В траншее на Тьме. Разведка боем. Артобстрел. Убитый немец. Деревня в огне.

– – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – -

Прошло несколько дней, на душе отлегло, и жизнь вошла в обычный окопный ритм.

С вечера траншея оживала, в сумерках солдаты вылезали из своих нор, поднимались медленно на ноги, разгибали спины. Одни рысцой бежали в укромные места, другие, гремя котелками, спускались к реке за водой, третьи растопляли свои печурки. Потом в траншее появлялся ротный старшина со своим помощником солдатом, у которого за спиной на широких постромках висел термос. Солдат снимал термос и ставил его на дно траншеи. Солдатская мучная похлёбка билась о стенки термоса. Старшина бросал мешок с гремящими как булыжные камни буханками хлеба себе под ноги и не торопясь разливал по котелкам полутеплую похлебку, бросал на руки солдату замерзшую буханку хлеба [на троих], сыпал в подставленные пригоршни щепотью махорку, раскладывал на кучки колотый сахар и кивал головой. Мол, бери любую, разумеется на пятерых.

Котелок баланды на двоих, буханка хлеба на троих, щепоть махорки на одного, а кучка сахара на пятерых, такая у него была принята раскладка.

Пока старшина занимался раскладкой и раздачей еды, два солдата из роты отправлялись к повозке, которая стояла где-то [в тылу] в кустах. Они приносили бидон с горячей водой. Пейте мол чай! Бидон для сохранения тепла был обмотан двумя солдатскими шинелями и был похож на человеческий обрубок без рук, без ног и без головы. И когда старшина молча кивал головой в сторону бидона, это могло быть истолковано: попей чайку, а то завтра останется вот так без рук, без ног!

Во время раздачи пищи по траншее ни протиснуться, ни пройти. Солдаты с котелками снуют и толкаются боками. Потом, как-то сразу траншея вдруг пустеет.

После раздачи пищи я зову ординарца, и мы с ним обходим ячейки, посты и траншею. С тех пор, когда я выбрал себе в ординарцы молодого паренька, между нами установилось понимание и даже некоторая дружба. Он знал свои обязанности и старался всё сделать хорошо. У меня были свои дела, но мы были почти всегда вместе.

Ходить по переднему краю в одиночку было опасно. Брать с собой из роты случайного солдата не всегда удобно. Этот только что пришел после смены с поста, тому через час выходить, у этого прожжёные валенки и мокрые ноги, этот ещё не ел, а у того болит спина или ноет в груди. – 2 -

– Ну ладно, – говорю я сержанту, – дай мне одного из этих двух. У них, товарищ лейтенант, на почве солдатской кормежки куриная слепота. Вот и выходит, чтобы ходить по передовой, нужно иметь постоянного человека. С ним в любую минуту можно подняться и куда хочешь пойти. Ординарец всегда был рядом, спал, ел, вместе со мною и курил, за исключением тех случаев, когда я посылал его с поручением или отпускал поболтать с солдатами. К своим дружкам он охотно убегал. Посидит, поговорит, отведет душу и быстро обратно. Прибежит, сядет и начинает рассказывать, как живут его дружки, о чём говорят и что думают о войне, о немцах. У ординарца была одна серьезная забота, не упустить время, выспаться и быть готовым в любую минуту сопровождать меня. Бывали и у нас с ним свободные минуты для разговоров и перекура. Привалившись на снег, мы курили, говорили о жизни, о немцах, о погоде, и о войне. Он говорил мне о своих дружках ребятах, как они относятся ко вшам, к окопам, и к голоду, [и войне]. Спрашивал меня о жизни и о немцах, он ещё их не видел ни в живом, ни в мертвом виде. Однажды он прибежал от ребят особенно взволнованный, плюхнулся в снег, отдышался, и говорит:

– В одну из рот на передовую заслали переодетого в советскую форму немецкого шпиона. Он говорит по-русски как мы, не отличишь! У него для пароля две немецкие опасные бритвы имеются. Солдаты толкуют, что в ротах будет обыск. Найдут бритву, в штаб полка для опознания отправят. Я вспомнил такой разговор в полку, он был недели две назад.

– Откуда они это узнали?

– Телефонисты передали. Они слышали такой разговор со штабом полка.

– А старики что говорят?

– А старики наоборот, [говорят]. Это говорят полковые специально распустили слух, они хотят у солдатиков раздобыть немецкие бритвы для своего еврея Ёси парикмахера. Ёся сказал им чтоб "Золинген" достали. Одни говорят, что нужен "Золинген", а другие говорят что "Зингер". Их не поймёшь!

– А что говорит старшина?

– Старшина говорит, зачем среди солдат ерунду распускать, когда даже самый дурак и несмышленый понимает, что это полковая шутка. Но в полку шутить и не собирались. На следующий день меня вызвали туда и потребовали, чтобы я сделал обыск своим солдатам.

– Выводите роту из траншеи к себе, делайте обыск, трясите мешки и солдатские карманы сами. Я этого делать не буду. Можете снимать меня с роты! В полку были недовольны моим настырным, как они сказали, ответом. Мне пригрозили. Я вернулся в роту назад. О бритвах больше не говорили.

– 3 – На следующий день в субботу меня вызвали в батальон, там находились люди из полка. Мне была поставлена задача в воскресенье 23-го ноября перед рассветом провести разведку боем переднего края противника. Я должен с ротой переправиться через Тьму и, развернувшись цепью, пойти на деревню. По данным полковой разведки в деревне находиться небольшой гарнизон. Для усиления роты, мне придается взвод минометчиков младшего лейтенанта Ахрименко.

– Ахрименко с ротой в атаку не пойдет, он займет свою позицию, когда рота возьмет деревню.

– Сколько минометных батарей во взводе? – спросил я Ахрименко, который находился тут же.

– Каких батарей? – переспросил он.

– Минометных, каких ещё!

– У меня во взводе всего один миномет.

– И десяток мин, – подсказал я.

– И это называется огневая поддержка артиллерии?

– Идите лейтенант готовьте свою роту! И лишнего старайтесь не говорить. Вечером в роту ко мне пришел Ахрименко, я вызвал Черняева и старшину Сенина, и мы вчетвером отправились на новый участок, там, где предполагалось провести наступление. Мы вышли на берег Тьмы, перед нами высоко над обрывом была видна деревня Тишакова [которую нам нужно было брать с рассветом], которую нам предстояло взять на рассвете. Рассматривая дома, сараи и крыши, я хотел по внешнему виду деревни определить, где у немцев проходит траншея, где стоят пулеметы, где находиться расчищенный участок зимней дороги и какие дома занимают сами немцы. Предварительных данных нам штаб не сообщил. У роты, которая стояла здесь и от полковых разведчиков я тоже ничего не узнал, чему был крайне удивлён, потому что [они ничего не знали] в боевом приказе должны быть даны сведения о противнике.

– Как же так, – спросил я представителей батальона и полка, отдаете боевой приказ на наступление, и о противнике ничего не знаете. Представитель полка мне ответил:

– Комбат в батальоне человек новый. Нечего из себя шибко грамотного строить!

– Тебе приказали брать деревню, пойдешь в атаку и вскроешь огневую систему! Во время атаки всё станет ясно!

– А обозначу её трупами, так что ль? – [сказал резко я] подсказал я ему. На карте [начальника штаба] полкового представителя эта деревня была обозначена черной узкой полоской, расположенной вдоль дороги, идущей к лесу, и я даже названия ее не успел до конца прочитать. Он сложил карту пополам, на ней был нанесен весь рубеж обороны. Я понял так, что я иду на немцев и мне не положено знать расположение стрелковых рот и огневую систему полка. Мало ли что, – я могу попасть в плен к немцам.

– 4 – Мы стояли в кустах на берегу реки и смотрели на утопавшие в снегу бревенчатые избы [стены]. Ясно, что это были не фасады домов, а тыльная сторона сараев, хлевов и амбаров. Лицевая сторона домов с окнами и наличниками была повернута в сторону леса, [там] за домами проходила дорога, по которой немцы сообщались с деревней. Я беру у Ахрименко его старенький бинокль и навожу на деревню. Передо мной в окулярах заснеженные крыши домов, печные кирпичные трубы и низенькие сараи у самого обрыва.

– Сколько тебе дали мин на предварительную пристрелку деревни? – спрашиваю я его, не отрывая глаз от бинокля.

– Десяток мин на обстрел! [не пожалею!]

– А всего?

– У тебя на пристрелку уйдет не меньше десятка!

– Вон крайний дом и крыша покрытая снегом!

– Ставь миномет, пускай мину, а я посмотрю, где будет разрыв.

– Ты с десятка пристрелочных мин по этой крыше не попадешь!

– По крыше я не попаду!

– А по немецкой траншее ты попадешь!

– Ты ставь миномет и начинай обстрел крайнего дома. Возьмем деревню, посмотрим, куда ударили твои мины!

– Ставь миномет и начинай обстрел крайнего дома, это мой приказ, а ты как поддерживающее средство теперь подчинен мне! Я смотрел в бинокль на открытую снежную равнину и на высокий обрыв, круто спускавшийся в конце её. Там над обрывом немцы, дома и постройки. Левее нас от нашего края [противоположного] берега к самой деревне поднималась лесистая гряда. Заснеженный лес поднимался на самый бугор и доходил до крайних домов почти вплотную. Вот где можно совершенно незаметно войти в деревню! И когда я с представителем полка вышел на рекогносцировку местности, мне указали, когда я заикнулся на счет этой гряды,

– Березин приказал деревню брать развернутой цепью по открытой низине!

– Ты поведешь роту по открытой местности, так, чтобы тебя с НП батальона [полка] было видать!

– Ротой в лес заходить запрещаем!

– Странно! – сказал я.

– Что тут странного? Дивизия приказала – ты должен исполнять!

– Почему я должен пускать людей как живые мишени под немецкие пули? Почему нужно солдат подставлять под явный расстрел?

– Когда по любому уставу я должен использовать скрытые подходы к противнику! – не успокаивался я.

– Не выполнишь приказ, пойдешь под суд трибунала! Представитель полка собрался [полковое начальство собралось] уходить, а я никак не мог успокоиться.

– 5 – Почему они приказали не заходить мне с ротой в лес? Ведь это дураку понятно, что лесом можно подойти к деревне буквально на пять шагов, а потом навалиться всей ротой. Что-то тут не так! Лес не заминирован? Чего они темнят?

"Тебе приказано вести разведку боем!" – вспомнил я слова представителя полка.

"Мы будем о ходе твоего продвижения докладывать в дивизию по телефону!" "Березин хочет лично знать каждый твой шаг!" Может они бояться, что зайдя в лес, я уведу роту к немцам? Вот идиоты! Им не важно, сколько погибнет на открытом поле солдат! На то и война, чтоб солдат убивали! Главное, чтоб полковое командование видело, как встанет и пойдет под пули солдатская цепь. Говорят какой-то Карамушко полк принял. Комбат у нас тоже был новый, всего [три-четыре дня] несколько дней. Поэтому полковые и занимались со мной. Теперь им нужно видеть, как будут убивать нашего брата! Они ещё ни разу не видели, как падают и умирают на поле боя солдаты.

– Ну и дела! Ночью роту приказано было снять из траншеи и вывести на берег Тьмы. В кустах солдатам раздали водку и налили хлебово в котелки, до наступления оставалось ещё около часа. После еды и питья чая, я рассредоточил солдат, [вдоль берега], они легли в рыхлый снег у самого русла реки. Положив солдат, я пошел вдоль берега, туда, где к реке подходила лесистая гряда. Здесь через речку остались стоять старые кладки. Узкий переход в два бревна с поручнем из жердей с одной стороны. Здесь спокойно гуськом можно перейти на другой берег незаметно для немцев, и пока темнота прикрывает нас, занять на том берегу исходное положение. Но одно дело рассуждать, а другое дело повести роту на кладки! Я вернулся назад, ещё раз обошел своих солдат, напомнил им сигнал начала атаки и стал ждать рассвета. Когда перед рассветом комбат из своего укрытия пустил в нашу сторону красную ракету, рота поднялась и пошла во весь рост. Спустившись на лед, многие попали в подснежную воду. Их быстро вытащили назад и велели перематывать портянки. Казалось, что атака заткнулась. Я подал команду первому взводу двигаться к мосткам, за ним потянулись остальные. Речка небольшая, а имела довольно сильное течение. Несколько человек влезли в снежную воду по пояс. Мостки были несколько ниже уступа [того] крутого снежного берега. Немцы не могли видеть нас. И вот мостки позади. Мы молча поднялись на край снежного поля и рассыпались цепью. На какое-то мгновение солдаты замерли, ожидая встречных выстрелов. Но видя, что немец не стреляет, тронулись с места, и медленно пошли вперед.

– 6 – Мы оторвались от берега, вышли на середину низины, мне казалось, что именно ь этот момент немец откроет огонь изо всех видов оружия. Цепь находилась внизу, как на ладони. Немец сидел наверху, превосходство у него было исключительное. Но кругом было тихо, ни звука, ни выстрела! Серые фигуры солдат, увязая в снегу, подвигались к обрыву. Может, нас хотят подпустить под обрыв и разделаться там, когда нам деваться будет некуда! Ударят сверху из пулеметов и все завязнут по пояс в снегу! Когда рота подошла к обрыву и поднялась на бугор, когда дома, огороды, сараи оказались рядом, стало очевидным, что немец оставил деревню без выстрела и из деревни бежал. Разведки боем не получилось! Деревня небольшая, всего десяток домов. Расположены они по одной стороне дороги и окнами повернуты к лесу. На правом конце деревни дорога под прямым углом поворачивает к лесу и бежит по снежному полю. В том месте, где дорога подходила к лесу, повидимому остался немецкий заслон. Оттуда стали постреливать из винтовок в нашу сторону [по деревне]. Солдаты сначала с осторожностью перебегали между домами, потом осмелели и стали ходить по деревне в открытую, немцы прекратили всякую стрельбу. Два взвода расположились вдоль деревни в одну линию, разделив, так сказать, деревню пополам между собой. Еще не рассвело, а в избах уже затопили печи, варили картошку в больших черных чугунах. Возьмешь пару штук [из такого чугуна] спустись шкуру, а картошка отдает кислым запахом. Свет и огонь был I виден через открытые двери и окна снаружи. Я пошел на свет и увидел в открытую дверь горящую русскую печь. Солдаты сушили около неё портянки и одежду. Некоторые толкались у горящей печки в подштанниках, другие сушили валенки и шлепали по полу босиком. Я вошел в избу и огляделся.

– Вы хоть бы окна завесили и дверь прикрыли, – сказал я солдатам.

– А то у вас и дверь нараспашку!

– Чего тут бояться товарищ лейтенант? – услышал я в ответ.

Гляди, – подумал я, – как осмелели! И в этот момент в открытую дверь влетел раскалённый до красна немецкий зажигательный снаряд и ударил в стену. Немцы стреляли с опушки леса, с того самого места, куда уходила очищенная от снега дорога. Я оглянулся назад, взглянул в открытую дверь, и увидел второй зажигательный снаряд, летящий в нашем направлении.

– Ложись! – только успел я крикнуть на ходу и метнулся за угол печки. По свету в дверях и в окнах били прямой наводкой из тридцатисемимиллиметровой пушки.

– 7- Солдаты попадали на пол, расползлись на животах по углам. Я стоял за углом печки и ждал, что будет дальше. В это время ещё два розовых снаряда пролетели сквозь стены. Ствол немецкой пушки после каждого выстрела уводило вправо, снаряды пролетели дальше от печи. Они пролетели в полметрах от меня и, врезавшись в бревенчатую стену, ушли напролёт. Два красных снаряда случайно ни кого не задели. Но все храбрецы теперь лежали брюхом на полу, прижав даже физиономии к грязным и мокрым доскам пола. Некоторые, которые были обуты и в штанах, не отрывая живота от пола, выползли на улицу через открытую дверь. Картошка в чугуне булькала и кипела. Белая пена сползавшая к огню яростно шипела. А стряпухи голоштанные позабыв про чугун, [портянки и штаны,] припав к доскам пола, лежали прижавшись рыбкой. От портянок и мокрых ватников шел вонючий пар. Прошло несколько минут. Снаряды больше не летели. Я вышел из-за угла печки и велел залить в печке огонь.

– Идите сушиться в другую избу! Не забудьте о маскировке, теперь вы научены! Я вышел на улицу и пошел вдоль домов. Пока я собирался отдать распоряжение, чтобы к рассвету везде в избах погасили в печах огонь, откуда- то появились ведра, разыскали колодец и веревку, из окон и дверей домов повалил едкий дым и пар. Что там на скамье, на полу невозможно было сидеть! Солдаты намотали на ноги портянки, надели досушенные валенки, и на четвереньках, как маленькие дети, выползали наружу из задымленных изб. Связисты в это время дотянули до деревни телефонный провод, подключили аппарат, и я доложил в батальон, что деревня полностью в наших руках.

– Позови мне командиров взводов! – сказал я ординарцу. Через некоторое время все трое пришли.

– В тех домах, где ваши солдаты варят картошку, окна и двери должны быть завешены или закрыты соломой. Печи топить разрешается только в ночное время. Днем дым из труб видно издалека.

– Стряпней и варкой должны заниматься не более двух человек от взвода. Остальным делать у печки нечего. Всех свободных от постов и [после] смены [на отдыхе] приказываю поставить на рытьё траншеи.

– Взвод Черняева обороняет правую часть деревни по колодец включительно. Старшина Сенин занимает оборону влево, от колодца до леса. Минометный взвод Ахрименко оборудует огневую в створе дороги на участке Черняева, ближе к обрыву. Раненых будете выносить к обрыву, дальше их [выносить будут] подберут санитары [батальонного] санвзвода. Сигналы боевой тревоги подавать голосом. Моё место в расположении %%% взвода Сенина, немецкий окоп у второй избы.

– 8- Связь между взводами и мною будете подчеркивать связными. Сведений о противнике мы не имеем. Знаем, что на стыке дороги и леса стоит [у него] тридцатисемимиллиметровая пушка. Перед нами открытое снежное поле. По глубокому снегу через поле немцы на деревню не пойдут. Если они и сделают [вылазку и] попытку подойти к деревне, то пойдут по дороге на участке обороны Черняева. На участке Сенина, мне кажется, противника нет. Я просмотрел внимательно, опушка леса совершенно пустая. Но не будем самонадеянными, ко всему нужно быть готовым в любую минуту. От немцев можно всего ждать! Ручной пулемет Сенин поставит на свой правый фланг, с таким расчетом, чтобы в случае немецкой атаки поддержать огнем пулемета взвод Черняева [если немец пойдет по дороге]. Быть готовым к стрельбе в любую минуту! Объявляю дистанции огня: У Сенина планки прицела установить на дистанцию четыреста метров. У Черняева – соответственно на триста. Объявите своим солдатам и лично у каждого проверьте установку прицельных планок на винтовках и пулемете. Сектора обстрела вам указаны, Приказываю в течение трёх дней за дорогой в поле отрыть окопы в полный профиль. Каждый окоп на двоих. Деревенские избы оборудовать будем после. Сначала окопы, а потом в стенах пробьем амбразуры и [оборудуем] бойницы.

– Кому, что не ясно?

– Вопросов нет?

– Идите по местам и преступайте к работе!

– Я буду находиться во взводе у Сенина. Предупреждаю, окопы должны быть готовы через три дня! Черняев ушел, а я остался во взводе у Сенина. Я рассчитал так: Черняев офицер, будет находиться в одном взводе, я тоже офицер, буду присматривать за старшиной и его солдатами. %%% Наметили линию окоп, послали за топорами и лопатами. Остаток дня прошел без стрельбы и без особых хлопот. Я залез на крышу с задней стороны и стал рассматривать позиции немцев расположенные на опушке леса. Я смотрел на опушку и думал, как лучше организовать свою систему обороны, но сколько ни думал, ни перебирал в голове, на ум ничего не пришло.

Опыта нет! – ответил я сам себе. Главное наверно, [это] надо успеть окопаться! Встал солдат в оборону на один день, тут же заройся в землю! Я вглядывался в опушку леса, хотел увидеть хоть малейшее движение немцев, но сколько ни [вглядывался и ни] смотрел, не заметил ни малейшего признака их присутствия.

– Сходи к Ахрименко и принеси мне бинокль, – сказал я ординарцу и он нырнул в прогалок между домов.

– 9 – Часа два, не меньше, следил я в бинокль за опушкой леса, так ничего не увидел и не обнаружил там. В училище нас учили, что при занятии населенных пунктов, мы должны в домах и постройках оборудовать стрелковые бойницы и в стенах прорезать амбразуры для пулеметов. Но я, сидя на крыше, подумал, что немцы могут термитными снарядами поджечь дома [и сараи], куда тогда деваться солдатам. Вот почему я решил начать рытьё окопов за дорогой, подальше от построек и домов. Узнав о моем решении, солдаты Сенина высказали своё неудовольствие. Долбить мерзлую землю никто не хотел. От удара топором от мёрзлой земли летели мелкие брызги и сыпались искры.

– Солдаты Черняева залезли в дома! – ворчали они.

– А нас выгнали в снег по колено!

– Солдаты Черняева будут сидеть в домах и тепле!

– А тут хоть окоченей на ветру!

Старшина Сенин тоже выразил своё неудовольствие.

– Ты что- то недоволен старшина? Или мне это показалось?

– Солдаты твои вроде озлоблены!

– Тут рядом пустые дома. А вы нас выгнали на мороз и на ветер! – басил старшина мне в ответ.

– Ты, видно, пытается отговорить меня от рытья окопов?

– Когда окопы твои будут готовы, разрешу пробить бойницы в сараях и домах! Старшина Сенин стоял у крыльца и мялся [в снегу], а я с биноклем лежал на крыше и сверху смотрел на него.

– Я видел как тогда от трех снарядов, которыми немцы прошили навылет избу, твои умники ползали животами по грязному полу.

– Им тогда хоть из пистолета над ухом пали, они с перепуга не подняли бы голову.

– Ты вот что старшина! Хватит отлынивать! Выполняй боевой приказ и кончай разговоры!

Я посмотрел через гребень крыши, солдаты Сенина лениво и нехотя рубили мерзлую землю.

Посмотрим! – подумал я и решил про себя, – эти пусть останутся в поле, а Черняев со своими в домах. Кому достанется от немцев?

Просмотрев ещё раз опушку леса, я спустился с крыши и пошел во взвод к Черняеву посмотреть, что он там делает. Амбразуры в бревенчатых стенах имели внушительный вид. В одной избе солдаты даже вскрыли полы, использовали погребные ямы, как укрытия от обстрела. Солдаты Черняева были довольны, поглядывая наружу из темноты амбразур.

– 10 – Доказать никому ничего нельзя. Пока немец не стреляет, все умные, уверенные в себе и находчивые. Подошел Черняев и как обычно помялся.

– Почему окопы не роют? – спросил я его,

– Закончим амбразуры и начнем рыть окопы, – ответил он и замолчал. Я взглянул на него и спросил: И когда ты к рытью окопов собираешься приступить?

– Думаю, что завтра [обернусь] к вечеру!

– Ты не выполнил мой приказ. Я кажется оказал тебе ясно и точно. Сначала окопы, а потом бойницы и амбразуры в домах. Ты делаешь всё наоборот. Мне не нравиться твоё самоволие и упрямство, [Ты делаешь всё наоборот] а опыта у тебя нет, солдаты твои не обстреляны.

– Завтра, так завтра! Завтра приду и проверю! – сказал я и позвал ординарца. Через некоторое время мы вернулись во взвод Сенина. Солдаты долбили землю и искоса посматривали на меня. Не знаю, что собственно, меня подхлестнуло, их молчаливый укор или упорство Черняева. Я подозвал старшину и сказал ему:

– Ты однажды с позиции самовольно увел солдат и оставил меня в окопе с Захаркиным [спать под одеялом]. Меня таскали и допрашивали как дезертира. Может ты и в этот раз собираешься подвести меня под монастырь?

– Я приказал тебе за три дня отрыть за дорогой окопы. В срок не уложишься, возьмешь пару гранат и пойдешь подрывать немецкую пушку! В этом будет больше смысла, чем отдавать тебя под суд.

– Думаю, что дело до гранат не дойдет! Окопы будут готовы!

– Мне надоело уговаривать тебя и твоих солдат. Вашим нытьём я сыт по горло! Кто из солдат закончит свою работу раньше, тот будет спать в натопленной избе! А те, кто тянет резину, останутся на все время в окопах и в избу не попадут. Так и передай им моё твёрдое слово [последнее решение]! Морозная ночь прошла спокойно. Немцы не стреляли, и только стук топоров и лопат нарушал тишину. Слышались удары вразнобой, как будто с горы падали камни. Снег поскрипывал под ногами. Я не спал и всю ночь ходил, смотрел как работают солдаты. Я не подгонял их и ничего им не говорил. Важно было, что они взялись за работу [и мои слова были бы теперь ни к чему]. Солдаты ушлый народ. Только приляг засни, тут же найдется один, начнет рассуждать и собьёт всех с работы. Утром, когда рассвело, я решил пойти и осмотреть в деревни задворки. Вдоль обрыва откуда мы наступали, была тыльная сторона деревни. Здесь стояли сараи, клетушки и амбары. Мы проскочили всё это мимо, когда [бежали] наступали на деревню.

Нужно осмотреть наши ближайшие тылы – решил я. Мало ли, что может [произойти] случиться.

– 11 – Я прошел между домами, подошел к обрыву, посмотрел в сторону реки, где когда- то проходила линия нашей обороны. Вот так, наверное, стояли здесь и немцы, рассматривая наши позиции. Отсюда с высокого обрыва весь наш передний край как на ладони лежит. Хорошо просматривается вся траншея, темная полоса кустов и бровка сосен по ту сторону реки. Подкати [сюда] на край обрыва орудие, наводи по стволу и бей вдоль всей траншеи. Я обернулся несколько назад и посмотрел на сарай, что был правее. Там проходил немецкий ход сообщения. Он шел из-под стены сарая и, не доходя до края обрыва, заканчивался стрелковым окопом.

– Смотри, как хитро придумали, – сказал я ординарцу, показывая на пустой сарай и ход сообщения, который шел из-под его стены. Ход сообщения был отрыт без отвала [на бруствер] земли. Ходы сообщения обычно роют, выбрасывая землю на одну или две стороны. А здесь землю, повидимому, выносили в мешках и ссыпали в сарай. И действительно, когда мы зашли за сарай, то увидели внутри через открытые ворота высокий бугор земли, занесенный снегом.

– А что- то там зеленеет на краю стрелкового окопа?

– Вроде убитый немец, товарищ лейтенант! Мы выходим из-за угла сарая и видим перед собой убитого немца. Немец полулежит в окопе, откинувшись спиной на его гладкий край. Вот когда немца можно [было] рассмотреть [подробно] вблизи. Видно даже рельефный узор на пуговицах. На немце [была надета] голубовато-зеленоватая шинель и френч с черный отложным воротником %%%%%. На ногах кожаные кованые сапоги с короткими и широкими голенищами. Тело немца застыло, он полулежал в неестественной позе. Серые глаза у него были открыты и устремлены куда-то в пространство. В глазах ни страха, ни смертельной тоски, а даже [наоборот внутреннее] достоинство, и желанный покой. Волосы у немца светлые, цвета прелой соломы, лицо чисто выбритое, сытое и спокойное, на щеках сохранился легкий румянец. Вот только губы припухли и посинели от ветра и холода. Тронь его рукой, встряхни, и за рукав, и он вздохнет глубоко, тряхнет головой, сбросит о себя задумчивость и сонное оцепенение, заморгает глазами, залопочет [быстро] по-своему, и поднимет руки вверх. Немец широк в плечах, и ростом выше меня, прикинул я, мысленно сравнивая его и свою фигуру. В нем не меньше девяносто килограмм. На голове у него пилотка, он отвернул её и натянул [глубоко] на уши. Голубовато-зеленая тонкого сукна шинель опоясана широким, из натуральной кожи, ремнем с бело-черной квадратной бляхой. В центре бляхи рельефный круг с фашистской свастикой и с надписью по кругу – "Гот мит унс!" /Бог с нами!/ На поясном ремне давленый кожаный подсумок, он расстегнут и

– 12- в нем видны немецкие латунные патроны с проточенной канавкой вместо шляпки [как у нас]. У нас железные и шляпкой наружу, покрытые слоем цинка, а у них блестящие. Латунь не ржавеет [на сырости]. Винтовка его валяется на дне окопа около ног. В последний момент руки ослабли и он её выронил. Мы оглядели его кругом. Входного отверстия от пули нигде не было видно. Никаких следов и пятен застывшей крови снаружи. Такое впечатление, что он пулю свою [просто] ртом проглотил.

– Посмотри в кармане! Документы какие есть при нем? – сказал я ординарцу.

Ординарец наклонился и неохотно засунул руку немцу за пазуху. В нагрудном кармане френча он нащупал их. Вынул из кармана целую пачку разных книжиц, бумаг и фотографий. Здесь была солдатская книжка, какие- то бумаги и квитанции и целая пачка семейных фотографий. На одной фотографии изображен небольшой двухэтажный дом. Повидимому здесь до войны жил убитый немец. А на этой – его фрау [с прилизанным прибором] и трехлетний сынок, приглаженный прибор на голове, рядом с мутер стоит худощавая дочка.

– Да! – сказал я вслух. Ординарец посмотрел на фотографию и почему-то глубоко вздохнул.

– Привали его на край окопа, так чтобы он оперся локтем. Сделаем вид, будто он живой стоит. Положи винтовку перед ним. Кто из тыловых или полковых сюда пойдет, наткнется на немца, подумает что он целится в них. С перепугу наложат в штаны! Пусть немец здесь для хохмы торчит! Со страха доложат в дивизию, что деревню забрали немцы, а рота попала в плен. А то наши солдатики что- то приуныли! Хоть [посмеются над ними] посмеяться будет над чем от души!

– Сколько прошел этот фриц по нашей земле? Разве он думал, что здесь, в этом окопе найдет свою смерть [и могилу]. Разве он знал, что вот так будет торчать до весны, как огородное пугало? Здесь его и сам фюрер никогда не найдет! Дождется немец солнышка, рухнет в окоп и сольётся с талой землей. Куда он отсюда денется? А окоп он рыл с любовью и немецкой аккуратностью, не как наши, все кругом подчищено и убрано под метлу. Фрау унд киндер ждут его домой. А он как верный страж своего окопа прилёг на ровный край и целится. Вот наложат наши батальонные или полковые, когда сунутся сюда! Мы вернулись в деревню, прихватив с собой фотографии и документы убитого. Через некоторое время меня вызвали к телефону. Звонил комбат. Я доложил ему, что долблю окопы и прорезаю в стенах амбразуры.

– Вы не можете прислать нам пустых мешков? – спросил я его.

– Не плохо было бы положить мешки с песком или с землёй вокруг каждой бойницы.

– 13-

– Ты что, не соображаешь?

– Обращаться за помощью [в батальон и в полк] не приучайся!

– Соображай сам и используй подручные средства! На этом разговор с батальонным был закончен. Я пошел к Ахрименко проверить его готовность. Мне нужно было убедиться как он пристрелял дорогу и опушку леса.

– Дай команду своему расчёту, пусть пустят две мины по дороге по самому краю опушки леса! Хочу посмотреть, как точно умеют стрелять твои орёлики. Ахрименко подал команду, минометный расчет быстро занял свои места, и два резких хлопка последовали друг за другом. Ахрименко смотрел в бинокль, а я наблюдал невооруженным глазом. Дистанция небольшая, но взрывов нигде не было видно.

– По-моему, у вас дистанция велика! Мины рвутся далеко в лесу! На опушке взрывов не видно! – сказал я Ахрименке.

– Я просил ударить по дороге, а вы бьете далеко в глубину!

– Разрывы можно не увидеть! – ответил мне Ахрименко.

– Заряд небольшой, мины осколочные!

– Дымовых, пристрелочных у нас нет!

– Знаешь что Ахрименко! Я сегодня ходил по деревне, облазил все закоулки и задворки и воронок от твоих мин нигде не нашел. А как помнится мне, ты выпустил перед нашим наступлением с того берега десяток [десятка полтора-два] по деревне! Может они у тебя не взрываются?

– Ну ладно! Для проверки ударь по дороге, дистанция двести метров!

– Это я могу, пожалуйста! – ответил он и решительно подошел сам к миномету. На этот раз он сам сел за буссоль навел миномёт. Долго возился с прицелом, потом протянул руку в сторону. Солдат подал ему мину. Ахрименко сунул её в ствол, отпрянул в сторону, зажал ладонями уши. Через некоторое время на дороге брызнула мерзлая земля и взметнулся снежный фонтан.

– Вот теперь вижу! – сказал я и посмотрел на солдат расчета.

– Придется тебе самому наводить, если немцы пойдут.

– [Ну ладно,] Пошли, – сказал я ординарцу. Возвращаемся назад и по дороге заходим к Черняеву. Смотрю в поле, ни одного солдата. Окопы в снегу не роют.

– В чём дело? – спрашиваю я Черняева. Он молчит.

– Куда ты со своими солдатами денешься, если завтра на деревню налетит немецкая авиация? Я был под бомбежкой! Могу тебе сказать! Вас в этих избах завалит сверху брёвнами и побьет кирпичом от печек!

– На Селигере, у нас в укрепрайоне бетонные точки были, их для маскировки одевали сверху бревенчатыми срубами и крышами. Но там люди сидели в бетонных укрытиях, а у тебя над головой досчатый потолок и крыша из дранки.

– 14-

– Твоим солдатам бревнами головы разобьёт [по голове попадет]! Твои солдаты, между прочим, сидят за стенами, и от пуль не укрыты. А если пустить прямой наводкой снаряд? Он не только брёвна и стены, он навылет кирпичную печь прошибет! [С лица до изнанки!]

– Что ты Черняев думаешь, когда попадешь в оборот?

– Солдаты Сенина завидуют тебе. А чему завидовать, Я не вижу!

– Я приказал тебе отрыть окопы за дорогой в снегу. Ты мой приказ не выполнил и почему-то упорствуешь. Ты отвечаешь за своих солдат, а не они за тебя в ответе. Подведут они тебя под монастырь, попомни мои слова!

– Будем рыть! – прохрипел Черняев. Он видно ел снег, когда хотел пить. В деревне колодец. Лень послать солдата. А снегом не напьёшься! – подумал я.

– Топоры возьмешь у Сенина! Время не тяни! Сегодня с вечера выставишь солдат на работу! Я позвал ординарцами сидел на крыльце и болтал с солдатами. Я посмотрел на Черняева. Не знаю, он что-нибудь понял, или до него мой взгляд не дошёл. Мы пошли вдоль деревни, на левый фланг, [где сидели солдаты] к Сенину. С левой стороны дороги в одну линию, в снегу стоят темные приземистые избы. Они ушли по самые окна в снег. Повсюду около стен намело большие сугробы. Окна выбиты, двери раскрыты. Двери иногда под ветром скрипят на ржавых петлях [крюках]. Деревня стоит по одну сторону дороги. С другой стороны открытое снежное поле и вдалеке, на его краю, темнеющий лес. Идём по дороге не торопясь. На нас надеты белые маскхалаты. Наверно нас видно на фоне тёмных бревенчатых стен – думаю я.

– Знаешь что! – говорю я ординарцу.

– Давай-ка снимем рубахи. А то мы с тобой целый день здесь мотаемся на виду у немцев. Подкараулят они нас! Стукнут из снайперской винтовки! Я останавливаюсь, снимаю с себя рубаху маскхалата и отдаю её ординарцу.

– На положи к себе в мешок! Ординарец тоже до половины раздевается. Старшина Сенин издалека замечает нас. Он что- то говорит своим солдатам, и те зашевелились в окопах. Да! Стоило один раз по делу прикрикнуть на старшину, и старая дружба сразу дала трещину. Но что сделаешь? Война во всё вносит свои поправки! К вечеру потемнело. Подул резкий ветер. Снежная пыль зашуршала под ногами. Застонали пустые разбитые окна в избах. На ночь я решил

– 15- пойти в избу лечь и отдохнуть. Считай уже третьи сутки на ногах, нужно лечь и как следует выспаться. Окопы у Сенина [были] почти готовы. Черняев забрал топоры и приступил к работе. Я предупредил старшину, и мы с ординарцем пошли в избу, отведенную комсоставу. Там сидели связисты, они круглосуточно посменно дежурили у телефона. На полу была набросана солома, мы легли и тут же заснули. Утром, с рассветом в деревню прилетел первый снаряд. Немцы стреляли откуда-то из-за леса. За ночь все свежие выбросы земли перед окопами замело и запорошило чистым снегом, так что они растворились в белом пространстве. Второй немецкий снаряд прошуршал и ударил под крышу соседнего дома, ещё один рванул за обрывом, перелетев дома [и сараи]. Потом зафыркали ещё два, они грохнули с недолётом на дороге. На дороге перед взводом Черняева поднялся столб снега и черного дыма. За двумя [этими, прогудев] прилетело ещё несколько [штук], они метнулись к домам Черняева, где были вырублены амбразуры. Мы с ординарцем быстро поднялись на ноги и перебежали в окопы к солдатам Сенина. Солдаты в окопах как-то вдруг сгорбились, втянули шеи, навострили уши [и присели поглубже] и смотрели что будет.

– Пристреливают! Товарищ лейтенант!

– Я обернулся на голос, и увидел в соседнем окопе старшину Сенина.

– Ты всех убрал из домов? – спросил я.

– Пошли двух солдат, пусть ещё раз проверят! И вели всем немедленно в окопы! Телефонистам скажи, чтоб забрали свой телефон и бежали сюда [поскорее]!

– Учти! Через две [три] минуты будет поздно! Немцы откроют беглый огонь. Откуда у меня появилась такая уверенность? Я впервые видел, как рвутся снаряды.

– Ну, Черняев!- подумал я. Достанется сегодня тебе и твоим солдатам! Влепит он вам по амбразурам!