Несчастный случай или убийство?

 

Под броским заголовком – фотографии трех искореженных огнем машин и небольшой текст. Несколько раз он прочел, не воспринимая смысла, потом оцепеневший взгляд наткнулся на фамилию Эранбаева, и все стало ясно. Вот как выглядят произнесенные за обеденным столом слова после их материализации… Что это черное вытарчивает из приоткрытой дверцы? В доносящиеся из кухни запахи итальянского пакетного супа вплелись вонь российского бензина и интернациональный дух обуглившейся человеческой плоти. Слегка закружилась голова, Сливин присел на тумбочку.

– Чем ты так зачитался? – голос жены доносился словно сквозь слой ваты. – Почему не разуваешься?

Маша вынула из расслабленной руки газету, просмотрела. С болезненным любопытством он ждал ее реакции.

– И ничего интересного! Поторопись, обед готов…

Она не знала фамилии Лечи, потому сообщение о нескольких смертях не выделялось среди других и терялось на повседневном криминальном фоне столицы. Да и для тысяч читателей информация об очередной аварии с гибелью семи человек не казалась сенсацией: это не столкнувшийся с троллейбусом на Садовом кольце бензовоз… Только он, Ахмед да несколько его подручных знают, что стоит за катастрофой на Ярославке…

– Я пожарила твои любимые куриные котлеты!

Она была хорошей женой. И старалась искупить вину. Хотя бы перед собой. Ведь Маша не догадывается, что он выследил ее и даже рассмотрел, в каких трусиках она вернулась. Ушла в черных, пришла в красных. Мелочи… Сливин смотрел на жену слегка свысока. Осведомленность о тайне, известной узкому кругу, возвышает человека в собственных глазах. Хотя ей тоже известно это чувство: слишком много лет они были допущены к особо важным секретам государства, слишком много выслушали инструктажей о том, как маскировать свою работу. Иными словами, о том, как врать.

– Да что с тобой?

– Ничего.

Сливин снял ботинки. Он испытывал двойственные чувства. Месть свершилась, и это приносило удовлетворение, но с другой стороны, отчетливо ощущался страх, ибо он влез в игру, где ставками были человеческие жизни. Дьявол выполнил свои обязательства и неизбежно потребует ответных услуг… Тогда дистанция между словами и делами сократится настолько, что придется самому ощущать запах пролитой крови… У него пропал аппетит.

– Я немного отдохну…

Как только Сливин прошел к дивану, зазвонил телефон.

– Прочли? – услышал он неприятно знакомый голос. – Надеюсь, вы удовлетворены. На днях встретимся…

Положив трубку, конструктор обреченно вздохнул.

 

* * *

 

На следующий день Сливина вызвал начальник отдела кадров. Кроме бесцветного, вечно прячущего глаза Федосеева, в небольшой комнатке находился широкоплечий незнакомец характерной «комитетской» внешности. Он, напротив, смотрел прямо и остро.

– Валентин Сергеевич Межуев, – уставившись в крышку стола, представил гостя кадровик. – У него есть к вам несколько вопросов. С дирекцией ваша отлучка согласована, пропуск подписан.

Сливин достаточно долго работал в особо режимной системе, чтобы не понять, что это означает. Он знал, что рано или поздно такое произойдет, но, как обычно, надеялся на чудо. Однако чудес не бывает… Как загипнотизированный, он вышел из института и сел в серую «Волгу» рядом со своим сопровождающим. Мимо проносились улицы и переулки, фонарные столбы и шикарные витрины дорогих магазинов, спешащие по своим делам люди, но все, что находилось за автомобильным стеклом, относилось уже к другой жизни, а потому не затрагивало и не волновало его, как картинки, мелькающие за окном поезда дальнего следования, не затрагивают командированного, чье внимание сосредоточено на конечной точке пути.

Минут через сорок-пятьдесят «Волга» въехала в стальные, с красными звездами ворота, характерные для воинских частей и подразделений. Сливина это несколько удивило, так как не вполне соответствовало представлению о месте, куда его должны привезти. Но удивление было вялым, как и все восприятие окружающей действительности: он как будто находился под действием анестезирующего укола.

Молчавший всю дорогу Межуев провел конструктора в строгий кабинет, по-хозяйски сел за стол, указал рукой на жесткий стул напротив. «Интересно, куда отправляются люди с этого стула?» – отстраненно подумал Сливин.

– Поговорим откровенно, Василий Семенович, – задушевным тоном начал хозяин кабинета. Как ни странно, задушевность казалась искренней. Впрочем, у хорошего профессионала так и должно быть.

– Людям свойственно делать ошибки. Иногда их можно исправить, иногда нет. В вашем случае еще не все потеряно… Требуется только откровенность и желание сотрудничать с компетентными государственными органами. Вам лучше рассказать все самому. Прямо и чистосердечно.

– О чем?

Действительно, когда грехов изрядно, трудно определить, в каком каяться. Сливин знал, что в отличие от милиции контрразведка не торопится упрятать грешника за решетку: сдав более опасного врага, можно получить индульгенцию и полное прощение. Но вываливать весь короб прегрешений попросту глупо. Что им может быть известно? Про ампулу с цезием? Консультации по урану? Пульт? Вряд ли сразу выплыли его контакты с Ахмедом…

– О чем? – Межуев скорбно вздохнул. Чем ниже интеллект разрабатываемого, тем труднее расколоть его на косвенных доказательствах. Твердит свое «ничего не знаю» – и точка. Я – не я, хата не моя, отпускай домой, гражданин начальник! Даже от собственных отпечатков пальцев умудряется отпереться: «Мало ли что ваши эксперты написали… Вот у них и спрашивайте…»

К счастью (а может, и к несчастью – это с какой стороны смотреть) среди «клиентов» контрразведки таких тупарей мало, ибо иностранные спецслужбы ими не интересуются. Чаще попадается другой народ – с фантазией, воображением, а потому чрезвычайно мнительный. Дай ему только пищу для размышлений, и он мигом сам себя изобличит – сначала мысленно, а представив мрачные картины суда, этапа, тюремных камер, – и вслух.

– Вот посмотрите – «о чем», – Межуев положил перед опрашиваемым квадратик ватмана с простой, четко вычерченной схемой. От кружка с надписью «С. П. Калядов» отходили вниз две стрелки. Одна упиралась в кружок с фамилией Сливина, вторая – в кружок с фамилией Бобренкова. Три кружка и три фамилии, соединенные в соответствии с версией Верлинова, не имели никакого доказательственного значения, но тем не менее произвели на конструктора впечатление надлежаще оформленного уличающего протокола. Он побледнел.

– И вот «о чем», – на стол легли фотографии. Садящаяся в спортивный автомобиль Маша, растерянное лицо Сливина, он сам перед «Хондой» у «Националя»…

«Знают и про пульт, и про Эранбаева, и про Ахмеда…» – мелькнула паническая мысль. Богатое воображение соединяло зафиксированные скрытой камерой моменты его жизни. В следствии это называется «эффектом прозрачности» – у обвиняемого возникает ощущение, будто следователю известно все, что знает он сам.

– Итак, вы будете сотрудничать с государством? Или вам больше нравится наносить ему вред? – теперь в голосе контрразведчика задушевность отсутствовала напрочь. Второй раз за короткое время отцу ядерного фугаса предлагалось заложить душу. Хотя нет… Душа уже заложена. Сейчас предоставлялась возможность выкупить ее обратно у страшного иноземного дьявола. Свои дьяволы все же лучше чужих. По крайней мере появится определенность и можно рассчитывать на помилование…

– Я все расскажу, – с трудом вымолвил он. И повторил уже тверже: – Расскажу все, что знаю.

Покаянный рассказ занял два часа. Потом раскаявшийся грешник сидел в коридоре и ждал, а генерал Верлинов внимательно прослушивал звукозапись и делал пометки в рабочем блокноте.

– Хорошо, – кивнул генерал, когда лента остановилась. – Заводите его ко мне.

Через час серая «Волга» вывезла за ворота главного фигуранта операции «Ловушка», которому Межуев присвоил нейтральный, не привязанный ни к внешности, ни к роду занятий псевдоним «Соловей». Уж больно гладко излагал Сливин историю своего грехопадения.

 

* * *

 

Под землей представление о времени утрачивается начисто. Слабо фосфоресцирующие стрелки «командирских» часов показывали то ли девять тридцать, то ли двадцать один тридцать. Разглядеть число на календаре Скороходов не мог, да особенно к этому и не стремился. Они плутали по бесконечным лабиринтам около четырех суток. Может, пять. Еда закончилась, набранная во фляжку из-под водки грунтовая вода тоже подходила к концу. Свет фонаря стал желтым, и он старался не включать его без крайней необходимости. Со всех сторон давила непроглядная, зловеще шуршащая тьма. Теперь и ему казалось, что следом крадется кто-то большой, бесформенный и лохматый. Так и подмывало дать назад злую короткую очередь, он с трудом сдерживал палец на спуске.

Марина уже пережила истерики, получила свою порцию пощечин и теперь шла молча. Она впала в болезненное оцепенение и в контакт почти не вступала. Если раньше он боялся, что женщина обессилит, то теперь всерьез опасался за ее рассудок. Как, впрочем, и за свой.

Надо было не обращать внимания на угрожающее табло, сесть у стальной стены и ждать очередного контрольного обхода. Или обосноваться возле светового барьера и пошвырять в него камешки… Конечно, могли включиться автоматы с локационным наведением, но тогда все кончилось бы сразу. Ясно одно: он допустил ошибку. Уходить из искусственных туннелей было нельзя.

– Мы скоро выйдем? – спросила Марина. – Я хочу на свет.

– Уже скоро, потерпи.

– Почему мы не станем на эскалатор? Это будет быстрее.

– Мы еще не дошли до эскалатора.

– Я устала и растерла ноги… Думаешь, легко? Это сапоги на выход. В театр, на свидание… Если бы знала, что столько ходить, надела бы другие, на танкетке… Почему ты меня не предупредил?

Скороходов не ответил. У девчонки развивается невроз. Могут возникнуть существенные проблемы. Если не устранить стрессовую ситуацию, у нее вообще съедет крыша.

Вокруг что-то изменилось, и изменение это было благоприятным. Пол под ногами стал ровным, в затхлой подземной сырости почувствовалось дуновение свежести. На несколько мгновений он включил фонарь и осмотрелся. Они находились в прямом, квадратного сечения туннеле. Стены и пол выложены каменными плитами. Без сомнения, здесь действовала вентиляция. Неужели удалось выйти в ярус спецсооружений? Но что-то настораживало лейтенанта. Слишком большие плиты, слишком неровная у них поверхность, слишком грубые швы… Все это отдавало средневековьем. Одно утешение: во все времена такие проходы не прокладывали бесцельно. Они обязательно должны куда-то вести.

Теперь он шел быстро, периодически включая фонарь. Туннель раздваивался. Не задумываясь, лейтенант повернул направо. «Коня потеряешь», – некстати вспомнилось сказочное предостережение. Проход сужался – сначала незаметно, потом все сильнее. Через несколько сот метров он шестым чувством ощутил впереди преграду и резко остановился. Марина налетела сзади, толкнув его на стену. Скороходов громко выругался.

– Извини, я ничего не вижу… Что там?

Лейтенант молча обследовал преграду. Зачем прокладывать коридор в тупик? Здесь что-то не то… Приблизив рефлектор к неровной поверхности, он обнаружил, что когда-то тут находился дверной проем, но потом его наглухо замуровали.

– Пойдем обратно, – сказал он, стараясь не думать, что и остальные ходы могут быть замурованными. Хорошо бы иметь с собой пару зарядов взрывчатки направленного действия. А еще лучше – вообще никогда не попадать под землю. Если удастся выкарабкаться отсюда, он никогда не спустится даже в метро или подземный переход… Хорошо еще, что здесь нет огромных крыс и пауков-мутантов: они держатся поближе к обитаемым слоям…

– Мы скоро выйдем? – в очередной раз спросила Марина. – У меня каблук сломался…

Таким же обыденным голосом она недавно сообщила, что ее укусила гигантская крыса. Трудно было понять – когда она говорит здравые вещи, а когда заговаривается. Но сейчас каблук действительно оказался сломан. Все что смог сделать в данной ситуации Скороходов – отбить прикладом автомата и второй.

– Мне неудобно так… Лучше босиком.

– Не вздумай, – как можно суровей прикрикнул лейтенант. – Потерпи еще немного.

Вернувшись к раздвоению, они двинулись по другому рукаву. За время скитаний по темным лабиринтам у Скороходова развилось ночное зрение. Или обострилась интуиция. Во всяком случае, он угадал впереди препятствие и вовремя остановился. Желтый круг пробежался по перегораживающей туннель стене. Она была недостроена: слева чернела узкая щель, в которую вполне можно было протиснуться. Ощутимый сквозняк говорил о том, что впереди есть выход. Но чувство опасности перевесило желание немедленно броситься вперед. Следовало тщательно осмотреться, разобраться в мозаике размытых, как камуфляжный узор, теней.

Перед щелью на полу что-то лежало. Вначале показалось – какое-то тряпье, похожее на распластанную человеческую фигуру. Лейтенант почти вплотную приблизил фонарь. Сапоги с задраными острыми носами, широкие, непонятного цвета шаровары, расползающийся по швам кафтан… Скорчившаяся кукла на управляющей палке? Откуда?.. Здесь не реквизитная кукольного театра… Он осторожно поддел находку стволом автомата и отпрянул. Прямо на него глянуло сморщенное, туго обтянутое коричневой кожей лицо, оскаленное в жуткой гримасе. И сразу ударил в нос то ли действительный, то ли порожденный воображением запах тления. Мумифицированный труп, насквозь пронзенный копьем. Убийство произошло так давно, что древко почти истлело, но покрытое окалиной ржавчины или крови острое железо как ни в чем не бывало торчало из спины мертвеца.

– Что там? – спросила сзади Марина. – Покажи и мне…

Лейтенант поспешно убрал фонарь. У Скороходова были крепкие нервы, но они слишком долго находились в напряжении, и увиденное выбило его из колеи. Мелькнула мысль, что они заблудились не только в лабиринте подземных переходов, но и во времени, и теперь над головой находится чужая и неизвестная средневековая Москва.

– Иди за мной! – Скороходов скользнул в щель и протащил женщину следом. Сразу почувствовалось обширное пространство – пришлось долго осматриваться, шаря по сторонам слабеющим лучом умирающего фонаря. Наконец он понял, что оказался в просторном, со сводчатым потолком и десятками колонн зале. Здесь воздух был абсолютно сухой, без характерной для подземелья сырости.

Двинувшись вперед, он ударился об острый угол старинного, обитого железом сундука. Рядом ойкнула Марина – она тоже налетела на сундук.

– Их здесь много, – прошептала женщина. – Наверное, мы нашли клад! Давай посмотрим, что там внутри…

Действительно, весь зал был заставлен сундуками.

– Идем быстрей! Не до того сейчас… – чувство тревоги не оставляло лейтенанта. К тому же появилось ощущение, что выход близок.

В противоположном конце зала обнаружилась приоткрытая дверь. Сделанная из толстых дубовых досок и усиленная массивными железными накладками, она криво висела на одной петле. Несколько досок были проломлены и обуглены. Скороходов понял, что ее взорвали. Причем, судя по характеру и локализации повреждений, не бочонком с порохом, а вполне современным пластитом.

Прямо за дверью, на каменном полу, лежал человек в кожаном пальто и зимних полуботинках с вымазанной чем-то белым рифленой подошвой. Рядом, в темной лужице, нелепо валялась меховая шапка. На этот раз картина была простой и понятной. Скороходов нагнулся, протянул руку. Тело еще не полностью остыло.

– Какой ужас! – ахнула Марина. – Его убили?

Лейтенант не успел ответить. Вдали послышались какие-то звуки, мелькнули блики света. Погасив фонарь, он втолкнул Марину обратно в сводчатый зал, прыгнул следом.

– Молчи, а то и нас убьют!

Действуя на ощупь, они спрятались за ближайшую колонну. Стояла гробовая тишина, воздух пах склепом. Выходы из зала сторожили трупы людей, убитых с интервалом в несколько веков. Они не отмщены и не преданы земле. Где-то здесь витают их неуспокоенные души. Вполне возможно, сейчас в поисках виновных сюда войдут стрельцы с пиками наперевес. Или милиционеры с укороченными автоматами.

За перекошенной дверью послышались шаги нескольких человек, всполошенно забегали яркие, явно от свежих батарей, световые лучи.

– Вот он, – раздался низкий, с угрожающей интонацией голос. – А все остальное – там, в сундуках.

Шаги остановились. Лучи перекрестились на одном месте. Скороходов точно знал – на каком.

– Напрасно ты поторопился, – второй голос был слегка тягучий и авторитетный.

– А как не торопиться? Он решил, мы столько бабок и времени вложили в это дело для того, чтобы передать все его долбанному институту! Он хотел тут же звонить в какую-то комиссию! – горячо оправдывался угрожающий.

– Государственная комиссия по поиску библиотеки Ивана Грозного, – пояснил авторитетный. – Профессор Пеструхин являлся заместителем председателя этого солидного органа. А ты привычно замочил его, как обычного урку. Что скажет научная общественность, профессура историко-архивного института, многочисленные ученики?

Авторитетный явно издевался над своим напарником.

– А эти книжки действительно таких денег стоят? – третий человек говорил тонким и каким-то расхлябанным голосом.

– Конечно. Особенно те, что с картинками, – подтвердил тягучий.

– А много с картинками-то? – заинтересовался тонкий.

– Это нам Ржа сейчас покажет…

Скрипнула, поворачиваясь на одной петле, дверь, белые, с клубящимися внутри пылинками лучи пронизали непроглядный мрак. Сундуки стояли вдоль стен, у колонн, громоздились в проходах. Темные силуэты, пересекая пучки света, прошли в глубину зала. Ни лиц, ни фигур различить было нельзя.

– Они все заперты. Мы только два распечатали. В одном круглые, в другом квадратные…

Заскрипела вогнутая крышка, черная рука извлекла свиток древнего манускрипта.

– Тут только такие.

Из другого сундука рука вытащила большую, даже на вид тяжелую книгу в толстом переплете с массивной застежкой.

– А тут такие…

– С картинками? – снова спросил фальцет. И вдруг, без всякого перехода, воскликнул: – Гля, чего это?!

Фонари уставились в каменный пол, на котором отчетливо виднелись две цепочки белых следов.

– Ржа? – требовательно бросил тягучий голос.

– Никого тут нет… Только мертвяки.

– А следы чьи?

– Откуда я знаю! Их не было.

– Значит, появились, пока ты ходил за нами! Может, друзья профессора? Тогда они видели тело!

– Мы бы не успели разминуться…

– Значит, они где-то здесь. Быстро выходим и забьем дверь!

Если бы не последняя фраза, криминальные кладоискатели остались бы живы. И если бы нервы лейтенанта Скороходова не находились на пределе своих возможностей – тоже. Роковое совпадение определило их судьбу. Лейтенанту не было дела до совершенного здесь убийства, его не интересовало содержимое сундуков, он хотел выбраться наконец на поверхность. И очень хотел заполучить фонарь со свежими батарейками, от которого могло зависеть выполнение первого желания. Но добыть фонарь можно было только одним путем, и он с трудом сдерживал прыгающий на предохранителе большой палец.

–… и забьем дверь! – гулко отдалось под сводчатым потолком.

Характерный щелчок прозвучал, как предвестник грома. И тут же грянул настоящий гром с ослепительной вспышкой бешеного пламени и упругим снопом вылетевших в темноту искр. Одна из темных фигур сломалась пополам и осела на землю. Остальные могли спастись, выключив фонари или отбросив их в стороны. Но за оставшиеся секунды такое решение не пришло им в головы.

В замкнутом пространстве грохот выстрела многократно усиливается. После третьего удара грома наступила звенящая тишина, Скороходову показалось, что он внезапно оглох, только где-то в районе горла бешено колотилось сердце. Держа автомат наготове, он подошел и поднял два массивных цилиндра с большими рефлекторами.

«Импортные, – подумал кто-то в его черепной коробке. – Батарейки в них емкие, надолго хватит. Надо бы и третий взять…»

На третий не хватало рук. Снизу раздался какой-то звук, но лейтенант не хотел смотреть вниз. И были более важные дела – отдать лишний фонарь.

– Ты где?! – крикнул он и, поняв, что кричит, сказал уже тише: – Ты где?

– Здесь…

Лейтенант посветил на голос. Свет пробивался сквозь рваное облако дыма. Остро пахло тиром и чем-то еще – приторным и страшным. Марина осторожно выглядывала из-за колонны.

– Держи, – он протянул женщине фонарь и попятился к двери, чтобы не поворачиваться спиной к расстрелянной троице. Только выбравшись из зала и машинально притворив тяжелую, косо висящую створку, Скороходов перевел дух.

– Скорей! – они осторожно обошли труп профессора и быстро пошли по коридору. Теперь фонари ярко высвечивали трещины, щербинки и камешки под ногами. Несколько раз им казалось, что сзади доносятся шаги преследователей, но это было всего лишь эхо. Коридор ощутимо поднимался вверх.

– Там кто-то стонал, – сказала Марина. Сейчас ее голос и интонации были совершенно нормальными, как до начала вынужденного путешествия.

– Что? – Скороходов начал приходить в себя. Психика защищалась от непосильных перегрузок, и ему казалось, будто ничего не произошло. Если что и было, то это сделал кто-то другой…

– Остались раненые. Надо будет прислать им помощь.

– Я ничего не слышал, – Скороходов посветил женщине в лицо. – Как ты себя чувствуешь? По-моему, тебе получшело.

Она закрылась ладонью.

– Да. Будто пелена с сознания спала. Кажется, я была не в себе.

И реакции стали нормальными. Наверное, пережитый только что шок снял невроз. Клин клином…

Шаг у обоих стал бодрым и упругим, настроение повысилось: теперь они точно знали – впереди есть выход. Скороходов понимал, что его вполне можно проскочить, поэтому тщательно обшаривал световым лучом пол, стены, потолок. И не напрасно. Внезапно справа открылся узкий, неправильной формы пролом, словно угольно-черная тень на серой стене. Один миг – и, не заметив его, они бы прошли мимо.

– Скорей всего нам сюда, – Марина впервые за долгое время высказала собственное мнение. – Эту дырку сделали совсем недавно.

Мысль была здравой. Пролом гораздо младше древнего подземного хода. Но ошибка может стоить жизни… Скороходов лег на пол и посветил фонариком. Впереди на каменных плитах лежал толстый слой пыли, последние несколько веков здесь явно никто не ходил. Зато у пролома отчетливо виднелся белый отпечаток подошвы. Боком они протиснулись сквозь острые края каменной щели и в очередной раз оказались в лишенной следов цивилизации и довольно сырой норе. Едва различимые белые следы на полу показывали, что они не ошиблись.

Нора петляла и несколько раз разветвлялась, отпечатки ног убитого Скороходовым человека служили единственным и не очень надежным путеводителем. Через несколько часов они раскиснут и нить Ариадны оборвется. Удастся ли за это время выбраться из лабиринта? Эта мысль не давала лейтенанту покоя.

Марина поскользнулась и упала, лейтенант тоже терял равновесие, тыкался лицом в склизлую стену, вдыхая надоевший до тошноты дух сырой глины. Вдруг запаховая гамма изменилась. Едва заметно повеяло смесью сухого кондиционированного воздуха, машинного масла, металла и резины. С каждым шагом характерный запах метрополитена становился все ощутимее. Похоже, что навязчивая идея Марины стать на эскалатор скоро воплотится в жизнь.

И действительно, через несколько минут они подошли к узкому, не больше тридцати сантиметров в ширину, проходу. На этот раз его стенки были ровными. Протиснувшись между бетонными плитами, лейтенант с девушкой оказались в туннеле метро.

Вечный непроглядный мрак кончился. Тускло светили разбросанные через сто метров лампочки у узлов профилактики, матово отблескивали уходящие в обе стороны рельсы, вдали тлел красный глаз семафора.

– Пойдем, – кивнул Скороходов в сторону запрещающего сигнала. – Там станция. Если поезд – ложись в угол.

– Спрячь оружие, – посоветовала Марина. Действительно, они возвращались в мир, где действовала какая-то видимость законов и где автомат из средства выживания превращался в основание для уголовной ответственности владельца.

Оглядевшись, Скороходов положил автомат в бетонную канавку рядом с толстыми черными кабелями высокого напряжения, здесь же оставил боезапас. Стараясь держаться ближе к стене, они быстро пошли к станции. Когда из темноты ударил ослепительный луч локомотивного прожектора, они съежились в небольшой нише. Грохочущий, выдавливающий из туннеля воздух поезд пролетел мимо. В вагонах было по нескольку человек, из чего лейтенант сделал вывод, что сейчас или очень раннее утро, или поздний вечер.

Через десять минут по железной лестнице они поднялись на служебную часть платформы и повалились на бетон. Сил не было, дрожали руки и ноги, дьявольски хотелось пить. Как ни странно, они не испытывали ни радости, ни облегчения – только смертельную усталость. Через полчаса с огромными усилиями они поднялись и сквозь калитку в низком ограждении на подгибающихся ногах вышли на перрон. От огромного, наполненного светом пространства закружилась голова. Скороходову хотелось запеть, он оглянулся на спутницу – Марина блаженно улыбалась. Станция была почти пуста, электронные часы высвечивали «двадцать три сорок пять». Ко всем встречным выбравшиеся из подземелья путники испытывали братские чувства, но те не отвечали взаимностью. Пассажиры с явным отвращением обходили покрытую грязью, растрепанную парочку бомжей, шарахались в стороны, как от зачумленных, с отвращением кривили лица.

– Животные, – не понижая голоса, сказала симпатичная девушка своему спутнику. – Разве можно так опускаться? Особенно женщине!

– Пьют с утра до ночи да валяются где попало, вот и результат, – отозвался тот.

– Мы вовсе не пьяные, – начала объяснять Марина, но Скороходов дернул ее за руку.

– «Библиотека имени Ленина», – вслух прочел он настенную надпись. – Это сколько же мы отмахали?

Отвлечь женщину не удалось – Марина подавленно пожала плечами.

Когда они ступили на эскалатор, лейтенант заметил, что сидящая в прозрачной будке невзрачная женщина в черной униформе, не сводя с них цепкого взгляда, звонит по внутреннему телефону. Впервые он подумал, что путешествие еще не закончилось: в этом мире их могут поджидать новые опасности, от которых не спасут ни мощный фонарь со свежими батарейками, ни автомат, тем более что и фонарь и автомат остались в темном туннеле.

На верхней площадке стояли два милицейских сержанта с резиновыми палками.

– Эй вы, идите сюда! – грубо крикнул тот, что пониже ростом, и для доходчивости поманил пальцем. Скороходову показалось, что милиционер пьян.

– Кому сказал: сюда! – повторил сержант. Его напарник – высокий сутулый доходяга нехорошо улыбался.

Если бы Скороходов и не захотел подходить, деваться было некуда: эскалатор все равно нес их к стражам порядка. Когда стальная лента нырнула под зубья пола, инерцию качнувшихся вперед тел погасили выброшенные навстречу резиновые палки.

– На ходу спите, падлы! – рявкнул низкорослый, и Скороходов убедился, что его подозрения не лишены оснований. – Руки за спину, вперед – марш!

Через несколько минут их привели в маленькую гнусную комнату пункта милиции. Облицованные желтой плиткой стены создавали впечатление, что раньше здесь находился общественный туалет. Скороходов огляделся. Стол, телефон, сейф, несколько стульев со стертыми сиденьями да стенд «Их разыскивает милиция»… Клетка для задержанных была пуста, но все равно здесь стоял тяжелый запах карболки и давно не мытых человеческих тел.

– Ну, давай разбираться, – низкорослый привычно сел за стол и положил перед собой лист бумаги.

– Фамилии? Только туфту не гнать!

Записав установочные данные задержанных, сержант положил ручку и откинулся на спинку стула. Теперь следовало звонить в адресное бюро и справочную картотеку, проверяя их по оперативным учетам. А затеваться с этим ему явно не хотелось.

– Ну, что с вами делать?

Лицо сержанта казалось вылепленным из сырого теста: рыхлые смазанные черты, мучнисто-белая кожа, вялые губы. Глаза тусклые, сонные, но пытаются сверлить подозреваемых гипнотизирующим взглядом. Мятая форма, перхоть на воротнике, обгрызенные ногти… Но он был хозяином ночного подземелья и, похоже, мог сделать с ними все, что захочет. А потому держался очень уверенно и властно.

«Деревенский, с трудом закончил десятилетку, пишет с ошибками, в Москве по лимиту, комплекс неполноценности компенсирует унижением зависимых людей, отпора не получал, труслив…» В Высшей школе контрразведки Скороходов изучал физиогномику – учение об определении свойств личности по признакам внешности. И сейчас суть сидящего напротив человечишки в форме представителя власти была ему предельно понятна. Отвернувшись, лейтенант стал рассматривать фотографии на стенде. И сразу же наткнулся на свое изображение. Рядом красовался портрет Марины.

– Куда харей вертишь! Ровно сядь! – рявкнул сержант. – Выпить есть?

– Нет, – качнул головой Скороходов и скосил глаза. Его интересовал текст на розыскном плакате. Или хотя бы заголовок. Если «Обезвредить преступника», то дело плохо – значит, о выдаче государственной тайны стало известно и рассчитывать не на что. Если «Найти человека» – просто обнаружилось их исчезновение. Но на это надежды мало – ни у него, ни у Марины нет близких родственников, способных поднять шум из-за их кратковременного отсутствия.

– А что есть? Деньги, анаша, морфин?

– Тоже нет. – Рассмотреть надписи не удавалось.

– А на хуя вы тогда нам нужны? Или сразу вас закопать в туннеле, чтоб небо не коптили?!

Лимитчик в милицейской форме не пугал. Скорей размышлял вслух. Похоже, у него имелся опыт захоронений бродяг и прочего безответного люда.

– Баба ничего, – вмешался длинный. – Если отмыть…

– У тебя одно на уме! Давно конец лечил? Давай лучше обыщи их!

– А понятые? – хрипло произнес Скороходов.

– Смотри какой умный! – изумился сержант. – Уче-е-ный… Сколько ходок? ^[101] Ну-ка, Ванек, выпиши ему понятых!

Резиновая дубинка вязко перетянула спину. Лейтенант охнул.

– Встать, мордой к стене!

Теперь стенд оказался прямо перед глазами. «Найти человека. Ушли из дома и не вернулись жители Москвы Скороходов Василий Иванович и Попова Марина Олеговна. Лиц, знающих об их местонахождении, просьба сообщить в ближайшее отделение милиции или по телефонам…» Далее шел список из семи телефонных номеров. В первом лейтенант узнал номер дежурной части одиннадцатого отдела.

Скороходов несколько раз сталкивался с механизмом поиска без вести пропавших и знал, что такой плакат появляется через месяц-другой после исчезновения людей, когда их близкие обобьют все пороги. И телефонов всегда дается два: дежурной части ГУВД и инициатора розыска. Значит, они очень понадобились своей бывшей службе…

– Вы бы хоть проверяли, кого задерживаете! – резко бросил он. – Свои объявления не помните! Гляньте, чьи это портреты?

– Стоять! – конец дубинки больно ткнул в копчик. Доходяга привычно обшаривал карманы.

Вылепленный из сырого теста обошел стол, вчитался, выругался.

– Нашел чем хвастать! Вы уже мертвецы. Пропали и никто не знает где искать! И не узнают. Знаешь, сколько таких в туннеле закопано?

– Гля, что у него есть! – из правого кармана брюк доходяга извлек два автоматных патрона. – Откуда это?

– От автомата. Я его в туннеле спрятал. Показать где? Пойдем… Только тогда вы вляпаетесь в такую историю, что не рады будете!

– Молчать! – дубинка ударила по ребрам, но не очень сильно.

– Теперь посмотри бабу.

Марину тоже поставили лицом к стене, и доходяга, тяжело дыша, принялся обшаривать ее крепкое тело.

– Не лапай, скотина! – возмутилась женщина.

– Молчи… Тебе же лучше будет… – но тон тут же изменился. – Гля, у нее деньги! Доллары… Много…

– Не очень и много, – насмешливо сказал Скороходов. – Всего двадцать тысяч.

Сыротестяной и доходяга переглянулись. У безответных бродяг не бывает боевых патронов и крупных сумм в долларах. А с теми, у кого водятся эти вещи, лучше не связываться.

Сержанты не сговариваясь вперились в розыскной плакат.

– Помнишь, чьи ориентировки?

– Да… Фээсбэшные и главка кремлевской охраны…

– То-то и оно…

В комнате милицейского пункта наступила томительная пауза. Одно дело отобрать у безымянного, никому не нужного и неинтересного человека двести тысяч или два миллиона, а чтоб не вякал – дать по башке и бросить в яму… Совсем другое – посягнуть на двадцать тысяч долларов. Такие деньги сиротами не бывают, за ними стоит много серьезных людей, они обязательно ищут концы и, как правило, находят. А тут еще замешаны спецслужбы…

– Какого черта вы свалились на нашу голову! – прогундосил, как бы жалуясь, тот, кого вылепили из сырого теста. – Нам неприятности ни к чему… Вы заварили кашу, а мы останемся виноватыми…

– Еще какими виноватыми, – злорадно произнес Скороходов. – Лейтенанта госбезопасности палкой по почкам буцкать, а младшего лейтенанта лапать! Убийством грозить! Да еще при выполнении специального задания!

– Откуда мы знали про задание…

– Теперь знаешь? Давай, звони! А пока воды – быстро!

Лейтенант и Марина жадно осушили по несколько стаканов. Сержанты, отойдя в сторону, озабоченно совещались. Скороходов предполагал, что оборотни в милицейской форме не захотят ввязываться в официальное разбирательство. Так и оказалось.

– Слышь, лейтенант, – мучнисто-белое лицо подобрело, может, потому, что глаза перестали излучать угрозу. Теперь перед ними был обычный служака низшего звена, старательный, хотя и недалекий. – Мы же не со зла… Тут сколько всяких негодяев шляется… Давай так – мы вас не видели, вы – нас…

– Черт с вами! – Скороходов потер гудящую спину. – Только с условием. Вы выводите нас на улицу и сажаете в такси. Да даете стольник на дорогу. Это недорого за то, что вы сделали.

– Стольник?

– Стольник?

Сержанты синхронно вытащили из карманов мятые комки купюр и старательно зашуршали мелкими бумажками.

 

* * *

 

Через час потрепанный таксомотор выплюнул странных пассажиров у дома Скороходова. Лейтенант нетерпеливо отомкнул замки, радуясь, что не потерял ключи. На столе лежала записка:

 

Срочно позвоните в дежурную часть или генералу Верлинову.

 

– Верлинов вернулся? – он растерянно вертел в руках записку, недоуменно оглядываясь на запертую дверь. Чувство долга боролось с нечеловеческой усталостью и нежеланием что-либо делать. Марина, сняв только сапоги и перепачканное глиной пальто, упала на диван и отключилась. Она выглядела непривлекательно, ощутимо пахло немытым телом. Он пожалел, что привел ее к себе.

Чувство долга победило. Но вначале лейтенант прошел в ванную, долго скреб себя жесткой мочалкой, напоследок облился холодной водой и только после этого позвонил.

– Ждите, высылаю машину, – не вдаваясь в подробности, сказал дежурный. Скороходов успел еще побриться и выпить несколько чашек чаю. А через некоторое время он показал на карте майору Васильеву место нахождения ядерного взрывного устройства и рассказал, как лучше подобраться к нему. Про свою роль во всей этой истории лейтенант умолчал.

 

 

Глава третья

 

Про ядерный ультиматум скоро узнала вся Москва. Конечно, это не следует понимать буквально: лифтерша тетя Клава, инженер Виктор Михайлович, заврайсобесом Соколова, влиятельный и богатый директор овощной базы Рубен Гургенович, ловец «горячих» сенсаций газетчик Юркин, даже крупный банкир Салманов, как и еще почти двенадцать миллионов москвичей, ни о чем не подозревали. Но про них не говорят «вся Москва