Христианские мотивы в романе «Братья Карамазовы»

 «Братья Карамазовы» является последним и итоговым романом Достоевского. Роман вызвал главные споры в вопросе о мировоззрении писателя. Тема веры и неверия, вины и ответственности, свободы и рабства человека решается здесь на многих уровнях и планах.

Влияние Библии и других христианских источников ощущается в самом сюжете «Братьев Карамазовых». Достоевский рассказывает о трех сыновьях Федора Павловича. Дело в том, что фольклорные числа (три, семь), как и многие другие элементы фольклорной поэтики, были в свое время усвоены христианской литературой и приспособлены к ее целям. Три брата – это и сказочный, и христианский (житийный) элемент сюжета. Кроме того, писатель изображает трех братьев как духовное единство. Это соборная личность в тройственной своей структуре: начало рассудка воплощается в Иване: он логик и рационалист, прирожденный скептик и отрицатель; чувственное начало представлено Дмитрием; начало воли, как идеал, намечено в Алеше. Братья связаны между собой и на чисто сюжетном, событийном уровне: они вырастают из одного родового корня: биологическая данность – карамазовская стихия – показана в отце их. У законных сыновей Федора Павловича есть незаконный брат Смердяков: он их воплощенный соблазн и олицетворенный грех.

В одном из дневников Ф.М. Достоевского сказано, что самой дорогой для писателя частью Библии является книга Иова. Происхождение книги Иова таинственно. Неизвестны точно ни дата написания, ни автор ее. Иов, праведник, богобоязненный человек, становится жертвой жестокой проверки Бога на верность. Страдания невинных – основной мотив предания об Иове – занимает важное место в философии Достоевского. Иван Карамазов видит только страдания, поэтому не может принять Божий мир. Бог молчит и не откликается на плач невинно страдающих. Иов говорит: «В городе люди стонут». О том же говорит и Иван: «Понимаешь ли ты это, когда маленькое существо, еще не умеющее даже осмыслить, что с ней делается, бьет себя в подлом месте, в темноте и в холоде, крошечным своим кулачком в надорванную грудку и плачет своими кровавыми, незлобивыми, кроткими слезами к «Боженьке», чтобы тот защитил его, – понимаешь ли ты эту ахинею, друг мой и брат мой, послушник ты мой Божий и смиренный, понимаешь ли ты, для чего эта ахинея так нужна и создана! Без нее, говорят, и пробыть бы не мог человек на земле, ибо не познал бы добра и зла. Для чего познавать это чертово добро и зло, когда это столького стоит? Да весь мир познания не стоит тогда этих слез ребеночка к «Боженьке.»» Иван восстает против такого устройства мира, при котором люди, и тем более невиновные, должны страдать.

Старец Зосима придерживается диаметрально противоположной точки зрения. Обращаясь к Иову, Зосима приходит к выводу о необходимости быть искренним с самим собой, что приводит к искренности веры. Зосима предлагает свой ответ на вопрос о страданиях, прямо противоположный тоталитарной идее Великого Инквизитора, изображенного Иваном Карамазовым, государству, где нет страданий и лишений, но где люди несвободны. Решение Зосимы основано на приятии и даже необходимости страдания ради искупления и на красоте, морали и эстетике Божьего мира – понятия, уходящего глубокими корнями в русскую традиционную культуру. Божий мир так же нужен человеку для пути к Богу, как и Священное писание.

В эпиграф романа «Братья Карамазовы» Достоевский выносит слова Христа: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода». Введение в эпиграфе можно было опустить, но почему-то Достоевский его оставляет. И, думается, не случайно. Истинность нравственных ориентиров и ценностей Царства Божия для автора романа абсолютна и несомненна. Все же остальное «именно в наш текущий момент» приводит его в «некоторое недоумение». Для Достоевского важно значение эпиграфа. Конец цитаты в эпиграфе: «Если пшеничное зерно...» – суть романа, вывод по результатам исследования писателя.

Таким образом, самим эпиграфом Достоевский определяет общую тему «Братьев Карамазовых», поле своего творческого исследования. Можно выделить понятия, относящиеся к этому полю: Царство Божие – «не от мира сего». В противоположность ему – мир, не разумеющий, не слышащий, бесплодный. Душа, по мнению Достоевского, «неопределенное, не выяснившееся». Но при этом идеал «почвы» для восприятия слова Божия, для принятия Царства Божия Достоевскому вполне очевиден – чистое, терпеливое сердце, человек, «ненавидящий душу свою в мире сем». Но главное – не эти абстрактные понятия, а сам процесс отречения от плотского «я» для принесения высшего плода.

В этом последнем романе писатель, как и прежде, демонстрирует глубокое проникновение в душу каждого из своих героев, вскрывает подлинные, а не мнимые мотивы их поступков. Вновь, как и в "Преступлении и наказании", возникает вопрос о возможности преступления, о разрешении преступления по совести. Конфликт обостряется тем, что на этот раз в виде жертвы выступает Федор Карамазов – человек в высшей степени развращенный, циничный, отвратительный, но – отец. Братья Карамазовы несут на себе тяжкий крест – карамазовскую натуру. А она, как говорит на суде прокурор, безудержна: ей нужно одновременно и ощущение низости падения, и ощущение высшего благородства. «Две бездны, две бездны, господа, в один и тот же момент – без того мы несчастны и неудовлетворены, существование наше неполно. Мы широки, широки как вся наша матушка Россия, мы все вместим и со всем уживемся».

Но тема ответственности за преступление решается Достоевским в «Карамазовых» на ином, если можно так сказать, более евангельском уровне, чем в «Преступлении и наказании». Братья, каждый по-своему, переживают единую трагедию, у них общая вина и общее искупление. Не только Иван со своей идеей «все позволено», не только Дмитрий в своем безудержьи страстей, но и «тихий мальчик» Алеша ответственны за убийство отца. Все они сознательно или полусознательно желали его смерти, и их желание толкнуло Смердякова на злодеяние: он был их послушным орудием. Убийственная мысль Ивана превратилась в разрушительную страсть Дмитрия и в преступное действие Смердякова. Они виноваты активно, Алеша – пассивно. Он знал – и допустил, мог спасти отца – и не спас. Общее преступление братьев влечет за собой и общее наказание. Автором судится не только и не столько сам поступок, сколько мысль, желание. Непосредственный убийца Смердяков, поднявший руку на своего отца, в сущности, даже не предстает перед судом. Он осужден уже заранее, изначально, потому-то и кончает жизнь. Дмитрий искупает свою вину ссылкой на каторгу, Иван – распадением личности и явлением черта, Алеша – страшным духовным кризисом. Ибо подлинному суду подлежат не только дела, но и помыслы человеческие.

Но роман, как и всегда у Достоевского, говорит еще и об очищающей силе страдания. И Митя, приговоренный к каторге юридически безвинно, осознает, что духовная его вина перед убитым отцом неоспорима и что именно за эту невидимую миру вину наказывает его Господь видимым образом. И хотя роман обрывается как бы на полуслове планами брата Ивана и Катерины Ивановны освободить Митю с этапа и вместе с Грушевой отправить в Америку, читатель явственно ощущает, что этим планам не суждено будет сбыться. Да и слишком уж русский человек Митя Карамазов, чтобы найти свое счастье в Америке. «Ненавижу я эту Америку уже теперь!.. Россию люблю, Алексей, русского Бога люблю, хоть я сам и подлец!» - говорит он брату на свидании после суда.

“Легенда о Великом Инквизиторе” – величайшее создание, вершина творчества Достоевского. Спаситель снова приходит на землю.

В Севилье в период разгула инквизиции, Он появляется среди толпы, и люди узнают Его. Лучи света и силы текут из его очей, Он простирает руки, благословляет, творит чудеса. Великий Инквизитор, «девяностолетний старик, высокий и прямой, с иссохшим лицом и впалыми щеками», приказывает посадить его в тюрьму. Ночью он приходит к своему пленнику и начинает говорить с ним. “Легенда” – монолог Великого Инквизитора. Христос остается безмолвным. Взволнованная речь старика направлена против учения Богочеловека. Обвиняя Его, он оправдывает себя, свое духовное предательство. «Страшный и умный дух, дух самоуничижения и небытия» искушал Христа в пустыне, и Он отверг его. Инквизитор утверждает, что искуситель был прав.

Символика “легенды” многопланова: на поверхности лежит обличении “антихристова” начала римской церкви и современного социализма. Достоевский был соблазнен фантастической идеей о том, что Вавилонская башня, воздвигаемая безбожным социализмом, будет увенчана Римом. Но это несправедливое и нехристианское осуждение католичества – только внешний покров религиозного мифа. Под ним скрывается глубочайшее исследование метафизического смысла свободы и власти.

Герой легенды Великий Инквизитор изображен с огромным искусством. Старик кардинал – лицо величественное и трагическое. Он отдал свою жизнь на самоотверженное служение Христу, на подвиг в пустыне – и вдруг на закате дней потерял веру. «Неужели же не довольно хоть одного такого, чтобы вышла трагедия?» – спрашивает Иван. Действительно, потеря веры – глубочайшая трагедия Инквизитора: не веря в Бога, он берет на себя ложь и обман и принимает это страдание «из любви к людям». Автор пренебрегает общедоступным оружием борьбы с атеизмом: он не изображает своего героя злодеем и извергом. Инквизитор – аскет, мудрец и филантроп. В этой концепции гениальное прозрение Достоевского. Антихрист выступает против Христа во имя Христова завета любви к ближним. Он выдает себя за Его ученика, за продолжателя его дела. Антихрист – лже-Христос, а не анти-Христос.

Монолог Инквизитора – шедевр ораторского искусства; выводы логически следуют из предпосылок, заключения поражают своей неотразимостью; но отрицательная аргументация вдруг оборачивается положительной: обвинительная речь становится величайшей в мировой литературе теодицеей. «Легенда» завершает дело всей жизни Достоевского – его борьбу за человека. Он вскрывает в ней религиозную основу личности и неотделимость веры в человека от веры в Бога. С неслыханной силой утверждает он свободу, как образ Бога в человеке и показывает антихристово начало власти и деспотизма. Без свободы человек – зверь, человечество – стадо; но свобода сверхъестественна и сверхразумна, в порядке природного мира свободы, есть только необходимость. Свобода – божественный дар, драгоценнейшее достояние человека. Ни разумом, ни наукой, ни естественным законом обосновать ее нельзя – она укоренена в Боге, раскрывается во Христе. Свобода есть акт веры.

Младший из братьев Карамазовых, Алеша, обрисован бледнее других. Его личная тема заглушается страстным пафосом Дмитрия и идейной диалектикой Ивана. Подобно своему духовному предшественнику князю Мышкину, Алеша сочувствует и сопереживает с другими, но действие романа им не определяется и «идея» его только намечена. А между тем «Карамазовы» были задуманы автором как жизнеописание Алеши, и в предисловии он прямо называется героем романа. Достоевский пытается объяснить это несоответствие между замыслом и выполнением: Алеша не похож на героя, потому что он «деятель неопределенный, не выяснившийся». Образ его раскроется в будущем. «Главный роман – второй, – пишет автор, – это деятельность моего героя уже в наше время, именно в наш теперешний текущий момент. Первый же роман произошел еще 13 лет назад и есть почти даже не роман, а лишь один момент из первой юности моего героя». Но второй роман не был написан, и Алеша остался таким же “недоконченным”, как и князь Мышкин.

В образе Алеши предначертан новый тип христианской духовности – иноческого служения в миру; он проходит через монашескую аскезу, но в монастыре не остается; старец Зосима перед смертью говорит своему любимцу: «Мыслю о тебе так – изыдешь из стен сих, а в миру пребудешь как инок… Много несчастий принесет тебе жизнь, но ими-то ты и счастлив будешь и жизнь благословишь и других благословить заставишь, – что важнее всего...». Таков замысел Достоевского об Алеше: предсказания старца должны были оправдаться во втором романе. В Алеше соединяются два типа житийного героя: он чувствует высокое предназначение с детства и обращается к Богу и предается подвижничеству после многих испытаний.

По несомненному убеждению писателя, современное человечество находится в ситуации неизбежного выбора, подобной той, в какой оказался в конце романа Дмитрий Карамазов. Оставаться ли «Бернаром презренным, воспользоваться неправедной силой предлагаемых братом Иваном денег и бежать в Америку к «механикам» и «машинистам», чтобы идти в ногу со всем миром, уклонившимся от «прямой дороги», или же по примеру Христа через страдание и воскресение обрести в себе новую личность, остаться в России и стать подлинным братом ближнему своему. Склоняясь ко второму варианту, Митя как бы приглашает и всех людей на земле отказаться от чванливых претензий, корыстных интересов, эгоистической обособленности и со всей прямотой осознать, что для них есть лишь две полярные возможности: или обняться, или уничтожить друг друга, или вечная жизнь, или вечная смерть

. Поэтому и так важно, заключает писатель, беречь этот драгоценный алмаз хотя бы в единицах или в чине юродивого, что «знамя Христово» не дает забыть человеку о «высшей половине» его существа, сохраняет критерии различения добра и зла и способность понимания, на какие, темные или светлые, стороны человеческой души опираются разные явления жизни. И пока свет неугасимой лампады светит во тьме, до тех пор, пока жива спасительная надежда на воскресение и обновление, захватившая детские сердца на похоронах Илюши, на обретение высшей свободы, которая горит даже в сердце Великого Инквизитора поцелуем Христа.

        

Заключение

Творчество Ф.М. Достоевского сосредоточено на человеке, точнее, на его мятущейся и страдающей душе. Всякий поступок человека, всякое его общественное движение, всякое желание или мысль, по мнению писателя, есть проявление колебаний и движений его духа. Но эта внутренняя истина, - не просветлённая человеческая сущность: «В мире Дьявол с Богом борется. А поле их битвы- сердца людей».

Не было писателя более страшного по своим бездонным глубинам, чем Достоевский. Он сам - своего рода мученик за правду, но также беспощадно заставляет мучиться и своего читателя. Писатель-пророк проводит нас через самое пекло человеческих страданий, в котором трудно остаться живым. Идеальный христианский герой в интерпретации Достоевского становится для нас дорогим, чудесным, несбыточным, как и для самого Достоевского, который сам больше всего любил именно этот роман и именно этого героя - своего князя Христа. Пусть у него герой и неправдоподобный, но духовно реальный.

Трагичны идея и музыка Достоевского в романе «Идиот», но есть над ними еще и сверх реальность бытия Богочеловека, в которого сам автор верует, как в Спасителя, и в этой вере - свет, воссиявший над тьмою великой, заполняющей пространство гениального романа. Сверх идея произведения - сама вера Достоевского в Воскресшего Христа Богочеловека, поэтому, несмотря на удушающий духовный мир книги, и на то, что не остается в конце ее никакой надежды на счастье человека в этом мире, - все же она ни в коей мере не мрачна и не безысходна: есть вера в то, что из этой бездны выход один - ко Христу - Сыну Божию! Никогда для него не закрывался образ Божий в человеке. Не закрывался потому, что всюду его открывала любовь. Эта любовь сохраняла Достоевского от пессимизма. Она сохраняла его от испуга и страха. Он веровал от любви, не от страха. Пред духовным взором Достоевского всегда стоял образ Христа. И он свидетельствовал о бесконечности Божественной любви к человеку. Невозможно человеку вступать в спор с Богом и умалять Божественное свидетельство о человеке своим отчаянием или сомнением. Вера Достоевского была трезвой и мужественной. Он ни от себя, ни от других никогда не скрывал всего ужаса и всего трагизма греховной и падшей жизни. Но истинная вера не может извериться. Она выше отчаяния. Вера рождает надежду. И надежда светится и светит.

Человек - мятущееся, противоречивое, страдающее существо. Его логика- это логика бесконечной внутренней войны. Отсюда происходит парадоксальное и загадочное поведение героев романа. Однажды Достоевский признался, что его всю жизнь «мучил Бог». Бог мучит и его героев.

Достоевский с непревзойдённой силой раскрыл «тёмную» сторону в человеке, силы разрушения и эгоизма, его страшный аморализм, таящийся в глубине души, зло в человеке и зло в истории. И всё же человек, пусть самый ничтожный и незначительный, - абсолютная ценность для писателя.

Ф.М. Достоевский в христианстве, в Боге видел возможность решения многих социальных проблем: добро и зло, правда и справедливость, общественное лицемерие и гнёт власти, сопротивление ей «маленького» человека.

Таким образом, говоря о творчестве Достоевского, можно с несомненностью сказать, что основное его направление и дух его – евангельские. Как все Евангелие пронизано духом покаяния, необходимости осознания человеком своей греховности, смирения, – одним словом, духом мытаря, блудницы, разбойника, припавших со слезами раскаяния ко Христу и получивших очищение, нравственную свободу, радость и свет жизни, – так и весь дух произведений Достоевского дышит там же и тем же. Достоевский, кажется, только и пишет о «бедных людях», об «униженных и оскорбленных», о «Карамазовых», о «преступлениях и наказаниях», возрождающих человека. «Возрождение, – подчеркивает митрополит Антоний (Храповицкий), – вот о чем писал Достоевский во всех своих повестях: покаяние и возрождение, грехопадение и исправление, а если нет, то ожесточенное самоубийство; только около этих настроений вращается вся жизнь всех его героев». Еще пишет он о детях. Дети везде в сочинениях Достоевского. И везде они святы, везде как ангелы Божии среди ужасного, развращенного мира.

 

Библиографический список

1. Абультин, Э. А. «Гроза» А. Н. Островского и «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского в школьном изучении / Э. А. Абультин. — Абакан: Светоч, 2004. — 85 c. — Текст: непосредственный.

2. Альми, И. Л. Поэтика образов праведников в поздних романах Достоевского (пафос умиления и характер его воплощения в фигурах странника Макара и старца Зосимы) / И. Л. Альми. — Текст: непосредственный // Достоевский: материалы и исследования. — СПб: Наука, 2000. — С. 264-273.

3. Белоус, А. А. Полифонический роман Достоевского в зеркале христианского сознания / А. А. Белоус // Вестник Томского государственного университета. — № 371. — 2013. — С. 7-10.

4. Богданова, О. А. «Образ чистой красоты» в романе Ф. М. Достоевского «Идиот» / О. А. Богданова // Знание. Понимание. Умение. — 2007. — № 2. — С. 101-104.

5. Бушуева, Л. П. Великие творцы великой России. Писатели, поэты, художники, музыканты, артисты / Л. П. Бушуева. — Текст: непосредственный // энциклопедия. — Ростов-на-Дону: Владис, 2011. — С. 408.

6. Библия, или Книги Ветхого и Нового Завета в русском переводе. — СПб.: Синодальная типография, 1876. — 392 c. — Текст: непосредственный.

7. Булгаков, С. Н. Иван Карамазов (в романе Достоевского «Братья Карамазовы») как философский тип / С. Н. Булгаков. — Текст: непосредственный // Властитель дум. Ф. М. Достоевский в русской критике конца XIX начала XX века. — СПб:, 1997. — С. 343-374.

8. Бэлэнеску, С. Апокалипсис и роман Ф. М. Достоевского «Идиот» / С. Бэлэнеску. — Текст: непосредственный // Достоевский и мировая культура: альманах. — 2007. — № 22. — С. 187-189.

9. Ветловская, В. Е. Поэтика романа «Братья Карамазовы» / В. Е. Ветловская. — Л: Наука, 1977. — 2000 c. — Текст: непосредственный.

10. Викторович, В. А. Гоголь в творческом сознании Достоевского / В. А. Викторович. — Текст: непосредственный // Достоевский: материалы и исследования. — СПб: Наука, 1997. — С. 216-234.

11. Возняк, О. Т. Диалогические основания христологии / О. Т. Возняк // Вестник славянских культур. — 2013. — № 2 (28). — С. 25-32.

12. Волгин, И. Л. «Дневник писателя»: текст и контекст / И. Л. Волгин. — Текст: непосредственный // Достоевский: материалы и исследования. — 1987. — № 3. — С. 151-159.

13. Волгин, И. Л. Последний год Достоевского / И. Л. Волгин. — Москва: Известия, 1990. — 656 c. — Текст: непосредственный.

14. Володин, Э. Ф. Пети-жё в «Идиоте» / Э. Ф. Володин, И. Л. Волгин. — Текст: непосредственный // Достоевский: материалы и исследования. — 1985. — № 6. — С. 73-81.

15. Вяземский, Ю. П. От Пушкина до Чехова / Ю. П. Вяземский. — учебное пособие. — Москва: Изд-во АСТ, 2017. — 320 c. — Текст: непосредственный.

16. Галкин, А. Б. Русские писатели: литературный обзор / А. Б. Галкин. — Москва: Белый город, 2011. — 48 c. — Текст: непосредственный.

17. Гачева, А. Г. Царство Божие на земле в понимании Ф. М. Достоевского / А. Г. Гачева. — Текст: непосредственный // Евангельский текст в русской литературе XYIII-XX веков: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Сборник научных трудов. — Петрозаводск:, 2005. — С. 312-327.

18. Гордиенко, А. Н. Россия: история, культура, искусство / А. Н. Гордиенко. — Текст: непосредственный // иллюстрированная энциклопедия. — Москва: Эксмо, 2009. — С. 256.

19. Господа нашего Иисуса Христа Новый Завет. — 1-е изд. — СПб: В типографии Российского Библейского Общества, 1823. — 620 c. — Текст: непосредственный.

20. Джексон, Р. Л. Проблема веры и добродетели в «Братьях Карамазовых» / Р. Л. Джексон. — Текст: непосредственный // Достоевский. Материалы и исследования. — Л: Наука, 1991. — С. 124-131.

21. Достоевский, Ф. М. Полное собрание художественных произведений: В XIII томах. / Ф. М. Достоевский. — Москва: ГИЗ,. — 1926-1930 c. — Текст: непосредственный.

22. Дудкин, В. В. Достоевский и Евангелие от Иоанна / В. В. Дудкин // Проблемы исторической поэтики. — 1998. — № 5. — С. 338-349.

23. Елисеева, О. И. Великие люди России / О. И. Елисеева, М. А. Шинкарук. — Текст: непосредственный // энциклопедия. — Москва: Олма Медиа Групп, 2013. — С. 303.

24. Ермилова, Г. Г. Тайна князя Мышкина: О романе Достоевского «Идиот». / Г. Г. Ермилова. — Иваново:, 1993. — 130 c. — Текст: непосредственный.

25. Захаров, В. Н. О христианском значении основной идеи творчества Достоевского / В. Н. Захаров. — Текст: непосредственный // Достоевский в конце XX века. — М:, 1996. — С. 137-146.

26. Захаров, В. Н. Проблемы изучения Достоевского / В. Н. Захаров. — Петрозаводск:, 1978. — 110 c. — Текст: непосредственный.

27. Захаров, В. H. Христианский реализм в русской литературе. Постановка проблемы / В. H. Захаров. — Текст: непосредственный // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. — 2001. — № 3. — С. 5-20.

28. Звозников, А. А. Достоевский и православие: предварительные заметки / А. А. Звозников // Проблемы исторической поэтики. — 1994. — № 3. — С. 179-191.

29. Злочевская, А. В. «Идеал Христов» в подтексте образа «прекрасного героя» у Ф. М. Достоевского и М. А. Булгакова (князь Мышкин ‒ Иешуа Га-Ноцри) / А. В. Злочевская. — Текст: непосредственный // Достоевский и мировая культура: альманах. — М:, 2012. — С. 203-238.

30.  Иванов, В. В. Вопрошание «идеального образа» как поэтический принцип христоцентризма у Ф. М. Достоевского / В. В. Иванов // Проблемы исторической поэтики. — 2005. — № 7. — С. 325-334.

31. Казак, В. Образ Христа в «Великом инквизиторе» Достоевского / В. Казак. — Текст: непосредственный // Достоевский и мировая культура.. — 1995. — № 5. — С. 37-54.

32. Кантор, В. К. Братья Карамазовы Ф. Достоевского / В. К. Кантор. — литературный обзор. — Москва: Художественная литература, 1983. — 192 c. — Текст: непосредственный.

33. Кибальник, С. А. «Село Степанчиково и его обитатели» как криптопародия / С. А. Кибальник. — Текст: непосредственный // Достоевский: материалы и исследования. — СПб: Наука, 2010. — С. 108-143.

34. Клейман, Р. Я. Вселенная и человек в художественном мире Достоевского / Р. Я. Клейман. — Текст: непосредственный // Достоевский: материалы и исследования. — Л: Наука: Ленинградское отделение, 1978. — С. 21-41.

35. Книга Иова в русском переводе с кратким объяснением.. — Перевод епископа Агафангела. — Вятка:, 1860. — 319 c. — Текст: непосредственный.

36. Ковач, А. Иван Карамазов: Фауст или Мефистофель? / А. Ковач. — Текст: непосредственный // Достоевский: материалы и исследования. — СПб: Наука, 1997. — С. 153-164.

37. Котельников, В. А. Кенозис как творческий метод у Достоевского / В. А. Котельников. — Текст: непосредственный // Достоевский: материалы и исследования. — СПб: Наука, 1996. — С. 194-200.

38. Кунильский, А. Е. О христианском контексте в романе Ф. М. Достоевского «Идиот» / А. Е. Кунильский. — Текст: непосредственный // Проблемы исторической поэтики. — 1998. — № 5. — С. 392-409.

39. Курляндская, Г. Б. Нравственный идеал героев Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского [Текст]: Книга для учителя / Г. Б. Курляндская. — Москва: Просвещение, 1988. — 256 c. — Текст: непосредственный.

40. Лукьянченко, О. А. Русские писатели [Текст]: биографический словарь - справочник для школьников / О. А. Лукьянченко. — Ростов-на-Дону: Феникс, 2006. — 512 c. — Текст: непосредственный.

41. Меерсон, О. Библейские интертексты у Достоевского: Кощунство или богословие любви? / О. Меерсон. — Текст: непосредственный // Достоевский и мировая культура. — 1999. — № 12. — С. 40-53.

42. Мюллер, Л. Образ Христа в романе Достоевского «Идиот» / Л. Мюллер. — Текст: непосредственный // Евангельский текст в русской литературе XYIII-XX веков: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Сборник научных трудов.. — Петрозаводск:, 1998. — С. 374-384.

43. Новикова, Е. Г. Аделаида и князь Мышкин: Самоопределение художника в романе «Идиот» / Е. Г. Новикова. — Текст: непосредственный // Достоевский и мировая культура. — 2003. — № 18. — С. 47-60.

44. Плетнев, Р. В. Достоевский и Библия (Ветхий Завет) / Р. В. Плетнев. — Текст: непосредственный // Путь. — 1938 / 1939. — № 58. — С. 49-56.

45. Поддубная, Р. Н. Сюжет Христа в романах Достоевского / Р. Н. Поддубная. — Текст: непосредственный // Ф. М. Достоевский и национальная культура.. — Челябинск: Челябинский государственный ун-т, 1996. — С. 29-65.

46. Роднина, Т. М. Достоевский. Повествование и драма / Т. М. Роднина. — М.: Изд-во «Наука», 1984. —   244 с.

47. Рожковский, В. Б. Богословско-философские основания идеи кеносиса в контексте христианской антропологии / В. Б. Рожковский // Научные проблемы гуманитарных исследований. — 2010. — № 12. — С. 240-246.

48. Розанов, В. В. Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского: Опыт критического комментария / В. В. Розанов. — Текст: непосредственный // Несовместимые контрасты жития: Литературно-эстетические работы разных лет. — М:, 1990. — С. 37-224..

49. Сараскина, Л. И. Христос Достоевского в 1854 году. Исторический аспект / гл. ред. К. А. Степанян // Достоевский и мировая культура: альманах. — 2007. — № 22. — СПб.: Серебряный век. — С. 85-110.

50. Свительский, В. А. Личность в мире ценностей (Аксиология русской психологической прозы 1860-1870-х годов) / В. А. Свительский. — Воронеж: Воронежский гос. ун-т, 2005. — 231 c. — Текст: непосредственный.

51. Сморжко, С. Н. Художественная эсхатология в романах Ф. М. Достоевского 1860-1870-х годов / С. Н. Сморжко. — Краснодар:, 2007. — c. — Текст: непосредственный.

52. С предисловиями и подробными объяснительными примечаниями епископа Михаила. — Минск: Харвест, 2000. — 670 c. — Текст: непосредственный.

53. Сузи, В. Н. Достоевский и преп. Максим Исповедник / В. Н. Сузи // Культура и текст. — 2013. — № 1(14). — С. 74-83.

54. Сызранов, С. В. Евангельский текст Достоевского в свете общих закономерностей формообразования / С. В. Сызранов // Проблемы исторической поэтики. — 2014. — Т. 12. — С. 275-295.

55. Тарасов, Ф. Е. К вопросу о евангельских основаниях «Братьев Карамазовых» / Ф. Е. Тарасов. — Текст: непосредственный // Достоевский в конце XX века. — М:, 1996. — С. 330-342.

56. Тарасов, Ф. Б. Евангельский текст в эстетической системе Ф. М. Достоевского / Ф. Б. Тарасов // Знание. Понимание. Умение. — 2011. — № 2. — С. 131-134.

57. Тарасов, Ф. Б. «Ризы кожаны» и «брачные одежды»: о преображении человека у Достоевского / Ф. Б. Тарасов // Учёные записки Петрозаводского государственного университета. Сер.: Общественные и гуманитарные науки. — 2010. — № 7 (112). — С. 66-70.

58. Тарасов, Ф. Б. Роль Евангелия в художественном творчестве Ф. М. Достоевского / Ф. Б. Тарасов // Проблемы исторической поэтики. — 2005.  — № 7.  — С. 304-311.

59. Тихомиров, Б. Н. О «христологии» Достоевского / Б. Н. Тихомиров. — Текст: непосредственный // Достоевский: материалы и исследования. — СПб: Наука, 1994. — С. 102-122.

60. Трофимова, Т. Б. Достоевский и Пушкин. Литературные параллели в повести «Дядюшкин сон» / Т. Б. Трофимова. — Текст: непосредственный // Достоевский: материалы и исследования. — ­_­СПб: Наука, 2010. — С. 295-300.

61. Фокин, П. Е. Поэма «Великий инквизитор» и футурология Достоевского / П. Е. Фокин. — Текст: непосредственный // Достоевский. Материалы и исследования. — СПб: Дмитрий Буланов, 1996. — С. 190-200.

62. Фридлендер, Г. М. Путь Достоевского к роману-эпопее / Г. М. Фридлендер. — Текст: непосредственный // Достоевский: материалы и исследования. — Л: Наука: Ленинградское отделение, 1988. — С. 159-177.

63. Чернова, Н. В. Последняя книга Настасьи Филипповны: случайность или знак? («Героиня с книгой» как сквозной мотив в творчестве Достоевского) / Н. В. Чернова. — Текст: непосредственный // Достоевский: материалы и исследования. — СПб: Наука, 2010. — С. 192-203.

64. Щенников, Г. К. Роман Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» как явление национального самосознания / Г. К. Щенников. — Челябинск:, 1996. — 178 c. — Текст: непосредственный.

65.  Якубович, И. Д. Достоевский в религиозно-философских и эстетических воззрениях А. Волынского / И. Д. Якубович. — Текст: непосредственный // Достоевский. Материалы и исследования. — СПб: Наука, 2000. — С. 67-89.

66. Янг, С. Библейские архетипы в романе Ф. М. Достоевского «Идиот» / С. Янг. — Текст: непосредственный // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. — Петрозаводск:, 2001. — С. 382-390.

67. Ясенский, C. Ю. О некоторых особенностях литературного и культурологического контекста романа «Преступление и наказание» / C. Ю. Ясенский. — Текст: непосредственный // Достоевский: материалы и исследования. — СПб: Наука, 2000. — С. 372-382.

 

 

Ряд исследователей в контексте анализа романа «Идиот» указывает на главный в романе мотив воплощения, предполагая тем самым реализацию «нисходящего» направления христологии в поэтике романа. Между тем христология Достоевского допускает в неменьшей мере и особое соединение с концепцией человека, что обосновывает существование в научной среде таких понятий, как «христианский гуманизм Достоевского» и «христианская антропология Достоевского». Актуальными на сегодняшний момент являются проблемы соотношения святоотеческой и западноевропейской христианской традиций как своеобразных «диалогических оснований» христологии Достоевского. Исследование романного творчества Достоевского в свете проблемы «восходящей» и «нисходящей» христологии предпринято учёным-литературоведом Ф. Б. Тарасовым, больше обобщений по данному вопросу можно встретить только среди богословских научных работ, что ещё раз подтверждает необходимость подобного рода исследований в области достоевсковедения.

Как отмечает О. А. Богданова в работе «Образ чистой красоты», в романе Достоевского «Идиот» «в процессе работы над романом художественная логика приводит писателя к убеждению, что истинная сущность человека гораздо глубже гуманистических "мечтаний". В ней есть "великая тоска по Богу"». Своеобразие христологического контекста состоит в том, что в тексте романа большинство отсылок - это неявные аллюзии к библейской традиции. Поэтика романа «Идиот» включает следующие крупные структурные блоки: христоподобность князя Мышкина, библейский цикл сотворения, грехопадения и воскресения как макроструктура Библии, а именно жизнеописание Христа и Апокалипсис. Именно библейские аллюзии оформляют одноимённый контекст и представляют главные мотивы сюжета романа, определяя особенности его текстологии.

Сходные взгляды можно найти и в разработках В. В. Дудкина. Исследователь вскрывает истоки христологии Достоевского и в качестве глубинных основ поэтики романа «Идиот» выделяет Евангелие от Иоанна. Исследователь утверждает, что трагедийная сжатость пространства и времени, характерная для Евангелия от Иоанна, обнаруживается в «почти чистом виде» в романе «Идиот». Отсюда таинственность вокруг образа Мышкина - его прошлого, случай с письмом Келлера и т. д. Кроме того, контекст пространственно-временных территорий романа отличается явлением «жизненной аритмии», когда пространство и время могут «эпизироваться», то есть растягиваться и сжиматься.

Касаясь истории вопроса о христологии Достоевского, В. Н. Сузи связывает это понятие с представленными в учении преп. Максима Исповедника идеями христианской антропологии. Для учёного Достоевский велик, поскольку затрагивает вопросы иномирной участи человека. В основе христологического контекста романа Достоевского «Идиот», считает Сузи, лежит идея о том, что образ человека и мира находится в динамике, в кризисном становлении. Идея становления включает в себя осуществление личности Христа. Сузи, опираясь на учение преп. Максима Исповедника, в личности Христа различает «надприродную» волю (Божественную) и волю ущербную (человеческую), которые Христом приведены в единство. Данные положения Сузи более детально раскрывают понятие, сформулированное С. Янг, о христоподобности князя. Мы считаем возможным в дальнейшем текстологическом и структурном анализе рассмотреть единство этих двух природ в построении образа князя Мышкина и раскрыть поэтический принцип становления или иначе воплощения. Вероятно, две воли для одного, даже христоподобного человека - это сверх меры, сверх человеческих сил, и неудивительно, что всё заканчивается трагедией.

По мнению Ф. Б. Тарасова, центральной для поэтики романа «Идиот» выступает проблема воплощения, проявления главного героя через особую, «пороговую» ситуацию. Учёный указывает на особую глубину романа, которую мы могли бы сформулировать как христологический контекст. Тарасов обращает внимание на ведущий в построении поэтического целого всего романа принцип - это идея воплощения, которую можно назвать христологической, так как подразумевается явление «Боговоплощения».

Следует отметить, что развёртывание христологического контекста происходило, по мнению В. В. Иванова, на протяжении всего творчества Достоевского. С точки зрения учёного, «вопрошание идеального образа» выступает как поэтический принцип христоцентризма писателя. Христоцентризм Достоевского представляет собой видение Христа в качестве извечного идеала. Осознание богочеловеческой личности Христа - основа мировоззрения писателя, выступающая необходимым условием восприятия и изучения его творчества.

Следовательно, можно говорить о постепенном развитии идей, разворачивании писательской мысли сначала от христоцентризма, а в последующем переходе к христологии. Иванов формулирует понятие «накопления» образа Христа, тем самым, с нашей точки зрения, демонстрируя явление христологического контекста в его динамике.

Таким образом, можно рассматривать христологический контекст как внутреннее единство романа «Идиот». В центре контекста - абсолют человека для Достоевского - «сияющая личность Христа».

С позиции святоотеческой христологии главной тайной мира является тайна «нисходящего» участия Бога в жизни мира («Богоуничижение»). Согласно мысли В. Б. Рожковского, святоотеческий христианский контекст в основе своей несёт проблему диалогичности воплощения Бога через «нисходящий» акт личностной онтологии, акт сознательного прохождения ситуации умаления, ситуации нисхождения.

Христианский контекст заключает в себе диалогическую по сути проблему Богочеловека. О подобной диалогичности говорил М. М. Бахтин. Неслучайно современный исследователь А. А. Белоус именно христианское самосознание персонажей Достоевского рассматривает в качестве их художественной доминанты. Исследователь выдвигает термин христианского сознания и самосоз