Попытка на мысль #34: Непристойное удовлетворение

Раздел первый

Как-то я слушал музыку по пути на работу, а темнота приятно прятала всё вокруг. Взгляд, которому во мраке нечего было рассматривать и нечем было себя порадовать, вынужденно обратившись внутрь, сообщился со слухом и начал рассматривать мелодию.По своему обыкновению я слушал мягкий вокальный транс. Глядя на него я ничего не видел, вернее видел лишь себя, неспешно идущего зимним утром на работу, от чего неумолимо клонило в сон. Всё шло по плану — нейтральная музыка является для меня своего рода оборонительным буфером, огорождающим меня посторонних звуков и оберегающим от нежелательных, покушающихся на моё спокойствие воздействий. Вдруг в наушниках заиграла эпическая музыка. Которая не только разом прогнала сон, но и настроила меня на какой-то воинственно-торжествующий лад. Всё это, конечно, было более чем нелепо. Взгляд мой, переполошившись, стал судорожным образом рисовать картины сражений, потому что вдруг возникшие чувства требовали оснований; потому что необходимо было привязать имеющийся эмоциональный отклик к объекту; потому что улыбка чеширского кота без кота может быть только в сказке; потому что следствие без причины это нонсенс, бессмыслица. И вот я второпях стал создавать достаточные картины: сражение гладиаторов — не подходит, слишком просто; Бородинская битва — не то; апокалиптические картины из откровения Иоанна — снова нет; боевые корабли пылающие близ плеча Ориона? сверкающие си-лучи во мраке у врат Тангейзера?

*Господи, как же обосновать-таки эти чёртовы, чужие чувства!! — трепетал разум*

Стоп, — остановил я себя, — что же это такое?

Как же так вышло, что разум мой оказался в столь униженном положении? Ведь его благородная задача — анализ. Анализ, на основании которого впоследствии в служебном порядке производятся соответствующие обстоятельствам эмоции. И вот вдруг он вынужден задним образом встраиваться в уже имеющееся. Хотелось бы подобрать сравнение, но все они больно уж нелицеприятные получаются. А, всё-таки, не обойтись без сравнения:

В личном кабинете за столом работает учёный, пишет доклад. Вдруг открывается дверь, входит дворник Васька с совком, из которого выкладывает на стол, на записи, кучу, известным образом появившуюся на газоне, и требует: «Это что такое?! Откуда это взялось?!». Разве это не нелепость? Разве не вскочит разгневанный учёный и не прибьёт обезумевшего Ваську? По крайней мере он уж точно не бросится сочинять, в каком платье была та хозяйка, какой длины был тот поводок и насколько легко всё это предприятие далось её псу.

Что же это такое? — спрашиваю я себя. Неужели я первооткрыватель новой разновидности интеллектуального насилия?

Нет, разумеется. Далеко не первый. Два взгляда привожу:

1. Лев Толстой «Крейцерова соната»

— Они играли Крейцерову сонату Бетховена. Знаете ли вы первое престо? Знаете?! — вскрикнул он. — У!... Страшная вещь эта соната. Именно эта часть. И вообще страшная вещь музыка. Что это такое? Я не понимаю. Что такое музыка? Что она делает? И зачем она делает то, что она делает? Говорят, музыка действует возвышающим душу образом — вздор, неправда! Она действует, страшно действует, я говорю про себя, но вовсе не возвышающим душу образом. Она действует ни возвышающим ни принижающим душу образом, а раздражающим душу образом. Как вам сказать? Музыка заставляет меня забывать себя, мое истинное положение, она переносит меня в какое-то другое, не свое положение: мне под влиянием музыки кажется, что я чувствую то, чего я, собственно, не чувствую, что я понимаю то, чего не понимаю, что могу то, чего не могу. Я объясняю это тем, что музыка действует как зевота, как смех; мне спать не хочется, но я зеваю, глядя на зевающего; смеяться не о чем, но я смеюсь, слыша смеющегося.
Она, музыка, сразу, непосредственно переносит меня в то душевное состояние, в котором находился тот, кто писал музыку. Я сливаюсь с ним душою и вместе с ним переношусь из одного состояния в другое, но зачем я это делаю, я не знаю. Ведь тот, кто писал хоть бы Крейцерову сонату, — Бетховен, ведь он знал, почему он находился в таком состоянии, — это состояние привело его к известным поступкам, и потому для него это состояние имело смысл, для меня же никакого. И потому музыка только раздражает, не кончает. Ну, марш воинственный сыграют, солдаты пройдут под марш, и музыка дошла; сыграли плясовую, я проплясал, музыка дошла; ну, пропели мессу, я причастился, тоже музыка дошла, а то только раздражение, а того, что надо делать в этом раздражении, — нет. И оттого музыка так страшно, так ужасно иногда действует. В Китае музыка государственное дело. И это так и должно быть. Разве можно допустить, чтобы всякий, кто хочет, гипнотизировал бы один другого или многих и потом бы делал с ними что хочет.

2. Фридрих Ницше «Утренняя заря»

Но какого мастерства мы достигли в быстром и точном угадывании чувств и в сопереживании, всего яснее показывает нам музыка, коль скоро она представляет собою воспроизведение воспроизведения чувств и все же, несмотря на такую дистанцию и неопределенность, довольно часто позволяет нам причаститься к этим чувствам, когда мы, к примеру, грустим, не имея ни малейшего повода для грусти, подобно круглым идиотам, только потому, что слышим звуки и ритмы, каким-то образом напоминающие о звучании голоса и жестах грустящих людей или даже об их привычных действиях. Есть легенда об одном датском короле: слушая одного певца, он заразился воинственным настроением настолько сильно, что вскочил с места и убил пятерых придворных из числа присутствующих: не было войны, не было врага, совсем напротив, - но сила, проложившая об ратный путь от чувства к причине, была достаточно велика, чтобы выступить против очевидности и разума. Как бы там ни было, музыка почти всегда воздействует таким образом (если, конечно, она вообще воздействует), и нет нужды приводить столь гротескные случаи, чтобы понять следующее: состояние чувств, в которое приводит нас музыка, почти всякий раз находится в противоречии с очевидностью нашего действительного положения и с разумом, знающим это действительное положение и его причины.

Неприятное открытие.
Так вот, оказывается, почему я, принудительно рисующий подходящие под музыку образы, чувствовал себя в положении человека, ко рту которого подведена пищевая трубка и который, если не хочет захлебнуться, вынужден проглатывать всё, что через неё (рука соблазняется написать — испражняется, но нет, мы ведь не на базаре), — что через неё подаётся.

Сверимся в понимании моей метафоры о потреблении биомассы из пищевого шланга. Под этим я имею в виду эмоциональное стимулирование себя без усилия, без неотъемлемой, интеллектуально необходимой предварительной работы с получаемым материалом.

Раздел второй

Теперь развернёмся и немного пофантазируем на почве имеющегося открытия. Может ли быть такое, что человек по собственной воле в глотку себе — ой! вот и «в глотку » написал, а ведь так хотел не горячиться, ну ничего — шланг и начнёт потреблять. Вполне может быть. Каким должен быть этот человек?

Во-первых, необыкновенно ленивым. Во-вторых, необыкновенное неприхотливым. В-третьих, необыкновенно тупым («тупым»… неужели обзывается? снова горячится..? ан-нет. констатирует факт. глядь в словарик: тупой — утративший способность соображать, пришедший в состояние отупения, умственно ограниченный, отсталый в развитии).

Воссоздадим облик нашего несчастного подопытного.
Ленивый. Неприхотливый. Тупой.

Ленивый. Предпочитающий лежать (в крайнем случае сидеть) и смотреть.

Неприхотливый. Довольствующийся самыми простенькими, самыми примитивными, практически животными переживаниями. Ни о каких эстетических (высших) переживаниях здесь, разумеется, речь не идёт, только об инстинктивных (низших). Как известно, базовые инстинкты это: инстинкт самосохранения, сексуальный инстинкт, инстинкт власти. Стимулируются они соответственно: опасностью, сексом и насилием.

Тупой. Способный воспринимать лишь незамысловатые последовательности самой крайней, грубой, ясной наполненности.

Соберём всё вместе. Наш интеллектуальный импотент самостимулируется лёжа и глядя на опасность, секс, насилие в их самом доступном, в самом удобопотребляемом, незатейливом виде.

Ох.
Что же это я такое описал?
Теоретического выродка, с извращённым мировосприятием либо современного зрителя. <смотрящего в кинотеатре «ГлубЖе!»>

Раздел третий

Выходит так, что чем меньшее усилие для своего эмоционального удовлетворение затрачивает человек, тем более отрекается от собственного достоинства (если достоинство человека — это разум). И в конечном итоге, дойдя до предела на пути потребления, превращается в неприхотливое, просто и ненадолго удовлетворяемое существо.

Есть очень хорошее выражение «Хлеба и зрелищ!». Даже не всего лишь хорошее, а гениальное — ведь в двух словах описано всё, что нужно для удовлетворения. Нельзя сомневаться в том, что зрителям Колизея, обносимых кушаньем и вином, доставляло огромное (крайнее) удовольствие смотреть, как один человек убивает другого человека. И от того, как дикое животное разрывает человека (желательно женщину, желательно красивую, желательно обнажённую) тоже обязательно не отворачивались. Нельзя сомневаться и в том, что с большим удовольствие господа возлежали за искусно накрытым столом, тошнили себя пёрышком и, далеко от стола не перекатываясь, вступали в сношения с хорошеньким мальчиком (у красивого и молодого раба, которого приятно насиловать, было много названий, одно из которых так и звучит «мальчик»).

Может быть даже и так, что всё это и есть «золотой век» — блаженное состояние полного удовлетворения, венчающее путь развития человечества. Может быть, разумное существо, развившееся в условия планеты Земля, обречено вечным законом — Богом, если угодно — эволюционировать в существо, питающееся через трубку и неустанно стимулирующее себя.

Но!

Но представим себе, что вдруг явится такое существо, которое встанет и скажет «нет! это непристойное удовлетворение!». Существо, ничего не значащее по понятиям вечности — в глазах Бога, если угодно — и вдруг проявляется такое сверхъестественное, сверхчеловеческое, сверхбожественное (перечащее замыслу Бога) своеволие. Ведь это существо станет не менее, как Богом. Пускай в рамках своего ничтожного мирка, пускай в пределах своего мгновенного существования, пускай в масштабе единичного сознания, вдруг вспыхнувшего и тут же навсегда угасшего, и тем не менее самым настоящим Богом.

Впрочем, мы замечтались.