конечно, солгал. Невозможно считать что-то самым важным, и при этом не хотеть этого и к этому не стремиться. Морковке и огурцам это еще как-то простительно, но начиная с уровня мухи, все живое подчинено этому желанию. Но девушка, поняв очевидное, не задала еще один вопрос: почему я столько лет пытаюсь, и у меня не получается? Неужели я настолько скучен, что даже сказка бежит от меня? Конечно, нет. Впервые я это понял семь лет назад, когда взорвал фейерверками жизнь одного очень милого человека, а он, с благодарностью приняв крутой поворот своей судьбы, доброжелательно кивнул и ушел. «А как же я?» - мне ужасно хотелось это крикнуть, потому что именно в тот момент я понял: божечки-кошечки, эта ситуация, как старая пластинка, просто повторяется в моей жизни из раза в раз, только что подскакивает на разных ухабах, а так все в копейку. Да как так-то? Почему? Как глухой композитор, я могу только слышать далекую вибрацию чьего-то бурного счастья – понимайте как хотите. Чувствовать могу – кончиками пальцев, если приложу их к полу – а слышать нет.

Мне никто не сказал, что жить - брать у сотни смертей взаймы.
Если бога зовут любовь, одиночество - это мы.
Вдоль обочин горят костры, отражаясь огнем в глазах.
Все дороги свились в петлю.
Все дороги ведут назад.

Мне никто не сказал, что жить - каждый день затевать войну,
Выбирать в городской толпе тех, кто скоро пойдет ко дну,
сквозь асфальт прорастать травой, слушать ветра утробный вой,
вырезать из груди все то,
что мешает мне быть живой.

Мне никто не сказал, что жить - принимать на себя удар.
Из распахнутых настежь вен по запястьям течет вода.
Я внимаю разбитым снам, вижу лица в больном бреду.
Отречение - тонкий лед,
по которому я иду.

Мне никто не сказал, что жить - быть изгоем в чужом раю.
Заблудившись в чужом краю, даже тень потерять свою.

Колесо завершило круг,
встав ребром на излом веков.

Если бога зовут любовь,
я других сочиню богов.

Сделай выбор,
шагни за грань,
допиши - за меня - главу.

Если бога зовут любовь,
я безбожие призову.

Вивиана Штерн (с)

В тиши маленьких поселков сказка не так трагична. Она собирается бабушками для внуков как клюква – в старинные плетеные корзины, пересыпается сахаром и выдается по большой деревянной ложке на одну ребячью мордаху. Для взрослых пекут тяжелый, плотный, принайтовленный тестом к столу – пирог. Все там просто, в этих маленьких поселках, да и сказка там – маленькая, тихая, для домашнего пользования.

А вот большие города представляются мне огромными, едва-едва колышущимися полотнами темного света, безбрежными океанами темноты, опасными и чуткими как мантиссы ската. В них, в этих глубинах, мы, полные отчаяния, барахтаемся среди своих неутоленных желаний, жгучих разочарований, бритвенно острых обид. Нас обгладывают чужие успехи, чужие любови, чужие идеи – до которых мы тоже додумались, но были слишком неторопливыми или неудачливыми, чтобы стать первооткрывателями. Нас бросает и бьет о камни ревности. Нас отвергают те, кто нам дорог и за нами как на привязи таскаются те, кого бы мы и в глаза бы не видали. Такая вот дилемма. К счастью, друзья чуют эту тонкую грань, и не переходят ее, за что мы им бесконечно благодарны.

Кто перевяжет твои порезы? Кто залатает прорехи в душах?
Право великих - клеймить железом. Участь безликих - молчать и слушать.
Зимы становятся все длиннее, нет им подобных на белом свете.
Взрослые медленно цепенеют, значит, к оружию встанут дети.

Злее отточенной стали ветер. Снег под ногами болотно-вязок.
Дети еще не узнали смерти. Смерть - это нечто из мира сказок.
Страхом и паникой правит холод. Стекла дрожат под напором стужи.
Дети обходят дозором город. Мир за пределами им не нужен.

Дети идут босиком по камню. Воздух колючий - не надышаться.
Тот, кто в ночи не закроет ставни, не оставляет себе ни шанса.
Время лепить из себя героя. Время подмять под себя основы.
Дети идут обреченным строем, будто бы в новый поход крестовый.

Боже, храни нас от всякой хвори! Тщетны молитвы на смертном ложе.
Горькие вести летят за море: помощи нет и надежды тоже.
Кто ожидает конца устало, кто забивается глубже в норы.
Крысы бегут из своих подвалов, только и крыс не отпустит город.

Боже, храни нас от наших судеб! Этой зиме ни конца, ни края.
Каждую ночь замерзают люди, просто ложатся и умирают.
Перед глазами - тела распятых, стон мертвецов раздирает уши.
Дети приносят такую клятву, чтобы никто не посмел нарушить.

Дети идут. Я несу их знамя. Я раздаю им тепло до крохи.
Пусть из искры разгорится пламя, предвосхищая конец эпохи...

Если безумия черен омут, если беда расставляет сети,
Если родители впали в кому, значит, на улицы выйдут дети.

Вивиана Штерн (с)

Представьте себе среди огромного моря пустоты сияющий маяк: голодный, умирающий ты стремишься туда, чтобы найти тепло и покой. И да, ты его там находишь. Неведомым образом твои тревоги тают как вчерашнее мороженое, как прошлогодний снег, как воспоминания о том дне, когда тебе было по-настоящему плохо. С высоты маяка ты видишь сказочные дали, тысячи дорог, по которым можно пройти жизнь, полную волшебства. Ты очарован этим зрелищем. С каждым поворотом фонаря все новые и новые королевства раскрывают перед тобой небывалые возможности. К маяку приходят твои друзья и любимые, и ты радостно встречаешь их на пороге. Ты даже чай сам себе можешь налить – вот он, там, на крохотной кухоньке: захочешь пуэра, на второй полке сверху есть вяленая вобла и мешочек с землей, развлекайся.

И вот, когда ты отогрелся и даже составил карту новых путешествий, приходит время отправляться. Рука об руку с друзьями ты ступаешь на новый путь, чтобы когда-нибудь, столкнувшись с призраками минувших богов, потрепанным и измученным, снова ползти на призывный свет маяка – этого ли, другого, какая разница? История повторяется круг за кругом, все возвращается на спираль времен, и только одно остается неизменным – маяки. Недвижимые точки в пространстве-времени. Якоря постоянства.

А в каждом маяке – и ты это знаешь – есть тот, кто является его сердцем. Это он зажигает свет, бьющий в душу на сотни лиг. Это его глаза прогоняют прочь тяжелые думы и ночные кошмары. Это его голос дает тебе силы жить дальше – Сказочник. Волшебник. Но знаешь ли ты, что происходит, когда за тобой закрывается тяжелая дубовая дверь? А вот это я тебе сейчас и расскажу.

Сказка – это всегда про других. Сказочник связывает воедино тысячи тысяч нитей, подмечает случайное подрагивание ресниц, неосторожно брошенное слово, пнутый камень, плеск волны. Он и сам не понимает, как так получается: сказал что-то тут, сделал что-то там – и вот бум! Бам! Звенят свадебные колокола, кто-то едет учиться или открывает бизнес, худеет, толстеет, получает олимпийскую медаль, бросает надоевшую жизнь и уезжает в город Солнца. Да ну! Не бывает… Еще как бывает. За одним исключением – на нас это не работает. На нас: сказочниках.

Как мы ни стараемся, но не видим очевидного в своей жизни: влюбляемся не в того, верим не тем, упускаем золотые шансы и плюем на доводы разума. Бессмысленно, впрочем, плюем, потому что ничего хорошего из этого не получается. И если назвать несчастливую, все ломающую случайность, черным лебедем, а такую же, только счастливую – случайным, то совершенно очевидно: у каждого сказочника есть пруд, полный лебедей и белых, и черных. Косяками и стадами мы раздаем первых всем вокруг. А когда заглядываем в загон… Уу-у-у, старина, там только одни черные перья. Сплошь черные, как чернила. А самое забавное, что мы все еще надеемся, что кто-то и нам задарит вдруг белого лебедя. Это самая большая человеческая ошибка. Ведь, по логике, у кого больше всех варенья? У того, кто его варит. И никто не придет к кондитеру с баночкой особенного, вишневого с мятой. У него же есть. Это ж очевидно.

Нет. Если и есть нищеброды в волшебном мире – так это сказочники. Своего рода, знаете, семейка Уизли, с одним свитером на троих, который в итоге достается приблудному пацану. Я не жалуюсь, это вообще бессмысленное занятие. Уж коль скоро родился сказочником, то им и умрешь, потому что нет тебе другой дороги. Некоторые, правда, поворачивают, в самом начале или уже основательно устав.

Сказали мне, что эта дорога
Меня приведет к океану смерти,
и я с полпути повернул обратно...
С тех пор все тянутся передо мною
Кривые, глухие окольные тропы…

Акико Ёсано (с)

Н-да, ну так вот. Есть два варианта жить, когда ты понимаешь, что ежик спекся: это или разыгрывать из себя жертвищу, или выступать в полном блеске своего печального величия. Про жертвищу - тут психологов половина, знают про треугольник Карпмана. Не Картмана, дай ему дважды два сто лет здоровья, а Карпмана – а там все просто: бегает человек между ролями преследователя, жертвы и спасителя, и нет ему выхода. А уж если возвести одну из ролей в абсолют, то и получим – Жертвищу, с большой буквы. Знаете, как просто все принести и положить к чьим-то ногам, мол, нате, ешьте? Да ничего нет проще! Принес, положил, умыл руки. А надо это человеку, не надо – уже не волнует. Можно потом и мордочку покривить, мол, быдло-с, не оценили. А я весь такой скромный и жертва. Второй путь сказочника сложнее: не стесняться, бравировать своим одиночеством, рядиться в блестящие латы, мантии, королевский горностай и шутовской колпак.

Белый клоун... изломаны руки в тоске...
Так смешно, что аж сводит скулы...
Так смешно! Смейтесь! Слезы - это забавно!
Из-за чего рыдать?!
Паяц - из другого мира, где всё -
Так серьезно... Смейтесь!
Рвите в клочья платки,
Заходитесь в экстазе,
В пароксизме удушья! Смейтесь!
Клоун бьется на сцене,
Судороги... да, это так мило,
И можно кинуть на сцену
Красную розу... Смейтесь!
Он рыдает для вас! Страдания,
Слез алмазы - ловите, играйте,
Бейте о каменный пол!
Куклой белой застыл на арене...
Не смей! Открывай
Полные болью глаза, клоун!
Смейся, единственный зритель!
Ты - заплатил, и для тебя
Изломаны руки в тоске...
Смейся! Смейся!
Хохочет паяц, выплевывая
Сердца кровавые клочья...
Смейся..

Джек Каннингем (с)

Есть для сказочника только одно спасение, чтобы не сойти с ума в череде непрерывных потерь – создать свой собственный мир. Якоря времени – так можно назвать нас, сказочников. Якоря времени, помните, я говорил? Неколебимые точки пространства и времени. Звенящие бубенцы на колпаке шута, коса смерти, остывшая гренка, горячий кофе дождливым днем, который тебе передал незнакомец через три столика от тебя. О, мы умеем творить иллюзию, которая, к нашему удивлению, всегда становится реальностью. Для нас же реальность – ожидание. Вот это и есть великая тайна творцов и демиургов: дерево падает в лесу только тогда, когда его могут услышать. Все остальное время, порой, пять миллионов лет, мы ждем, чтобы сказать тому, кому нужно, важные слова. Ответ на вопрос смысла Вселенной и вообще. Сорок два.

Хотя нет. Вру я, конечно. Мы ждем, то так… на бегу. Мало, кто бегает так, как сказочники. Посмотрите на сапоги сидящего рядом: видите стоптанные каблуки, смятые подошвы? Первый признак применения правила Черной Королевы: чтобы остаться на одном месте, надо бежать со всех ног. А чтобы куда-то попасть – надо бежать в два раза быстрее. Ну и да – и ждать при этом. Потому что ожидание – это изнанка того гобелена, на котором ткутся судьбы, счастья жизни и прочая яркоокрашенная картинка. Ожидание полно узлов, разрывов и пылевых клещей. И оно – только наше, потому что мы-то зна-ем.

За пятьдесят, а все чего-то жду.