Глава 6. «Трест» набирает обороты

 

В двадцатых годах прошлого века огромной популярностью в эмиграции пользовалось движение евразийцев. Главным образом среди молодежи. Вчерашние чины белых армий пытались найти объяснение причинам национальной катастрофы и самое главное - ответить на извечный русский вопрос: что делать? Отличительная черта нашей интеллигенции — пытаться создать смесь несовместимых идей —• сразу же сказалась на новом движение. Их программа, отрывки из которой я привожу в конце книги, представляла собой причудливый коктейль из преклонения перед Россией, гордость за принадлежность к Евразии как истока самых разных культур и уважение к большевистской революции, которая должна дать на выходе развитие самобытности страны. Преклоняясь перед великим русским философом Бердяевым, евразийцы с готовностью принимали его точку зрения на то, как должно развиваться их движение: «Они видят, в отличие от «правых», что новый народный слой выдвинулся в первые ряды жизни и что его нельзя будет вытеснить. Евразийцы признают, что революция произошла и с ней нужно считаться. Пора перестать закрывать глаза на свершившееся. Ничто дореволюционное невозможно уже, возможно лишь пореволюционное. Евразийство по-своему пытается быть пореволюционным направлением, и в этом его несомненная заслуга и преимущество перед другими направлениями. Они реалистичнее других политических направлений и могут сыграть политическую роль. Да и нужно признать, что значение в политической жизни России будет иметь главным образом молодежь. Неуважение к человеческой мысли, к человеческому творчеству, неблагодарность к духовной работе предшествующих поколений, нежелание почитать даже великих своихлюдей есть русский грех, есть неблагородная черта в русском характере. Нигилизм остается в русской крови, он также проявляется «справа», как и «слева», так же возможен на религиозной почве, как и на почве материалистической. Русские ультраправославные люди так же легко готовы низвергнуть Пушкина, как низвергали его русские нигилисты. Русские люди с легкостью откажутся от Достоевского и разгромят Соловьева, предав поруганию его память. Сейчас иные готовы отречься от всей русской религиозной мысли XIX века, от самой русской мессианской идеи во имя исступленного и нигилистического утверждения русского православия и русского национализма. Но, быть может, всего нужнее для нас утверждать традицию и преемственность нашей духовной культуры, противодействуя нигилистическим и погромным инстинктам, преодолевая нашу татарщину, наш большевизм. Русским людям нужно прививать благородное почитание творческих усилий духа, уважение к мысли, любовь к человеческому качеству.. .»

Уже в первую свою поездку за границу в роли представителя мощной антисоветской организации Якушев обратил внимание на новое течение в эмиграции. Собственно, пройти мимо него он бы не смог. Артамонов и Арапов, которые сопровождали его в Берлине, были хотя и монархически настроены, но не скрывали своих симпатий к евразийцам. Вернувшись в Москву, Якушев тут же поделился своими наблюдениями с начальником иностранного отдела ГПУ Артузовым.

Тот тут же решил, что монархическая организация Центральной России просто не может существовать, не имея в своих рядах евразийцев. Начались поиски подходящего человека. Прежде всего он должен был быть интеллигентом, который бы разбирался в большинстве философских течений. Он должен был обладать хорошей риторикой, чтобы уметь убеждать своих оппонентов. Он должен был быть достаточно убедителен в своих антибольшевистских настроениях. После долгих раздумий выбор пал на Александра Лангового, сына известного в Москве профессора медицины. Разумеется, в жизни он был убежденным коммунистом. Одним из первых вступил в РККА, был награжден орденом Красного Знамени. Его сестра служила в ЧК, что, безусловно, было прекрасной рекомендацией для Артузова.

Весной 1924 года на переговоры с лидерами монархической организации Центральной России прибыл евразиец Мукалов. Прибыл, нелегально перейдя советско-эстонскую границу. Побывал в Москве и Харькове. Все ему очень понравилось. Особенно встречи с командирами воинских частей, которые примут участие в грядущем перевороте. Уезжал он уже восторженным поклонником Якушева.

А тот не дремал. Во время своей следующей поездки в Берлин он предложил отправиться в Москву и Арапову, чтобы лично провести переговоры с лидером евразийской фракции «Треста» Ланговым. Разумеется, тот с восторгом согласился. Уже вернувшись в Берлин, он рассказывал знакомым о первых минутах на Родине: «Границу перешли благополучно. Я отдохнул и на следующее утро сел в скорый поезд, идущий в Москву. Бумаги были в порядке. Бояться было нечего.

Пассажиров было немного. Я вышел в проход, остановился у окна и, глядя на бегущий мимо лес, закурил. С другого конца в вагон вошли два железнодорожных чекиста и кондуктор. Это меня не взволновало. Обычная, подумал я, проверка документов и билетов, но они не остановились у первого купе, а направились в мою сторону.

Опасность показалась очевидной. Нужно было мгновенно принять решение. Рука сжала лежавший в кармане револьвер. Я мог застрелить одного, но был бы убит выстрелом другого. Можно было выбежать на площадку, открыть дверь и выпрыгнуть на ходу, но и это было бы верной гибелью. Собрав силу воли, я не дрогнул. Они подошли, и один из них укоризненно сказал: «Вы что, гражданин, забыли, что в проходе курить воспрещается?.. Три рубля штрафа!»

Переговоры прошли на ура. Да ведь иначе и быть не могло. Чекисты долго готовили этот вечер и предусмотрели все возможные неожиданности. Выступавшие в тот вечер дружно поддерживали идеи советской монархии и требовали воспитывать новые поколения в верности евразийскому учению. Арапов был восхищен. Огромное впечатление на него произвела и встреча с главой «Треста» генералом Зайончковским, который настоятельно советовал гостю уяснить главное: монархическая организация Центральной России — серьезная сила, с которой эмиграции необходимо считаться.

19 января 1925 года в Берлине открылся первый евразийский съезд. Ланговой представлял на нем «Трест». Прочитал достаточно подробный доклад и был введен в состав совета евразийцев.

Но на Лубянке прекрасно понимали: нельзя класть все яйца воднукорзину. Иначе говоря, не стоит делать ставку на евразийцев, ведь в руководстве «Русского общевоинского союза» и Высшего монархического совета таковых не было. А именно против этих двух организаций и создавался «Трест». В этой связи Якушеву поручили подкорректировать тональность своих выступлений. Резидент кугеповской организации в Польше Сергей Вой-цеховский писал в своих воспоминаниях: «Якушев говорил об евразийстве неохотно. Создавалось впечатление, что МОЦР терпит евразийское увлечение Цангового, но ему не сочувствует. Может быть, он понимал, насколько этот московский «евразиец» не похож на ревнителя «бытового исповедничества», но мне кажется, что отношение Якушева к этому эмигрантскому движению объяснялось не только опасением, что неудачная игра его товарища по провокации возбудит в эмигрантах подозрение, а заигрывание с евразийцами отразится неблагоприятно на советских агентах МОЦР.

Мне кажется, что идеализм первоначального евразийства и профессорская оторванность его создателей от повседневной жизни раздражали Якушева помимо его воли. Он считал их «болтунами», чем-то вроде «вождей» Февральской революции, которых ненавидел».

 

***

 

Осенью 1924 года резко активизировалась Боевая организация Кутепова. Это вызывало тревогу в иностранном отделе ГПУ. Якушеву было поручено срочно выяснить: что следует ждать от военной эмиграции? Для этой цели он в компании генерала Потапова отправился в Париж на встречу с великим князем Николаем Николаевичем. На ней впервые «Трест» озвучил финансовую составляющую вооруженного восстания в Советской России. Генерал Потапов заявил тогда: цена вопроса — 25 миллионов долларов. Дайте нам эти деньги, и через полгода большевиков не будет. Но у великого князя таких средств не было. Не было и четверти необходимой суммы. Николай Николаевич посоветовал Якушеву обратиться по этому вопросу в Торгово-промышленный союз. Тот так и сделал.

Битых три часа он старательно убеждал их в необходимости восстановления монархии. А на это благое дело денег жалеть не следует. Безрезультатно. Якушева слушали, ему поддакивали, но денег не давали. Он даже предлагал взять займы у иностранных банков на выгодных для кредиторов условиях. Ну хотя бы десять миллионов. А там процесс пойдет, и все поймут, как горько они ошибались, не веря в силы монархической организации Центральной России. Но и это не помогло. Промышленники выслушали Якушева и уклонились от этого грандиозного плана.

Две подряд неудачи не остановили Якушева. Свой взор он обратил на бывшего премьер-министра Коковцева. Обедая с ним в ресторане, он произносил зажигательные речи о восстановлении монархии, коронации великого князя Николая Николаевича, о грядущем возмездии большевистским лидерам. И разумеется, о деньгах для нужд «Треста». Но и Коковцев ничем не мог. В довершение всего не состоялась и встреча с генералом Кутепо-вым, ради которой, собственно, Якушев и отправлялся в Париж.

Тщательно проанализировав итоги поездки, Артузов нашел единственное возможное в данной ситуации решение всех проблем: начать влиять на Кутепова посредством Захарченко-Шульц. Прежде всего — в финансовых вопросах. Для этого при каждом удобном случае ей напоминали, что деньги на восстановление монархии добываются с огромным трудом. Спасибо Стауницу, который завлекал в финансовые махинации нэпманов. А если бы его не было?

Однако Артузов просчитался. Мария Владиславовна, чтобы о ней потом не рассказывали в русском зарубежье, никогда политиком не была. И функционером тоже. Она, как и помощник Савинкова Павловский, была реальным человеком дела. То есть устроить террористический акт ей было легче, ближе и понятнее, нежели задумываться об источниках финансирования антибольшевистского движения или решениях стратегических вопросов. Она жаждала борьбы. А вместо этого была вынуждена докладывать Кутепову не о взорванных мостах или убитых комиссарах, а о взаимоотношениях монархической организации Центральной России с эмиграцией: «Сегодня шифровал (Радкевич. — K.Y.) им письмо на имя великого князя Николая Николаевича. Кроме фраз общего характера, ничего нет. По-видимому, нечто вроде выражения верноподданнических чувств, но форма слишком свободная и нам непривычная. Создается впечатление, что с великим князем связь есть. Содержание вкратце — выражение радости по поводу согласия великого князя возглавить освободительное движение; признание, что только его имя может объединить всех русских людей; предостережение от преждевременного выступления под давлением «легкомысленных, действующих из личной выгоды людей». Они выражают надежду от себя и от десятков тысяч людей, вверивших им свою судьбу что в нужный момент великий князь вынет свой меч и поведет их в последний и решительный бой».

В такой ситуации Артузов решил играть ва-банк: поручил Якушеву предложить Захарченко съездить с ним в Париж на переговоры с Кутеповым. Таким образом, генерал сможет узнать всю информацию о «Тресте» от своего доверенного лица, и это поможет дальнейшему сотрудничеству.

Якушева долго готовили к встрече с легендарным генералом. Артузов лично подробно инструктировал секретного агента иностранного отдела ГПУ об обстановке в Русском общевоинском союзе и о различных течениях в эмиграции. Больше всего Лубянку беспокоила Боевая организация Кутепова. Было крайне сложно бороться с группами из трех офицеров-террористов, которые шли в СССР с великолепно подделанными документами.

В начале июля 1925 года Якушев и Захарченко прибыли в Париж. После недолгих переговоров Кутепов еще больше укрепился в доверии к монархической организации Центральной России. Он даже рассказал Якушеву о возможности получения крупного займа в США, ведь надежды на Торгово-промышленный союз напрасны. Больших денег у них не было. А без средств никакая борьба невозможна. На тот момент времени Кутепов располагал лишь очень незначительными средствами, большая часть из которых была пожертвованиями и без того нищих русских эмигрантов.

Главным же итогом встречи стало согласие генерала стать представителем монархической организации Центральной России в Париже. Должность эта была больше номинальная, ведь Кутепов продолжал руководить своей Боевой организацией. Для него террор был самым действенным способом борьбы с большевиками. Якушев сделал попытку отговорить генерала и преуспел. Он отказался от запланированных убийств Дзержинского, Менжинского и Артузова.

Потом в эмиграции много спорили: как мог убежденный монархист Кутепов не раскусить лжемонархиста Якушева. А почему, собственно, лже? Александр Александрович был самым что ни на есть идейным сторонником монархии. О его убеждениях прекрасно знали на Лубянке и именно поэтому и сделали главным действующим лицом «Треста». Участник тех событий Сергей Войцеховский позднее напишет в своих воспоминаниях: «Кутепов был человеком смелым и неосторожным. Но его доверие к «Тресту» не было безграничным. Он отклонил приглашение МОЦР съездить в Россию и «проверял» связанных с «Трестом» людей, но делал это — как мне пришлось убедиться — неумело и психологически неудачно». Но это уже была хорошая мина при плохой игре...

После переговоров с Кутеповым должна была состояться встреча с великим князем. Она прошла, и ее результаты весьма порадовали Лубянку. Артузов несколько раз с удовольствием перечитывал отчет Якушева: «В Сантен-Сервон прибыли с Кутеповым в десятом часу утра. Встретил нас барон Сталь фон Голь-стейн и проводил прямо в гостиную. Николай Николаевич пополнел и опять смотрит бодрячком. Вспоминал наши прошлогодние беседы и тут же сообщил:

— Доверяю только Александру Павловичу. Он — и никто другой/

Я рассказал о Маркове, о его плане уступки Бессарабии румынам и заявил, что мы на это идти не можем. Встречено с полным одобрением.

Доложил, чего достиг «Трест»: о затруднениях, мол, в связи с увольнением из-за военной реформы некоторых бывших офицеров мы потеряли связь со многими воинскими частями. Заговорили о Туркестане, о басмачестве:мол, «свет с Востока». Ответил: «Боюсь сепаратизма». Он убежден в своей популярности на Востоке: «Ну, магометане мне поверят». Рассказал о предстоящем приезде представителя американских деловых кругов и переговорах с ним о займе.

Показал ему новый червонец и предложил сыграть на понижении курса советских денег.

— А сколько надо для этого?

— Миллион золотом.

Промолчал. Разговор о положении в России. Говорю:

— Нарастает недовольство. Народ стосковался по самодержавной власти.

— Как мыслится переворот?

— Объявляется военная диктатура. Но не скоро. Позовем ваше высочество от нашего имени, от имени монархической организации Центральной России.

Он задыхается от волнения:

— А как же народ?

— А народ не спросим. Ни Земского собора, ни Учредительного собрания. Позовем мы. Мы и есть народ.

Радостный хохот. Заходит разговор о декларации, которую «Верховный» опубликовал в американской печати. Критикую: неосторожно обещана амнистия всем служившим у большевиков, необдуманное решение земельного вопроса. «Верховный» вертится, гримасничает, признает, что допустил неосторожность, не согласовав с «Трестом»: поступил так, чтобы парализовать выступление Кирилла Владимировича.

О поляках: он должен сделать вид, что не знает о нашем договоре с поляками.

О евреях: «народный гнев», то есть погромы, организует Марков. Затем последует высочайшее повеление о прекращении насилий.

Беседа прервана для завтрака. Появилась супруга Николая Николаевича — Стана, Анастасия. Очень бодрая, южный тип лица, глаза — маслины, в волосах — седина. Чмокнула меня в лысину:

— Вы не знаете, как вы мне дороги. Я постоянно волнуюсь за вас.

После завтрака прощаемся. Отбываем с Кутеповым в Париж».

Позволю себе не согласиться с этим документом. Александр Павлович Кутепов не мог радостно хохотать при словах, что сотни невиновных людей станут жертвами погромов. Хорошо знавший Кутепова генерал Петр Рысс вспоминал впоследствии: «С некоторыми общественными деятелями-евреями Александр Павлович виделся, и те, которые с ним беседовали, после первой же встречи поддавались обаянию той правдивости и честности, что были в Кутепове основой его природы. Помню, он хотел, чтобы познакомил его с одним видным евреем.

— Александр Павлович, евреи, вас не знающие, убеждены, что вы не только антисемит, но могли бы устроить и погром.

Он сидел подавленный. Потом улыбнулся.

— Да, конечно, в целях политической борьбы можно Бог знает что выдумать о противнике. Что вам сказать? Когда мы покидали Ростов и начались попытки устроить погром, я приказал повесить зачинщиков. Вот и все, собственно.

В тех местах, где я стоял со своими частями, погромов не было. На то у меня две причины: армия или население, которые начинают громить евреев, перестают быть армией и мирным населением. А государство не может жить без элементарной дисциплины. И я расстреляю всякого, кто вздумал бы учинить еврейский или другой какой погром. Второе: евреи — такие же граждане России, как и другие. У них иная вера, какое мне до того дело?»

Ладно, скажут мне, это свидетельство подчиненного Александра Павловича. Разумеется, он стремился показать Кутепова в самом выгодном свете. А вот как быть с таким свидетельством, принадлежащим одному из видных деятелей еврейского движения Г. Слиозбергу: «В его представлении, мне казалось, все элементы этого населения в совокупности представляли русский народ, который исстари умел совмещать и индивидуальности национальные с общим российским гражданским состоянием, творимым общей любовью к России как таковой, и преданностью идее вели-кодержавия России и создавшейся при нем русской культуре, не уничтожавшей и не стремившейся уничтожить отдельные национальные культуры в их проявлениях, не противоречащих общерусской культуре.

По моему убеждению, А.П. Кутепов оценивал ту роль, которую евреи могут играть в обновленной России и в строительстве ее экономической жизни. Само собой разумеется, что в представлении Кутепова не могло быть места идее мести, идее насилий, идее еврейских погромов и т.п. печальных проявлений народной тьмы, сгущенной вследствие губительного, высасывающего дух большевицкого режима.

Легко понять то горестное чувство, которое охватило меня и моих единоверцев-единомышленников при известии о несчастье, постигшем Кутепова, память о котором лично я буду всегда сохранять».

Склонен думать, что Якушев вписал этот пассаж, хорошо зная отношение к евреям среди лидеров большевиков. Прежде всего у Ленина. Умышленно не разбираю сейчас родословную вождя, которая отношения к теме книги не имеет. (Интересующимся советую исследование Акима Арутюнова «Ленин без ретуши». Там все подробно изложено.) Но несколько штрихов для правильного понимания слов Якушева набросать необходимо.

Ленин евреев высоко ценил и любил. Доказательства любой желающий найдет в достатке в полном собрании сочинений вождя. А вот о других народах России отзывался, мягко говоря, не совсем красиво. Вот лишь два коротких отрывка из писем Бер-зину и Горькому: «Русским дуракам раздайте работу: посылать сюда вырезки, а не случайные номера, как делали это идиоты до сих пор» и «Русский умник всегда еврей или человек с примесью еврейской крови». Все остальные именовались еще грубее: подонки женевского болота, мерзавцы, свиньи, тупицы, проститутки, грязные натуришки и мещанские сволочи, паскуды, тупоу-мы, презренные дурачки... Отдельно не повезло чехам и немцам, которых Ленин объединил в «глупый народ». Не случайно Бердяев назвал его «почти гением грубости».

Из песни слов не выкинешь. Это было. Именно чтобы оправдать привязанности Ленина, и был запущен в оборот устойчивый миф о поголовном антисемитизме белых, которые, дай им волю, всех перевешают и перестреляют. Ревнители этой чепухи умудрились записать в каратели даже генерала Штейфона, о котором речь еще пойдет в этой книге. В целом же участие евреев в Белом движении я достаточно подробно разбирал в своей книге «ОГПУ против РОВС». Повторяться не буду.

 

Глава 7. Гибель шпиона века

 

Возможно, он действительно был самым выдающимся агентом британской разведки. Прекрасно образованный, в совершенстве владевший семью языками. Любитель сколь ярких, столь и опасных операций. Непримиримый враг большевизма, участник многочисленных заговоров Сидней Джордж Рейли.

Зимой 1918 года, когда Добровольческая армия генерала Корнилова отправлялась в свой легендарный Ледяной поход, он прибыл в Мурманск. С паспортом на имя негоцианта восточных стран месье Массино пробрался в Москву. Получил советские документы. И тут же принял активное участие в восстании левых эсеров. Правда, к убийству Мирбаха никакого отношения не имел. В тот момент он готовил убийство Ленина. Но заговор был раскрыт Ч К.

В конце ноября он проходил обвиняемым по знаменитому делуЛоккарта, начальника британской миссии в Москве, который руководил заговором против большевиков. Самого Рейли в суде не было. Он до этого сбежал в Англию. Интересно, что почти в один день с ним предпочел покинугь Москву и Савинков. Они, кстати, были уже знакомы. Но близкими друзьями станут позднее, в 1922 году. Тогда они будут готовить покушение на наркома иностранных дел Чичерина, которого спасла от смерти только задержка советской делегации на приеме в Берлине. Естественно, что Рейли крайне интересовал чекистов. Они прекрасно понимали: сам он от борьбы с Советами не отступится.

В январе 1925 года иностранный отдел ГПУ поставил перед Якушевым задачу: завлечь Рейли на территорию СССР. Было понятно, что откликнуться легендарный шпион сможет только на приглашение хорошо известных ему людей. Таковые в распоряжение Москвы были. Лучше Захарченко-Шульц с этой миссии никто бы не справился. Якушев ненавязчиво посоветовал ей попытаться привлечь к работе «Треста» Рейли, чей опыт мог быть очень полезен. Конечно, Захарченко с радостью согласилась.

Вскоре он получил письмо от резидента британской разведки в прибалтийских странах Бойса, в котором ему сообщалось о деятельности в Москве тайной антибольшевистской организации, которая очень интересует Лондон и Париж. И было бы неплохо, если бы Рейли взялся за это дело. Он с готовностью взялся за дело, ответив на письмо кратко: «За себя скажу следующее: это дело для меня есть самое важное дело в жизни: я готов служить ему всем, нем только могу».

Границу было решено переходить в Финляндии. Обеспечивали безопасность операции Захарченко и Якушев. Но поездку в красную Москву должна была предварять встреча с генералом Кутеповым. Он приехал в Финляндию заранее, чтобы сначала узнать все новости по «Тресту» от Захарченко и обговорить линию поведения с Рейли. Однако тот не приехал. Ограничился телеграммой: «Сожалею о задержке. Задержан окончательным завершением моих дел. Уверенно считаю, что буду готов к отъезду 15 августа. Выехать ли мне в Париж или непосредственно в Гельсингфорс? Можете ли вы устроить собрание в конце месяца?» Ку-тепов принял решение перенести встречу в Париж.

Переговоры с Рейли состоялись и не принесли ощутимых результатов. Он не очень-то верил в возможности эмиграции. Но решил сам встретиться с представителя «Треста» и определить, на что они способны.

24 сентября Якушев перешел советско-финскую границу. На следующий день он уже приглашал Рейли лично съездить в Москву и убедиться в могуществе монархической организации Центральной России. Но тот был опытным разведчиком и хорошо понимал: соглашаться сразу на все условия в игре, где ставка — твоя собственная жизнь, — недопустимо. Поэтому он сообщил Якушеву, что пока принять его любезное приглашение не может, но через два-три месяца будет готов вернуться к рассмотрению этого вопроса.

Якушева такой вариант категорически не устраивал. На Лубянке ждали Рейли. Поэтому он тут же предложил план, отвергнуть который разведчик не мог. Иначе его обвинили бы в трусости: в субботу утром быть в Ленинграде, провести там день, вечером выехать в Москву. Пробыть там весь день, вечером вернуться в Ленинград и в понедельник уже быть снова в Финляндии. За эти два дня пройдут многочисленные переговоры с лидерами заговорщиков, Рейли получит всю необходимую ему информацию. Гарантируется полная безопасность. В тот же вечер он написал письмо жене: «Яуезжаю сегодня вечером и возвращусь во вторник. Никакого риска. Если случайно буду арестован в России, это будет не более как по незначительному обвинению. Мои новые друзья настолько могущественны, что добьются моего освобождения».

 

***

 

До границы Рейли провожал Радкевич. Помогал переходить сотрудник ИНО ГПУ Тойво Вяхя, больше известный как Иван Петров. С документами на имя Штейнберга английский разведчик отправился в Ленинград в компании Якушева. В дороге рассказывал о Савинкове, которого он считал блестящим конспиратором. Сгубило же его то, убеждал Рейли, что он всегда плохо разбирался в людях и так и не нажил себе достойных помощников.

В колыбели революции все было готово к встрече дорогого гостя. Он провел переговоры с евразийцев Мукаловым и членом монархической организации Центральной России Старовым. Оба, разумеется, сотрудники ГПУ. Обсуждали грядущий переворот. Остались очень довольны друг другом.

Вечером в международном вагоне Якушев и Рейли отправились в Москву на заседание политсовета «Треста», в котором принимал участие и генерал Потапов. Гость сразу приступил к делу: предложил заговорщикам проникнуть в Коминтерн и добыть сведения о его деятельности. За это западные разведки хорошо заплатят. Да «Трест» может и сам прилично заработать, если начнет экспроприировать не деньги в сберегательных банках, а музейные ценности. Он даже указал в отдельной записке, что именно нужно брать:

«1. Офорты знаменитых голландских и французских мастеров, прежде всего — Рембрандта.

2. Гравюры французских и английских мастеров XVIII века с необрезанными краями. Миниатюры XVIII и начала XIXвека.

3. Монеты античные, золотые, четкой чеканки.

4. Итальянские и фламандские примитивы.

5. Шедевры великих мастеров голландской, испанской, итальянской школ».

Ближе к вечеру Рейли напомнил собравшимся, что ему пора возвращаться в Ленинград. Попрощавшись с Якушевым и Потапо-

вым, он сел в машину, в которой уже находился следователь ИНО-ГПУ Пузицкий. Все уже давно было готово к аресту. Собственно, Рейли хотели доставить на Лубянку еще утром. Но он сразу заявил, что вечером должен отправить друзьям открытку из Москвы. Пришлось пересматривать первоначальный план, ведь для алиби Якушева это был весьма значимый момент. Как только открытка опустилась в почтовый ящик, Сидней Рейли был арестован. После короткого допроса его посадили в одиночную камеру.

Дело оставалось за малым: обеспечить алиби лидерам монархической организации Центральной России, чтобы даже тень подозрения в провале разведчика на них не пала. В ночь на 29 сентября на фанице около деревни Ала-Кюль была инсценирована перестрелка между Рейли и пофаничниками из заставы, во время которой он и сопровождавшие его лица были якобы убиты. В тот же день Захарченко отправила в Москву телефамму: «Посылка пропала. Ждем разъяснения». Мария Владиславовна этим не офаничилась, написав письмо и Якушеву: «Уменя в сознании образовался какой-то провал. У меня неотступное чувство, что Рейли предала и убила лично я. Я была ответственна за «окно».

Эмиграция поверила, что гибель Рейли — не более чем роковая случайность. В Париже вообще были счастливы, что никто из лидеров монархической организации Центральной России не был арестован. Не случайно 8 октября Артамонов в письме отмечал: «Происшествие, по-видимому, случайность. «Тресту» в целом опасность неугрожает. А это уже счастье, так же как и то, что Якушев не поехал провожать Рейли».

 

***

 

7 октября 1925 года помощник начальника иностранного отдела ГПУ, один из лучших следователей Владимир Стырне провел первый допрос Сиднея Рейли. Знаменитый разведчик достаточно быстро понял, что надежды на спасение нет никакой. Сначала он предложил, чтобы его просто выслали из страны, как когда-то Л оккарта. Дескать, его близкий друг Уинстон Черчилль не оставит его в беде и сделает все, чтобы вызволить Рейли с Лубянки. Стырне обворожительно улыбнулся и молча протянул ему газету «Известия», где сообщалось о гибели британского шпиона в перестрелке с советскими пограничниками. Рейли попросил закурить и начал подробно рассказывать про свою борьбу с большевиками:

«В армию поступил добровольцем в 1916 году, а до этого времени, сначала 1915 года, был в Нью-Йорке, где занимался военными поставками; между прочим, и для русского правительства. Поступив добровольцем в британскую армию, был назначен в авиационный корпус (с 1910 года занимался авиацией и могу считать себя одним из пионеров авиации в России; был одним из учредителей 1-го в России авиационного общества «Крылья»), где и прослужил до 1 января 1918 года, а с января перешел в секретную политическую службу, где и работал до 1921 года, после чего занялся своими частными делами финансового характера (займы, учреждения акционерных обществ). За время моей службы в авиационном корпусе я в России не был. В марте месяце 1918 года, служа на секретной службе, я был командирован в Россию как член великобританской миссии в России для ознакомления в качестве эксперта с тогдашним положением (в то время я был в чине лейтенанта). Проехал я через Мурманск в Петроград, затем в Вологду, а впоследствии в Москву, где и пробыл до 11 сентября, большую часть времени находясь в разъездах между Москвой, Петроградом и Вологдой.

От пассивной разведывательной роли как я, так и остальная британская миссия постепенно перешли к более или менее активной борьбе с советской властью по следующим причинам.

Заключение Брест-Литовского мира на весьма выгодных условиях для Германии, естественно, вызывало опасение общих действий советской власти и немцев против союзных держав, к это-му нужно прибавить наличие многочисленных сведений (многие из которых впоследствии оказались вздорными) о продвижении немецких военнопленных из России в Германию и, наконец, раздражение, вызываемое разными притеснениями по отношению к союзным миссиям со стороны советской власти. Я считаю, что советское правительство в то время вело неправильную политику, по крайней мере по отношению к английской миссии, так как Локкар-т,вплоть до конца июня в своих донесениях британскому правительству советовал политику соглашения с советской властью. В то время, насколько я помню, Советское правительство было озабочено формированием регулярной армии, и Троцкий неоднократно по этому вопросу говорил с Локкартом и указывал ему на целесообразность сочувствия этому делу со стороны союзных правительств. Перелом начинается со времени приезда Мирбаха и его окончательного внедрения и постоянных уступок советской властью его требований (требований германскому правительству).

Смерть Мирбаха немедленно вызвала репрессии против нас. Мы предвидели, что за этим последует требование немцев, среди других их требований, высылки всех союзных миссий. Это и случилось. Сейчас же начались обыски в консульствах и аресты отдельных членов миссий, которые, впрочем, вскоре были освобождены. Также было издано распоряжение о запрещении союзным офицерам путешествовать. С этого момента и начинается моя активная борьба с советской властью, выразившаяся главным образом в военной и политической разведке, а также изысканий тех активных элементов, которые могли бы быть использованы в борьбе с Советским правительством. Для этой цели я перешел на подпольное (нелегальное) положение, получив ряддокументов разных лицу например, одно время я был комиссаром по перевозке запасных автомобильных частей во время эвакуации Петрограда, что мне давало возможность свободно двигаться между Москвой и Петроградом, даже в комиссарском вагоне. В это время я проживал главным образом в Москве, чуть ли не изо дня в день меняя квартиры. Кульминационным пунктом моей работы я считаю мои переговоры с полковником Берзиным, с которым я познакомился у Локкарта. Суть дела должна быть известна по процессу. В это время я передал патриарху Тихону крупную сумму денег, предназначенную для нужд духовенства, в то время находящегося в чрезвычайно бедственном положении. Я особенно подчеркиваю, что между мною и патриархом или каким-нибудь из его приближенных никогда не было разговоров о контрреволюционных делах и что моя работа и мои намерения патриарху и его людям были особенно не известны. Деньги были ему переданы из предоставленных мне ассигнований; в моем распоряжении были весьма крупные суммы, которые ввиду моего особого положения (полная финансовая независимость и исключительное доверие благодаря связям с высокопоставленными лицами) представлялись безотчетно. Эти-то деньги я и употреблял на начатую мною работу по противодействию советской власти.

Я считаю, что к процессу Локкарта были привлечены лица, ко мне не имевшие никакого отношения или в некоторых случаях лишь самое отдаленное; лица же, близко ко мне стоящие, немедленно по раскрытию заговора уехали на Украину.

Я назначаюсь политическим офицером на юг России и выезжаю в ставку Деникина, был в Крыму, на юго-востоке и в Одессе. В Одессе оставался до конца марта 1919 года и приказанием верховного комиссара Британии в Константинополе был командирован сделать доклад о положении деникинского фронта и политического положения на юге руководящим офицерам в Лондоне, а также представителям Англии на мирной конференции в Париже. В течение мирной конференции я служил связью по русским делам между разными отделами в Лондоне и Париже; в этот период я, между прочим, и познакомился в Б.В.Савинковым. Весь 1919-й и 1920 годы у меня были тесные сношения с разными представителями русской эмиграции разных партий (социалисты-революционеры в Праге, организация Савинкова, торгово-промышленные круги). В это время я проводил у английского правительства очень обширный финансовый план поддержки русских торгово-промышленных кругов во главе с Ярошинским и Барком. Все это время я состоял на секретной службе, и моя главная задача состояла в освещении русского вопроса руководящим сферам Англии.

В конце 1920 года я, сойдясь довольно близко с Савинковым, выехал в Варшаву, где он только организовал экспедицию в Белоруссию. Я участвовал в этой экспедиции. Я был и на территории Советской России. Получив приказание вернуться, я выехал в Лондон.

В 1921 году я продолжал деятельно поддерживать Савинкова, возил его несколько раз в Лондон, знакомил с руководящими сферами и находил для него всякую возможную поддержку.

Кажется, в этом годуя его возил в Прагу, где познакомил его с руководящими сферами. В этом же году я устроил Савинкову тайный полет в Варшаву.

В 1922 году у меня был известный перелом в направлении борьбы—я совершенно разубедился во всех способах интервенции и склонялся к тому мнению, что наиболее целесообразный способ борьбы состоит в таком соглашении с советской властью, которое широко откроет двери России английской коммерческой и торговой предприимчивости. К этому моменту относится составленный мною проект образования огромного международного консорциума для восстановления русской валюты и промышленности, проект этот был принят некоторыми руководящими сферами, и во главе его встала компания «Маркони», точнее сказать, Годфри Айзакс, брат вице-короля <