Полное имя – Мари-Эн Шарлотта де Корде д’Армон

(род. в 1768 г. – ум. в 1793 г.)

 

Французская дворянка, правнучка поэта и драматурга Пьера Корнеля. Убийца тирана Жана Поля Марата. Гильотинирована по приговору революционного трибунала.

 

Сцена убийства Марата в ванной комнате парижского дома по улице Кордельеров воссоздана в натуральную величину в подвальном этаже музея восковых фигур Гревена. Долгое время считалось, что здесь она изображена довольно точно. Однако это не так. Левая часть постановки и правда почти не оставляет желать лучшего в смысле точности, но правая – целиком выдумана. Ошибка руководителей музея заключалась в том, что они для усиления эффекта хотели в одной сцене изобразить и убийство Марата, и арест его убийцы. В действительности же Шарлотта Корде была схвачена не в ванной, а в передней, куда она выбежала после убийства. Для эффекта придуман и врывающийся в ванную солдат с пикой. На самом деле девушку задержал штатский комиссионер Лоран Ба, случайно находившийся в этот момент в квартире и не имевший, разумеется, никакой пики. Полиция явилась позднее.

История знает политические убийства, имевшие еще большие последствия, чем дело Корде. Однако, за исключением убийства Юлия Цезаря, быть может, ни одно другое историческое покушение не поразило так современников и потомков. Для этого было много причин – от личности убитого и убийцы до необычного места преступления.

Шарлотта Корде родилась 27 июля 1768 г. в обедневшей дворянской семье. Она получила воспитание в монастыре, а вернувшись из него, мирно жила с отцом и сестрой в нормандском городке Канне. За свою короткую жизнь Шарлотта успела познать и нужду, и нелегкий сельский труд. Воспитанная на республиканских традициях античности и на идеалах Просвещения, она искренне сочувствовала Великой французской революции и с живым участием следила за происходившими в столице событиями.

Переворот 2 июня 1793 г. болью отозвался в ее благородном сердце. Рушилась, не успев утвердиться, просвещенная республика, а ей на смену шло кровавое господство разнузданной толпы под предводительством честолюбивых демагогов, главным из которых был Марат. С отчаянием взирала девушка на опасности, угрожавшие Родине и свободе, и в душе ее росла решимость во что бы то ни стало спасти Отчизну, пусть даже ценой собственной жизни.

Прибытие в Канн изгнанников – бывшего мэра Парижа Петиона, представителя марсельцев Барбару, других известных всей Франции депутатов и вождей жирондистов, а также выступление молодых волонтеров из Нормандии в поход против парижских узурпаторов еще больше укрепили Шарлотту в ее намерении сберечь жизни этих доблестных людей, убив того, кого она считала виновником разгоравшейся гражданской войны. Существует и другая версия мотивации поступка девушки: по приговору, подписанному Маратом, был расстрелян ее жених. И тогда она, не сказав никому ни слова о своих планах, отправилась в столицу. Так Шарлотта оказалась в доме № 30 на улице Кордельеров, в котором обитал «друг народа» Жан Поль Марат.

В поисках славы 16-летним юношей Марат покинул отчий дом и отправился странствовать по Европе. Чем только ни занимался он в предреволюционные годы, но, увы, золотая птица удачи никак не давалась ему в руки. Он безуспешно пробовал писать романы, антиправительственные памфлеты и философские трактаты, но добился только того, что Вольтер и Дидро его обидно высмеяли, обозвав «чудаком» и «арлекином». Тогда Жан Поль решил заняться естественными науками. Не жалея времени, он постигал премудрости медицины, биологии и физики. На что только не шел он ради признания: анонимно публиковал хвалебные отзывы о собственных «открытиях», клеветал на оппонентов и даже прибегал к откровенному жульничеству.

Ущемленное самолюбие, болезненная реакция на самую мягкую критику, крепнущая год от года убежденность в том, что он окружен «тайными врагами», завидующими его таланту, и вместе с тем непоколебимая вера в собственную гениальность, в свое высочайшее историческое призвание – всего этого было слишком много для простого смертного. Раздираемый неистовыми страстями, Марат едва не сошел в могилу от тяжелейшего нервного недуга, и только начавшаяся революция вернула ему надежду на жизнь.

С бешеной энергией бросился он разрушать старый порядок, при котором не сбылись его честолюбивые мечты. Уже с 1789 г. издававшаяся им газета «Друг народа» не имела себе равных в призывах к уничтожению «врагов свободы». Причем в число последних Жан Поль постепенно включил не только окружение короля, но и большинство крупнейших деятелей революции. Долой осторожные реформы, да здравствует народный бунт, жестокий, кровавый, беспощадный! – вот лейтмотив его брошюр и статей. В конце 1790 г. Марат писал: «Шесть месяцев тому назад 500, 600 голов было бы достаточно… Теперь… возможно, потребуется отрубить 5–6 тысяч голов; но если бы даже пришлось отрубить 20 тысяч, нельзя колебаться ни одной минуты». Два года спустя ему уже этого мало: «Свобода не восторжествует, пока не отрубят преступные головы 200 тысяч этих злодеев». И слова его не остались пустым звуком. Люмпенизированная толпа, низменные инстинкты и устремления которой он изо дня в день будил своими произведениями, с готовностью откликалась на его призывы.

Ненавидимый и презираемый даже теми политическими союзниками, у кого еще сохранились представления о чести и порядочности, но боготворимый чернью, Жан Поль наконец-то был счастлив: он поймал-таки заветную птицу славы. Правда, она имела страшное обличье гарпии, с ног до головы забрызганной человеческой кровью, но все же это была настоящая, громкая слава, ибо имя Марата гремело теперь на всю Европу.

Помимо славы этот преждевременно постаревший, неизлечимо больной человек жаждал власти. И он ее получил, когда взбунтовавшийся плебс изгнал из Конвента правящую партию жирондистов. Блестящие ораторы и убежденные республиканцы, избранные большинством голосов в своих департаментах, эти представители просвещенной элиты не смогли найти общий язык с чернью столицы, властителем дум которой был Марат. Угроза расправы побудила их бежать в провинцию, чтобы там организовать отпор произволу парижан. Здесь, в нормандском Канне, они нашли своих горячих сторонников, среди которых была и девица Корде…

Когда вечером 13 июля 1793 г. Шарлотта вошла в сумрачную полупустую комнату, Марат сидел в ванне, покрытой грязной простыней. Перед ним на доске белел лист бумаги. «Вы прибыли из Канна? Кто из бежавших депутатов нашел там прибежище?» Корде, медленно приближаясь, назвала имена, Жан Поль записал. (Если бы только она знала, что эти строки приведут их на эшафот!) Тиран зло усмехнулся: «Прекрасно, скоро все они окажутся на гильотине!» Больше он ничего не успел сказать. Девушка выхватила кухонный нож, спрятанный под завязанной высоко на груди муслиновой косынкой и изо всех сил вонзила его в грудь Марата. Тот страшно закричал, но, когда в комнату вбежала его любовница Симон Эврар, «друг народа» был уже мертв…

Шарлотта Корде пережила его всего на четыре дня. Ее еще ожидали гнев разъяренной толпы, жестокие побои, врезавшиеся в кожу веревки, от которых руки покрылись черными кровоподтеками. Она мужественно перенесла многочасовые допросы и судебный процесс, спокойно и с достоинством отвечая следователям и прокурору, почему она совершила это убийство: «Я видела, что гражданская война готова вспыхнуть по всей Франции, и считала Марата главным виновником этой катастрофы… Я никому не говорила о своем замысле. Я считала, что убиваю не человека, а хищного зверя, пожирающего всех французов».

При обыске у девушки нашли написанное ею «Обращение к французам, друзьям законов и мира», где были и такие строки: «О моя родина! Твои несчастья разрывают мне сердце. Я могу отдать тебе только свою жизнь и благодарю Небо за то, что свободна располагать ею».

Жарким, душным вечером 17 июля 1793 г. Шарлотта Корде, облаченная в алое платье «отцеубийцы», взошла на эшафот. До самого конца, как свидетельствуют современники, она сохраняла полное самообладание и лишь на мгновение побледнела при виде гильотины. Когда казнь свершилась, помощник палача показал зрителям отрубленную голову и, желая им угодить, нанес ей пощечину. Но толпа ответила глухим рокотом возмущения…

Трагическая судьба девушки из Нормандии навсегда осталась в памяти людей как образец гражданского мужества и беззаветной любви к родине. Однако последствия ее самоотверженного поступка оказались совершенно иными, чем те, на которые она рассчитывала. Жирондисты, которых она хотела спасти, были обвинены в сообщничестве с нею и казнены, а смерть «друга народа» стала для его последователей предлогом сделать террор государственной политикой. Адское пламя гражданской войны поглотило принесенную ему в жертву жизнь, но не погасло, а взметнулось еще выше.

Шарлотта Корде не дожила до своего 25-летия всего несколько дней…

 

ВОЛКОНСКАЯ МАРИЯ НИКОЛАЕВНА

 

 

(род. в 1807 г. – ум. в 1863 г.)

 

Княгиня, дочь генерала Н. Раевского, жена декабриста С. Волконского, друг А. Пушкина.

 

Их было всего одиннадцать женщин – жен и невест декабристов, разделивших тяжелую судьбу своих избранников. Их имена помнят вот уже почти 200 лет. Но все же большинство поэтических произведений, исторических исследований, повестей и романов, театральных спектаклей и фильмов посвящены Марии Волконской – одной из наиболее загадочных и привлекательных женщин России XIX в. Тайну этой женщины, загадку ее характера и судьбы пытаются разгадать уже несколько поколений историков и просто любителей старины. Ее имя стало легендарным. А сама она говорила: «Что ж тут удивительного – пять тысяч женщин каждый год делают добровольно то же самое…» Волконской не нужен был памятник. Она исполнила долг жены, возможно, пожертвовав ради этого своим женским счастьем.

Младшая и любимая дочь боевого генерала эпохи наполеоновских войн Николая Николаевича Раевского и внучки М. Ломоносова, Софии Алексеевны, Мария родилась 1 апреля 1807 г. В доме Раевских царил патриархат. Девочка преклонялась перед чувством долга и беспримерным героизмом отца и братьев. В семье не раз звучал рассказ о том, как в предчувствии поражения под Салтановкой генерал приказал 17-летнему сыну Александру взять знамя, схватил за руку 11-летнего Николая и с возгласом: «Солдаты! Я и мои дети откроем вам путь к славе! Вперед за царя и Отечество!» – ринулся под пули. Тяжело раненный в грудь картечью, он видел, как его корпус разгромил троекратно превышающие силы противника. Пылкая и очень впечатлительная девочка только такими видела настоящих мужчин. (Возможно, поэтому к ухаживаниям А. С. Пушкина, посвятившего ей много нежных строк, она отнеслась с достаточной долей иронии и категорически отказалась от брака с польским помещиком графом Г. Ф. Олизаром.)

Машенька получила блестящее домашнее образование, знала несколько иностранных языков. Но страстным увлечением юности стали музыка и пение. Ее дивным голосом можно было заслушаться. Она без устали разучивала арии, романсы и блистательно исполняла их на званых вечерах, аккомпанируя себе на рояле. В 15 лет Мария уже понимала и чувствовала многое. На формирование ее характера оказали влияние старшие братья и сестры. От Софьи она переняла педантичность, обязательность и страсть к чтению; от Елены – мягкость, чувствительность и кротость; от Екатерины – резкость и категоричность суждений; а от Александра – скептицизм и ироничность. Девушка словно чувствовала, что повзрослеть придется рано, и покоряла сердца мужчин уже на первых балах.

Считается, что Мария вышла замуж не по любви, а по настоянию родных. Генерал Раевский хотел для дочери блестящей и безбедной жизни, его прельстил не только титул жениха – князь Сергей Григорьевич Волконский, несмотря на свои 37 лет, уже был ветераном войны, генерал-майором, принадлежал к знатнейшей в России фамилии, имел огромные связи при дворе. Но главное, он был удивительно честный, благородный и справедливый – человек долга и чести, что так ценила Мария в своем отце. Именно эти качества нашли отклик в сердце 17-летней Раевской.

После сватовства Сергея и ошеломленных слов Марии: «Папа, я ведь его совсем не знаю!» – Раевский в тот же вечер написал Волконскому, что она согласна и можно считать их помолвленными. Генерал отлично знал свою дочь. Не чувствуй она к Волконскому сердечного, душевного влечения, ответила бы не тихой растерянностью, сиянием глаз и с трудом сдерживаемой улыбкой, а как-то иначе, более решительно, резко, как и Густаву Олизару. Кстати, Раевскому все было известно об участии будущего зятя в тайном обществе, но он скрыл это от Марии, хотя и не отказал Волконскому.

Официально помолвку отпраздновали большим балом, на котором собралось все семейство Раевских-Волконских. Во время танца с женихом на Марии загорелось платье: танцуя сложную фигуру мазурки, она нечаянно задела краем одежды столик с канделябрами, и одна из свечей опрокинулась. Благо, несчастье удалось предотвратить, но платье пострадало довольно сильно, да и невеста порядком испугалась – ей все это показалось очень дурным предзнаменованием.

В январе 1825 г., на пороге своего 18-летия, Мария вышла замуж. Она вырвалась из-под родительской опеки и воодушевленно обустраивала свой новый дом: выписывала занавеси из Парижа, ковры и хрусталь из Италии, беспокоилась о каретах и конюшне, прислуге и новой мебели. Она жила в предчувствии счастья, но мужа видела мало, он был поглощен какими-то своими делами, появлялся дома поздно, усталый, молчаливый. Через три месяца после свадьбы молодая княгиня вдруг серьезно заболела. Слетевшиеся к постели доктора определили начало беременности и отправили хрупкую будущую мать в Одессу, на морские купания.

Князь Волконский остался при своей дивизии в Умани, а когда изредка приезжал навестить жену, то больше расспрашивал ее, чем говорил сам. Мария писала позднее: «Я пробыла в Одессе все лето и, таким образом, провела с ним только три месяца в первый год нашего супружества; я не имела понятия о существовании тайного общества, которого он был членом. Он был старше меня лет на двадцать и потому не мог иметь ко мне доверия в столь важном деле».

В конце декабря князь Сергей привез жену в имение Раевских, Болтышку, под Киевом. Ему уже было известно, что полковник П. Пестель арестован, но о событиях 14 декабря 1825 г. он не знал. Об этом поведал зятю генерал Раевский и, предчувствуя, что арест может коснуться и князя, предложил ему эмигрировать. Волконский от этого предложения сразу же отказался, ибо бегство для героя Бородино было бы равносильно смерти.

Роды у Марии были очень тяжелые, без повивальной бабки 2 января 1826 г. она родила сына, которого, по семейной традиции, назвали Николушкой. Сама Мария тогда едва не умерла, родильная горячка продержала ее в жару и бреду несколько суток, и она почти не помнила короткого свидания с мужем, который без разрешения покинул часть, чтобы увидеть жену и сына. А через несколько дней он был арестован и препровожден в Петербург для первых допросов. Но Мария об этом не знала. Болезнь цепко держала ее в своих объятиях несколько месяцев.

События меж тем развивались весьма бурно. Следствие по делу бунтовщиков шло полным ходом. Были арестованы и затем отпущены сыновья Раевского. Старый генерал ездил хлопотать за родственников в Петербург, но только навлек на себя гнев императора. Лишь возвратившись в апреле в Болтышку, Раевский обо всем известил дочь, прибавив, что Волконский «запирается, срамится» и прочее – он не покаялся перед императором и не назвал имен заговорщиков. И конечно, отец сразу же объявил ей, что не осудит ее, если она решит расторгнуть брак с Сергеем.

Можно лишь представить себе, каково было все это услышать молодой женщине, измученной долгой болезнью. Отец рассчитывал на то, что она покорится воле родителей (брат Александр откровенно говорил, что она сделает все, что скажет отец и он), но произошло наоборот. Мария взбунтовалась. Как ее ни отговаривали, она отправилась в Петербург, добилась свидания с мужем в Алексеевском равелине, сблизилась с его родственниками, утешая их и мужественно ожидая приговора.

Но тут внезапно заболел Николушка, и Мария вынуждена была спешно выехать к тетке, графине Браницкой, на попечение которой она оставила своего сына. В имении тетки ее ждало заточение с апреля по август. И все это время она была лишена известий о Сергее. Но эти месяцы не прошли даром. В душевном одиночестве, думая о муже, Мария как бы рождалась заново. Казалось, вся огромная энергетическая сила рода Раевских перелилась в эту хрупкую женщину. Молодой княгине потребовалась огромная духовная работа, чтобы определить свое отношение к поступку Сергея, понять его, прийти к единственному выводу: что бы его ни ожидало, она должна быть рядом с ним. Это решение тем более ценно, что Волконская выстрадала его. Если А. Муравьева, Е. Трубецкая и другие жены декабристов не были скованы столь жесткими домашними оковами, были вольны общаться друг с другом, находили поддержку друзей, родственников, всех, сочувствующих бунту, то Мария была вынуждена в одиночку бороться за свой смелый выбор, отстаивать его и даже пойти на конфликт с самыми близкими, любимыми ею людьми.

В июле 1826 г. подследственным объявили приговор. Князь Волконский был осужден по первому разряду на 20 лет каторги и отправлен в Сибирь. Как только об этом стало известно, Мария с сыном отправилась в Петербург. Остановилась она в доме свекрови на Мойке (в той самой квартире, где через 11 лет умирал Пушкин) и направила прошение государю отпустить ее к мужу. Своему отцу она писала: «Дорогой папа, вы должны удивляться моей смелости писать коронованным особам и министрам; что хотите вы – необходимость, несчастие обнаружило во мне энергию решительности и особенно терпения. Во мне заговорило самолюбие обойтись без помощи другого, я стою на собственных ногах и от этого чувствую себя хорошо». Спустя месяц был получен благожелательный ответ, и уже на следующий день, оставив ребенка свекрови, она выехала в Москву. Насколько же сильным было неприятие ее поступков родными, что Мария оставила своего первенца малознакомой женщине, пальцем не пошевельнувшей для спасения своего сына! Что ж, она решилась и на это, уверенная в своей правоте: «Мой сын счастлив, мой муж – несчастен, – мое место около мужа». Какой душевной силой и волей надо было обладать, чтобы принять такое решение! (Всего в Сибирь был сослан 121 человек, а добились права приезда к своим мужьям только 11 женщин.)

В Москве Мария на несколько дней остановилась у княгини Зинаиды Волконской, давшей в ее честь знаменитый вечер, на котором были Пушкин, Веневитинов и другие известные люди России. И в канун нового, 1827 г., когда в окрестных домах шли балы, звенели бокалы, молодая женщина покинула Москву. Ей казалось – навсегда. Отцу она сказала, что уезжает на год, ибо он обещал проклясть ее, если она не вернется… Старик как чувствовал, что более не увидит дочь. Маленький Николенька и генерал Раевский умерли буквально друг за другом в течение двух лет.

Волконская неслась в одиночестве через бесконечные метели, жестокие морозы, мужественно перенесла обыски и «всевозможные внушения» чиновников. Обгоняя по дороге измученных каторжан, она понимала, через какие унижения пришлось пройти ее мужу, пострадавшему не за какие-то махинации, а за дело чести. И когда, добившись свидания с Сергеем Григорьевичем, княгиня увидела его истощенного, в цепях, она упала перед ним на колени и поцеловала кандалы, отдавая дань его страданиям. Этот поступок стал хрестоматийным символом полного разделения женой судьбы мужа.

Сибирская жизнь Марии Николаевны только начиналась. Пройдет еще целых тридцать лет, прежде чем придет Указ о помиловании и декабристам разрешат выехать в европейскую часть России. До 1830 г. жены декабристов жили отдельно от мужей-каторжан. Но после перевода их на Петровский завод Волконская вытребовала разрешения поселиться в остроге. В их маленькую тюремную каморку, а через год и в дом вне тюрьмы по вечерам собирались гости, читали, спорили, слушали музыку и пение Марии Николаевны. Присутствие преданных женщин было огромной поддержкой для выброшенных из привычной жизни декабристов. Из 121 ссыльного в живых не осталось и двух десятков. Насколько позволяли средства, декабристки вели благотворительную деятельность, приходили друг другу на помощь в трудные дни, оплакивали умерших и радовались появлению новой жизни. Колония ссыльных сделала немало добрых дел в Иркутской губернии.

Жизнь продолжалась и в далекой Сибири. Здесь у Волконских родилось трое детей. Дочь Софья (1830 г.) скончалась в день рождения – слишком слаба была Мария Николаевна. Но сын Михаил (1832 г.) и дочь Елена (Нелли, 1834 г.) стали настоящим утешением родителей. Они росли под строгим присмотром матери, получили прекрасное домашнее образование. Когда в 1846 г. пришло распоряжение царя отдавать детей в казенные учебные заведения под чужой фамилией, Мария Николаевна первой отказалась от этой «странной» затеи, гордо сказав, что «дети, кто бы они ни были, должны носить имя своего отца». Но Михаила и Елену воспитала как благонамеренных граждан, верных престолу, и сделала все от нее зависящее, чтобы вернуть им положение в обществе. Разделив с мужем судьбу, Мария Николаевна так и осталась далека от идей декабристов.

За годы ссылки супруги очень переменились. Воспоминания современников часто расходятся, когда характеризуют их союз. Одни считают, ссылаясь на письма и архивы, что в сердце Марии царил только «опальный князь». Другие, приводя в пример те же архивные данные, утверждают, что Волконская, оставаясь с мужем, вовсе его не любила, а безропотно несла свой крест, как и положено русской женщине, присягнувшей ему перед Богом. Долгие годы в Марию был тайно влюблен Михаил Лунин. Но чаще называют имя декабриста Александра Викторовича Поджио. Их современник Е. И. Якушкин писал, что, став с годами властной и оставшись такой же решительной, княгиня, решая судьбу дочери, «не хотела никого слушать и сказала приятелям Волконского, что ежели он не согласится, то она объяснит ему, что он не имеет никакого права запрещать, потому что он не отец ее дочери. Хотя до этого дело не дошло, но старик, наконец, уступил». Дети ощущали внутреннюю отчужденность родителей, они больше любили мать, ее авторитет был намного выше отцовского. Иногда Марии Николаевне приходилось упрашивать их, чтобы «вкладывать несколько слов к папа в письма».

Так уж вышло, что долгие тридцать лет «сибирского плена» и по возвращении из ссылки супруги Волконские оставались вместе, несмотря на сплетни, досужие разговоры, усталость лет, видимую несхожесть характеров и взглядов. В 1863 г., находясь в имении сына, тяжело больной князь Волконский узнал, что его жена скончалась 10 августа. Он страдал оттого, что в последнее время не мог ухаживать за нею и сопровождать на лечение за границу, поскольку сам с трудом передвигался. Его похоронили (1865 г.) в селе Воронки Черниговской губернии рядом с женой, положив согласно завещанию в ногах ее могилы. А в 1873 г., опять же согласно завещанию, рядом с ними упокоился и Александр Поджио, скончавшись на руках Елены Сергеевны Волконской (во втором браке – Кочубей).

После смерти Марии Николаевны остались записки, замечательные по скромности, искренности и простоте. Когда сын Волконской читал их в рукописи H.A. Некрасову, поэт по нескольку раз за вечер вскакивал и со словами: «Довольно, не могу» бежал к камину, садился к нему, схватясь руками за голову, и плакал, как ребенок. Охватившие его чувства он сумел вложить в свои знаменитые посвященные княгиням Трубецкой и Волконской поэмы. Благодаря Некрасову пафос долга и самоотверженности, которым была полна жизнь Волконской и ее подруг, навсегда запечатлелся в сознании русского общества.

 

ПЕРОВСКАЯ СОФЬЯ ЛЬВОВНА

 

 

(род. в 1853 г. – ум. в 1881 г.)

 

Революционерка-народница, активный член организации «Народная воля». Первая из женщин-террористок, осужденная по политическому делу и казненная как организатор и участница убийства императора Александра II.

 

С незапамятных времен известно, что достижение любых целей насильственными методами приводит к ответной жестокости и что агрессия может породить только агрессию. Но даже женщины, изначально признанные более слабыми физически, более духовными и, в общем-то, аполитичными личностями по сравнению с мужчинами, часто убивают, не задумываясь о жертвах и последствиях. Одна из них – Софья Перовская – считала терроризм самым действенным способом влияния на правительство. Она любила повторять, что отказалась бы от террора, если бы видела другой путь. Но в том-то и была беда этой образованнейшей молодой женщины, что навязчивая идея поглотила целиком ее мысли, заставила отказаться от привычного уклада жизни и пойти на преступление, противное христианскому и дворянскому воспитанию.

Софья родилась 13 сентября 1853 г. в Петербурге. Ее отец, Лев Перовский, чиновник высокого ранга, приходился правнуком последнему гетману Украины Кириллу Разумовскому, а мать, Варвара Степановна, была родом из простого семейства псковских дворян. Впоследствии эта разница в происхождении привела к разрыву между родителями. Детские годы Софья провела в играх в провинциальном Пскове, где служил отец. Друзьями ее были старший брат Вася и соседский мальчик Коля Муравьев, который спустя много лет, став прокурором, потребовал для подруги детских лет смертной казни.

Вскоре семья переехала в Петербург, где отец занял пост вице-губернатора столицы. Теперь в их доме все было поставлено на широкую ногу. Соня, как и ее брат, терпеть не могла лживости и снобизма высшего света, которые так бросались в глаза на часто устраиваемых балах и приемах. Больше всего она любила общаться со своей двоюродной сестрой Варей, дочерью декабриста А. В. Поджио. В их семье она слышала споры о судьбе России, о жестокости самодержавной власти, которую уже давно пора свергнуть.

Во время первого и неудачного покушения на Александра II Софье было всего 12 лет, и она еще не могла оценить значимости этого события как политического. Но по привычной жизни Перовских это нанесло сокрушительный удар. Отцу из-за проявленной «непредусмотрительности» пришлось уйти в отставку, и семья постепенно разорилась. Варвара Степановна, оставив мужа, увезла детей в Крым. Старое имение располагалось в глуши. Перовских никто не навещал, и единственным развлечением девушки было чтение. Но и тихой провинциальной жизни вскоре пришел конец. В 1869 г. имение было продано за долги, и Софья возвратилась в Петербург. Той же осенью она поступила на Аларчиские курсы. Ее интересовали все науки, в химии, физике и математике девушка проявила великолепные способности и оказалась в числе немногих учениц, которые были допущены к занятиям в химической лаборатории.

С этого времени жизнь Перовской полностью изменилась. Окружавшие ее подруги отличались передовыми для того времени взглядами. Они читали запрещенную литературу, коротко стригли волосы, курили и – что «самое ужасное» – носили мужскую одежду. В 17 лет Софья решительно порвала с семьей и ушла из дома. Тогда же она вступила в народнический кружок «чайковцев» и сразу же активно включилась в их работу. Каждый день с утра и до поздней ночи Перовская вела тайную пропагандистскую работу среди рабочих. Помимо этого по составленной «чайковцами» программе ей предстояло привлечь к народническому движению крестьян, на которых делалась основная ставка в предстоящей революции. Весной 1872 г. Софья отправилась в Самарскую губернию, чтобы впервые собственными глазами увидеть, как они живут. Однако народникам сразу стало понятно, что крестьянам чужды социалистические и революционные идеи. Возвратившись в Петербург, Перовская продолжила занятия в рабочих кружках.

В то время Софья жила в маленьком домике на окраине города. Согласно легенде, все считали ее женой рабочего, и никто не догадывался, что она дворянка и дочь бывшего вице-губернатора. Изнеженная барынька стирала и стряпала для всех, несмотря на бедность, старалась содержать дом в чистоте. Она привыкала жить в напряжении, в постоянном ожидании обыска и ареста. Вскоре в Петербурге начались массовые аресты народников-пропагандистов, и Софья тоже попала за решетку. Только благодаря старым связям отца через несколько месяцев ее отпустили на поруки. На судебном процессе она как завороженная слушала пламенные речи Петра Алексеева, одного из основателей народнического движения. Каждое его слово падало на благодатную почву, и Софья все больше убеждалась в правильности выбранного ею пути.

После оглашения приговора на свободе остались совсем немногие товарищи из ее организации. Перовская вместе с подругами В. Фигнер и В. Засулич вступили в общество «Земля и воля». Среди молодежи росло желание отомстить правительству за расправу с инакомыслящими. Многие из ее друзей носили оружие, а Вера Засулич в январе 1878 г. пустила его в ход против генерала Трепова. То, что суд присяжных ее оправдал, вдохновило Перовскую на дальнейшую вооруженную борьбу. Ей казалось, что общество прислушалось к голосу революционеров и солидарно с ними. Но после очередной серии арестов она поняла, что в России никто особо не жаждет революционных перемен, и постепенно пришла к выводу, что старые агитационные методы работы не эффективны. А идея цареубийства уже давно носилась в воздухе: «За российские порядки должен отвечать тот, кто сам не хочет ни с кем делить ответственность – самодержец всероссийский».

Перовская согласилась с таким не характерным для своего воспитания решением политического вопроса в результате множества бесед с друзьями-революционерами и, конечно, после знакомства с А. И. Желябовым, одним из создателей и руководителей «Народной воли». Он возглавлял ее военную, студенческую и рабочую организацию. Этот рослый, мужественный молодой человек, выходец из семьи крепостных крестьян, покорил Софью своим красноречием, убежденностью и запальчивостью. Именно ему удалось склонить Перовскую войти в террористическую группу, готовящую покушение на Александра II. Вслед за Желябовым она стала видеть в убийстве императора единственное средство, которое может всколыхнуть общество и приблизить революционный переворот. Софья выделялась среди других женщин-террористок своей самоуверенной властностью, вдумчивым спокойствием и неутомимой энергией. По мнению друзей, «во всем, касающемся дела, она была требовательна до жестокости, чувство долга было самой выдающейся чертой ее характера».

Первое покушение, в подготовке которого участвовала Перовская, с самого начала преследовали неудачи. Работа по закладке мины на пути следования царского поезда была очень тяжелой и опасной. Софья никогда не расставалась с пистолетом, а в случае обыска должна была взорвать дом, выстрелив в бутыль с нитроглицерином. Взрыв 1 декабря 1879 г., прогремевший на железной дороге под Москвой, снес с путей обычный поезд. Погибли ни в чем не повинные люди. Но террористов это не волновало, они были готовы идти на любые жертвы. Перовскую уговаривали уехать за границу, но она предпочитала быть повешенной в России. И конечно, Софья хотела остаться рядом с любимым человеком, хотя устав организации был строг и суров. Перовская ради дела забыла о родственниках, давно не имела собственного имущества, но ее отношения с гражданским мужем, Андреем Желябовым, были настолько чистыми и глубокими, что знавшие обоих друзья говорили: «На эту пару приятно было взглянуть в те минуты, когда дела идут хорошо, когда особенно охотно забываются неприятности». Но никакая дружба или влюбленность не могла отменить подготовки очередного покушения.

Только чудо спасло царя во время взрыва прямо в Зимнем дворце. Тайная полиция сбилась с ног, разыскивая террористов. Приметы Перовской теперь знал каждый петербургский жандарм. А она тем временем под именем Марии Прохоровой днем торговала в бакалейной лавочке в Одессе, а ночами готовила очередной террористический акт. Однако и он не увенчался успехом. Софья не позволяла себе думать о неудачах и жертвах. Она продолжала заниматься с рабочими, создавала библиотеки и новую подпольную типографию. Кроме того, у нее были самые обычные человеческие заботы: сходить на рынок, приготовить обед. Привыкшая к богатству, Софья научилась ценить деньги, которые ей выделялись из фонда организации. Чтобы сократить расходы общественных средств на личные нужды, она зарабатывала перепиской и переводами.

В начале 1881 г. Желябов разработал новый террористический акт, в котором Перовской отводилась важная роль. Она организовала и лично участвовала в наблюдениях за постоянными маршрутами передвижения царя по столице. Ей удалось установить наиболее удобные места для покушения. На Малой Садовой улице революционеры под именем крестьянской семьи Кобзевых сняли сырную лавку, из подвала которой сделали подкоп, чтобы установить мину под мостовой. Людей не хватало, шли непрекращающиеся аресты. Перовская жила в постоянной тревоге за Желябова. И не напрасно: за несколько дней до покушения он был арестован.

Вся тяжесть организации теракта легла на хрупкие плечи его подруги, жены и помощницы. Конечно, по натуре она была лидером, но совсем не таким сильным, как Желябов. Однако останавливаться на полпути было не в ее правилах. Софья решила действовать при любых обстоятельствах. 1 марта 1889 г. Александр II в сопровождении петербургского полицмейстера Дворжицкого и казацкого конвоя возвращался из Михайловского манежа в Зимний дворец. Царь отказался от проезда по Малой Садовой и свернул на набережную Екатерининского канала. Но это не спасло его. Перовская быстро сориентировалась и расставила в заранее определенных точках метальщиков бомб. Она не покинула места событий, не оставила все на произвол судьбы. Софья взмахнула белым платочком, и Рысаков метнул в царскую карету первую бомбу. Александр II остался невредим. Ранения получили два казака и крестьянский мальчик. Второй террорист, Гриневецкий, воспользовавшись непозволительной задержкой царя на месте происшествия, взорвал бомбу между собой и императором. Тяжело раненный Александр II скончался от потери крови, как и его убийца.

Перовская добилась своего. Думала ли она о невинно погибших или раненых прохожих, об их семьях? Вряд ли. Как говорила впоследствии В. Фигнер: «Они просто брали чужую жизнь, а взамен отдавали свою». Девять дней, проведенных до своего ареста, Софья посвятила неудачным попыткам освободить из тюрьмы Желябова. На допросах Перовская признала свое участие в покушениях под Москвой, в Одессе и в последнем – сенсационном цареубийстве. Она сказала, что сама не бросила бомбу только потому, что это удалось сделать ее товарищам. На суде Софья вела себя спокойно и уверенно, смертный приговор выслушала без внешних эмоций, продемонстрировав веру в свое революционное дело. Она давно готовила себя к подобному исходу.

Ни манифест исполкома «Народной воли», что террористический акт является казнью императора по воле народа, ни ультиматум, выдвинутый революционерами в поддержку политических заключенных, не изменили судьбу пяти приговоренных: Перовской, Кибальчича, Желябова, Михайлова и Рысакова (шестой подсудимой, Гельфман, казнь отсрочили из-за беременности). 3 апреля 1881 г. непосредственные участники подготовки и убийства Александра II были публично повешены на Семеновском плацу. Впервые на эшафот взошла женщина, осужденная по политическому делу. Софья Перовская добилась равноправия с мужчинами хотя бы в этом вопросе.

Показательная казнь не остановила революционный, идеологический, политический и религиозный террор в России. Как и во всем мире, он продолжает свое жестокое существование, хотя давно очевидно, что террор – тупиковый путь борьбы за преобразование общества и избавление его от социальных болезней.