Сухраб спрашивает у Хаджира имена и приметы предводителя иранского войска

 

 

Как только солнце щит свой золотой

Приподняло над горною грядой,

 

Сухраб – в величье мощи, в блеске власти

Сел на коня‑любимца темной масти.

 

Индийским препоясанный мечом,

Блистая царским шлемом над челом,

 

С арканом на луке седла крутого,

Он выехал – нахмуренный сурово –

 

На некий холм, чтобы издалека

Все осмотреть иранские войска.

 

Он привести велел к себе Хаджира,

Сказал ему: «Среди явлений мира

 

Стреле не подобает кривизна,

Кривая, – в цель не попадет она.

 

Во всем всегда правдивым будь со мною,

И милостивым буду я с тобою.

 

Что б ни спросил я – правду говори,

Не изворачивайся, не хитри.

 

За ложь в расправе короток я буду,

За правду будешь чтим у нас повсюду.

 

За правду, – я клянусь светилом дня,–

Добра увидишь много от меня.

 

Счастливейшим ты будешь из счастливых,

Богатство дам, почет, рабынь красивых.

 

А если ты от истины уйдешь,

Темницу, муки, цепи обретешь».

 

Хаджир ему сказал: «На все правдиво

Отвечу, что ни спросит царь счастливый,

 

Все расскажу я, что известно мне;

Душою чужд я лжи и кривизне.

 

Я жил и говорил всегда правдиво,

Поверь, что нет во мне и мысли лживой.

 

Душа достойных правдою сильна,

Мне ненавистны ложь и кривизна».

 

Сказал Сухраб: «Средь вражеского стана

Ты мне укажешь витязей Ирана,–

 

Богатырей могучих и вельмож –

Гударза, Туса, Гива назовешь.

 

Покажешь мне Бахрама и Рустама,

Что ни спрошу, – на все ответишь прямо,

 

Но знай – за ложь сурова будет месть,

Утратишь все – и голову и честь!

 

Чей там шатер стоит, парчой блистая,

Полами холм высокий осеняя?

 

Сто боевых слонов пред ним. Смотри –

Синеет бирюзовый трон внутри.

 

Над ним сверкает желтое, как пламя,

Серпом луны украшенное знамя.

 

Чья это ставка, что простерлась вширь

Так царственно? Кто этот богатырь?»

 

Хаджир ответил: «Это шах великий,

Богатырей, слонов и войск владыка».

 

Спросил Сухраб: «Там, справа, на крыле,

Толпится много войска в пыльной мгле,

 

Слоны ревут… Чей это там просторный

Средь гущи войск шатер раскинут черный?

 

Палаток белых ряд вокруг него,

Слоны и львы стоят вокруг него.

 

Над ним – слоном украшенное знамя,

Гонцы блестят расшитыми плащами.

 

На их конях попоны в серебре,

Кто отдыхает в черном том шатре?»

 

Хаджир ответил: «Со слоном на стяге,

Тус – предводитель войска, муж отваги.

 

Он родич падишаха, духом горд,

В бою, как слон, неустрашим и тверд».

 

Сухраб спросил: «Чей тот шатер багряный

Блестит, как день, парчою златотканой?

 

Чье голубое знамя над шатром,

Все в жемчуге, украшенное львом?

 

Чья рать вокруг шатра стоит большая,

Кольчугами и копьями сверкая?

 

Скажи мне, как вождя того зовут,

Смотри, не покриви душою тут».

 

Хаджир ответил: «Это – сын Кишвада,

Гударз, отец мой, щит наш и ограда.

 

С ним восемьдесят витязей – сынов,

Как восемьдесят тигров и слонов.

 

Пустыня перед ним полна покорства,

Лев с ним не выдержит единоборства».

 

Сухраб спросил: «А чей там тешит взор

Из шелка изумрудного шатер?

 

Как трон, у входа золотое ложе,

Пред ним стоят иранские вельможи.

 

Звезда Кавы над тем шатром горит.[25]

На троне в блеске царственном сидит

 

Могучий витязь. Средь мужей Ирана

Ни у кого нет плеч таких и стана.

 

Сидит – а выше на голову он

Стоящих, чьей толпой он окружен.

 

Конь перед ним едва ему по плечи,

Где ж конь такому витязю для сечи?

 

Я думаю, он на стезе войны

Неудержимей яростной волны.

 

Вокруг его шатра стоят слоны

Индийские, на бой снаряжены.

 

Я думаю, среди всего Ирана

Нет для него копья и нет аркана.

 

На знамени его – дракон и льва

Из золота литая голова.

 

Его я слышу голос, словно гром,

Кто этот воин? Расскажи о нем!»

 

И вся душа Сухрабова хотела

Услышать: «То Рустам – железнотелый!..»

 

Но иначе судил коварный мир,–

Трусливо правду утаил Хаджир.

 

Он думал: «Если все скажу я прямо,

Лев этот юный истребит Рустама.

 

Я скрою правду. Может быть, тогда

Иран минует страшная беда…»

 

Сказал Хаджир: «Приехал к нам из Чина

Посол, предстал к престолу властелина».

 

«А как зовут его?» – Сухраб спросил.

Хаджир в ответ: «Я имя позабыл».

 

Сухраб, чело нахмуривши сурово:

«Как звать его?» – спросил Хаджира снова.

 

Хаджир ответил: «О владыка львов,

О покоритель тигров и слонов!

 

Когда предстал он падишаха взору,

Я в Белый замок уезжал в ту пору.

 

Посла я видел, имя же его

До слуха не достигло моего».

 

Сухрабу сердце сжала скорбь тисками,

Хотел он слово слышать о Рустаме.

 

И хоть отец в сиянии венца

Сидел пред ним – он не узнал отца.

 

Он жаждал слов: «Рустам перед тобою!»

Иное было суждено судьбою.

 

Все совершится, как предрешено,

Что от рожденья нам судьбой дано.

 

Под крыльями судьбины роковыми

И зрячие становятся слепыми.

 

Опять спросил Сухраб: «А это кто ж

Разбил шатер из кеевых вельмож?

 

Слоны стоят там, всадники хлопочут,

Карнаи там взывают и грохочут.

 

С изображеньем волка пышный стяг

Под свежим ветром веет в облаках.

 

На троне муж сидит, а перед троном

И счета нет почтительно склоненным.

 

Кто этот славный муж, откуда он,

Кто столь великой властью облечен?»

 

Хаджир ответил: «Это ставка Гива,

Он – сын Гударза, витязь горделивый.

 

Он столь высокой властью облечен,

Военачальник кею близкий он,

 

Любимый зять Рустама Тахамтана,

Ему подобных нет в войсках Ирана».

 

Спросил Сухраб: «А белый чей шатер

Там, на востоке, у подножья гор?»

 

Пред ним, в парче румийской, муж могучий.

Вокруг войска теснятся, словно тучи.

 

Их шлемы словно белые цветы,

И серебром сверкают их щиты.

 

Парчой украшен белый свод шатровый,

И трон из кости перед ним слоновой.

 

И все его убранство – дня светлей.

Кто это – самый пышный из князей?»

 

Хаджир сказал: «То Фарибурз‑воитель,

Сын падишаха, славный предводитель».

 

Сказал Сухраб: «Венец ему к лицу,

А войско поклоняется венцу.

 

Высок престол, и царственно обличье.

Подходит сыну шахскому величье.

 

Скажи теперь, кто в желтом том шатре?

Над ним – горя, как тучи на заре,–

 

Знамена алые и голубые

Полощутся, блестят значки цветные.

 

На шелке стяга булава видна,

На древке серебром горит луна.

 

Кто в том шатре? Ты назови мне имя

Богатыря меж львами боевыми!»

 

Хаджир сказал: «Зовут его Гураз,

Он храбростью прославлен среди нас.

 

Он старший сын воинственного Гива,

Неутомимый, быстрый, прозорливый».

 

Отца приметы лев‑Сухраб искал,

Но правду от него Хаджир скрывал.

 

Что в мире смертного произволенье,

Где все предначертало провиденье,

 

Где тайным все венчается концом,

Заранее решенное творцом?

 

Отравлен миром, в муках ты изноешь,

Коль счастье в доме временном построишь.

 

И у Хаджира вновь Сухраб спросил

О том, чье имя в сердце он носил.

 

О том шатре зеленом на вершине

Холма, о том могучем исполине.

 

Сказал Хаджир: «Мне нечего скрывать,

Тебе я клялся правду отвечать.

 

Посол из Чина он, – я полагаю…

А имени его я, шах, не знаю».

 

«Ты не правдив со мной, – Сухраб сказал,–

Ведь ты Рустама мне не указал.

 

С войсками все иранские владыки

Здесь на виду, а где ж Рустам великий?

 

Как может в тайне оставаться тот,

Кого Иран защитником зовет?

 

Ведь если шах Ирана скажет слово

И тучей встанет воинство хосрова,

 

Не даст он знака в бой вступить войскам,

Пока не встанет впереди Рустам!»

 

И вновь открыл Хаджир уста ответа:

«Рустам могучий здесь, конечно, где‑то.

 

Или в Забуле, у себя в горах,

Теперь ведь время пировать в садах».

 

Сказал Сухраб: «А поведет их кто же?

Нет, это на Рустама не похоже.

 

Подумай сам: все вышли воевать,

А вождь Рустам уехал пировать?

 

Нет, не поверю я такому чуду,

Я много говорить с тобой не буду.

 

Рустама ты покажешь мне сейчас,

И будешь возвеличен ты у нас.

 

Тебя я высшей чести удостою,

Сокровищницы пред тобой раскрою.

 

А если тайну будешь ты скрывать,

Хитрить и предо мной бесстыдно лгать –

 

То будет коротка с тобой расправа.

Сам выбирай: бесчестье или слава.

 

И притча есть: когда мобед открыл

Хосрову тайну – так он говорил:

 

«Несказанная истина таится,

Как жемчуг в перламутровой темнице.

 

И, только долгий плен покинув свой,

Она заблещет вечной красотой».

 

Хаджир ему ответил: «Если сам

Захочет боя исполин Рустам,

 

Противоборца ищет он такого,

Что ломит палицей хребет слоновый.

 

Ты видел бы, каков он – Тахамтан,–

Его драконью шею, плечи, стан.

 

Ты видел бы, как демоны и дивы,

Бегут, когда идет Рустам счастливый.

 

Он палицей скалу рассыплет в прах,

Он на войска один наводит страх.

 

Кто ни искал с Рустамом поединка,

Растоптан был могучим, как былинка.

 

А пыль из‑под копыт его коня,

Как туча, заслоняет солнце дня.

 

Ведь он владеет силой ста могучих,

Велик он, как утес, чье темя в тучах.

 

Когда душой он в битве разъярен,

Бегут пред ним и тигр, и лев, и слон.

 

Гора не устоит пред ним. Пустыня –

У ног его покорная рабыня.

 

От Рума по Китайский океан

Прославлен в мире воин Тахамтан.

 

О юный шах, я искренен с тобой,–

С Рустамом грозным ты не рвись на бой!

 

Хоть видел ты мужей в степях Турана,

Афрасиаба знаешь и Хумана,

 

Но всех туранских витязей один

Развеет в пыль забульский исполин».

 

И отвечал Сухраб вольнолюбивый:

«Я вижу – под звездою несчастливой

 

Гударз тебя отважный породил,–

Отца и братьев честь ты омрачил.

 

Где видел ты мужей? Где слышал топот

Коней в бою? Где взял ты ратный опыт?

 

Ты только о Рустаме говоришь,

Ты, как на бога, на него глядишь.

 

Когда я встречусь с ним на поле боя,

Вся степь вскипит, как хлябище морское.

 

Тебе стихия пламени страшна,

Когда спокойно плещется волна.

 

Но океан зелеными валами,

Затопит землю и погасит пламя.

 

И мрака ночи голова падет,

Лишь солнца меч пылающий блеснет».

 

Смолк, отвернулся от него угрюмо

И загрустил Сухраб, объятый думой.

 

Хаджир подумал: «Если я скажу

Всю правду и Рустама покажу

 

Туранцу юному с могучей выей,

Тогда он соберет войска большие

 

И в бой погонит своего коня–

Он навсегда затмит нам солнце дня.

 

Могучий телом, яростный, упрямый –

Боюсь, что уничтожит он Рустама.

 

Кто выстоит против него из нас?

Рустам на бой с ним выйдет в грозный час.

 

А ведь учил мобед нас величавый:

«Чем жить в бесславье, лучше пасть со славой».

 

Пусть буду я рукой его убит,

Но смерть моя Рустама сохранит.

 

Кто я? – восьмидесятый сын Гударза,

Я младший сын прославленного барса.

 

Пусть будет круг богатырей счастлив,

Пусть будет жив завоеватель Гив,

 

Пусть вечно не увянет мощь Бахрама,

Пусть не падет вовек звезда Руххама!

 

Пусть я умру, они же устоят

И за меня туранцам отомстят.

 

Что жизнь мне, коль Иран постигнут беды?

Я помню, как учили нас мобеды:

 

«Коль кипарис поднимет к небу стан,

То на кустарник не глядит фазан».

 

И молвил он Сухрабу: «Ты упрямо

Меня расспрашиваешь про Рустама,–

 

Отколь такая ненависть к нему?

Зачем тебе он нужен, не пойму?

 

Зачем ты к неизвестному стремишься

И в гневе мне расправою грозишься?

 

А если хочешь голову мне снять –

Руби, не надо повода искать.

 

Не обольщай себя мечтой незрелой.

И если здесь Рустам слоновотелый,

 

Поверь – он пред тобою устоит,

И сам тебя во прах он превратит».

 

 

Нападение Сухраба на шатер Кей‑Кавуса

 

 

Как услыхал Сухраб ответ такой,

К Хаджиру повернулся он спиной.

 

Скрыл от него лицо свое сурово

И больше не сказал ему ни слова.

 

Ударил кисти тыльной стороной,

Сбил с ног его, в шатер вернулся свой.

 

Один там, ночи пасмурной угрюмей,

Он долго предавался некой думе.

 

И встал и препоясался на бой,

Снял с головы венец он золотой,

 

Надел взамен индийский шлем булатный,

Облек могучий стан кольчугой ратной.

 

Взял меч, копье и палицу свою,

Как тяжкий гром разящую в бою.

 

От ярости и гнева весь кипел он,

На скакуна играющего сел он,

 

И, кажущийся мчащейся горой,

Как опьяненный слон, помчался в бой.

 

Пыль до луны, как облако, всклубил он –

Ворвался в средоточье вражьих сил он.

 

Как стадо ланей перед ярым львом,

Войска бежали пред богатырем.

 

Бежали храбрые пред закаленным

Копьем, в скопленье войска устремленным.

 

Щит поникал, роняла меч рука,

Страх обуял иранские войска.

 

Средь боя на совет сошлись вельможи,

Сказали: «Если он не Сам, то кто же?

 

Вежд на него без ужаса поднять

Нельзя!.. Кто ж битву может с ним принять?»

 

Тут загремел Сухраб, как гром небесный:

«Эй, Кей‑Кавус, коварный шах бесчестный!

 

За все грехи ответишь ты сейчас!

Как чувствуешь себя ты в этот час?

 

Увижу я теперь не льва, а труса,

Когда метну аркан на Кей‑Кавуса!

 

Как в ход пущу я меч свой и копье,

Я истреблю все воинство твое.

 

Когда лазутчик твой в наш стан прокрался,

Убил Жанду, – я солнцем дня поклялся,

 

Что перебью вас всех своим копьем,

А шаха на аркан возьму живьем.

 

Так что ж хвалился ты богатырями?

Где львы твои с могучими когтями?

 

Где Фарибурз, где Гив, Гударз и Тус,

Где славный лев – Рустам твой, Кей‑Кавус?

 

Где богатырь Занга – любимец битвы?

Пусть выйдут! Не помогут им молитвы!

 

Что прячутся они? Пускай в бою

Покажут мощь хваленую свою!»

 

Умолк Сухраб. Мгновенья миновали.

В ответ иранцы в ужасе молчали.

 

Тут молча лев‑Сухраб на холм взошел.

Где был шатер Кавуса и престол.

 

Ударил. Кольев семьдесят опорных

Свалил под грудою ковров узорных!

 

Карная рев над войском загремел,

Но шах Кавус собою овладел.

 

И возгласил: «Эй вы, столпы Ирана,

Скачите в стан Рустама Тахамтана!

 

Скажите: несказанна мощь его,

И выйти некому против него!

 

Не выстоит никто против удара

Туранца, кроме сына Зали‑Зара».

 

Помчался в стан Рустама старый Тус,

Все рассказал, что приказал Кавус.

 

Рустам в ответ: «Всегда, когда владыка

Меня зовет пред царственное лико,–

 

Я знаю – будет битва. Он всегда

Зовет меня туда, где ждет беда».

 

Велел Рустам, чтоб Рахша оседлали,

Чтоб воины в готовности стояли.

 

Взглянул он в поле, видит: полем Гив

Куда‑то скачет, густо напылив.

 

Вот взял Рустам седло из серебра.

Сказал Гургин: «Поторопись, пора!..»

 

Вот крепко подтянул Рустам подпругу,

А Тус помог надеть ему кольчугу.

 

Покамест сборы их на битву шли,

Они карнай услышали вдали.

 

И дрогнула душа у Тахамтана,

Сказал он: «Это битва Ахримана!

 

Поистине в день Страшного суда

Не над одной душой висит беда!..»

 

Тут поясом злаченым Тахамтан

Свой препоясал тигровый кафтан.

 

На Рахша сел Рустам и в путь собрался.

В шатре с войсками Завара остался.

 

Сказал Рустам: «Здесь будешь ты внимать

Нам издали, как любящая мать».

 

И понесли знамена пред Рустамом,

Свирепым в гневе и в бою упрямым.

 

Когда Сухраба увидал Рустам,

Он дрогнул духом: «Впрямь – он воин Сам,

 

Ни у кого нет груди столь широкой,

Могучих плеч и выи столь жестокой…»

 

Сказал Рустам Сухрабу: «Отойдем,

В открытом поле ратный спор начнем».

 

Услыша слово честное такое,

Отъехал в степь Сухраб, взыскуя боя.

 

Потер ладони он, оружье взял

И так Рустаму весело сказал:

 

«Поедем, муж! И пусть толкуют люди

О нашем ратоборстве, как о чуде.

 

Иранцев и туранцев не возьмем,

Мы в поле выедем с тобой вдвоем».

 

Любуясь, как Сухраб взирает гордо,

Как на коне своем сидит он твердо,

 

Рустам сказал: «О юный витязь мой,

Над этой степью, хладной и сухой,

 

Как нынче тепел ветерок весенний!..

Я много на веку видал сражений.

 

Я не людей – драконов убивал,

И поражений в битве я не знал.

 

Чудовищ Нила клал я на лопатки,

Ты поглядишь – каков я буду в схватке.

 

В ущельях снежных гор, в волнах морей

Разил я дивов – не богатырей.

 

Мне звезд поток – свидетель неизменный,

Что мужеством потряс я круг вселенной.

 

И сколько видели боев моих,

Не меньше числят и пиров моих.

 

К тебе во мне вдруг жалость возгорелась,

Мне убивать тебя бы не хотелось.

 

Таких, как ты, не порождал Туран,

Тебе подобных не видал Иран.

 

В тебе мне солнце новое явилось!»

Сухраба сердце тут к нему склонилось.

 

Сказал Рустаму: «Молви правду мне

До основанья о твоей родне.

 

Скажи мне о Дастане и о Саме,

Порадуй сердце добрыми словами!

 

Мне кажется, что предо мной Рустам,

Заль‑Зара сын, чей предок был Нейрам».

 

Рустам сказал: «Ты видишь не Рустама,

Я не из рода Сама и Нейрама.

 

Рустам ведь богатырь, Ирана свет,

А у меня венца и трона нет».

 

И от души Сухраба отлетела

Надежда, будто солнце потемнело.

 

Он молча в руку взял свое копье,

Хоть вспомнил мать и все слова ее.