Терапия творческим самовыражением (ТТС)

Бурно М.Е.

О ТЕРАПИИ ТВОРЧЕСКИМ САМОВЫРАЖЕНИЕМ

Терапия творческим самовыражением (ТТС) – психотерапевтический (психопрофилактический) метод, способный серьезно помочь прежде всего людям с тягостным переживанием своей неполноценности. Этим методом могут овладеть, как показала жизнь, не только врачи-психотерапевты, но и психотерапевты с не-врачебным образованием – овладеть по-своему, то есть со своими особенностями. Однако это возможно лишь тогда, когда психотерапевт,во-первых, способен искренне сочувствовать людям, переживающим свою неполноценность; во-вторых, испытывает живой интерес к духовной культуре и,в-третьих, стремится помочь человеку выразить себя целебно-творчески сообразно его природе.

В этом разделе изложены самые начала, элементы метода – даже, точнее, его аромат, который необходимо уловить для последующего более углубленного изучения ТТС по другим работам, к примеру, указанным в тексте, а также на специальных лекциях, семинарах и в психотерапевтической мастерской.

О силе слабых

Глубокая человеческая любовь к детям, родителям, к близким людям, к своему делу и другие формы истинной, духовной, любви имеют общее неотъемлемоесвойство-способность – принести себя в жертву ради этой любви.

Это свойство имеет свой прообраз и в жизни животных. И в животном царстве, как известно, мать нередко не жалеет жизни, защищая, спасая своих детей. Но особенно нежной, ласковой, жертвенной заботой друг о друге отличаются животные меланхолического темперамента («слабого типа высшей нервной деятельности» – в павловской физиологической терминологии).

Например, меланхолические кошки и собаки к хозяевам своим привязываются крепче и теплее, нежели животные других темпераментов. Пугливый ласков, привязчив, и в этой незащищенности – своя попытка защиты.

Основная поведенческая реакция меланхолических («слабых») животных в опасности – этопассивно-оборонительная реакция, то есть стремление, поджав хвост, удалиться из неприятной ситуации, тогда как «сильные» животные ведут себя в опасности преимущественно агрессивно – нападают, оскалившись.

У «слабых» животных обычно плохо, медленно вырабатываются рефлексы, помогающие выжить. «Сильному» животному (холерическому, сангвиническому, даже флегматическому) достаточно бывает один раз увидеть со стороны, как хищник или человек поймал, убил животное того же вида, чтобы в другой раз, завидев врага, спасаться или нападать (так называемый «рефлекс зрителей»). Этот «рефлекс зрителей» вяло вырабатывается у меланхоликов, и они гибнут, вымирают иногда целыми видами.

Так погибли в XVIII веке морские коровы Стеллера. Эти крупные морские млекопитающие, длиною до шести метров, громадными стадами мирно паслись под водой у берегов, питаясь морской травой, не выходя на сушу, не уходя далеко от берега. К ним можно было подплывать на лодке, когда они паслись на мелком месте, втыкать в спину между ребрами крюк, привязанный к канату, и вытаскивать животное на берег. При этом, как заметили очевидцы, морские коровы были чрезвычайно друг к другу привязаны. Например, самец следовал за пойманной самкой к берегу, когда ее тянули канатом; старался с нежной беспомощностью освободить ее, хотя его при этом били с лодки; иногда на другой и на третий день сидел над ее мертвым телом.

Исчезли от своего несовершенства морские коровы и многие другие меланхолические животные. Но в процессе эволюции перешел и к человеку «спрятанный» в пассивно-оборонительном реагировании зачаток, прообраз самоотверженной привязанности, любви к ближнему. Особенно глубокой совестливостью и связанной с ней духовной, нравственно-размышляющей углубленностью, звучащей в обыденной жизни, в научном или художественном творчестве, отличаются люди именно меланхолического темперамента (например, Дарвин, Павлов, Чехов). Потому и сохраняется в мире пассивно-оборонительная «слабость»: за этой маской врожденной физической неуклюжести и непрактичности кроются тесно с нею связанные задатки весьма уважаемых людьми качеств, которые развиваются, расцветают в общественной жизни – обостренная нравственность, совестливость, деликатность, а порой способность к тонкому анализу, незаурядное духовное творчество.

«Слабый» Гамлет слаб в практической (в широком смысле) жизни, не способен, например, к решительной мести убийством (обычной для его современников и соотечественников), потому что это не его удел. Его врожденные способности в другом – в остроумно-ясном, философически-нравственном объяснении людям сложных тайн жизни и смерти. Глубинное, нравственно-аналитическое, ответственное отношение ко всему живому, к таинственно-восхитительному естественному круговороту жизни и смерти мешает ему просто и сразу убить убийцу своего отца. Очень важно, кстати, «слабому» человеку видеть, понимать в себе тень Гамлета – именно для того, чтобы быть решительнее, благородно «практичнее» в опасности, защищая добро от зла: невиновного от несправедливости, Родину от врага.

Давно известно, что от расстройств настроения надо попытаться отвлечься работой, увлечениями. Но, по существу, чаще слово «отвлечься» тут не подходит. Терапия творческим самовыражением (в том числе в своих неврачебных, профилактических формах) — это не какой-то своеобразный «народный университет», в котором просто следует усвоить определенную сумму знаний. Главное здесь — в разнообразных творческих попытках найти созвучное себе, выразить свое личностное отношение к миру: в общении с искусством, природой, в коллекционировании, в создании предметов творчества и т. д.

Делается это для того, чтоб осознанно строить себя, свою личность, в борьбе с расстройствами настроения. Важно найти свои творческие пути к людям — во имя добра, проникнуться творчеством в своей профессии, осознать свою общественную полезность. Творчески самовыражаясь во имя общественной пользы, человек проникается светлым мироощущением.

Приемы самопомощи творческим самовыражением возможно попробовать применить к себе и к здоровому человеку с душевными трудностями. Если они и не подействуют существенно без лечебного общения с психотерапевтом, без специальной групповой работы в уютной обстановке (в целебном общении, в сравнении себя с другими нервными людьми легче найти свои способы самовыражения), то, во всяком случае — если нет острого душевного заболевания, психоза — они не повредят.

Эти приемы не заглушают, не нивелируют личностное переживание, в противовес некоторым лекарствам и психотерапевтическим методикам в духе «искусства быть другим», а, напротив, проясняют индивидуальность творчеством, дабы человек мог опереться на свою духовную особенность, выразить творчески свое переживание и тем смягчить тягостную напряженность-неопределенность.

Описываемые ниже приемы самопомощи творческим самовыражением, переплетаясь между собой, взаимно проникая друг в друга, «привязывают» нервного, вялого человека крепче к живой жизни, одухотворяют его.

Без ошейника

У нашей Тины, крупной короткошерстной собаки (доберман-пинчер), истрепался ошейник. Сняли с нее ошейник — и такое странное впечатление: будто собака голая ходит по квартире.

Москва, январь, 1982.

Когда страшно

Тине шестой год. Это собачья зрелость, середина жизни. Но по-прежнему, бывает, Тинапо-детски не слушается. Увидит какую-нибудь собаку и без разрешения идет к ней, сосредоточенно вытянувшись, покачивая черными блестящими бедрами. Зову: «Ко мне!» Слышит (потому что ухо в мою сторону поворачивается), но не идет ко мне. Или вот взбудоражена радостью общения с природой, вынюхивает что-то в цветах и травах, а я говорю ей: «Сидеть!» Нередко при этом не садится сразу, а медлит, хотя прекрасно понимает команду: при слове моем «сидеть» всегда чуть одернется вниз ее изящно-смешнаязадняя часть. А то тянет себе поводок так, что чуть не бегу за ней, хотя при этом все время трусливо поджимается, боясь, что шлепну. Но вечером на темном пустыре, когда всякие страшные звуки, движения вокруг, и ветки американских кленов торчат, как черные враги, — вот тут нет собаки послушней. Далеко от меня не уходит,позову — тут же подбежит, сразу, и сядет рядом, поводок не тянет, голову преданно-дружески прижимает к моей ноге и только чуть дрожит-ворчит при всяком шорохе.

Москва, октябрь, 1983.

Собачья ревность

Вот вижу на пустыре у дома лютики, ярко-желтые, влажно-блестящие внутренней поверхностью своих лепестков, вижу шмеля-медвежонка на красном клевере и наклоняюсь над этой прекрасной природой, чтоб рассмотреть поподробнее и снять фотоаппаратом на цветной слайд. Но Тина не дает мне этого сделать. Увидев, что наклонился над чем-то, отдаю свое внимание не только ей, но и еще чему-то природному, живому, она тревожно несется ко мне, оставив все свои дела, и сердито растаптывает лапищами нежные лютики, готова проглотить шмеля, хлопая зубастой пастью, как чемоданом. А если скажу доброе словокакой-нибудь собаке, гуляющей рядом, даже щеночку, — о, Тина готова разорвать этого «третьего лишнего». Это инстинктивная собачья ревность. Природный смысл ее — не пропасть. Без хозяина пропаду, как те бездомные голодные псы. Я же не кошка, которая может жить сама но себе, ловя птиц и мышей, а домой приходит только попить молока и поспать. Мне нужно общаться с близкими людьми, класть голову им на колени, смотреть им в глаза, прося пирога, защищать их от недругов. Если хозяин полюбит лютик, шмеля иликакого-нибудь пуделька, возьмет его к себе вместо меня или будет меньше интересоваться мною — мне будет плохо. Понятно, собака сама так не думает, но именно этим смыслом самосохранения проникнута инстинктивная собачья ревность, которая есть одновременно собачья любовь. Ибо ревнуешь того, кого боишься потерять, с кем хорошо тебе, без кого не можешь жить, то есть кого любишь.

Москва, июнь. 1984.

Семья-тело

Тина зализывает своей целебной слюной не только свои ранки на лапах, но и наши, если вдруг усмотрит. Кажется, она по-своему чувствует себя и нас как бы единым организмом, органы которого то распадаются в разные места (в магазин, на работу, в театр), то соединяются, наконец, в нашей квартире. Тина каждый вечер ждет этого полного соединения (когда все, наконец, придут) — и тогда только успокаивается. Она, конечно, и себя чувствует органом этого большого семейного тела и не хочет без него существовать отдельно.

Москва, март, 1982.

Ветер свалил дерево
(посвящается В. Фомичевой)

Гулял с собакой в лесу после ветреной ночи с дождем. Все мокро — и лесная морковь, и недотрога, и по-июльски затвердевшие листья ландыша, и прыгающие среди растений лягушата величиною с мух. Увидел сломанное ночным ветром небольшое дерево. Под самый корень. Подошел. На изломе кремовая трухлявость, но ветки такие живые, листья крупные, широкие, темно-зеленые, а снизу светло-войлочные. Кора — как свежая хлебная горбушка и под изломом сердцевины не попорчена. Что это за дерево? Не ясень, не осина. Дома в старинном Ботаническом атласе русской флоры Монтеверде (1906) нашел, что это Ива козья, или бредина. И листья но краям «волнисто-городчатые», как написано и нарисовано. То есть это верба.

Прошло две недели, а Ива козья (верба) все лежала в лесу живая, зеленая, потому что соки шли в нее из земли по неповрежденным сосудам под изломом. Такое живое дерево — и уже никогда не поднимется. Уж лучше бы от болезни или старости умерли некоторые ветки, лучше бы просто подряхлело дерево, но стояло бы на ногах. Как хорошо, когда ты в любом возрасте, с любой болезнью, на ногах.

Востряково, июль, 1983.

Чтобы научиться целебно-творчески, по-своему, воспринимать Природу, недостаточно просто смотреть на растения, животных, камни и т. д. Важно основательнее знакомиться со всем этим, изучать природу с помощью книг (хотя бы школьных учебников по естествознанию). Важно вникать в особенности сегодняшнего ответственного отношения людей к поврежденной нами природе.

Наконец, для углубления в целебные отношения с Природой следует попытаться представить себе, сколько возможно, механизмы психотерапевтического воздействия природы на человека.

Из моего письма к Е., 45 лет.

Вы так подробно, жизненно описали мне свою душевную тревожную напряженность, «раздерганность“, суетливость, раздражительность, неуверенность, застенчивость, склонность к самокопанию и совестливому самообвинению, что, пожалуй, попытаюсь Вам помочь письмом в Ваш далекий город.

Уже многим пациентам и просто нервным людям приходилось советовать, по возможности, разными способами для душевного смятения и радостного просветления внимательно приблизиться к Природе.

Дабы полнее ощутить целительное психотерапевтическое действие природы, важно знать, как, каким образом, природа нам помогает. Конечно, здесь все индивидуально: одному душевно хорошо с собакой, другому — с яблоней, третьему — в поединке с диким зверем на охоте, а четвертому — в общении с вечностью камня, неба.

Почему плохо человеку без живой природы? Почему так хочется в выходной день за город, где лес, рыбалка, грачи, скворец поет, желтые одуванчики в зеленой траве? Почему люди, живущие в многоэтажных домах, выращивают в горшках цветы, заводят пса или кошку? Прежде всего потому, что человек вышел из Природы и внутренне (чаще неосознанно) испытывает чувство ностальгического родства с ней. Ведь прожилки в листьях лопуха, крапивы или в красном осеннем кленовом листе — это сосуды растения, подобные нашим кровеносным сосудам. Они тоже разносят, ветвясь, свою растительную «кровь» — питание в каждую живую клетку, в самые кончики листьев. Лягушка на лопухе дышит, как и мы, и тоже у нее ноздри и рот, хотя по-своему устроенные, тоже кожа и пальцы на лапке. У людей маленькие дети — и у растений свои маленькие дети. Я пью воду — и одуванчик пьет из земли воду. У человека глаза — и у синицы, особенно устроенные, но тоже глаза. Мы видим себя в живой природе, и живая природа живет в нас. Потому рядом с живой природой нам хорошо, как хорошо с родными людьми. Будущий человек в утробе матери за девять стремительных месяцев, пока не родится на свет, кратко повторяет великий и долгий путь усложнения живого от одноклеточного к человеку. На этом пути он, например, дышит жабрами, как рыба, а позднее покрыт, как обезьянка, шерстью, растворяющейся потом в околоплодной жидкости. Кстати, так же и лягушка, прежде чем стать лягушкой, живет некоторое время головастиком, то есть подобием той рыбы, которая когда-то выползла из воды на берег, превращаясь в лягушку. Но дышащий жабрами головастик, вылупившийся из икринки, живет не в животе матери-лягушки, потому что нет такой необходимости: в пруду или в луже, где плавает лягушачья икра, вон сколько «околоплодной» жидкости!

Много вокруг доказательств единства, родства нашего с Природой. Но вот еще одно, малоизвестное. Во время Великой Отечественной войны раненым, потерявшим много крови, вливали в сосуды, наряду с другими кровезаменяющими жидкостями, препарат морской воды под названием «раствор АМ-4 Бабского». Дело в том, что морская вода очень похожа на жидкую часть крови (плазму) млекопитающих и человека содержанием солей натрия, калия, кальция. Животные, выбираясь в процессе эволюции из моря на сушу, вынесли с собой в своих тканях, сосудах, сохранили в себе морскую воду, нужную им для жизни. Мы вышли вместе с наземными животными из моря, и в наших жилах течет соленая морская вода.

Наш организм не способен усваивать для своего постоянного самостроительства что-тоискусственное, синтетическое, потому что мы не роботы, а живая часть живой природы, которую нам остается только крепче беречь.

Понятно, для каждого свое. Напряженность некоторых людей смягчается, например, не столько общением с природой, сколько быстрой ездой на автомобиле. Но ведь Вы сообщаете в письме, что успокаиваетесь среди природы.

Будучи частью живой природы, мы не можем не мучиться (физически и душевно), когда живое вокруг заменяется все больше железом и пластмассой. «И думал я, — пишет Виктор Астафьев в рассказе „Древнее, вечное“, — глядя на этот маленький, по недосмотру заготовителей, точнее, любовью конюха сохраненный и все еще работающий табунок деревенских лошадей, что сколько бы машин ни перевидел, сколько бы чудес ни изведал, вот эта древняя картина: лошадь среди спящего села, недвижные леса вокруг, мокро поникшие на лугах цветы бледной купавы, потаенной череды, мохнатого и ядовитого гравилатника, кусты, травы, доцветающие рябины, отбелевшие черемухи, отяжеленные мокром, — все-всеэто древнее, вечное для меня и во мне — нетленно» (Древнее, вечное. —М.: Советская Россия, 1980).

Бывало, поначалу слышал я от некоторых своих пациентов, что природа не интересует их и не поможет им. Но вот посидят они в группе творческого самовыражения вместе с другими пациентами, которым общение с природой ощутимо помогает, посмотрят в уютной обстановке психотерапевтического кабинета, с чаем и свечами, цветные слайды других пациентов, на которых сняты близко Иван-чай, Пижма, Купальница,Иван-да-Марья, узнают, как называются эти цветы — и нередко, через некоторое время, испытывают уже более серьезное и теплое чувство к природе.

Мы часто не обращаем внимания на то, чего не знаем, не понимаем, но все больше любим то, что больше узнаем (если, конечно, внутренне расположены это любить). Поэтому ботанический атлас, определитель насекомых, чтение книг о природе весьма помогают увлечься природой. Лучшие поэтически-познавательныекниги о природе — известные книги Дарвина, Фабра, Тимирязева, Сабанеева, Ферсмана, Лункевича,Дм. Зуева, Плавильщикова, Стрижева.

Разным по своему складу людям с душевными трудностями помогают сблизиться с природой, душевно проникнуться ею разные художники природы. Одним созвучнее Кольцов, Аксаков, Пришвин, Солоухин, Астафьев, из живописцев — Левитан, Саврасов; другим — Фет, Тютчев, Торо, Серая Сова, Швейцер, а из живописцев — Сезанн, Ван-Гог, Чюрленис.

То есть надобно искать, и общаясь с произведениями искусства о природе, свое, личностное восприятие природы. Одни мои пациенты вглядываются в трогательную для них лесную земляничину, спрятавшуюся под зеленым листом, рассматривают мухомор, вокруг которого комары, «опьяненные лесным алкоголем, жужжат, кружатся (...), смешно задирают ножки, поют ему свой хвалебный комариный гимн» (Ю., 57 лет). Других восхищает прежде всего пейзаж — в естественных или символически-отрешенных, «космических» формах. Третьи с такого малого расстояния смотрят, например, на кору сосны или фотографируют ее, чтоб увидеть ее глазами ползущего по ней муравья. Четвертые воспринимают целебно природу единым потоком запахов, красок и не склонны всматриваться в отдельный кленовый лист.

Всего важнее учиться воспринимать природу по-своему, то есть творчески. Например, собрать не просто гербарий, а гербарий близких себе растений и показать-открыть людям себя через него. Когда же эффект лечебного действия природы помножается на целебно-творческие моменты художественного фотографирования или описания, то это, понятно, еще сильнее психотерапевтически действует.

Иногда такого рода произведения приобретают высокую общественную пользу, то есть выходят в печатных изданиях и духовно служат людям, читающим их. Но и в тех случаях, когда художественное творчество о природе не поднимается так высоко, оно все равно должно нести в себе момент общественно-полезнойработы: можно подарить близким, друзьям свой рассказ о природе, гербарий, фотографический пейзаж в рамке, живописную картину леса и т. д.

Возможно и творчески-научное целебно-любительское увлечение общением с природой с чувством общественной полезности. Это прежде всего помощь профессионалам-биологам, работающим в сельском хозяйстве. Многие насекомые, жизнь которых связана тесно с сельскохозяйственными культурами, в нашей громадной стране не изучены — никогда не хватит для этой работы штатных специалистов, ведь нужно часами наблюдать за жизнью насекомого в природных условиях: чем питается, сколько кладет яиц, что опыляет и т. д. Поэтому специалисты и обращаются с такими просьбами к школьникам, например, и в журнале «Юный натуралист». Но не только школьники могут стать помощниками специалистов в этом деле — государственно-важном, интересном. Главное здесь — страсть к наблюдению Природы, чтению биологических книг. И совсем не обязательно иметь специальное биологическое образование для того, чтобы в наше время, в нашей громадной стране, помогая профессионалам, что-то важное открыть в наблюдении за дикими животными и растениями.

Немного о домашних животных — и в особенности о собаках. Собака, конечно, ближе к человеку, нежели кошка, хомячок, попугай. Собака дает богатый отзвук на наше добро к ней, многое научается понимать, когда долго живет рядом с людьми, волнуется за близкого ей человека, то есть ей передается волнение, например, ожидающих людей, и она в тревоге бегает к калитке смотреть: не идет ли. Живя вместе с собакой, мы видим, чувствуем в ней то, что перешло от животных к человеку и общественно-человеческиусложнилось-изменилось, а в человеке видим яснее то, что роднит нас с животными, с природой вообще. Собака как домашнее животное как бы стоит между нами и остальной природой не только в том смысле, что, вынужденные гулять с собакой, мы больше обращаем внимания на травы, деревья, среди которых она бегает, на движение времен года, но, главное, благодаря собаке, ощущаем острее, глубже связь свою со всей природой.

Острее ощутить эту связь помогает, конечно, и упомянутое выше изучение природы чтением о ней, творческим наблюдением за насекомыми, цветами, почками деревьев, — с помощью пера, кисти, фотоаппарата.

Если человек с расстройствами настроения, несмотря на разнообразные попытки, не чувствует помощи от общения с природой, надо искать другую целебную творческую увлеченность.

Духовность

Почти каждую осень приезжаем с женой к ее родителям в южнорусский городишко. Зинаида Аркадьевна, учительница жены в младших классах, приходит к нам обычно один раз за весь месяц нашей жизни в городишке. Пьем чай с печеньями, едим арбуз, а потом провожаем старушку домой, на другую улицу, за полкилометра от нашей.

Зинаиде Аркадьевне восемьдесят семь лет, уже лет десять она на пенсии. Она похожа на позднюю южно-русскую осень своим солнечно-сухим теплом. Засохшие желтые листья остались лишь на верхушках пирамидальных тополей, но голые стволы и ветки — сухие, теплые. В высохшей легкой траве нет уже соков, но нет рядом и луж, грязюки — как у нас на севере. Редкие волосы учительницы мне тоже видятся высохшими, даже пластмассовая гребенка в пучке волос кажется живее этих волос. А шерстяная ее зеленая кофта, старая, заштопанная, но опрятная, как будто бы понимает всем своим устало-добродушным видом, что она последняя кофта в жизни учительницы, новую хозяйка уже не купит.

Зинаида Аркадьевна — из тех, внешне грузных, сангвинических женщин, которые очень легки, бесшумны в движениях, до глубокой старости сохраняют ясную голову и мягкий юмор. Мы с женой осторожно ведем ее, легкую, под руки, мимо белых домов с синими ставнями, по крупным ровным булыжникам старинной улицы, уютно посыпанным подсолнуховой шелухой. Руки учительницы еще мягкие, с круглыми вдавленными ногтями, но, кажется, уже тоже подсыхают снаружи, ноги все в венозных узлах и наверняка болят, но дух легок и крепок, как пряные запахи осеннего привяленного винограда и яблок.

— Не беру с собой нитроглицерин, — говорит Зинаида Аркадьевна своей добродушно-ворчливой скороговоркой. — Чтоб не привыкать.

Идем по бывшему кварталу учителей. Здесь местным школьным учителям полвека назад дали дома, но с тех пор многие из этих учителей умерли, а оставшиеся в живых стары и больны, никто из них уже в школе не работает.

Висит, дрябло-пряно чернеет над деревянным забором, среди редких виноградных листьев, последняя кисточка «изабеллы», теплая от солнца.

Часто останавливаемся, чтоб Зинаида Аркадьевна передохнула. Она живет одна. Летом приезжает внучка с правнуками. Правнуки уже в Краснодаре в школе учатся.

— Вот мне теперь уже и некуда ходить, — вздыхает учительница. — К Яновской все ходила, бывшей нашей школьной директрисе... Яновская умерла.

Почти все люди, что встречаются нам, здороваются с Зинаидой Аркадьевной. А те, кто обгоняют нас, оборачиваются и тоже здороваются. Это все ее бывшие ученики.
— Я тут шестьдесят лет отучительствовала, — говорит Зинаида Аркадьевна.

Лет пятнадцать назад были мы в школе на выставке всяких предметов, сделанных ребятами: игрушечные автомобили из дерева и металла, планеры, яблоки из воска, чучела птици т. п. Тут же, среди родителей и учителей, вертелись ребята, сделавшие все это. Про нескольких ребят Зинаида Аркадьевна сказала тогда: «Шалопай жуткий, учится из рук вон плохо, но руки золотые».

Смотрю на руки самой Зинаиды Аркадьевны — с коричневыми пятнами старости, подсохшие снаружи, кожа, как пергаментная, тонко морщинится. В этих, еще мягких, руках светится духовная сила завидной отработанности организма, когда, в сущности, все свое отдал в мир и тело сделалось легкое, как пух, но за все это добро накопилась за всю жизнь духовность, мудрая трезвая ясность оптимистической печали, которая уже, мне думается, не может высохнуть, пропасть, а только переходит при общении в других людей и, вот, в меня тоже.

Мне интересно было, чувствует ли она сама свою духовность, но не знал, как об этом спросить. Вспоминал навязчиво, как, в студенчестве,профессор-терапевт говорил в лекции, что гипертоник идет к смерти по одной из трех дорожек — мозговой, сердечной или почечной. Врачебностью своей понимал, что Зинаида Аркадьевна идет, видимо, по сердечной дорожке, но в то же время отчетливо чувствовал, что главное ее, существо ее, никакого отношения к этой патологической анатомии не имеет. Существо ее, то есть духовность, выше физической смерти, она вечна, поскольку светится или хоть чуть теплится в тысячах учеников, а значит, как-то отдается и в их детях, внуках. Ведь научить человека читать, писать, делать всякие предметы, рассматривать внимательно природу и людей — это значит научить делать что-то свое, человеческое, независимо от того, в какую он пойдет профессию.

Встретили старого учителя. Он сидел на скамейке возле своего дома, читал книгу о лекарственных травах, рядом лежала «Медицинская газета», которую выписывал. Учитель сразу же стал рассказывать, что был вчера у врача, сделали электрокардиограмму, инфаркта, слава Богу, нет, но вот давление все-таки высоковато. Он спросил Зинаиду Аркадьевну, не знает ли она какого-нибудь нового лекарства от давления.
— Нет, не знаю, — с сожалением ответила она, но в то же время я почувствовал, что ее не интересует этот мир больного тела и мнительно-ипохондрических переживаний, она выше его в своей духовности.

Духовность, в сущности, есть печально-светлая мудрость, видящая главное сквозь мелочные тревоги.

Вспомнился к сему знаменитый жизнерадостный артист оперетты. Он умер глубоким, но бодрым стариком, на сцене, как и хотел. Однажды его возмутили упрашивания врачей измерить и у него тоже кровяное давление. «Я не желаю знать свое давление!» — сказал он раздраженно и принялся хохотать и подпрыгивать, разучивая новую роль.

Это, однако, по-моему, не истинная духовность, а опьяняющая влюбленность в чувственные краски жизни, быть может, добрая душевная сердечность, но не духовность. Истинная духовность внешне спокойна, проникнута не всегда отчетливо-осознанным, но всегда глубинно-интуитивным пониманием бесконечных диалектических связей всего и вся в мире. Пониманием себя самого как крошки, песчинки самодвижущейся Природы, но песчинки необходимой и в известном смысле вечной. Потому человека с высокой истинной духовностью, невозможной в легкой молодости, не может сильно испугать его повышенное давление и т. п.

Природа никогда не исчезнет, она только принимает разные формы существования. Истинно духовный человек относится к своей будущей, даже возможно скорой, смерти достаточно спокойно — как к падению осеннего листа с дерева Природы.

— Ну как, Зинаида Аркадьевна, думаешь, поживу еще? — спросил старик с книгой о лекарственных травах.
— Поживешь, конечно, — успокоила его она.

Потом, когда отошли подальше, сказала:
— Бедняга, такой мнительный, все только медицинское читает да осматривает себя и к врачам ходит. Химию преподавал.

Я не выдержал, спросил:
— Зинаида Аркадьевна, а вот вы чем сейчас живете?
— Воспоминаниями живу. Все вспоминаю, как кого писать, читать учила, у кого какой был характер. Читаю тоже. По хозяйству немного вожусь. Вот сверстников хожу сюда утешаю, подбадриваю. Приходят изредка нынешние учителя посоветоваться или мои ученики... Летом — правнуки. Еще телевизор. Весело живу. Но, конечно, пора мне уже, пора помирать. Отработалась. Шестьдесят лет отучительствовала.

Ей не нужна слава. Она, Зинаида Аркадьевна, живет в людях, которых учила, и невольно — в их детях, внуках, поскольку ее учительский труд сказался и скажется в том родительском воспитании, которое получили и еще получат дети. Она сознает, что останется в людях после своей смерти, и не страшно умирать, светло на душе. Понимая, что, конечно, «для каждого свое», подбадривает неловких своих сверстников.

Духовность — это умная доброта, одновременная многогранность понимания вещей без эмоционально-субъективной суженности взгляда. Духовность обычно печальна всепониманием, но и светла, поскольку выходит из убежденности в том, что, при всей случайности появления на свет, ты необходим миру во все времена, прошлые и будущие. Как нельзя представить себе развитие природы и человека в будущем без дел Аристотеля и Толстого, так нельзя представить себе, если вдуматься как следует во все сцепления, связи, мир будущего без одного-единственного дела давно умершей в толстовские времена школьной учительницы или крестьянки.

Подходим к дому Зинаиды Аркадьевны. Деревянные ставни покрашены голубой краской. Это она сама красила. И сама еще помидоры во дворе сажала.

У калитки водопроводная колонка, к которой учительница ходит с детским ведерком, чтоб легче нести воду.

Как глубинно все же единство осени природной и человеческой! Сколько общего в мягком увядании, в коричневых листьях — и коричневых пятнах старости на коже, в почти мертвой высушенности трав — и человеческих волос, в духовной умудренности вечера, осени, старости... Вот она — истинная цельность Природы, с диалектическими кругами, спиралями. Вода из этой колонки, если только задуматься, как подробно и крепко связывает между собой все — в человеке и в помидорном кусте, человека и помидор — с их бесконечным природным будущим и прошлым.

Когда возвращались в поезде в Москву, с нами в купе ехали две милые, живые дамы, правда, накрашенные так толсто, что за почти двое суток в поезде ни разу не умылись, а только подкрашивались. И вот одна из них во время завтрака с соленым красным помидором, капавшим на кусок черного хлеба, спросила нас:

— Вот объясните нам, пожалуйста! Вы — врачи, умные люди... Почему это так? У нас в отделе есть жалкая, и по должности своей, женщина — кривоногая, лысая, извиняюсь, а друг у нее, видите ли, часто за границей бывает, шмотки ей потрясающие оттуда присылает. Недавно вот голубую дубленку привез. Почему так?
— Может быть, в ней духовность есть, — пошутила жена.
— Что? — спросила другая дама.
— Духовность, — повторил я.
— А-а! Да, да, — закивала она понимающе головой. И подруга ее тоже. — Где б купить семьсот пятьдесят граммов этой духовности!

Недавно Зинаида Аркадьевна прислала нам поздравительную открытку к Новому году. Дрожащей слабой рукой написаны дрожащие слова, увядающие с каждой буквой. Еле разобрали, только с догадкой. Но адрес был написан другой, крепкой рукой, чтоб открытка не заблудилась.

Богу или маммоне

Отмечу здесь, что считаю себя человеком, склонным к духовным переживаниям, духовности, что, быть может, заметно и в моих текстах. В то же время не могу себя назвать верующим, религиозным. По природе своей, никогда не удавалось мне почувствовать известную самостоятельность, изначальность своего духа по отношению к телу, то есть возможность непосредственной жизни моей души (моего духа) после смерти тела. Для меня дух, которым как бы светится тело (источник духа), не существует сам по себе, без тела, умирает вместе с ним, оставаясь лишь в произведениях творчества, воспоминаниях современников умершего. При этом, например, книга или картина есть такие же материальные основания духа, которым светятся, — как и тело человека-творца при его жизни.

Как произошел нематериальный дух из материи, я не знаю и глубинно чувствую, что это не узнается никогда. Это та вечная Тайна саморазвивающейся Природы, Тайна, которая издревле делит людей на материалистов и идеалистов, своими мироощущениями дополняющих друг друга для познания более полной Истины в человечестве.

Боль совести, нравственно-этические переживания, мучительные поиски своего смысла в жизни десятки лет наблюдаю, воочию вижу у своих, так же нередко неверующих, дефензивных пациентов (людей с тягостным переживанием своей неполноценности), как и у себя самого.

Для меня, как врача, дефензивность обусловлена, прежде всего, обычно генетически предопределенной природой, биологией тела дефензивного человека. По всему по этому разговор о духовности для меня возможен и вне религии, при моем глубоком всегдашнем уважении к чувствам верующих и сложных радостных духовных созвучиях со многими верующими людьми.

Как психотерапевт я не конкурент священнику. Обнаружив склонность пациента к светлому религиозному переживанию, советую ему поговорить со священником. Но если в дефензивном одухотворенном пациенте не обнаруживается способности к вере, помогаю ему сам, по-своему, в его духовных (например, совестливых, нравственно-этических)трудностях-переживаниях. При этом нередко в наших психотерапевтических беседах сквозит благотворное созвучие с некоторыми религиозными положениями.

Вот вспоминаем с пациентом, как Христос говорит ученикам Своим: «Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне» (Матф., VI, 24).

Маммона — «сирийское слово, значущее богатство или земные блага» (Иллюстрированная полная популярная библейская энциклопедия. Труд и издание архимандрита Никифорова. — М, 1891, с. 449).

Богатство, земные блага — это область чувственности (в том числе художественно-утонченной), происходящей из сильных, ярких природных влечений человека (пищевого, полового, влечения к власти). В соответствии с разной природой людей, одни живут преимущественно чувственной жизнью, жизнью власти, а другие — более или менее выраженной в них духовностью. С годами все отчетливее проявляется врожденная предрасположенность человека к тому или другому.

Люди с тягостным (размышляющим) переживанием своей неполноценности, в основном, предрасположены к духовным переживаниям. Радость власти, чувственная гурманистичность обычно не увлекают их. К изысканной неге, изощренной эротике они (при всей своей, нередкой здесь, душевной теплоте, глубокой любовной привязанности) также глуховаты природой своей. Они нередко такие же прекрасные люди, как и люди ярко-чувственные, но они прекрасны по-своему, — для каждого свое. Им обычно довольно лишь сбросить в любовной нежности голод влечения, без сложной сексуальной изобретательности. Они здесь, можно сказать, обделены, но зато особенно предрасположены к сложной духовной жизни, и здесь скорее найдут защиту, свое богатство и свой смысл.

В наше трудное время выживания они, служа Духовности, обычно способны довольствоваться немногими земными благами: лишь бы