Глава 1 формирование революционных взглядов

ОТ АВТОРА

Книга о формировании марксистских взглядов Г. В. Плеханова вы­ходит в необычное время. Пересматриваются политические и духовные ценности, подвергаются критике революционные этапы нашей истории. Прежде всего это относится к важнейшему для нас событию — Октябрь­ской революции 1917 г., к тем политическим силам, которые действовали тогда, к тем альтернативным возможностям, которые открывались перед Россией после Февральской революции.

Кризис социализма и торжество тоталитарной системы связывают те­перь не только со Сталиным, но и с определенными тенденциями в учении Маркса и особенно Ленина. Входит в традицию при анализе достоинств и недостатков теории научного социализма схематично сближать марк­сизм XIX в и ленинизм эпохи русских революций и рассматривать Ле­нина в качестве прямого и единственного последователя Маркса и Энгель­са без того, чтобы поставить после них их учеников в Германии, Франции и самой России.

Между Марксом и Лениным лежит полоса эволюции марксизма бо­лее чем в 20 лет Хорошо известно, что в начале XX в марксизм разде­лился на два основных направления революционный и реформистский. Если же говорить о международном социалистическом и рабочем дви­жении, то оно и вовсе включало три течения. Правое, приспособлявшее теорию и практику марксизма, как стало видно сейчас, к структурным изменениям в капиталистической экономике и социальным переменам в обществе на рубеже XIX и XX вв. Ортодоксальное, стремившееся сохра­нить учение Маркса и Энгельса в качестве революционного, однако ос­тававшееся на почве реального и не доводившее марксизм до социального экспериментирования. Наконец, левое, продолжавшее углублять ради­кальные тенденции первоначального марксизма и все больше обособляв­шееся как от реформистов, так и от ортодоксальных последователей Марк­са и Энгельса.

Поэтому когда и заслуги в осуществлении Октябрьской революции 1917 г и вину за построение того «реального социализма», который полу­чил теперь название «бесправовой командно административной государ­ственной системы», стараются приписать вообще марксизму, то на это позволительно привести слева самого Маркса, обращенные к некоторым истолкователям его учения: «Это было бы одновременно и слишком лест­но и слишком постыдно для меня». В 1917 г. в России были такие марк­систы, которые вполне точно смогли предсказать результаты октябрьско-

3

го эксперимента Плеханов с самого начала указывал на то, что попытка утвердить социализм в России при отсутствии демократических традиций и культуры в условиях хозяйственной разрухи и войны методом насиль­ственных действий революционной партии не может привести ни к чему иному, как к торжеству тоталитарной системы.

Сегодня нередко приходится читать буквальное повторение мыслей Плеханова 73-летней давности. Так, отмечая, что «опыт социальных пре­образований в XX в. показывает высокую эффективность именно реформ, а не кровавых революций», народный депутат СССР С. С. Алексеев гово­рит: «Может быть, и мы сейчас совсем не думали бы о том, как обеспечить страну необходимыми товарами, если бы с самого начала революции су­мели найти общий язык с другими социальными силами, заинтересованны­ми в коренных преобразованиях. И не в этом ли были по-настоящему ко­ренные интересы рабочего класса?». Российских рабочих Плеханов убеж­дал в этом в 1917 г.

Для выхода из идеологического тупика, в котором мы оказались, не­обходимо трезво осмыслить революционный процесс второй половины XIX и начала XX в. в России и Западной Европе. Требуется возродить демо­кратические традиции российского революционного движения и руковод­ствоваться ими на практике. Следует пересмотреть наше отношение к ис­тории РСДРП со всеми ее направлениями и фракциями. Немало полезно­го для усвоения демократических традиций можно взять у лучших пред­ставителей меньшевизма.

Переосмысления требует идейное наследие Плеханова. С него начи­нается наш российский марксизм, его влияние испытали на себе как пра­вое, так и левое крыло российской социал-демократии. В жизни Плеханова больше печалила не критика в его адрес, какой бы жесткой она ни была, а непонимание. Автор видит свою задачу в том, чтобы внести посильный вклад в научную разработку начального периода его биографии.

 

Часть I. ПЛЕХАНОВ-НАРОДНИК

Глава 3. В «ЗЕМЛЕ И ВОЛЕ»

С оформлением организации «Земля и воля», которое произошло в январе 1877 г. после принятия программы и устава, можно было приступить к реализации планов, связан­ных с созданием сельских поселений.

Первые поселения стали появляться с конца 1876 г. Одним из основных опорных пунктов землевольцев стал Сара­тов. Саратовская губерния еще до этого, в период «хожде­ния в народ», оказалась в сфере деятельности народников. Там они завели первые революционные связи с местной ин­теллигенцией и учащейся молодежью, а также имели неко­торые связи с либеральными кругами общества. Несмотря на аресты 1874 и 1875 гг., связь с центром не была пол­ностью нарушена. Когда в 1877 г. в Саратов отправились чле­ны «Земли и воли», там существовали местные революцион­ные кружки.

Первыми весной 1877 г. для устройства конспиративном квартиры в Саратов прибыли члены Петербургского основно­го кружка О. А Натансон и В. Ф. Трощанский. Они должны были завязать знакомство с местными влиятельными лицами, от которых зависело устройство на земские и иные долж­ности землевольцев, изъявивших желание расселиться по деревням.

Успешно начатое дело было неожиданно прервано (пос­ле ареста М. А. Натансона 3 июня 1877 г.) сообщением, что Ольга Натансон и Трощанский нужны в Петербурге. Созда­вать новый «центр» и заново налаживать связи пришлось в условиях, когда в Саратове собралось довольно много зем­левольцев. Это одна из причин, почему не всем землеволь­цам удалось устроиться в деревне. Кроме того, опытных и

30

энергичных О. Натансон и В. Трощанского не смогли заме­нить пришедшие им на смену в качестве нового саратовского «центра» М А. Брещинская и А. Богомаз.

Приезд землевольцев произвел большое впечатление на местных деятелей. Как вспоминал один из них, приезжие из Петербурга революционеры были людьми опытными, «за весьма редкими исключениями все это были люди серьезные; разговоры их с молодежью всегда носили идейный характер; каких-нибудь мелких слабостей, при знакомстве не вполне близком, в таких людях нельзя было сразу же приметить» ¹.

Плеханов приехал в Саратов в составе новой группы зем­левольцев, отправившейся из Петербурга в конце июля 1877 г. Кроме Плеханова в нее входили А. Д. Михайлов, Н. П. Мо­щенко, О. Е. Николаев и трое петербургских рабочих, согла­сившихся поселиться в деревнях². Спустя некоторое время туда прибыли О. В. Аптекман, С А. Харизоменов, А. А Хо­тинский и Н. И. Сергеев.

Плеханов появился вСаратове, по воспоминаниям того же местного деятеля, «с соблюдением всех требований кон­спиративного этикета». Когда он вместе с рабочим Григорье­вым, участником Казанской демонстрации, явился на квар­тиру к автору воспоминаний гимназисту И. Майнову³ и пред­ставился, последний сразу же оценил в нем крупного деяте­ля «Земли и воли»: «На вид лет 26—27-ми (Плеханову тог­да шел 21-й год. — А Б.), среднего роста, стройный, прилич­но одетый. У него было чрезвычайно интеллигентное лицо ров­ного матового цвета, умные карие глаза, густые и длинные темно-каштановые волосы, заброшенные прямо назад, à 1а Помяловский или Чернышевский (на старых карточках); ок­ладистая каштановая борода придавали гражданину Наба­тову⁴ вид солидный, а в общем он производил впечатление столичного литератора или молодого адвоката»⁵.

Основная цель, которую ставил перед собой Плеханов, отправляясь в Саратов, — принять активное участие в но­вом походе в деревню, в устройстве деревенских поселений. Так как ремесла он не знал, то единственной возможностью устроиться в деревне было для него место учителя ⁶. Вскоре открылась такая вакансия в Аткарском уезде, и Плеханов, воспользовавшись документами А. Д. Михайлова, попытался устроиться учителем от земства. Однако попытка окончилась неудачно. Саратовский губернатор еще с 1873 г. обращал осо­бое внимание уездных исправников и уездных училищных со­ветов на необходимость «ознакомиться как с служебною дея-

31

тельностью, так и с образом мыслей лиц, занимающих долж­ности учителей, учительниц, акушерок и т. п.» и обо всем, что будет ими открыто не в пользу указанных должностных лиц, немедленно доносить ему ⁷.

Вот как описывает эту попытку О. В. Аптекман: «Пле­ханов в Аткарске. Подает прошение председателю училищ­ного совета. Последний, принимая прошение, просит его по­дождать ответа в приемной. Но тут-то случился неожиданно один курьез, который дорого стоил бы Плеханову, если бы он вовремя не овладел собою. Дело вот в чем. Священник, член училищного совета, ознакомившись с бумагами Плеха­нова, вдруг заорал во все горло: — «Да, ведь, это Дмитрия Михайлова, моего большого приятеля, сын — как же!.. Дмит­рий Михайлов — почтенный человек». Восхищенный своим открытием «батюшка» выскакивает в приемную и кричит: «Михайлов! Михайлов! Где же этот Михайлов?» Наш Пле­ханов встрепенулся было, но, быстро овладев собой, спокой­но заявляет: «Я!» «Батюшка» удивился: как «вырос», каким «молодцом стал!» И стал расспрашивать о его родителях, общих знакомых, разных прочих делах, вникая с видимым благожелательством во все подробности. Наш «оратор», не моргнув глазом, выложил все, как по-писаному «Ладно, лад но, молодой человек, буду хлопотать за вас!» — и ринулся обратно в совет. Но тут-то нашла коса на камень: исправник уперся, как бык — не согласен да и только. Дмитрий Михай­лов-де, может быть, и благомыслящий человек, а сын его, тем не менее, может, и социалист — «не согласен на то!» ⁸. Пришлось ему возвратиться в Саратов и заняться привычной работой среди рабочих, а также местной молодежи и интел­лигенции.

Среди революционеров Саратова преобладали тогда лавристские настроения, т. е. местные народники считали не­обходимым среди рабочих и молодежи вести предваритель­ную, подготовляющую к революции пропагандистскую рабо­ту. То, что решили для себя землевольцы осенью и зимой 1876 г., предстояло разрешить саратовцам. В спорах между бакунистами и лавристами Плеханов сыграл видную роль.

Началось с того, что Плеханов был назначен руководить рабочим кружком, но так как с рабочими занимались мест­ные революционеры, то ему пришлось прийти в довольно резкие столкновения с последними. Аптекман вспоминал, как для нужд местного кружка молодежи Плеханову пришлось в письменной форме изложить программу «Земли и воли», ко-

32

торая тогда была мало известна и имела, главным образом, устное распространение. Он отмечал, что Плеханов блестяще справился с этой задачей ⁹. Яркие выступления Плеханова в защиту бунтарства создали ему «известный ореол как среди молодежи, так и среди рабочих» ¹⁰ Саратова. Следствием яви­лось то, «что местная рабочая группа, а с нею и часть мест­ного кружка интеллигентов, перешла на сторону «Земли и воли» ¹¹.

Однако недолго пришлось Плеханову находиться в Са­ратове. Политическая атмосфера в стране все больше нака­лялась. В апреле 1877 г. Россия вступила в войну с Турцией. Официальная пропаганда пыталась представить ее как вой­ну во имя освобождения братьев славян. Вместе с тем вой­на яснее обнажала бесправное положение народа в самой России. Оживлялось либеральное движение. Летом 1877 г. произошел известный эпизод с истязанием А. П. Боголюбо­ва (Емельянова), устроенный по указанию градоначальника Петербурга Ф. Трепова ¹². Он имел своим последствием уси­ление боевых настроений среди революционной интеллиген­ции. Глубокое впечатление произвела весть об истязании и на саратовских землевольцев. Боголюбова Плеханов хорошо знал и высоко ценил его практический опыт работы в народе. Аптекман вспоминал, что, узнав о надругательстве над ним, «Плеханов был бледнее обыкновенного, в глазах его то и де­ло загорались огоньки, зловещие, боевые...» ¹³.

26 ноября 1877 г. произошел разгром полицией централь­ной квартиры саратовских землевольцев на Камышенской улице, которую содержали М. А. Брещинская и А Богомаз. Были арестованы А. А. Хотинский, Н. П. Мощенко, Н. И. Сергеев и др. ¹⁴ На квартире была устроена засада, куда на следующий день попали еще некоторые землевольцы, не знав­шие о провале «центра». В их числе был Плеханов.

«Плеханов был арестован на квартире Брещинской, — вспоминал Аптекман, — где была устроена засада. В сопро­вождении двух городовых его повели в участок. В кармане у Плеханова было два паспорта, один — его, а другой — за­пасной. По пути Плеханов выбросил запасной паспорт, но, как назло, проходивший мимо него господин заметил упав­шую на землю бумажку, поднял ее и любезно передал ее Пле­ханову со словами: «Господин, это вы изволили уронить?»

В участке Плеханов пробыл почти весь день, причем вос­пользовался подходящим моментом, чтобы окончательно от­делаться от лишнего паспорта.

33

Помощник пристава, которому наскучило держать Пле­ханова в участке (день был воскресный и пристав, должно быть, загулял), отправился с Плехановым на его квартиру, осмотрел ее бегло и взял с него подписку явиться в участок на следующий день» ¹⁵. Успев предупредить о провале квар­тиры оставшихся на свободе товарищей, Плеханов немедлен­но выезжает через Москву в Петербург.

В зиму 1877—1878 г. организация «Земля и воля» наби­рала силы. Помимо основной задачи — устройства поселе­ний — она привлекала в свои ряды новые кадры. Обстанов­ка этому благоприятствовала. Осенью 1877 г. после длитель­ной подготовки правительство начало большой процесс, по­лучивший впоследствии название «процесса 193-х». Многие из сидевших в тюрьмах ко времени процесса были освобож­дены или отданы на поруки и привлекались в качестве сви­детелей. Суд, длившийся несколько месяцев, внес новое ожив­ление в обществе. Землевольцы активизируют пропаганду среди революционной молодежи. Свои силы они пополняли как за счет продолжавшейся идейной борьбы с лавристами, все более сходившими с общественной арены, так и за счет выпущенных на свободу революционеров первого призыва, ходивших в парод. Несмотря на различие их программных взглядов на практике они делали одно дело: выступали про­пагандистами социалистических идей, т. е. вели преимущест­венно пропаганду среди народа. Теперь, оказавшись на сво­боде, они порой продолжали отстаивать свои старые взгляды, отвергнутые землевольцами.

На многочисленных и небывалых до тех пор по разме­рам сходках землевольцы развернули критику «лавризма». «Главной темой дебатов являлась защита нового направле­ния, бунтарского народничества. Оппонентами... выступали лавристы, к которым примыкали вышедшие из продолжи­тельного тюремного заключения на волю подсудимые по «про­цессу 193-х». Попав в тюрьму в 1874—1875 гг., когда преоб­ладало пропагандистское движение, эти лица сохранили поч­ти без изменения взгляды, с которыми были арестованы. Для них поэтому указанные дебаты были не только чрезвычайно интересны, но и очень поучительны» ¹⁶. Многих, вышедших на свободу, землевольцы пугали своей революционностью, а глав­ное, в их программе и тактике они видели отход от того идеа­ла социализма, к которому стремились прийти столь же иде­альными средствами. В этом отношении характерно, что да­же такому яркому стороннику политической борьбы в буду-

34

щем, как А. И. Желябов, выпущенному по «большому процес­су», взгляды землевольцев казались слишком радикальными. Но это было временным явлением. Постепенно все больше «старых» революционеров принимало их программу.

Видную роль в это время на сходках играл Г. В. Плеха­нов. Впервые увидевшая его тогда лавристка Р. М. Боград, ставшая впоследствии его женой и другом, вспоминала об од­ной вечеринке с выпущенными, состоявшейся в ноябре или де­кабре 1877 г.: «Эта сходка состоялась на квартире в доме Николаева на Песках. Был горячий турнир. Председателем схода был «наш» Аннуковский, очень влиятельный в студен­ческих и революционных кругах; в споре принимал участие Семяновский, Рагуза и др. Со стороны бунтарей помню толь­ко молодого Плеханова, который с большой страстью ста­рался довести своих противников до сокрушения» ¹⁷.

Подробный рассказ о другой сходке, состоявшейся в на­чале 1878 г. на квартире Е. П. Дубровиной в ее особняке на Каменноостровском проспекте, имеется в воспоминаниях Н. С. Русанова. Со стороны лавристов в споре принимали участие Л. С. Гинзбург, А. А. Бубнов, А. А. Мурашкинцев и др., со стороны бунтарей — О. И. Каблиц и Плеханов. В то время как лавристы предостерегали молодежь от активных действий будь то демонстрация, шествие или даже участие в стачках рабочих, считая их преждевременными, искусствен­ными и т. д., Каблиц доказывал с цифрами в руках и ссыл­ками на разных авторов, что народ подготовлен для револю­ции и «ему недостает только упражнения революционных ин­стинктов». В момент, когда казалось, что победа в споре дос­танется лавристам, явился Плеханов, и его яркая, образная, местами саркастическая речь склонила чашу весов в сторону землевольцев ¹⁸.

Появлялся в это время Плеханов и в Москве. Об одной из таких сходок, которая привлекла выступлением на ней Плеханова большое количество народа (стояли даже на по­доконниках), рассказывает С. А. Викторова-Вальтер. Сход­ка состоялась на квартире-коммуне в районе Лефортово, в Демидовском переулке, в доме Шильдбаха, по-видимому, на квартире С. Я. Елпатьевского, которая была явочным пунк­том землевольцев в Москве ¹⁹. Сходка состоялась где-то в конце марта 1878 г. На ней присутствовали Саблин, А. и П. Ивановские, Н. Армфельд и др. радикалы, студенты, рабочие. «Изложив идеологию бунтарства, Плеханов завел жи­вой спор с лавристами, которые в ответ напустились на него

35

с резкой критикой самой идеи бунтарства, называя вызовы постоянных бунтов крестьян в деревнях, к которым призы­вали бунтари, вспышкопускательством, а не серьезным прие­мом агитации. Особенно кипятился Гамов (лаврист). Он, волнуясь, говорил о том, что вкоренять в крестьян идею о веч­ных бунтах под всяким предлогом — значит заранее погубить дело социальной революции, когда пробьет ее час. Плеханов сердился и забрасывал Гамова своими доводами со свойст­венной ему логичностью суждений, а также и полемически­ми софизмами, которыми изобиловала его речь. Он доводил Гамова до бешенства, но тот с яростью продолжал защиту своих тезисов. Образовались две группы спорящих, и шум поднялся такой, что с трудом слышно было говорящих. Га­мов совсем охрип.

«Вы, верно, думаете вечно пробавляться пропагандой и никогда не переходить к действиям. Поговорите с мужиками, ведь редко какой из них почерпнул что-нибудь от вас. Ког­да же он увидит, как всякий бунт крестьян отражается и под­нимает на ноги подлую деревенскую администрацию, часто заставляя ее идти даже на уступки, он поймет тогда, что ему надо делать», — волновались анархисты, тоже наступая на Гамова» ²⁰.

Вместе с привлечением в свою организацию новых чле­нов и пропагандой землевольческого бунтарства, а также свя­занной с ней критикой поздних лавристов, организация «Зем­ля и воля» не упускала возможности вести агитацию, что считалось несравненно» более важной формой деятельности Агитация понималась как пропаганда действием, а револю­ционное действие закаляет не только ум, но и волю. Поэто­му землевольцы прибегали к агитации во всех случаях, когда они соприкасались с массой: во время похорон, суда над политическими и вынесения приговора, шествий, собраний и т. д.

27 декабря 1877 г умер Н. А. Некрасов. Его поэзия ока­зала очень заметное влияние на революционное движение 60—70-х гг. Плеханов писал, что «интеллигенция не только зачитывалась стихами Некрасова, но и ставила его талант вы­ше таланта Пушкина и Лермонтова: он давал поэтическое выражение ее собственным общественным стремлениям; его «муза мести и печали» была ее собственной музой» (т. 10, с. 387). Известно, что позже Плеханов несколько пересмотрел свое отношение к поэтическому таланту и А. Некрасова и уже не ставил его талант выше таланта Пушкина и Лермон-

36

това, но зато и позже подчеркивал, что «Некрасов явился поэтическим выразителем целой эпохи нашего общественного развития» (там же, с. 379). В поэзии Некрасова, отмечал Плеханов, впервые наиболее полно нашли отражение мысли и чувства народные, и основное внимание уделено изображе­нию народного героя.

В похоронах поэта решили принять участие землеволь­цы. Вот как описывает похороны сам Г. В. Плеханов: «Как раз в то время... в Петербурге собралось немало виднейших представителей южнорусского «бунтарства». Тут находились Фроленко, Волошенко, Валериан Осинский, Чубаров («Ка­питан») и еще многие другие. Все это был народ «нелегаль­ный», смелый, энергичный, прекрасно владевший оружием и весьма склонный к рискованным выступлениям. Заручившись содействием этих испытанных удальцов, общество «Земля и воля» решило открыто явиться на похороны в качестве рево­люционной социалистической организации. С этой целью оно заказало венок с надписью: «От социалистов». Не могу при­помнить, кем именно исполнен был этот заказ, но я хорошо помню, что он был исполнен. Вокруг социалистического венка тесным кольцом сомкнулись южнорусские бунтари и земле­вольцы вместе с членами рабочих кружков, уже весьма не­редких тогда на разных петроградских фабриках и заводах. Бунтари и землевольцы захватили с собой револьверы, твер­до вознамерившись пустить их в дело, если полиция вздумает отнять венок силой.

Не знаю почему — может быть, потому, что, слишком поздно догадавшись о намерении революционеров сделать демонстрацию, она не приготовилась к отпору, — полиция не сделала попытки захватить социалистический венок. Он бла­гополучно достиг до Волкова кладбища²¹, и только в тамош­ней церкви, куда внесли тело Некрасова для отпевания, с на­шим венком произошло какое-то замешательство.

Я не знаю в чем оно состояло, так как в церковь вошли только немногие из нас. Все же остальные — за исключением «сигнальных», которые должны были поднять тревогу в слу­чае, если бы полиция захотела арестовать лиц, приставлен­ных к венку, — отправились к приготовленной для Некрасо­ва могиле и расположились около нее сомкнутыми рядами. Нам было известно, что у гроба Некрасова будут произне­сены речи, и общество «Земля и воля» нашло нужным со сво­ей стороны выдвинуть оратора, который должен был, не стес­няясь присутствием тайной и явной полиции, высказать то,

37

что думала об авторе «Железной дороги» тогдашняя револю­ционная интеллигенция. Выбор пал на пишущего эти стро­ки. Я не помню, много ли ораторов говорило передо мной. Помню только, что в их числе были Засодимский и Достоев­ский.

Речь народника Засодимского преисполнена была высо­чайшим сочувствием к поэзии Некрасова. Мы вполне разде­ляли это сочувствие, однако, к речи Засодимского отнеслись довольно холодно. Она была неудачна по форме. У него все как-то выходило, что Некрасов нам «дорог, ибо симпатичен, и симпатичен, ибо дорог». И он никак не мог выбраться из заколдованного круга взаимодействия психологических мо­тивов. Зато речь Ф. М. Достоевского вызвала в наших рядах большое оживление... Между прочим он сказал, что по свое­му таланту Некрасов был не ниже Пушкина. Это показалось нам вопиющей несправедливостью.

— Он был выше Пушкина! — закричали мы дружно и
громко ²². Бедный Достоевский этого не ожидал. На мгно­вение он растерялся. Но его любовь к Пушкину была слиш­ком велика, чтобы он мог согласиться с нами. Поставив Не­красова на один уровень с Пушкиным, но дошел до крайнего предела уступок «молодому поколению».

— Не выше, но и не ниже Пушкина! — не без раздра­жения ответил он, обернувшись в нашу сторону. Мы стояли на своем: «Выше! Выше!». Достоевский, очевидно, убедился, что нас не переговорит, и продолжал свою речь, уже не от­зываясь на наши замечания». Видимо, одними репликами зем­левольцы ограничиться не захотели, и от имени молодежи небольшую речь произнес Плеханов. «Я оттенял революцион­ное значение поэзии Некрасова, — пишет далее Плеханов. — Я указывал на то, какими яркими красками изображал он бедственное положение угнетаемого правительством народа. Отметил я также и то, что Некрасов впервые в легальной рус­ской печати воспел декабристов, этих предшественников революци-онного движения наших дней... Каково бы ни было содержание моей речи, факт тот, что я говорил языком, недопустимым с точки зрения полиции. Это сразу почувствова­ла присутствовавшая на похоронах публика. Не знаю, по ка­кой причине полиция не пыталась арестовать меня. Прекрас­но сделала. Тесным кольцом окружавшие меня землевольцы и южнорусские бунтари ответили бы на полицейское насилие дружным залпом из револьверов. Это было твердо решено еще накануне похорон...

Так почтили тогдашние революционеры память своего любимого поэта, собравшись на его могиле»²³.

Не менее важной была деятельность Плеханова среди рабочих Петербурга зимой и весной 1877—1878 г. Как из­вестно, самостоятельного значения рабочему классу земле­вольцы не придавали, считая его лишь частью трудового на­рода, притом — в смысле революционных стремлений — не самой лучшей. Чем ближе к крестьянской массе стоял ра­бочий, тем больше он ценился землевольцами. В этом отно­шении рабочих они делили на заводских и фабричных. Пос­ледние ближе стояли к деревне и им уделялось больше вни­мания. Однако обойти первых они тоже не могли, так как их революционная программа требовала использовать лю­бое недовольство масс на почве имеющихся стремлений. А наиболее способными к организации и массовому выражению недовольства были именно заводские рабочие.

К таким относились рабочие казенного патронного завода на Васильевском острове. В то время завод был одним из са­мых передовых предприятий столицы, он дал в свое время ос­новные кадры членов в тот кружок заводских рабочих, где в 1872—1874 гг. вели пропаганду «чайковцы». Рабочие на за­воде выпускали свой рукописный журнал. В одном из документов III отделения, относящемся к марту 1877 г., сказано: «Нельзя пройти молчанием особенного значения для Петер­бурга военного патронного завода, рабочие коего, в свою оче­редь, наиболее подвергаются гибельному влиянию агитато­ров» ²⁴.

7 декабря 1877 г на патронном заводе произошел взрыв, в результате которого погибло девять рабочих. Виновато бы­ло заводское начальство, пренебрегавшее элементарными тре­бованиями технической безопасности. Рабочие решили во время похорон погибших товарищей на Смоленском кладби­ще, состоявшихся двумя днями позже, устроить демонстра­цию. Землевольцы и находившиеся в Петербурге южные «бун­тари» приняли в ней участие.

С утра 9 декабря к зданию завода стали собираться сот­ни рабочих. В отличие от Казанской демонстрации выступить при виде тысячной, празднично одетой толпы землевольцы не осмелились. Она, как писал Плеханов, «показалась им слиш­ком «буржуазною» (т. 3, с. 156), и они не рассчитывали встре­тить с ее стороны сочувствия. Видимо, год спустя после Ка­занской демонстрации «агитировать» в любом случае они уже не решались.

39

Собравшись, рабочие двинулись к кладбищу. На всем пути их сопровождали городовые. После панихиды с речью к присутствовавшим обратился один из рабочих. Тогда на тол­пу бросилась полиция, чтобы разогнать ее и арестовать ора­тора. Однако рабочие и присутствовавшие на похоронах ре­волюционеры, которые по этому случаю были хорошо воо­ружены, дали ей решительный отпор. Окружив оратора тес­ным кольцом, рабочие вывели его за ворота кладбища и на извозчике отправили домой. В это время другая часть рабо­чих блокировала полицейских и не дала им возможности выйти за пределы кладбища. Особенно энергично наброси­лись на полицейских, как вспоминал Аптекман, С. Халтурин, В. Осинский и Плеханов ²⁵.

Так был учтен опыт полицейской расправы с участни­ками Казанской демонстрации. В результате демонстрация за кончилась удачно, и «известие об этих похоронах в связи с столкновением с полицией имело большое агитационное влия­ние на рабочую массу» ²⁶. Как отмечал Плеханов, она яви­лась второй после Казанской демонстрации практической попыткой осуществить агитацию среди петербургских рабо­чих. О. В. Аптекман называл ее «первой чисто рабочей и оп­ределенно революционной демонстрацией» ²⁷.

Однако в большей степени, чем заводские, внимание зем­левольцев привлекали фабричные рабочие как наиболее по­датливый для агитации, с их точки зрения, слой рабочего класса. К тому же в конце 70-х гг. значительно усиливается стачечное движение фабричных рабочих, особенно текстиль­щиков, на базе которого землевольцы надеялись найти бла­годатную почву для осуществления своих планов.

Отстаивание самих по себе экономических требований рабочих, разумеется, не входило в программу землевольцев. Наоборот, чем хуже было экономическое положение рабочих тем, как они считали, активнее и бескомпромисснее должна была быть их борьба против существовавшего экономическо­го и социального строя. Уместно здесь привести следующие слова П. Б. Аксельрода: «Крайняя нищета и «чрезмерное раб­ство» масс казались наиболее могучими импульсами и необ­ходимейшими условиями активного стремления народа к со­циалистической революции. Всякое улучшение в жизни тру­дящихся слоев рассматривалось поэтому как величайшее средство отклонения их от социалистических идеалов, а стрем­ление к организации этих слоев для борьбы за подобные улуч­шения считалось чуть не изменой народному делу» ²⁸.

40

Стачки должны были быть лишь средством развертыва­ния революционной агитации. Однако вопреки программе землевольцам приходилось включаться в экономическую борь­бу рабочих, во-первых, для налаживания революционных свя­зей с народом, а, во-вторых, из-за конкуренции, которую они испытывали со стороны лавристов, пытавшихся использо­вать стачки в своих целях. И здесь надо отметить одну су­щественную черту, отличавшую землевольцев от лавристов. Экономическим стачкам они старались придать, если можно так выразиться, «политический характер», что сближает их с социал-демократами. Именно так следует понимать слова Плеханова о том, что в практической деятельности «социал-демократ вовсе не так далек от народника», что «в этом отношении у народника гораздо больше общего с социал-демо­кратом, чем, например, с «народовольцем»²⁹ и, добавим, с лавристом. Правда, «политический характер» стачек сводил­ся к стремлению отучить рабочих заниматься политикой и по­этому в теоретическом плане это означало «не развивать, а запутывать его классовое сознание» (т. 3, с. 140). В этом от­ношении землевольцы уступали лавристам, несмотря на не последовательность последних, заключавшуюся в том, что, «отрицая «политику», они с величайшим сочувствием относи­лись к немецкой социальной демократии» (там же).

Хорошей иллюстрацией сказанного являются стачки тек­стильщиков 1878 и 1879 гг., особенно стачка на Новой бу­магопрядильне, к которой Плеханов имел самое прямое от­ношение. Стачка началась 27 февраля 1878 г. Причиной ее явилось снижение поштучных расценок, приведшее к значи­тельному уменьшению заработной платы. Рабочие прекрати­ли работу, вышли на фабричный двор и потребовали дирек­тора ³⁰. Вместо него явился частный пристав, но уговоры пос­леднего начать работу ни к чему не привели. На следующий день на фабрику прибыл исполняющий должность градона­чальника Петербурга генерал Козлов, которому рабочие зая­вили, что расценки были изменены без предварительного из­вещения рабочих, и поэтому они отказываются работать. В свою очередь, они выдвинули требования о сокращении ра­бочего дня с 13 ¾ до 11 ½ часов, об уничтожении одних штра­фов и уменьшении других и т д. Козлов обещал рабочим рас­смотреть их требования и просил начать работу. Стачка про­должалась.

«На следующий день, — писал Плеханов, — все улицы вокруг фабрики были переполнены городовыми и отчасти

41

жандармами. Ночью разъезжали казаки и жандармские патрули для наблюдения за рабочими. Полиция, убежденная, ве­роятно, в том, что «сыр-бор загорелся» от подстрекательства арестовала несколько рабочих и интеллигентов, показавших­ся ей почему то подозрительными, и вся вина которых зак­лючалась в хождении по той улице, где находилась фабрика. Из них, впрочем, большинство на другой же день было вы­пущено из под ареста» (т. 3, с. 425)

3 марта Козлову снова пришлось приехать на фабрику и уверить рабочих, что их требования будут выполнены; надо только подождать до 15 марта и приняться за работу. Рабо­та возобновилась в понедельник 6 марта³¹. Однако новые правила, вывешенные на фабрике 15 марта, ничем существен­ным не изменяли положения рабочих. Тогда рабочие реши­ли продолжать стачку и рядом с фабричными правилами вы­весили свои требования. Этим они не ограничились. По их просьбе землевольцы составили прошение на имя наследни­ка престола.

М. Р. Попов пишет, что идея о прошении возникла с са­мого начала стачки и принадлежала Плеханову, который при обсуждении вопроса о стачке в основном кружке высказал­ся за немедленное превращение ее в уличную демонстрацию с подачей петиции наследнику. Был принят план Попова — продолжать стачку. Однако бунтарский дух, а также боязнь потерять рабочих, если бы администрация пошла на уступ­ки, возобладали у землевольцев, и они поспешили с осущест­влением демонстрации ³².

Прошение было одобрено собранием рабочих, состояв­шимся во дворе фабрики, и 16 марта 200 человек отправи­лись к Аничкову дворцу. Их встретил Козлов, принял проше­ние, а затем потребовал разойтись. Помощи от цесаревича не последовало, зато усилились репрессии. Обессиленные ра­бочие, которым хозяева фабрики пошли на незначительные уступки, вынуждены были 20 марта прекратить стачку.

Можно согласиться с М. Р. Поповым, что такой исход стачки был неожиданным для землевольцев. Их устроило бы иное: разгон демонстрации или, на худой конец, расправа с теми, кто передавал петицию Козлову. Тогда можно было бы призывать рабочих к новой демонстрации, т. е. продолжать бунтарскую тактику. В этом смысле их мало устроила бы и победа рабочих в стачке.

А между тем, как позже писал Плеханов, по мере того как в отношения между рабочими и управляющим фабрикой

42

все больше вмешивалась полиция, землевольцам «представ­лялся прекрасный случай выяснить им великое значение по­литической свободы. Они хорошо запомнили бы наши сло­ва, так как всякая общая мысль, схваченная ими во время та­ких движений, чрезвычайно прочно укрепляется в их головах. Но мы сами презирали еще тогда «буржуазную свободу» и сочли бы себя изменниками, если бы вздумали восхвалять ее перед рабочими. В этом заключалась самая слабая сторона нашей тогдашней «агитации». Возбуждая рабочих против «властей» и «государства», она не сообщала им определен­ных политических взглядов и потому не придавала созна­тельного характера их неизбежной борьбе против современ­ного полицейского государства» (т. 3, с. 170).

Во время забастовки на Новой бумагопрядильне были арестованы группа студентов и рабочих, а также землеволь­цы Тютчев и Плеханов. Произошло это при следующих об­стоятельствах. Стачка вызывала большое сочувствие среди студенчества и всей либеральной части общества. Не доволь­ствуясь денежной помощью, оказанной рабочим, небольшая группа студентов захотела поближе познакомиться с басто­вавшими рабочими. «Довольно взволнованные добрались мы до той улицы, где находилась фабрика, — вспоминал один из студентов. — Толпа рабочих запружала улицу, масса поли­цейских разгоняла и удерживала любопытную публику и за­ботилась о водворении «порядка».

Подойти к забастовщикам не было возможности. Мы решили пообождать и вошли в трактир на одной из прилегаю­щих улиц, полагая, что мы сможем в ней найти тоже рабочих с забастовавшей фабрики.

Пивная была почти пуста. За одним из столов, невдале­ке от нашего, сидел за ста