Волконский Григорий Семенович

 

 

(род. в 1742 г. – ум. в 1824 г.)

Григорий Семенович Волконский, сподвижник Румянцева и Суворова, получивший от последнего прозвище «неутомимого Волконского», прослужил во славу России почти семьдесят лет и был кавалером всех российских орденов. Даже получив в одной из битв серьезное ранение в голову, он остался в строю. Однако это не прошло бесследно, и при всем уважении к генералу от кавалерии, оренбургскому губернатору и члену Государственного совета, многие его считали юродивым и шутом.

 

Сейчас большинству читателей Григорий Семенович Волконский известен как отец декабриста Сергея Волконского. Однако в свое время этот представитель известнейшей в России фамилии был таким же знаменитым, как Суворов и Кутузов. Согласно сохранившимся летописям, Волконские ведут свой род от Святого князя Михаила Всеволодовича Черниговского, замученного в Орде в 1246 году, внук которого Иван Юрьевич, по прозвищу Толстая голова, был пожалован уделом на реке Волокне. Волконские служили при царском дворе воеводами, стольниками, послами, окольничьими, а в 1650 году один из них, князь Федор Федорович, получил боярство. В XVIII–XIX веках многие представители этого рода занимали видные государственные должности. Дед Г. С. Волконского, князь Федор Михайлович, ходил на Азов с Петром I, отец, князь Семен Федорович, участвовал в Семилетней войне и дослужился до чина генерал‑аншефа. Так что в роду Волконских все служили Отечеству. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Григорий Семенович, родившийся 25 января 1742 года, в возрасте 14 лет поступил на военную службу в чине поручика, а в двадцать один год уже был полковником Ряжского карабинерного полка.

В 1767–1768 годах Волконский участвовал в военных действиях против польских конфедератов. В 1768 году стал командиром Сибирского карабинерного полка, который участвовал в русско‑турецкой войне 1769–1774 годов. За победу в сражении при Кагуле 21 июля 1770 года Екатерина II пожаловала его в кавалеры 4 класса ордена Св. Георгия. В 1774–1776 годах Григорий Семенович, уже в чине генерал‑майора, принял участие в усмирении крымских татар, в 1787–1791 годах, во время Второй русско‑турецкой войны, командовал 1‑й дивизией в составе Украинской армии генерал‑фельдмаршала графа П. А. Румянцева, затем состоял при светлейшем князе Г. А. Потемкине, объединившем командование, и наконец, был зачислен в корпус князя Н. В. Репнина.

Главным сражением в военной судьбе Волконского стало сражение у дунайского города Мачин 28 июня 1791 года. Григорий Семенович командовал корпусом в армии Репнина, на который пришлась основная тяжесть боя (кстати, соседним корпусом командовал М. И. Кутузов). В ходе шестичасовой битвы Волконский находился на передовой линии и был ранен в голову саблей (это ранение и даст знать о себе в дальнейшем). Турки здесь потеряли четыре тысячи человек, русские – в шесть раз меньше. «Во уважении на усердную службу и мужественные подвиги, коими он отличался в сражении при Мачине», генерал‑поручик князь Волконский был награжден орденом Св. Георгия II степени.

В 1794 году Григорий Семенович, командуя всеми войсками, расположенными в районе только что заложенной Одессы, стал вторым лицом в регионе после Дерибаса и получил довольно обширный земельный надел в начале нынешней улицы Ришельевской, между Ланжероновской и Дерибасовской, где и построил дом. Только Волконский недолго радовался своему одесскому приобретению: не прошло и трех лет, как князь вынужден был навсегда оставить новый город. С середины 1800‑х годов принадлежащие ему строения отошли к сподвижнику герцога де Ришелье, барону Жану Рено. Этот чрезвычайно деятельный француз надстроил один из одноэтажных флигелей дома Волконского вторым этажом – здесь‑то в 20‑х годах XIX века и помещалась гостиница, в которой квартировал ссыльный Пушкин.

В 1795–1796 годах Волконский, уже генерал‑аншеф, командовал 2‑й дивизией в армии Александра Васильевича Суворова. Великий полководец был доволен своим учеником – «неутомимым Волконским», как он называл его за энергичность. За свои ратные подвиги Григорий Семенович был награжден всеми российскими орденами (исключая орден Св. Георгия I степени).

На портрете кисти В. Л. Боровиковского Волконский предстает патриархом, «пребывающим в полном мире с самим собой. У него лицо очень доброго человека, а не заносчивого вельможи, скорее командира, о котором говорят “отец родной”». Григорий Семенович и впрямь был патриархом большого семейства. Князь Волконский был женат на дочери своего командира княжне Александре Николаевне Репниной, которая была младше мужа на 15 лет. По понятиям того времени, красотой она не блистала, была скорее дурнушкой: серые, чуть навыкате глаза, длинноватый нос, узкий рот, тогда как в моде был «ангельский взор», губки, если и не бантиком, то нежные, пухлые, детские, и прямой нос античной статуи. Комплекс «дурнушки», должно быть, прочно засел в ее душе. Невзирая на высокое положение в обществе, судьба ее не баловала, и вряд ли брак с Г. С. Волконским был заключен по любви. Александра Николаевна была обергофмейстериной Высочайшего двора и статс‑дамой. По словам ее внука, С. М. Волконского, жена героя войны «была характера сухого; для нее формы жизни играли существенную роль. Придворная до мозга костей, она заменила чувства и побуждения соображениями долга и дисциплины».

В семье росло четверо детей: три сына и дочь. Старший из детей – Николай (с 1801 г. принял фамилию матери, чтобы сохранить угасающий род князей Репниных) пошел по отцовским стопам, дослужившись до генерала от кавалерии. Он участвовал во всех походах против Наполеона. Раненый и взятый в плен под Аустерлицем, он отказался от предложения Наполеона освободить его, если он даст честное слово два года не воевать против него. После окончания Отечественной войны Николай Григорьевич был наместником Саксонского королевства. Второй сын нашего героя, Никита Григорьевич, тоже стал военным и участвовал во всех войнах начала XIX века. Третьим ребенком в семье и любимицей отца была Софья. Естественно, военная карьера была не для нее, поэтому она просто удачно вышла замуж за своего дальнего родственника князя Петра Михайловича Волконского, генерал‑фельдмаршала, неразлучного спутника Александра I и министра двора в 1826–1852 годах. О Сергее Григорьевиче Волконском, младшем сыне, многие знают как об участнике Отечественной войны 1812 года (генерал‑майор) и декабристе, осужденном на вечную каторгу. Что касается рода Волконских, то можно еще добавить, что Григорий Семенович доводился двоюродным дедом Льву Николаевичу Толстому.

14 июля 1803 года Александр I назначил героя екатерининских войн князя Волконского оренбургским военным губернатором. При этом Григорий Семенович становился инспектором Оренбургской инспекции, в обязанность которому вменялось и управление гражданской жизнью Оренбургской губернии. К исполнению новой службы Волконский приступил со всем усердием, оставив в Петербурге всю семью (даже жена не сопровождала его, так как не могла оставить двор). Сейчас трудно определить, насколько человек, провоевавший всю сознательную жизнь, был готов возглавить огромный край. Говорят, что он вел дела исправно, за что уже через год удостоился «особенной признательности» Александра I.

Князь руководил губернией не только из своего кабинета, он совершал длительные инспекторские поездки. Конечно, в первую очередь он обращал внимание на вопросы, связанные с воинской службой, и в короткий срок добился разрешения «составить для охраны оренбургской пограничной линии четыре гарнизонных батальона из неспособных к полевой службе и надлежащих отставке нижних чинов Оренбурга и других инспекций. Чуть позже эти гарнизонные батальоны слились в один и стали именоваться Оренбургским линейным батальоном».

В 1805 году военный губернатор отправился второй раз инспектировать Оренбургскую губернию и вверенные ему войска. Побывал в Уральске, Симбирске, Казани, Уфе и других городах обширного края. Увиденное в поездке, вероятно, и на этот раз не слишком удовлетворило Г. С. Волконского. По крайней мере, именно после возвращения из нее он решает открыть в Оренбурге военное училище, чтобы обеспечить губернию подготовленными кадрами. Два казачьих полка губернатор «командирует» в Москву для укрепления союзнических войск России, Австрии и Пруссии в войне с Наполеоном, а сам вынужденно остается в далеком от военных действий Оренбурге.

Волконский прекрасно понимал, какой богатейший край достался ему в управление, и поэтому способствовал одной из экспедиций в район Джезказгана, которая подтвердила предположения о больших запасах в районе нынешнего Центрального Казахстана свинца и меди.

Григорий Семенович правил Оренбургским краем до 1817 года. Говорят, что он был единственным из оренбургских губернаторов, которому была посвящена ода, написанная предположительно В. В. Евреиновым:

 

Киргиз‑касанцы вострепещут

И в радости узрят тебя.

Уфа и Оренбург восплещут

Врученных под покров себя.

Там милости рекой польются;

Хвалы твои да разнесутся

По азиатским странам!

Узнают к Богу как прибежен,

Как милостив и сердцем нежен, –

«Отец приехал, – скажут, – к нам»…

 

Однако не все были в восторге от его правления этим обширным краем. Так, граф П. В. Заводовский со свойственной ему резкостью выразился по этому случаю: «Распорядок на страну Оренбургскую хорош был по голове Неплюева; но в наш век возлагают на юродивого и шута». А бывший одно время адъютантом у князя А. М. Тургенев писал, что Волконский был человек «вспыльчивый, бешеный, надменный, бестолковый. Нельзя сказать о нем, что он был дурак, но суждение его во всем обо всем было странное, уродливое»… Что же послужило причиной столь обидного для генерала мнения? Дело в том, что о странностях Волконского ходили легенды. Совершенно заслуженно ему отведено несколько страниц в книге М. И. Пыляева «Замечательные чудаки и оригиналы».

Чудачества Волконского и его подражание великому Александру Суворову были хорошо известны оренбуржцам. Григорий Семенович благоговейно хранил память о своем учителе всю жизнь. Как и Суворов, оренбургский губернатор любил холод. А. И. Второв писал, что Волконский «зимой и летом ежедневно обливался холодной водой, ходил часто по улицам без верхнего платья и говорил: “Суворов не умер. Он во мне!”» Волконский, как и Суворов, считал прусскую военную форму уродливой (хотя с этим многие согласились бы), не хотел носить косу и букли, чем навлек на себя гнев императора Павла I.

И хотя большинство историков считает, что князь управлял вверенным ему Оренбургским краем не очень удачно, но все‑таки существует и другое мнение. Генерал‑майор И. В. Чернов называл Волконского хорошим администратором, однако признавал, что в последние годы своего правления губернатор практически не занимался даже важными делами.

Но думается, что управление краем все же было генералу не по плечу. Современники с облегчением отмечали: слава Богу, что не состоялся готовившийся в 1805 году поход на Хиву – помешала русско‑турецкая война. А так, одолеваемый суворовскими амбициями, Волконский мог очень далеко завести русское войско. К тому же из‑за контузии в голову Григорий Семенович вел себя очень странно. Историк Ф. И. Лобысевич рассказывает, что князь «был большой чудак, постоянно ходил в халате с надетыми на него орденами и в таком костюме даже прогуливался по улицам, сопровождаемый толпами мальчишек». Из всех своих пеших прогулок он возвращался домой на какой‑нибудь попутной телеге… «Когда князь выходил из дому посидеть на крыльцо, то любимым его занятием было останавливать женщин и любезничать с ними. Получив из Санкт‑Петербурга бумаги, князь Волконский прежде всего распечатывал царские указы, благоговейно крестился, целовал подпись и, не читая, клал их за образ в своем кабинете. Когда же являлся правитель канцелярии, который собственно управлял краем, то, отдавая ему указы, приговаривал: “Дать надлежащий ход”».

Бумаги князь подписывал не читая и только спрашивал правителя канцелярии: «Ты читал, что здесь написано?» – «Читал, ваше сиятельство». – «Побожись». Правитель божился, и тогда Волконский подписывал все, что ему давали.

Конечно, ему было одиноко в захолустном Оренбурге, вдали от семьи и блеска двора. За 13 лет губернаторства – «азиатского одиночества» – к нему только дважды приезжала жена. Александра Николаевна – доверенное лицо императрицы Марии Федоровны, первостепенная фигура при дворе Николая I – не могла оставить придворную службу. А Григорий Семенович так радовался ее визитам, превращая ее приезды в настоящие торжества. В 1805 и 1816 годах он выезжал ей навстречу, как только получал весть, что княгиня всего лишь «приближается к пределам азиатским». Изредка отца навещали дети, но особенно он радовался посещениям своей любимицы Софьи. Отъявленный «вояка», заслуживший от самого Суворова аттестацию «неутомимый и трудолюбивый», был по отношению к родным сентиментальным, искренним и простодушным, о чем свидетельствовали его письма к дочери. В них он называет ее «душевным другом» и «ангелом». Текст изобилует «сладчайшими сентиментами к дорогим обжектам». Старик рекомендует дочери: «детей‑ангелов держи, голубушка, где их комната, чтоб всегда был чистейший свежий воздух, отнюдь не жарко натопленная печь: никогда у ангелов кашля не будет». Беременность дочери отец называет «благословенным положением».

Видимо, Софья была для Волконского очень близким человеком. Ей он писал не только об оренбургских событиях, но и о товарах из Азии, подарках, которые он направлял из Оренбурга близким и друзьям. Князь всегда с нетерпением ждал караваны из Азии, чтобы накупить редких товаров для подарков. Особенно его привлекали кашемировые шали и платки, их он приобретал в огромном количестве. Одну, белую, особенно нарядную, Григорий Семенович отправил Марии Федоровне. Шаль императрице понравилась. И даже последовал ответ: «Обещаю наряжаться в сию шаль при упоминании о Вас, шаль прекрасная, и я очень чувствительна к намерению Вашему мне удовольствие сделать». Очень часто он также посылал в Петербург лошадей. А в одном из писем к дочери читаем: «Вам, голубушка, невестке… братьям пришлю славные шубы черные лисьи. Носите на здоровье!»

Иногда подарки бывали странными. Так, князь Григорий Семенович направил к дочери с просьбой поместить в ее доме, пока не разберут по своим домам сановники, «колонию коралькопаков (каракалпаки и калмыки) – до двух десятков… все угрюмые и нехорошие лицами, все крещеные, и привита оспа». Надо полагать, что сановники быстро «разобрали по домам» модную по тем временам прислугу.

Из Петербурга главе семейства в первую очередь слали одеколон, к которому он питал особое пристрастие, оподельдок и жасминную помаду для волос. Дочь отправляла и новые мундиры, которые губернатор надевал по случаю какого‑нибудь праздника. А праздников в Оренбурге он устраивал великое множество. Генерал‑майор И. В. Чернов вспоминал: «Князь Волконский устраивал вечера для танцев, на которые приглашал жен и дочерей казачьих офицеров в их казачьих нарядах: девицы в жемчужных лентах или повязках, а замужние в кокошниках. Он был последний губернатор, к которому на вечера приглашались казаки. Военный губернатор Волконский устраивал народные увеселения для всего населения по праздникам. Вечера отличались затейливой программой: фейерверки, ракеты, разноцветные огни в виде каскадов. Особенно блистательными бывали праздники в честь приезда к нему жены с семьей из Петербурга». При Волконском Оренбург часто озарялся фейерверками. Их устраивали также по случаю рождения внуков и именин всех членов семьи князя.

По воспоминаниям И. В. Чернова, такой странный и причудливый образ жизни князя Волконского, конечно, был известен в Петербурге, и говорили, что его не раз вызывали в столицу, но Григорий Семенович прямо отвечал, что не поедет, потому что тотчас же по приезде умрет в тамошнем климате. В Оренбурге же особого вреда от него не было. Разве что, проходя по улицам, губернатор иногда бросал медные деньги в народ, особенно в большие праздники, а в его доме было много клеток с подаренными ему канарейками, соловьями и другими «певцами».

Но понемногу «оренбургское сидение» старику Волконскому все же наскучило, он все чаще поговаривал, как хорошо бы получить назначение, например, послом в Константинополь… Послом стать ему не довелось, но покинуть Оренбург пришлось: 26 декабря 1817 года Волконский был вызван в Петербург и назначен членом Государственного совета. С годами странности его не уменьшились. В книге княгини Е. Г. Волконской «Род князей Волконских» упоминается о том, как Григорий Семенович в Петербурге в карете цугом выезжал на базар и сам закупал провизию; сзади кареты, по бокам от ливрейных лакеев, висели гуси и окорока, которые он раздавал бедным. Будучи чрезвычайно богомольным (на портрете В. Л. Боровиковского он изображен с руками, положенными на Библию), он иногда останавливал свою карету, выходил и, посреди улицы становясь на колени, творил молитву.

Барон М. А. Корф в своих «Записках» называет князя Волконского «человеком известным в своем роде; ездя по петербургским улицам без мундира или сюртука, в одном камзоле и с непокрытою головою, он заходил на пути в каждую церковь, прикладывался к иконам и вообще старался подделываться во внешних приемах под все причуды и странности Суворова».

Б. Л. Модзалевский писал о Григории Семеновиче: «Старик был характера мягкого, добродушного, поэт в душе, страстный меломан… и знакомил оренбургских обывателей с творениями Марчелло, Палестрины, Перголеза, Страделла и др., а также с польского Козловского, русского Бортнянского. Волконскому всякая практика жизни была чужда. Он, кроме того, был со странностями, и здесь сказывалось ранение в голову, полученное при взятии Мачина. В семье было предание, что однажды он своего старшего сына Николая ударил по щеке. Сын ушел и заперся в своей комнате. Через несколько минут раскаявшийся отец стучится в дверь, но сын не отворяет. Тогда слышится голос: «Отопри, я стал на колени». Сын отворяет дверь, – и оба, отец и сын, стоят на пороге друг перед другом коленопреклоненные».

17 июня 1824 года Григорий Семенович Волконский скончался, прослужив государю и Отечеству почти семьдесят лет. Похоронен был князь в Духовской церкви Александро‑Невской лавры в Санкт‑Петербурге. Надгробный памятник в виде пристенной доски выполнен скульптором Ф. И. Ковшенковым по проекту архитектора О. Монферрана. В 1930‑х годах надгробие было перенесено в Благовещенскую усыпальницу.

 

ВУД РОБЕРТ

 

 

(род. в 1868 г. – ум. в 1955 г.)

Американский физик – экспериментатор, которого часто называют «отцом современной физической оптики» и «гением эксперимента». Открыл и исследовал резонансное излучение паров натрия и ртути, развил методы спектроскопии, заложил основы ультрафиолетовой и инфракрасной фотографии. Его экспериментальные исследования легли в основу квантовой теории строения атомов и повлияли на развитие молекулярной физики, физики ультразвука и астрофизики. Наряду с этим Вуд прославился множеством эксцентричных выходок, большинство которых так или иначе было связано с его страстью к экспериментам.

 

Американский писатель Уильям Сибрук, знавший Вуда и написавший о нем замечательную книгу «Доктор Вуд. Современный чародей физической лаборатории», был убежден: «Сущность Роберта Уильямса Вуда состоит в том, что это – сверходаренный американский мальчик, который не стал взрослым за всю свою жизнь». С этим трудно не согласиться. Легенды о странных выходках и чудачествах сопровождали Вуда с детских лет до преклонного возраста. Несомненно, этому способствовала обстановка в семье, где родился будущий ученый.

Семейное предание гласит, что 2 мая 1868 года в день появления на свет Вуд собственноручно написал письмо бабушке, в котором сообщил о своем рождении, так как мать в силу физической слабости сделать этого не могла. Это письмо сохранилось, но, конечно, его написал кто‑то из взрослых, скорее всего отец мальчика, который, впрочем, всегда отрицал свое авторство.

Вуд‑старший происходил из семьи первых колонистов, то есть относился к американской аристократии, был образованным и незаурядным человеком. Он слыл искателем приключений, много путешествовал, дважды совершил опасное плавание вокруг мыса Горн. Это, однако, не помешало ему приумножить свое состояние. Отец Роберта был пионером возделывания сахарного тростника и производства сахара на Гавайских островах. Там он провел 20 лет, а в 1866 году вернулся в Америку и женился на Люси Джейн Дэвис.

Их сын Роберт к восьмилетнему возрасту стал сущим наказанием как для соседей, так и для родителей, которые, впрочем, не слишком строго относились к его проделкам, всячески поощряя любознательность сына (при этом следует учесть, что разница в возрасте между отцом и сыном составляла 66 лет). Они позволяли ему играть в мастерских завода вентиляционных устройств. Их сосед, хозяин завода Бенджамин Франклин Стэртевант, также снисходительно относился к множеству происшествий, которые сопровождали визиты мальчика на его предприятие. Впрочем, они всегда были связаны с попытками Роберта произвести какие‑нибудь опыты или сделать что‑нибудь своими руками, например, лыжи, самострел и даже электрическую машину по собственным чертежам и рисункам.

В пятнадцать лет из школьного курса Роберт узнал, что если сильно ударить по смеси бертолетовой соли и серы, произойдет взрыв. Первый опыт едва не стоил подростку руки, однако только раззадорил его. К празднику 4 июля вместе с кузеном Брэдли Дэвисом Роберт приготовил 20 фунтов смеси, врыл в землю столбы, прикрепил к ним гирю и устроил страшный взрыв.

С тех пор страсть к подобным эффектам не оставляла Вуда всю жизнь. После окончания Гарварда он поступил в университет Джона Гопкинса, намереваясь получить там степень доктора философии по химии, и поселился в пансионе. Дорога к университету шла через негритянский квартал. В полдень возле местной бакалейной лавки собиралась толпа чернокожих, чтобы погреться на солнышке. Пространство за тротуаром было затоплено огромной лужей. И Вуд решил подшутить над завсегдатаями этого места. Он знал, что если бросить в воду натрий, то он загорается ослепительным желтым пламенем. В один прекрасный день аспирант положил в карман шарик натрия величиной с грецкий орех. Проходя мимо рассевшихся на тротуаре и расслабленных теплом негров, Вуд громко закашлялся, плюнул в лужу и незаметно бросил в нее шарик натрия. Раздался громкий взрыв, а над поверхностью воды поднялось пламя. Суеверные негры вскочили и с громкими криками «Этот человек плюнул огнем!.. Только сам Старый Сатана умеет так делать!» разбежались. Вуд был очень доволен. Много лет спустя он говорил, что это был его самый удачный эксперимент.

Эти годы отмечены и другими выходками Вуда. С помощью несложного химического опыта с хлористым литием он разоблачил хозяйку пансиона, которая подавала на завтрак вчерашнее мясо. Вместе с молодым физиком А. Б. Портером Роберт сконструировал из твердого картона огромный мегафон (подобные приборы, но гораздо меньшего размера появились в продаже только через 4–5 лет). С помощью этого мегафона молодой ученый дразнил прохожих, создавая иллюзию того, что кто‑то невидимый обращается к ним с замечаниями вроде: «Вы что‑то уронили». Со своей невестой Гертрудой Эмс Вуд переписывался с помощью восковых валиков для фонографа, в то время малоизвестных. Он запечатывал их в жестянки из‑под муки и пересылал через весь континент.

Женитьба и рождение детей ничуть не изменили Роберта Вуда. В 1894 году семья переехала в Берлин. Молодой ученый получил предложение работать у известного профессора Вильгельма Оствальда. Но немецкий язык супруги знали плохо, поэтому еще в Америке стали брать уроки у веселого рыжебородого немца, очень любившего сигары «Корона». Однако преподавал он из рук вон плохо, предпочитая изъясняться с учениками на английском. Чтобы избавиться от учителя, Вуд начинил одну из сигар какой‑то смесью. Когда ничего не подозревающий немец закурил, она издала шумный хлопок и раскрасила перепуганного курильщика сажей. Больше Вуды его не видели.

В Германии Роберт тоже не преминул отличиться. В свободное время он часто отправлялся на прогулки в горы. Однажды, чтобы сократить обратный путь, Вуд, не обращая внимания на плакат, запрещавший пешеходам проникать в туннель, спокойно вошел в него и двинулся вдоль рельсов. На противоположном конце туннеля он попал прямо в руки полицейских. «Добрый вечер», – весело сказал им Вуд и попробовал проскользнуть мимо. Однако суровые стражи порядка заявили, что он арестован. С одной стороны от дороги высилась крутая скала, с другой вниз спускалась не менее крутая насыпь. Не долго думая, Роберт оперся на альпеншток, перескочил через край насыпи и понесся со страшной скоростью вниз вместе с лавиной мелких камней. Опешившие полицейские побоялись повторить этот трюк, а Вуд благополучно скрылся в еловом лесу.

Вместе с приятелем Августом Троубриджем Роберт часто устраивал розыгрыши на улицах, дразня чопорную берлинскую публику и полицию. Отметив, как тщательно стражи порядка в метро следят за тем, чтобы пассажиры, взявшие билет в третий класс, не воспользовались вторым, друзья устроили целое представление. Роберт купил билет третьего класса (от билета второго класса он отличался цветом) и, размахивая им, вошел в вагон второго класса. К нему тут же кинулись полицейские, но поезд успел тронуться. Вуд сделал вид, что не понимает, почему его выставляют из вагона. На отвратительном немецком он повторял: «Нет, я не выходить здесь. Я выходить на Фридрихштрассе». Конечно, ученого арестовали. В полицейском участке он вытащил свой постоянный билет второго класса и заявил, что полицейский либо плохо различает цвета, либо сумасшедший.

Все же, несмотря на многочисленные розыгрыши и выходки, Вуд с пользой провел время в Германии. Он успел провести самостоятельные исследования по измерению температуры в вакуумных трубках и стал известен в ученых кругах.

Проработав два года в Германии, Вуд решил вернуться в Америку. Однако тут любознательному Роберту представилась возможность совершить путешествие по Сибири. Журналист и писатель Франк Виллард ехал в Россию собирать материал о Всероссийской выставке 1896 года и строительстве Транссибирской железной дороги. Лучшим спутником для себя он считал Вуда. Русский министр путей сообщения Хилков предоставил друзьям бесплатный проезд. Однако оба молодых человека обладали склонностью к авантюризму. Для графа Льва Толстого они везли в багаже его книги, изданные за рубежом и запрещенные в России. На русской границе приятели обвязались толстыми томами, а сверху надели пальто. Иностранцев не стали обыскивать, хотя у их соседей по поезду проверили багаж и даже карманы. Удачливые контрабандисты в Москве передали книги приятелю Вилларда, тогда еще малоизвестному Антону Павловичу Чехову, который и доставил их по назначению.

В том же 1896 году семья Вудов с двумя детьми вернулась в Америку. Роберт занял скромную должность преподавателя физики в Висконсинском университете и скоро приобрел огромную популярность своими оригинальными демонстрациями физических законов. Из подручных материалов он мастерил экраны для создания маленьких миражей, торнадо, заставлял деревянные шарики летать по кривой, а с помощью электромагнита и металлических шариков от велосипедного шарикоподшипника демонстрировал движение планет вокруг солнца.

Однако деятельность Вуда не ограничивалась этими эффектными лекционными демонстрациями. Вскоре он изобрел способ отогревания замерзших труб с помощью электричества, так называемое «электротаяние». Это позволило сэкономить миллионы на компенсацию потерь от пожаров и принесло университету премию в 200 тысяч долларов.

Шло время, и Вуда все сильнее стали привлекать проблемы спектроскопии. Выяснив, что учебные пособия по этой дисциплине отстали от уровня ее развития лет на десять, он решил написать новый учебник, а параллельно занялся исследованием дисперсии света в парах металлического натрия. Этой работе, конечно наряду с другими, он посвятил почти всю жизнь.

В 1901 году Вуду предложили возглавить кафедру экспериментальной физики в университете Дж. Гопкинса (Балтимор). Американская академия искусств и наук в Бостоне выделила ему премию из фонда Румфорда. Это позволило ученому построить большой и мощный спектрограф, который стал первым из целого ряда других, более совершенных аппаратов. Один из них Роберт, кстати, называл «могильным», так как для его основания была использована большая могильная плита.

С помощью спектрографа Вуд открыл колебания линий спектра. Это стало началом чрезвычайно важных исследований в области резонансных спектров. Свой триумф Вуд отпраздновал чрезвычайно необычным способом. В тот момент, когда ученый увидел движение линий, разразилась гроза. Вуд выглянул в окно и увидел, что по улице текут потоки воды, а множество прохожих прячутся под козырьками зданий. Он достал из ящика стола кусок металлического натрия величиной с яйцо, дождался очередного раската грома и швырнул его вниз. Натрий взорвался желтым гигантским языком пламени, а толпа в ужасе шарахнулась внутрь здания.

Со спектрографом связан и еще один экстравагантный поступок ученого, едва ли не самый знаменитый. Один из первых аппаратов состоял из длинной деревянной трубы шести дюймов в диаметре. За зиму в трубу забрались пауки и сплели там паутину. Когда Вуд заглянул в трубу спектроскопа, то смог разглядеть только плотные паучьи сети и пришел в ярость. К несчастью для себя, рядом находилась кошка. Профессор схватил ее и засунул в трубу спектроскопа. Испуганное животное пролезло через все сооружение и выскочило наружу, волоча за собой целый шлейф паутины.

Путешествуя по Европе, Вуд прославился своим маскарадным костюмом – возможно, самым оригинальным за всю историю маскарадов. В те годы в Париже был очень популярен французский летчик Пегу, который умел делать не только «мертвые петли», но даже пролететь четверть мили вниз головой. Вуд видел такой полет и тоже пришел в восторг. В Париже его с семьей пригласили на центральное событие сезона – Рождественский маскарад. Профессор держал в тайне от домашних свой костюм. Но однажды, когда дочь Маргарет особенно настаивала на том, чтобы он открыл ей секрет, ученый сказал: «Я наряжусь Пегу вниз головой в аэроплане». Все недоумевали, как это можно сделать. Профессор же спокойно заявил: «Мои голова и плечи будут закрыты картонным фюзеляжем. Спереди будет мотор и пропеллер, крылья на вытянутых руках, белые перчатки на ногах и огромная голова француза в шлеме и очках, с бородой – крепко привязана на заду». Гертруда пожала плечами и заметила: «Это будет не смешно. Просто человек с маской на заду». Но Вуд уже загорелся идеей. Из нескольких ярдов желтого полотна, связки тонких бамбуковых палок и листов картона он за несколько часов сделал конструкцию, которая стоила меньше трех франков.

Один из организаторов маскарада пришел в восторг от костюма и решил выпустить Вуда в конце, очистив ему место для замысловатого танца, а у двери поставить людей, которые бы кричали: «Пегу летит! Да здравствует Пегу!» И вот знаменательный день настал. Под громкий хохот публики, увидевшей голову на заду, и звуки Марсельезы Вуд выделывал невероятные виражи. Конечно, первый приз за костюм был присужден профессору.

Несмотря на огромную занятость Вуд обожал маскарады, домашние спектакли, пантомимы и другие развлечения, принятые в светском обществе того времени. Его шутки и розыгрыши доставляли огромное удовольствие всем, кто имел счастье сталкиваться с ним. Вот один из «фокусов» Вуда, специально подготовленный для развлечения друзей, который он сам называл «полетом на аэроплане».

Предоставим слово профессору: «Гвоздем программы был объявлен полет на аэроплане с крыши сарая. К столбу на крыше была привязана железная проволока, спускавшаяся под небольшим углом через широкую лужайку к воротам дома. К проволоке я подвесил на двух стальных роликах огромного коробчатого метеорологического змея – бюро погоды, которого мне прислали для фотографических опытов. В указанный час я появился на лугу, одетый в странный авиационный костюм, в огромных очках и с бородой. Меня представили гостям как Блерио, первого человека, перелетевшего Английский канал [Ла‑Манш] по воздуху; я взобрался по лестнице за сараем, перелез через крышу и отпустил змея с соломенным чучелом, одетым, как я, висящим снизу. Перед этим я зажег красный бенгальский огонь на переднем и заднем крыле и, толкнув машину, спрятался за столбом. Она заскользила по проволоке, испуская облака красного дыма. Визг роликов соединился с криками женщин, когда все приспособление – “человек”, машина и красный огонь – шлепнулись в кусты перед домом».

Еще одним чудачеством Вуда была изданная им книжка «Как отличить птиц от цветов». К науке она никакого отношения не имела. Ученый написал ее для собственного развлечения и в пику полуграмотным сочинителям, которые составляли для детей книги по ботанике. Книга в шутливых стихах объясняла разницу между вороной и крокусом (по‑английски crow и crocus), клевером и ржанкой (clover и plover), перепелом и капустой (quail и kale), котенком и осьминогом (puss и octo‑pus), а также между другими представителями животного и растительного мира, чьи названия созвучны друг другу. Она пользовалась огромной популярностью, но читатели не хотели верить, что сочинение написано знаменитым ученым‑физиком. И это очень огорчало профессора.

Одна из самых знаменитых авантюр Вуда была связана с раскрытием тайн гробницы Тутанхамона. Эту страницу его жизни, принесшую профессору огромную популярность, можно было бы озаглавить: «Таинственная кража золота Тутанхамона». Вуд, безусловно, вором не был. Драгоценности понадобились ему для раскрытия одной из самых интересных загадок знаменитой гробницы, связанной с так называемым «пурпурным золотом», которое было обнаружено при раскопках захоронения.

Дело в том, что многие украшения из гробницы Тутанхамона имели золотые фрагменты, которые отличались пурпурным окрасом. Египтологи, химики, металлурги и ювелиры того времени ломали голову над загадкой: является ли пурпурное золото результатом искусства ювелиров или приобрело такую необычную окраску в результате химических изменений от долгого пребывания под землей. Вуд загорелся желанием раскрыть эту тайну. Однако достать образцы из музея было практически невозможно. Нашедший гробницу Говард Картер противился попыткам изъятия из коллекции любого экспоната и даже незначительных фрагментов украшений. Однако Вуду удалось склонить к сотрудничеству куратора музея Энгельбаха. В интересах науки тот согласился нарушить правила и открыл для исследователя одну из витрин, предложив выбрать образцы. Вуд отобрал восемь маленьких фрагментов и на этом остановился. Бедный Энгельбах начал нервничать.

С помощью лака для ногтей, похищенного у жены, Вуду удалось доказать, что секрет получения пурпурного золота принадлежит египетским ювелирам. Оказалось, что для получения нужного эффекта они добавляли в золото другие металлы, а потом уже готовые ювелирные изделия подвергали термической обработке. После этого фрагменты золотых украшений благополучно вернулись в музейную экспозицию, а авторитет Вуда признали египтологи всего мира.

К числу увлечений профессора относилась его страсть к разоблачению всякого рода мошенников. В те годы, как впрочем и в наше время, особой популярностью пользовались различные спиритические сеансы, якобы позволявшие общаться с духами умерших. На этом поприще ему удалось серьезно напугать приехавшую в США знаменитую Евзапию Палладин<