Новые свидетельства о поведении партийной и советской элиты в первые дни войны

Секретное лето 41-го года

Новые свидетельства о поведении партийной и советской элиты в первые дни войны

Одной из самых очевидных лакун в археографических источниках до сих пор остается внезапное начало Отечественной войны. И каждыйновыйдокумент, попадающий в открытыйдоступ, ценен.

Воздушная тревога в Ленинграде в первые дни Великой Отечественной войны

Фото: РИА Новости

Леонид Максименков, историк

Многие архивные материалы о предвоенной ситуации в стране и первых неделях внезапно начавшейся войны известны и доступны, однако далеко не все. Что именно и сегодня «загрифовано», можно назвать с доказуемой точностью вплоть до адреса архива, номера фонда, описи, дела и его краткого содержания. Например, журналы регистрации отправленных документов с резолюциями Сталина за искомый период с 17 июня 1940 года по 16 июня 1945 года (РГАСПИ. Фонд 558, опись 11, единицы хранения 422 и 423, 248 листов) — к главному кладезю военной мудрости Верховного главнокомандующего доступа как не было, так и нет. Также нас упорно не пускают ко всем шифротелеграммам Генштаба, ВВС РККА, ВМФ, штаба войск ПВО НКВД СССР, наркоматов авиационной промышленности, вооружения, хранящихся в том же личном архиве Сталина (там же, единицы хранения с 450 по 452). До сих пор ищут черновики позорного шедевра — «Сообщения ТАСС» от 13 июня 1941 года, где армии, обществу и государству было предписано сильнодействующее снотворное: «По данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз». Документв опубликованном виде известен, его архивный исходник со следами редакторских правок работы над тестом — вне доступа (как и много чего другого).

В условиях такой «архивной недоговоренности» особую ценность приобретают подлинники документов первых месяцев войны, которые «выныривают» из засекреченного небытия: донесения, шифровки, телеграммы, агентурные сообщения, официальные письма.

Главная забота органов в июле 1941-го — расстрел заключенных, которых сложно эвакуировать

Фото: РГАСПИ

Отчет пани Зоси

Документов, о которых известно, что они все-таки дошли до сталинского узкого круга, не слишком много. Среди них (с недавних пор) — малоизвестное широкой публике письмо-отчет польской коммунистки Регины Львовны Каплан, направленное ею Соломону Лозовскому и переправленное им кандидату в члены политбюро и секретарю ЦК, члену Государственного комитета обороны Георгию Маленкову (Лозовский был опытнейшим большевиком-аппаратчиком, заместитель наркома иностранных дел, в первые дни войны назначен заместителем председателя мегаведомства советской пропаганды — Совинформбюро).

втор письма — Регина (она же Зося) Каплан (партийная кличка Цитрин). Родилась в 1908 году, затем девочкой оказалась в России. В 20-е годы была инструктором Сокольнического и Краснопресненского райкомов комсомола в Москве. Студентка Коммунистического университета им. Свердлова, депутат Моссовета. В 1932-м по путевке Коминтерна с помощью ОГПУ переправлена в Польшу.Член ЦК Компартии Западной Белоруссии (КПЗБ). В 1933-м стала одним из организаторов Полесского восстания, за что попала в польскую тюрьму, где просидела до осени 1939 года. Это ее спасло от лубянских застенков, когда все руководство КПЗБ, которое находилось в Москве, было почти поголовно истреблено, а сама партия разогнана. Пани Зося была освобождена войсками Красной армии во время «освободительного похода» (также известного как «четвертый раздел Польши»), стала руководителем областного комитета коминтерновской структуры Международная организация помощи борцам революции (МОПР) в Белостоке и членом Белостокского областного совета депутатов трудящихся.

В первые дни Великой Отечественной с отступавшими войсками Красной армии пешком прошла через всю Белоруссию. После фильтрации в Москве ее берут на работу во Всесоюзный радиокомитет, который входил в Совинформбюро. Отсюда и выход с письмом на Лозовского. Тот немедленно оценивает значение документа и пересылает его Маленкову. Возможно, что с надеждой на доклад Сталину.

По сути, это доклад о положении дел в Белоруссии в первую неделю после нападения немецко-фашистских войск на СССР. Без прикрас.

Все вещи называются своими именами. Дабы автора не сочли паникершей и агентом-провокатором, Регина сразу раскрывает источники: «часть фактов видела собственными глазами», остальное «сообщили члены партии во время пребывания в прифронтовой полосе — Минск — Могилев — Гомель». Дальше — выдержки из письма-донесения.

О городе областного значения Пинске: «Пинский областной комитет партии во главе со всеми секретарями и всем аппаратом убежал из Пинской области, хотя там немцев не было. Убегая в панике из города, дали приказ взорвать военный городок. Взрывы складов в военном городке привели к неслыханной панике среди населения, которое стало в беспорядке убегать из города. Ввиду создавшегося безвластия различный сброд и по сообщению ряда т.т. — польские стрельцы стали грабить город и бесчинствовать».

О приграничном Белостоке, в котором бегство начальников началось с того, что спецсектор обкома в секрете от рабочих эвакуировал прежде всего семьи членов партии: «Такая эвакуация привела к таким настроениям в городе, что имели место случаи, когда людей из восточных областей разрывали в куски — "что, мол, сами убегаете, а нас оставляете"» (поясним, что восточные области — это территория Белоруссии до сентября 1939 года, «западные» — это аннексированные после пакта Риббентропа — Молотова польские земли).

Резолюция Маленкова на письме Регины Каплан

Фото: РГАСПИ

О столице Белоруссии МинскеЗося Каплан также рассказывает нелицеприятные вещи: «…эвакуация в городе была совершенно не организована.Правда, днем 24-го были попытки эвакуировать детей и беженцев из западных областей, но в процессе усиленной бомбардировки они прекратились. Никакая борьба с пожарами не была организована. Целый ряд учреждений и предприятий никаких указаний об эвакуации не получили…» А к половине одиннадцатого вечера 24 июня в здании ЦК компартии Белоруссии уже никого из руководства республики не оставалось, «а дежурный милиционер заявил, что каждый поступает по своему усмотрению».

Для связи с ЦК нужно было ехать в Могилев, но и там обстановка была похожей: «В Могилеве 27 июня утром после того, как ночью на предместье упало несколько бомб, в обкоме и ЦК, которые уже тогда перенеслось в Могилев, на несколько часов дежурства прекратились, и партийные и советские учреждения начали стихийно эвакуироваться. Например, утром 27-го все НКВД уже целиком подготовилось эвакуироваться».

Знали ли в Москве о хаосе и самоэвакуации, о паникерстве местных отделений НКВД и бегстве партийных начальников? Как на это реагировал Кремль, точнее, на что он тогда реагировал?

А вот на это. 25 июня в 18 часов 10 минут из Москвы в военную столицу Белоруссии летит кодированная депеша: «Шифром Могилев ЦК КП(б) Белоруссии Каминскому. Срочно сообщите, когда дано Вами указание обкомам КП(б)Б о возврате всех шифродокументов и куда они будут возвращать, а также вышлите акт о сожжении шифродокументов в Брестском обкоме № 781/ш № 15. Поскребышев».

Поясним для читателя, что «шифродокументы» — это коды, инструкции, блокноты и правила пользования кодами. Их необходимо было вернуть в Четвертую часть Особого сектора ЦК ВКП(б). Все остальное шифроделопроизводство (книги, журналы, дела, а также входящие и исходящие шифровки) должны были уничтожаться на месте по акту, который также высылался в Четвертую часть святая святых — личной канцелярии Сталина в Кремле. Так что 25 июня верный оруженосец вождя Александр Поскребышев волновался не о судьбе Брестской крепости, а о том, где шифродокументыБрестского обкома. Это иллюстрация сталинской заботы о документах.В те же дни десант особистов с Лубянки высаживается в здании Генштаба на Знаменке в Москве для проверки положения дел с секретными документами. Начальник охраны Сталина Николай Власик посылает Маленкову рекомендации: «Уничтожение черновиков, лишних и испорченных экземпляров, а также использованной копировальной бумаги производить только по акту в присутствии старшей машинистки и представителя общей части Оперативного управления». Такая вот первоочередная забота в июне 41-го …

Тем временем Каплан продолжает. И рассказывает:

о Гомеле, где «был организован эшелон из семей ответственных работников НКВД и железнодорожного начальства. Этот же эшелон простоял на вокзале в условиях воздушных тревог от 4 часов утра до 2 часов дня. Паровозная бригада волновалась, почему эвакуируют только семьи ответ. работников»;

о Бобруйске (Могилевская область), где «паника приняла фантастические размеры. Когда враг был еще далеко и никакая непосредственная опасность городу не угрожала, советские и партийные органы эвакуировались из города». Жители услышали по радио извещение приблизительно следующего содержания: «Граждане! К городу приближается 42 бомбардировщика. Выходите из города и спасайтесь!» В результате «в полном хаосе население бежало из города. Никакого налета не было. Создавшееся положение использовал всякий сброд, который начал грабить магазины и квартиры»;

о Слуцке (Минская область), из которого первыми сбежали партийные боссы, а за ними поспешило и рядовое население. «Наземные войска противника были тогда далеко, но опустевший город занял [немецкий] десант…»

Регина Каплан по законам социалистического реализма, где главным требованием было даже во мраке увидеть светлое будущее, завершает свою докладную записку парой оптимистичных нот: «Наряду с вышеуказанными фактами видели мы, конечно, много фактов самообладания, выдержки и энергии, как, например, работа Пропойского райкома партии Могилевской области, который еще до речи тов. Сталина организовал во главе с секретарем райкома тов. Ковалевым рабочий отряд, ремонтировал автомашины, помогал красноармейцам догонять свои части и т.д., но о подобного рода фактах не пишу, потому что они сами собой разумеются, а реагировать надо, конечно, на факты отрицательного порядка. Насколько мне известно, меры расстрела по отношению к дезертирам из состава парторганов на Белоруссии применены не были».

Вместо послесловия

+++++++++++++

«Было взято в плен 35 тысяч. Этого Сталин простить не мог». Почему в 1941 оборона Могилёва незаслуженно замалчивалась?

Анастасия Дехтяр, корреспондент:
Ведь история обороны белорусского города на Днепре – до сих пор то ли вырванные страницы истории, то ли невзначай быстро перевернутые? Момент истины, заплутавший в коридорах небытия.

Николай Борисенко, руководитель Могилевского областного историко-патриотического поискового клуба «Виккру»:
Почему замалчивалось? В первую очередь от того, что Могилев был сдан. Но сейчас мы думаем по-другому: он не мог быть не сдан, потому что остановить такую армаду было просто нереально. Очень большое количество окруженцев было взято в плен. 35 тысяч. Этого Сталин простить не мог, конечно.

Сколько тайн хранят жаркие могилевские дни 1941-го? Скупые свидетельства, огрызки документов, полная неразбериха…Вообще, говорить о 41-м, синоним которому катастрофа, долгое время было не принято. На контрасте с Великой Победой – это кромешная тьма.

+++++++++++++++++++++++++++

Крестьянский сын

Родившемуся 20 февраля 1903 года на Витебщине, в деревне ХотиноЛепельского уезда (ныне Бешенковического района), Льву Доватору повезло уже в начале жизни. Крестьянский парень, он сумел закончить в поселке Улла школу 2-й ступени - получить среднее образование.

На человека с девятью классами тогда смотрели как на академика - и не удивительно, что Льва стали выдвигать "на руководящую работу". Тем более что и "социальное происхождение" (из крестьян), и "социальное положение" (рабочий Витебской льнопрядильной фабрики) были у него в полном по тем временам порядке.

Комиссар

Все 1920-е годы и первую половину тридцатых руководство РККА разрывалось между необходимостью иметь командный состав, лояльный советской власти, и желанием иметь высокопрофессиональных командиров. Совмещение получалось редко: для достижения первой цели комсостав подбирали из рабочих и крестьян, образование которых редко бывало выше начального.

Но в биографии Льва Доватора невыполнимые, казалось, требования счастливо сошлись!

 

"Родина" представляет исчерпывающую картину боев в районе Дубосеково

Правда, к началу Великой Отечественной командный опыт у него был совсем небольшой: всего четыре года командования взводом в 27м Быкадоровском кавалерийском полку сначала в Ростове-на-Дону, а с 1931 года в Забайкалье. В октябре 1933го большевика Доватора переориентировали на партийные задачи: служил политруком эскадрона в Забайкалье, комиссаром отдельного кавалерийского эскадрона (переформированного в 1936м в отдельный разведывательный батальон) стрелковой дивизии в Иркутске, потом - учеба в Военной академии РККА имени М.В. Фрунзе. Кстати, во время учебы он снялся в фильме "Александр Невский" - дублировал в конных сценах исполнителя главной роли Николая Черкасова...

На командную должность майор Доватор вернулсялишь в мае 1939 года, возглавив штаб кавалерийского полка, а с января 1941го - штаб 36й кавалерийской дивизии в Западной Белоруссии, в Волковыске.

До начала войны ни эскадроном, ни полком ему командовать не довелось.

Но образование приучает думать - а именно это в первую очередь и требуется от командира!

 

Командир

Судьба уберегла полковника Льва Доватора от гибели или плена в первые же дни Великой Отечественной.

Его 36я кавалерийская дивизия - брошенная в контрудар на Гродно - была рассеяна немецкой авиацией уже 25 июня 1941 года, а остатки ее очутились в огромном "котле", созданном немцами западнее Минска. Оттуда мало кто вышел. Но начальник штаба дивизии встретил утро 22 июня не в Волковыске, а в Москве - на госпитальной койке...

Он тут же рванулся на Западный фронт, где принял свой первый бой. На главном в то время стратегическом направлении - московском. В июле там развернулся самый драматичный период Смоленского сражения.

Сон Сталина

Около полуночи 22 июня, согласовав и разрешив Тимошенко и Жукову отправить в приграничные округа за их подписями противоречивый документ, известный как "Директива №1", вождь уехал из Кремля на Ближнюю дачу.

Когда Жуков позвонил с сообщением о нападении, охранник заявил, что Сталин спит и не велел будить себя, так что начальнику генштаба пришлось на него прикрикнуть.

Суббота 21 июня прошла в невероятном напряжении. С границы потоком шли доклады о том, что с немецкой стороны доносится приближающийся рев моторов.

После того, как в 13:00 германским солдатам зачитали перед строем приказ фюрера, два или три перебежчика-коммуниста переплыли Буг, чтобы предупредить "камараден": сегодня ночью начнется. Кстати, еще одна загадка состоит в том, что нам ничего не известно об этих людях, которые должны были бы стать в СССР и ГДР героями.

Сталин провел день в Кремле в обществе Тимошенко, Жукова, Молотова, Берии, Маленкова и Мехлиса, анализируя поступающую информацию и обсуждая, как быть.

Допустим, он сомневался в получаемых данных и так и не предпринял конкретных шагов. Но как можно было лечь спать, не дождавшись развязки, когда счет шел на часы? Тем более, человеку, имевшему привычку даже в будничной спокойной обстановке работать до рассвета и спать до обеда?

План и директива

В штабах советских войск на западном направлении до дивизий включительно имелись детальные и ясные планы прикрытия, которые хранились в "красных пакетах" и подлежали исполнению по получении соответствующего приказа наркома обороны.

Планы прикрытия отличаются от стратегических военных планов. Это комплекс мер по обеспечению мобилизации, сосредоточения и развертывания основных сил при возникновении угрозы упреждающего удара неприятеля (занятие личным составом укреплений, выдвижение артиллерии на танкоопасные направления, подъем частей авиации и ПВО, активизация разведки).

Введение в действие плана прикрытия - еще не война, но боевая тревога.

В ходе полуторачасового совещания, начавшегося в 20:50 21 июня, Сталин не разрешил Тимошенко и Жукову сделать этот необходимый и очевидный шаг.

Взамен в приграничные округа была направлена знаменитая "Директива №1", в которой, в частности, говорилось: "В течение 22-23 июня возможновнезапное нападение немцев. Задача наших войск - не поддаваться ни на какие провокационные действия […] одновременно быть в полной боевой готовности встретить возможный удар […] других мероприятий без особого распоряжения не проводить".

Каким образом можно "встретить удар", не проводя мероприятий, предусмотренных планом прикрытия? Как отличить провокацию от нападения?

По мнению впервые опубликовавшего документ историка Михаила Некрича, он явился плодом компромисса между Тимошенко и Жуковым, отчаянно требовавшими сделать хоть что-нибудь, и Сталиным, не желавшим ничего предпринимать.

Запоздалая мобилизация

Невероятно, но факт: всеобщая мобилизация в СССР была объявлена не в день начала войны, а лишь 23 июня, при том, что каждый час задержки давал противнику дополнительные преимущества.

Соответствующая телеграмма наркома обороны поступила на Центральный телеграф в 16:40 22 июня, хотя с раннего утра более актуальной задачи у руководства государства, пожалуй, не было.

При этом короткий, всего из трех предложений, текст, написанный сухим канцелярским языком, не содержал ни слова о вероломном нападении, защите родины и священном долге, словно речь шла о рутинном призыве.

Театрально-концертный вечер

Командование Западного особого военного округа (к тому времени фактически Западного фронта) во главе с генералом армии Дмитрием Павловым провело вечер субботы в минском Доме офицеров на представлении оперетты "Свадьба в Малиновке".

Мемуарная литература подтверждает, что явление было массовым и повсеместным. Трудно предположить, чтобы большие командиры в той атмосфере дружно подались развлекаться без указания сверху.

Имеются многочисленные свидетельства об отмене 20-21 июня ранее отданных приказов о повышении боевой готовности, неожиданном объявлении выходных дней, отправке противовоздушной артиллерии на учебные сборы.

Зенитные дивизионы 4-й армии и 6-го механизированного корпуса Западного ОВО встретили войну на полигоне в 120 км восточнее Минска.

"На воскресенье в полку объявили выходной. Все обрадовались: три месяца не отдыхали. Вечером в субботу командование, летчики и техники уехали к семьям", - вспоминал бывший пилот 13-го бомбардировочного авиаполка Павел Цупко.

Командир одной из трех авиадивизий ЗапОВО Николай Белов 20 июня получил приказ командующего ВВС округа привести дивизию в боевую готовность, отменить отпуска и увольнения, рассредоточить технику, а в 16:00 21 июня последовала его отмена.

"Сталин стремился самим состоянием и поведением войск приграничных округов дать понять, что у нас царит спокойствие, если не беспечность. В итоге мы, вместо того, чтобы умелыми дезинформационными действиями ввести агрессора в заблуждение относительно боевой готовности наших войск, реально снизили ее до крайне низкой степени", - недоумевал бывший начальник оперативного отдела штаба 13-й армии Сергей Иванов.

Злополучный полк

Но самая невероятная история приключилась в 122-м истребительном авиаполку, прикрывавшем Гродно.

В пятницу 20 июня в часть приехали высокие чины из Москвы и Минска, а в 6 вечера в субботу личному составу объявили приказ: снять с истребителей И-16 и отправить на склад вооружение и боекомплекты.

Распоряжение было настолько диким и необъяснимым, что летчики заговорили об измене, но их заставили замолчать.

Излишне говорить, что наутро 122-й авиаполк подвергся полному разгрому.

Группировка советских ВВС на западном направлении насчитывала 111 авиаполков, в том числе 52 истребительных. Почему именно этот привлек такое внимание?

Что случилось?

"Сталин вопреки очевидным фактам считал, что это еще не война, а провокация отдельных недисциплинированных частей немецкой армии", - заявил Никита Хрущев в докладе на XX съезде КПСС.

Навязчивая мысль о какой-то провокации, видимо, и впрямь присутствовала в уме Сталина. Он развивал ее и в "Директиве №1", и на первом после начала вторжения совещании в Кремле, открывшемся в 05:45 22 июня. До 06:30 он не давал разрешения открыть ответный огонь, пока Молотов не сообщил, что Германия официально объявила войну СССР.

Ныне покойный петербургский историк Игорь Бунич утверждал, что за несколько дней до начала войны Гитлер направил Сталину секретное личное послание с предупреждением, что некие англофильствующие генералы могут попытаться спровоцировать конфликт между СССР и Германией.

Сталин якобы удовлетворенно заметил Берии, что у нас, мол, такое невозможно, мы в своей армии порядок навели.

Правда, обнаружить документ в германских или советских архивах не удалось.

Израильский исследователь Габриэль Городецкий объясняет действия Сталина паническим страхом и желанием любой ценой не дать Гитлеру повода для агрессии.

"Сталин гнал прочь любую мысль о войне, он потерял инициативу и был практически парализован", - пишет Городецкий.

Оппоненты возражают, что Сталин не боялся в ноябре 1940 года устами Молотова жестко требовать у Берлина Финляндию, Южную Буковину и базу в Дарданеллах, а в начале апреля 1941-го заключить взбесивший Гитлера и при этом не имевший практического смысла договор с Югославией.

Демонстрацией же оборонительных приготовлений спровоцировать потенциального противника нельзя, а можно заставить лишний раз задуматься.

"Имея дело с опасным врагом, следует, наверное, показывать ему, прежде всего, свою готовность к отпору. Если бы мы продемонстрировали Гитлеру нашу подлинную мощь, он, возможно, воздержался бы от войны с СССР в тот момент", - полагал многоопытный штабист Сергей Иванов, впоследствии дослужившийся до генерала армии.

По версии Александра Осокина, Сталин, напротив, намеренно подталкивал Германию к нападению, чтобы предстать в глазах мира жертвой агрессии и получить американскую помощь.

Критики указывают, что игра в этом случае выходила уж больно опасная, ленд-лиз не имел в глазах Сталина самодовлеющего значения, и Рузвельт руководствовался не детсадовским принципом "кто начал?", а интересами национальной безопасности США.

Стреляй первым

Еще одну гипотезу выдвинули историки КейстутЗакорецкий и Марк Солонин.

За первые три недели июня Тимошенко и Жуков встречались со Сталиным семь раз.

По словам Жукова, они призывали немедленно привести войска в какое-то непонятное "состояние полной готовности к войне" (подготовка и так велась непрерывно и на пределе сил), а, по мнению ряда современных исследователей - нанести упреждающий удар, не дожидаясь завершения стратегического развертывания.

Закорецкий и Солонин считают, что перед лицом очевидных агрессивных намерений Берлина Сталин таки прислушался к военным.

Предположительно на совещании 18 июня с участием Тимошенко, Жукова, Молотова и Маленкова было решено начать превентивную войну не когда-нибудь, а 22 июня, в самый длинный в году световой день. Только не на рассвете, а позже.

Войне с Финляндией предшествовал "майнильский инцидент". По мнению исследователей, война с Германией тоже должна была начаться с провокации - налета нескольких купленных у немцев "Юнкерсов" и "Дорнье" на Гродно. В час, когда жители позавтракают и выйдут на улицы и в парки отдохнуть после трудовой недели.

Пропагандистский эффект был бы оглушительный, а пожертвовать в высших интересах несколькими десятками гражданских лиц Сталин вполне мог.

Версия довольно логично объясняет практически все.

И отказ Сталина поверить, что немцы ударят практически одновременно (таких совпадений просто не бывает, а что Гитлер намеревается делать в последующие дни, уже неважно).

И сон в ночь на 22 июня (в ответственный день нужна ясная голова).

И начало мобилизации в понедельник (указ заготовили заранее, а переделать в неразберихе первого утра войны не озаботились).

И разоружение базировавшихся под Гродно истребителей (чтобы кого-то из "стервятников" ненароком не сбили над советской территорией).

Нарочитое благодушие делало еще более вопиющим фашистское коварство. Бомбы должны были обрушиться на мирный советский город среди полного благополучия. Вопреки общепринятому мнению, демонстрация адресовалась не немцам, а своим гражданам.

Становится понятным и нежелание Сталина смазать эффект, раньше времени введя в действие план прикрытия.

К несчастью для СССР, агрессия оказалась настоящей.

 

Секретное лето 41-го года

Новые свидетельства о поведении партийной и советской элиты в первые дни войны

Одной из самых очевидных лакун в археографических источниках до сих пор остается внезапное начало Отечественной войны. И каждыйновыйдокумент, попадающий в открытыйдоступ, ценен.

Воздушная тревога в Ленинграде в первые дни Великой Отечественной войны

Фото: РИА Новости

Леонид Максименков, историк

Многие архивные материалы о предвоенной ситуации в стране и первых неделях внезапно начавшейся войны известны и доступны, однако далеко не все. Что именно и сегодня «загрифовано», можно назвать с доказуемой точностью вплоть до адреса архива, номера фонда, описи, дела и его краткого содержания. Например, журналы регистрации отправленных документов с резолюциями Сталина за искомый период с 17 июня 1940 года по 16 июня 1945 года (РГАСПИ. Фонд 558, опись 11, единицы хранения 422 и 423, 248 листов) — к главному кладезю военной мудрости Верховного главнокомандующего доступа как не было, так и нет. Также нас упорно не пускают ко всем шифротелеграммам Генштаба, ВВС РККА, ВМФ, штаба войск ПВО НКВД СССР, наркоматов авиационной промышленности, вооружения, хранящихся в том же личном архиве Сталина (там же, единицы хранения с 450 по 452). До сих пор ищут черновики позорного шедевра — «Сообщения ТАСС» от 13 июня 1941 года, где армии, обществу и государству было предписано сильнодействующее снотворное: «По данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз». Документв опубликованном виде известен, его архивный исходник со следами редакторских правок работы над тестом — вне доступа (как и много чего другого).

В условиях такой «архивной недоговоренности» особую ценность приобретают подлинники документов первых месяцев войны, которые «выныривают» из засекреченного небытия: донесения, шифровки, телеграммы, агентурные сообщения, официальные письма.

Главная забота органов в июле 1941-го — расстрел заключенных, которых сложно эвакуировать

Фото: РГАСПИ

Отчет пани Зоси

Документов, о которых известно, что они все-таки дошли до сталинского узкого круга, не слишком много. Среди них (с недавних пор) — малоизвестное широкой публике письмо-отчет польской коммунистки Регины Львовны Каплан, направленное ею Соломону Лозовскому и переправленное им кандидату в члены политбюро и секретарю ЦК, члену Государственного комитета обороны Георгию Маленкову (Лозовский был опытнейшим большевиком-аппаратчиком, заместитель наркома иностранных дел, в первые дни войны назначен заместителем председателя мегаведомства советской пропаганды — Совинформбюро).

втор письма — Регина (она же Зося) Каплан (партийная кличка Цитрин). Родилась в 1908 году, затем девочкой оказалась в России. В 20-е годы была инструктором Сокольнического и Краснопресненского райкомов комсомола в Москве. Студентка Коммунистического университета им. Свердлова, депутат Моссовета. В 1932-м по путевке Коминтерна с помощью ОГПУ переправлена в Польшу.Член ЦК Компартии Западной Белоруссии (КПЗБ). В 1933-м стала одним из организаторов Полесского восстания, за что попала в польскую тюрьму, где просидела до осени 1939 года. Это ее спасло от лубянских застенков, когда все руководство КПЗБ, которое находилось в Москве, было почти поголовно истреблено, а сама партия разогнана. Пани Зося была освобождена войсками Красной армии во время «освободительного похода» (также известного как «четвертый раздел Польши»), стала руководителем областного комитета коминтерновской структуры Международная организация помощи борцам революции (МОПР) в Белостоке и членом Белостокского областного совета депутатов трудящихся.

В первые дни Великой Отечественной с отступавшими войсками Красной армии пешком прошла через всю Белоруссию. После фильтрации в Москве ее берут на работу во Всесоюзный радиокомитет, который входил в Совинформбюро. Отсюда и выход с письмом на Лозовского. Тот немедленно оценивает значение документа и пересылает его Маленкову. Возможно, что с надеждой на доклад Сталину.

По сути, это доклад о положении дел в Белоруссии в первую неделю после нападения немецко-фашистских войск на СССР. Без прикрас.

Все вещи называются своими именами. Дабы автора не сочли паникершей и агентом-провокатором, Регина сразу раскрывает источники: «часть фактов видела собственными глазами», остальное «сообщили члены партии во время пребывания в прифронтовой полосе — Минск — Могилев — Гомель». Дальше — выдержки из письма-донесения.

О городе областного значения Пинске: «Пинский областной комитет партии во главе со всеми секретарями и всем аппаратом убежал из Пинской области, хотя там немцев не было. Убегая в панике из города, дали приказ взорвать военный городок. Взрывы складов в военном городке привели к неслыханной панике среди населения, которое стало в беспорядке убегать из города. Ввиду создавшегося безвластия различный сброд и по сообщению ряда т.т. — польские стрельцы стали грабить город и бесчинствовать».

О приграничном Белостоке, в котором бегство начальников началось с того, что спецсектор обкома в секрете от рабочих эвакуировал прежде всего семьи членов партии: «Такая эвакуация привела к таким настроениям в городе, что имели место случаи, когда людей из восточных областей разрывали в куски — "что, мол, сами убегаете, а нас оставляете"» (поясним, что восточные области — это территория Белоруссии до сентября 1939 года, «западные» — это аннексированные после пакта Риббентропа — Молотова польские земли).

Резолюция Маленкова на письме Регины Каплан

Фото: РГАСПИ

О столице Белоруссии МинскеЗося Каплан также рассказывает нелицеприятные вещи: «…эвакуация в городе была совершенно не организована.Правда, днем 24-го были попытки эвакуировать детей и беженцев из западных областей, но в процессе усиленной бомбардировки они прекратились. Никакая борьба с пожарами не была организована. Целый ряд учреждений и предприятий никаких указаний об эвакуации не получили…» А к половине одиннадцатого вечера 24 июня в здании ЦК компартии Белоруссии уже никого из руководства республики не оставалось, «а дежурный милиционер заявил, что каждый поступает по своему усмотрению».

Для связи с ЦК нужно было ехать в Могилев, но и там обстановка была похожей: «В Могилеве 27 июня утром после того, как ночью на предместье упало несколько бомб, в обкоме и ЦК, которые уже тогда перенеслось в Могилев, на несколько часов дежурства прекратились, и партийные и советские учреждения начали стихийно эвакуироваться. Например, утром 27-го все НКВД уже целиком подготовилось эвакуироваться».

Знали ли в Москве о хаосе и самоэвакуации, о паникерстве местных отделений НКВД и бегстве партийных начальников? Как на это реагировал Кремль, точнее, на что он тогда реагировал?

А вот на это. 25 июня в 18 часов 10 минут из Москвы в военную столицу Белоруссии летит кодированная депеша: «Шифром Могилев ЦК КП(б) Белоруссии Каминскому. Срочно сообщите, когда дано Вами указание обкомам КП(б)Б о возврате всех шифродокументов и куда они будут возвращать, а также вышлите акт о сожжении шифродокументов в Брестском обкоме № 781/ш № 15. Поскребышев».

Поясним для читателя, что «шифродокументы» — это коды, инструкции, блокноты и правила пользования кодами. Их необходимо было вернуть в Четвертую часть Особого сектора ЦК ВКП(б). Все остальное шифроделопроизводство (книги, журналы, дела, а также входящие и исходящие шифровки) должны были уничтожаться на месте по акту, который также высылался в Четвертую часть святая святых — личной канцелярии Сталина в Кремле. Так что 25 июня верный оруженосец вождя Александр Поскребышев волновался не о судьбе Брестской крепости, а о том, где шифродокументыБрестского обкома. Это иллюстрация сталинской заботы о документах.В те же дни десант особистов с Лубянки высаживается в здании Генштаба на Знаменке в Москве для проверки положения дел с секретными документами. Начальник охраны Сталина Николай Власик посылает Маленкову рекомендации: «Уничтожение черновиков, лишних и испорченных экземпляров, а также использованной копировальной бумаги производить только по акту в присутствии старшей машинистки и представителя общей части Оперативного управления». Такая вот первоочередная забота в июне 41-го …

Тем временем Каплан продолжает. И рассказывает:

о Гомеле, где «был организован эшелон из семей ответственных работников НКВД и железнодорожного начальства. Этот же эшелон простоял на вокзале в условиях воздушных тревог от 4 часов утра до 2 часов дня. Паровозная бригада волновалась, почему эвакуируют только семьи ответ. работников»;

о Бобруйске (Могилевская область), где «паника приняла фантастические размеры. Когда враг был еще далеко и никакая непосредственная опасность городу не угрожала, советские и партийные органы эвакуировались из города». Жители услышали по радио извещение приблизительно следующего содержания: «Граждане! К городу приближается 42 бомбардировщика. Выходите из города и спасайтесь!» В результате «в полном хаосе население бежало из города. Никакого налета не было. Создавшееся положение использовал всякий сброд, который начал грабить магазины и квартиры»;

о Слуцке (Минская область), из которого первыми сбежали партийные боссы, а за ними поспешило и рядовое население. «Наземные войска противника были тогда далеко, но опустевший город занял [немецкий] десант…»

Регина Каплан по законам социалистического реализма, где главным требованием было даже во мраке увидеть светлое будущее, завершает свою докладную записку парой оптимистичных нот: «Наряду с вышеуказанными фактами видели мы, конечно, много фактов самообладания, выдержки и энергии, как, например, работа Пропойского райкома партии Могилевской области, который еще до речи тов. Сталина организовал во главе с секретарем райкома тов. Ковалевым рабочий отряд, ремонтировал автомашины, помогал красноармейцам догонять свои части и т.д., но о подобного рода фактах не пишу, потому что они сами собой разумеются, а реагировать надо, конечно, на факты отрицательного порядка. Насколько мне известно, меры расстрела по отношению к дезертирам из состава парторганов на Белоруссии применены не были».