Командир батальона специального назначения

гвардии майор Алексей Пшеничный

 

В сером свете начинающегося рассвета под брюхом вертолета близко-близко мелькают красные черепичные крыши. Окинешь взглядом панораму – и кажется, что вокруг даже не двадцатый, а девятнадцатый или восемнадцатый век. Что поделать – половина советских приключенческих фильмов на средневековую тематику снималась в Риге, вторая половина – во Львове. Вертолетная группа идет так низко, что колеса «мишек», [207] кажется, вот-вот зацепят дымовые трубы. Но на самом деле это оптический обман, и расстояние от вертолетных колес до дымовых труб вполне безопасное.

Ударные «Крокодилы» и «Аллигаторы» нашего сопровождения (как и «мишки», раскрашенные устрашающим камуфляжем под древних мезозойских ящеров), убрав шасси, идут чуть повыше и в стороне. Вой и свист от двигателей всей группы стоит такой, что внизу, наверное, проснулись даже самые большие лентяи, которые обычно спят до обеда. Да что там лентяи – такая «серенада» способна и мертвого поднять из могилы. Где-то слева от нас – там, где должен располагаться железнодорожный вокзал – завыла сирена воздушной тревоги и послышались звонкие удары в подвешенный рельс. Но наша группа, петляя, будто слаломист между флажками, обходит объекты, защищенные большим количеством зенитных орудий, стремясь к конечной и единственной цели нашего рейда – Рижскому замку. Особенно нашим вертушкам опасны двухсантиметровые зенитные автоматы, которые у немцев имеются в одноствольном, двуствольном и четырехствольном варианте. Давить всех у нашего прикрытия банально не хватит боекомплекта, поэтому делать это стоит только в самом Рижском замке. А пока обходим наиболее неприятные места стороной – с ними разберутся и без нас.

Но проснувшееся ПВО – это еще далеко не все. Помимо этого, от нашего пролета на уровне крыш в городе наблюдается нечто вроде легкой паники. Люди мечутся, показывают в небо пальцами и размахивают руками. Наверняка некоторые рижане уже накрываются простынями и медленно ползут на кладбище. Знают кошки, чье мясо съели, а потому страшно. Лаврентий Палыч придет, порядок наведет. Только это еще цветочки; когда подойдут танки, будет гораздо веселее. Они уже в нескольких километрах от восточной окраины, так что ждите. Опять же, с учетом суровой реальности 2010-го года, отношение у нашей мазуты к рижскому планктону будет далеко не благостным. Особенно к его национально-ориентированным подвидам. Не таким, разумеется, как у ОСНАЗа НКВД, который чуть позже начнет чистить эту клоаку, но и без сентиментальных чувств солдата-освободителя. Тут каждый, даже если он без акцента говорит по-русски, прежде чем заслужить человеческое отношение, должен доказать, что он как минимум не гнида и не предатель, а еще лучше – что он работал на подполье, партизан или советскую военную разведку.

Все, Рижский замок, считай, у нас перед носом. Пара «Крокодилов» эскорта делает горку и пускает пачки восьмисантиметровых осколочны НАРов куда-то в район Замковой площади. Потом тот же прием проделывает еще одна пара, а за ней еще одна, а остальные «вертушки» эскорта расходятся в стороны, чтобы прочесать огнем подступы к замку со стороны набережной. Оставляя за собой длинные дымные хвосты, ракеты уносятся к цели. Яркие в предутренних сумерках вспышки взрывов, во все стороны, как брызги шампанского, веером летят дымящиеся обломки. Опять, как и в случае с фон Боком, у меня что-то екает внутри. Угробят нам главных фигурантов и все – пиши потом запросы Святому Петру… Один шальной осколок – и вместо живого фон Лееба нам достанется его холодный труп!

Но нет – когда «мишки подлетели к Рижскому замку поближе, стало видно, что, даже учитывая рассеивание НАРов, «Крокодилы» отработали на пять с плюсом. Из двух «фирлингов» [208] установленных перед парадным входом, одна разбита вдребезги прямым попаданием и представляет собой бесформенную груду лома, другая изрядно повреждена. Дверь парадного хода разнесена в щепки и в вестибюле что-то чадно горит. Языки пламени вырываются еще из пары окон по соседству. Вдребезги разнесены также и решетчатые ворота, ведущие во внутренний двор замка. Одна створка сорвана и улетела нафиг, другая повисла на одной петле; и трупы, трупы, трупы в фельдграу, бесформенными окровавленными мешками валяющиеся перед фасадом здания. Развод караула у них, что ли, был? Сходили, называется, фрицы за хлебушком… Еще справа от замка в небольшом скверике наблюдается разбитая вдребезги четырехорудийная зенитная батарея (кажется, «Флак» 37-мм), но разглядывать мне ее уже некогда. Мы прибыли! Четыре взвода посадочным способом высаживаются на Замковой площади, остальных «мишки» на тросах спускают прямо на крышу замка. Ну, парни, понеслось!

 

* * *

 

Декабря 1941 года, 08:25

Рига, Рижский замок

 

С темно-серого предутреннего сумеречного неба брызнуло десятками оранжевых капель огня, оставляющими за сбой дымные следы. Несколько томительных мгновений – и эти огненные капли, по мере приближения превратившиеся в острые, как гвозди, удлиненные ракетные снаряды, накрыли смертоносной сарабандой разрывов пару «фирлингов» у парадного входа, батарею «флакков» в соседнем сквере, часовых у парадных дверей и ворот во двор, а также выстроившихся к разводу караула солдат батальона охраны штаба группы армий «Север». Всего одно мгновение кровавого ужаса – и люди, что только что были живы и строили планы на сегодняшний день, превратились в изуродованные окровавленные ошметки. Стоны и нечеловеческие крики умирающих, отчаянные проклятья тех, кому не повезло уцелеть и остаться в живых…

Прошло еще несколько мгновений – и ужас превратился в кошмар. Едва утихли разрывы, как с той же стороны, откуда пришел смертоносный залп, под стоны и крики, вдруг накатился тяжкий вой и свист, будто оттуда, непрерывно издавая устрашающий охотничий клич, к Рижскому замку приближалась стая свирепых летающих хищников. И еще мгновение – и из-за крыш ближайших домов вырвались винтокрылые боевые машины марсиан, раскрашенные под пятнистых допотопных чудовищ и отчаянно молотящие воздух огромными винтами. Несколько ударов сердца – и четыре огромных пузатых машины, едва касаясь колесами брусчатки площади, принялись выбрасывать на рижскую землю отлично вышколенных марсианских головорезов. Те сразу развернулись в неровную атакующую цепь и неудержимо устремились к входам в главную обитель латвийской власти, [209] готовые при малейшем сопротивлении с ходу стрелять во все, что шевелится.

Но и это было далеко не все. Еще пять таких же машин зависли над самим Рижским замком, и с них на тросах на прямо замковые крыши подобно паукам, ловко спускались десантники. Дальше оставалось захлестнуть петлю за дымовую трубу, зацепить карабин и, по-альпинистски перебирая ногами по стене – вперед, в окна четвертого или третьего этажа. Русский мат-перемат, звон бьющихся стекол, короткие сухие щелчки выстрелов. Мальчики Штудента так не умеют, им это просто не требуется, потому что их «коровы» [210] не могут неподвижно зависать над точкой десантирования.

Одновременный натиск со всех сторон под аккомпанемент воя турбин все еще кружащих над замком вертолетов сломал даже намек на попытки сопротивления. Батальон охраны полег в первые же мгновения боя, а штабные офицеры, вооруженные лишь пистолетами, по большей части воспринимали их не как реальное оружие, а как элемент военного декора. Мол, положено носить пистолет в кобуре – вот мы и носим, было бы положено таскать резиновый член, таскали бы резиновый член. Ведь носили же пехотные и артиллерийские офицеры абсолютно не нужное им в бою длинноклинковое оружие только потому, что оно служило тем атрибутом, что отличал джентльменов (благородий) от быдла. Но уже к периоду первой мировой войны, когда дуэли по большей части остались в прошлом, только один из десяти офицеров владел этим атрибутом как боевым оружием, и еще трое могли гарантировать, что в случае чего они не порежутся о собственные клинки.

То же самое и пистолетами. Мастеров скоротечных боевых контактов на короткостволе и тренированных на все виды оружия коммандос среди немецких штабных офицеров не имелось, остальным же пистолет был нужен разве что для того, чтобы застрелиться. Причем некоторые офицеры именно так и поступили, узнав о том, что за ними пришли те самые «марсиане». Стрелялись не только штабные офицеры. В своем кабинете при появлении «марсиан» счеты с жизнью попытался свести генеральный комиссар Латвии Отто Дрекслер. Но вышел курьез. Рука нацистского бонзы дрогнула – и пуля из пистолета, поднесенного к виску под слишком острым углом, только сорвала клок кожи с черепа вместе с волосами. Второго выстрела Дрекслеру сделать не дали – горе-самоубийцу сбили с ног, отобрали пистолет, скрутили и отпинали так, что тот потом и пошевелиться не мог.

Генерал фельдмаршал Вильгельм фон Лееб стреляться не стал. Да и зачем? Старый во всех смыслах вояка, в звании лейтенанта сражавшийся еще против китайских ихэтуаней [211] в 1900 году, сразу оценил выучку, организованность и боеспособность атаковавшего Рижский замок подразделения «марсиан». Кроме того, он не чувствовал, что хоть чем-то лично погрешил против законов и правил ведения честной войны, [212] и не считал, что должен бояться плена у «марсиан». В результате, когда майор Пшеничный в сопровождении двух контрактников вошел в кабинет фон Лееба, тот, сухой и прямой, как палка, встал из-за стола, протягивая рукоятью вперед свой пистолет. Командир батальона спецназначения, в тот момент чем-то напоминавший небритого и одичавшего актера Пореченкова, с кивком головы принял этот пистолет и покачал головой. Вот еще одно ритуальное назначение табельного оружия высших офицеров вермахта – с его помощью вполне можно изобразить обряд почетной капитуляции, если уж под рукой не нашлось необходимой для этого шпаги.

После личной почетной капитуляции генерала-фельдмаршала фон Лееба сопротивление его подчиненных очень быстро полностью сошло на нет. Вертолеты, поскольку запас топлива у них был на исходе, улетели на передвижную площадку подскока в местечке Саласпилс. Машины с топливом, боеприпасами, прочим имуществом и частью специалистов БАО пришли в это «интересное» местечко вместе с передовыми танковыми колоннами кантемировской дивизии. Таким образом, «вертушки», действующие в интересах «Рижского экспресса», получали возможность дозаправиться и пополнить боекомплект. После того как «вертушки» улетели и гул их турбин растаял вдали, стало слышно, что в городе то тут то там вспыхивает беспорядочная стрельба, кое-где перерастающая в спорадические, но ожесточенные перестрелки с участием крупнокалиберных пулеметов. Захвативший Рижский замок батальон спецназначения явно был в городе уже не один.

Вдоль Даугавы, разбившись на несколько параллельных потоков, к центру Риги ломился кто-то большой, сильный и самоуверенный. Будешь тут самоуверенным, если гарнизоном в Риге стоят только железнодорожные войска, зенитчики из люфтваффе, прикрывающие рижски транспортный узел, а также части и подразделения СС, CД и гестапо, подчиненные айнзацкоманде «А» под начальствованием бригаденфюрера СС Вальтера Шталкера.

Из означенных персонажей ограниченной боеспособностью и духом сцепиться в схватке с «марсианами» обладали лишь принадлежавшие к люфтваффе зенитчики, но только если успевали привести стволы своих орудий для стрельбы по наземным целям. В противном случае их сминали сразу же, а не через некоторое время, потому что пробить «Т-72» в лоб не могла даже зенитная пушка «ахт-ахт»; да и было этих пушек не очень много, и сосредоточены они были в районе железнодорожного вокзала. В результате короткого, но ожесточенного боя за этот ключевой объект обороны и железнодорожный мост были повреждены два танка, которые еще можно было отремонтировать; три БМП-2 полностью сгорели; потери же в личном составе оказались весьма умеренными. Ценой этих потерь вокзал с мостом были отбиты у немецких оккупантов, а оборонявшие их части вермахта – полностью уничтожены.

Что касается транспортников и карателей, то обе эти категории вояками не были и при первой же возможности старались поскорее затеряться вдали – особенно каратели, которым сдаваться в плен было совсем не с руки. Поэтому и бежали они быстрее прочих, причем зачастую прихватив награбленные у местного населения ценности. Да только путь беглецов по большей части лежал на север, в сторону частей 18-й армии – а значит, прямо в котел, из которого по зимнему времени не было даже морских путей. Некоторых, правда, поймали и сдали в НКВД, но большая часть проявила достаточную хитрость, чтобы улизнуть; и в их числе и сам пресловутый бригаденфюрер.

Часам к десяти утра, когда операция по захвату Риги подходила к концу, в Рижский замок прибыл генерал-лейтенант Матвеев. И снова это здание становилось эпицентром власти и узлом управления. Ведь именно отсюда Матвеев с Василевским будут руководить окончательным разгромом и уничтожением группы армий «Север».

 

* * *

 

Декабря 1941 года, 12:45

Рига, Рижский замок

 

В бывшем кабинете бывшего командующего группой армий «Север» собрались… нет, не царь, царевич, король, королевич, а всего лишь Вильгельм фон Лееб, генерал-лейтенант Матвеев и генерал-лейтенант Василевский. Обстановка была самая пасторальная.. Гудело в камине пламя, трещали поленья, и даже пленный генерал-фельдмаршал не чувствовал себя пленным и вел себя так, будто был участником каких-то важных дипломатических переговоров. Еще недавно подчиненная ему группа армий «Север» приказала долго жить. Осуществленный всего за одну ночь прорыв на всю глубину стратегического развертывания отделил части 16-й и 18-й армий как от территории Рейха, так и друг от друга.

Если для 18-й армии генерал-полковника Георга фон Кюхлера все самое страшное было пока впереди и она еще не ощущала всего трагизма случившейся катастрофы, то 16-й армии генерал-полковника Эрнста Буша тяжело пришлось уже прямо сейчас. В первую очередь, потому, что в ее тылу объявилась танковая дивизия Экспедиционных сил, которая в течение ночи с 4-го на 5-е декабря неожиданно захватила Опочку и Остров. К утру передовые подразделения Ченстонховской дивизии вышли в район Печоры-Изборск, перехватив тыловые коммуникации, связывающие 16-ю армию с расположенной в Эстонии 18-й армией. Кроме того, захват частями экспедиционных сил и продвигающимися следом соединениями РККА большей части рокадной магистрали Себеж-Псков поставило на грань катастрофы 2-й армейский корпус, оказавшийся вдруг в полном логистическом [213] окружении восточнее Пушкинских гор в районе населенного пункта Новоржев.

Видимо, у этого соединения вермахта такая злая судьба. В нашей истории II AK тоже попал в такое же окружение, только двумястами километрами восточнее, в районе Демянска. Разница заключалась в том, что в этом мире никто не собирался целый год возиться с немецкими окруженцами, чтобы в конечном итоге просто отпустить их восвояси. Прибалтийская наступательная операция, в широком смысле этого слова, стремительно развивалась согласно предварительным планам, в которых не было места хоть сколь-нибудь долгому существованию немецких окруженных группировок.

Поэтому конец немецких окруженцев грозил стать быстрым и страшным; текущих запасов боеприпасов корпусного и дивизионных уровней должно было хватить на месяц сидения в осаде или на несколько дней интенсивных боев. А потом – все, только пешком в штыки, потому что не останется ни топлива для машин, ни снарядов, ни даже патронов к винтовкам и пулеметам. При этом продовольствия у немецких частей внутри котла окружения имелось на одну неделю нормального питания, две недели недоедания или же месяц полуголодного существования. Правда, ежели немцы перейдут на каннибализм, то последние из них в этих лесах дотянут аккурат до весны. При этом, как вы понимаете, в данном варианте истории ни о каком воздушном мосте и речи идти не могло. Слишком масштабным оказалось окружение, в котором очутились части группы армий «Север», слишком удаленным был Новоржев от ближайших немецких аэродромов в Литве и Финляндии, слишком опасными ля немецких летчиков были полеты туда, где, как уже точно известно, действует ПВО экспедиционных сил.

Осложняло положение немцев в намечающемся Новоржевском котле то, что с утра 5-го декабря из района Сольцы-Дно севернее стыка между 1-м и 2-м армейскими корпусами в общем направлении на Порхов перешли в наступление 11-я и 34-я армии Северо-Западного фронта. На сокрушающий таранный удар в районе Невель–Великие Луки это походило мало, но логика операции, требующая от 16-й и 18-й армий перейти к обороне и резко сократить линию фронта, диктовала свое. Под натиском советских армий 21-я пехотная дивизия вермахта начала отход в направлении Пскова, а вслед за ней, выравнивая фронт, будут вынуждены также отступать и остальные дивизии первого армейского корпуса, оголяя фланг новоржевской группировки, что грозит ей полной блокадой.

И вот незадолго до полудня 5-го декабря радиоразведка Экспедиционных сил перехватила приказ командующего 16-й армией генерал-полковника Эрнста Буша, адресованный командующему 2-м армейским корпусом генералу от инфантерии Вальтеру графу фон Брокдорфу-Алефельдту. Приказ гласил: раздать в части все наличные запасы продовольствия, боеприпасов и медикаментов, после чего всеми имеющимися силами отходить, а в случае необходимости прорываться в направлении Пскова. При этом от двадцати пяти до тридцати километров пути придется проделать, бросив автомобильный транспорт и тяжелое вооружение, по лесам и болотам, потому что прорываться силой через Остров, занятый частями Экспедиционных сил – форменное самоубийство. Единственный плюс от такого решения в том, что все кончится быстро. Несколько часов бестолкового ожесточенного боя (в котором численное преимущество атакующих не играет ровным счетом никакой роли) – и выжившие либо отступают, выбирая обходной маршрут, либо поднимают руки и идут в плен.

Впрочем, вести истощенных и плохо одетых людей через метель, в местности, где населенные пункты отсутствуют напрочь, при постоянно понижающейся температуре воздуха [214] – тоже форма самоубийства, только относительно медленного. К тому же в таком случае немецким войскам придется бросить на произвол судьбы госпитали, ибо раненые в любом случае не переживут этого ледяного Анабазиса. Спасти эти тридцать тысяч немецких солдат и офицеров, а также десять тысяч раненых мог приказ немедленно капитулировать, отданный еще более вышестоящим начальником, чем генерал-полковник Эрнст Буш. Ну или если этот начальник уже сам находится в плену – тогда это может быть не приказ, а совет. Совет одного аристократа, записанного в Бархатную книгу, другому такому же аристократу.

Так об этом Вильгельму фон Леебу и было заявлено. Мол, у него есть шанс посодействовать спасению большого количества немецких жизней. Мол, вермахт в этой войне все равно потерпит поражение (и потерпел бы его даже без вмешательства экспедиционных сил), безумный ефрейтор в любом случае примет яд, застрелится, повесится или бросится со скалы. Такой исход второй мировой войны – только вопрос времени. Но Германия, как страна, в которой проживают люди, говорящие на немецком языке и исповедующие немецкую этнокультурную доминанту, безусловно, продолжит свое существование, и эти несколько десятков тысяч молодых мужчин после окончания войны ей еще пригодятся. Должен же будет хоть кто-то восстанавливать разрушенное войной. Она и без того уносит слишком много жизней, чтобы можно было проявлять бессмысленную жестокость.

Выслушав из уст переводчика [215] это предложение, фон Лееб плотно сжал губы и задумался. Сказанное было так неожиданно, как будто палач вместо исполнения смертного приговора вдруг начал проповедовать ему любовь к ближнему. Ведь в течении тех нескольких часов, пока он находился в плену у пришельцев из будущего, до прибытия их командования с ним никто не желал перемолвиться и словом. Мол, сиди, дед, в своем углу на стуле и не отсвечивай, и без тебя тут забот полон рот.

– Господа генералы, – произнес фон Лееб после довольно продолжительных раздумий, – каковы будут ваши гарантии в том, что все произойдет именно так, как вы мне сказали, а не иначе? Я хочу вам верить, и не могу. Знаете, герр Матвеефф, о ваших солдатах, их нечеловеческой жестокости и презрении к германской нации рассказывают множество историй, леденящих душу истинного христианина…

– Ну, герр фон Лееб, – с усмешкой ответил генерал-лейтенант Матвеев, – о немецких солдатах тоже рассказывают множество леденящих душу истинного христианина историй, и, что самое главное, все эти истории совершенно правдивы. Еще во времена наполеоновских войн говаривали, что когда немецкий солдат идет на службу, то отдает свою совесть на сохранение в полковую кассу, а потом получает ее обратно целенькую и без единого пятнышка, что бы он ни вытворял. Тогда же поговаривали, что все то, что русский солдат способен совершить, укушавшись зеленым вином до беспамятства, блекнет перед теми злодеяниями, которые немецкий солдат способен совершить, будучи абсолютно трезвым, при полной памяти и ясном рассудке. Но оставим дела давно минувших дней, поговорим о нынешней войне. Вспомните те приказы, какие ваше верховное командование отдавало в отношении поведения немецких солдат на оккупированной территории. Зверства над беззащитными женщинами, детьми, стариками, начавшиеся с первых же дней боев на восточном фронте. Ту жестокость, с какой ваши оккупационные власти срывают на мирном населении свою досаду неблагоприятным, по их мнению, течением боевых действий… А если говорить о честности – то мы ни разу не нарушили ни одного своего обещания, зато за Третьим Рейхом числятся не только провокация в Гляйвице, но и одно неспровоцированное и вероломное нападение без объявления войны. Вот о чем на самом деле надо говорить, а не об измышлениях вашего доктора Геббельса, который лжет зачастую только потому, что уже не может остановиться. Мы, в отличии от ваших солдат, не убиваем, когда в этом нет прямой необходимости. Что же вы, герр фон Лееб, опустили голову и молчите? Наверное, это оттого, что сказать вам нечего, и что это мы должны спрашивать гарантии, а не вы у нас…

– Да, – подтвердил Василевский, когда генерал-лейтенант Матвеев закончил говорить, – это действительно так. Наши потомки исполняют и дух, и букву подписанных с ними соглашений, зато ваш Третий Рейх лжет напропалую, как змей-искуситель; и даже ненароком сказанная вами правда является частью огромной лжи.

Выслушав перевод двух этих пламенных спичей, фон Лееб опустил свою голову еще ниже. Да ему все это было не по душе, он протестовал, боролся как мог, даже один раз в связи с делом Бломберга-Фрича уходил в отставку, но все равно, несмотря ни на что, служил этой системе, потому что после унижений Версальского мира Гитлер и прочая нацистская камарилья олицетворяли для него возрождение Германии и расплату сторицей с врагами немецкого народа, которые вынуждали его унижаться и страдать. И вот эти люди, сидящие напротив, говорят, что все было напрасно, что, несмотря ни на какие маневры Гитлера, его змеиную изворотливость, лисью хитрость и нечеловеческую жестокость, Германию в любом случае ждет разгром и поражение. [216]

– Хорошо, господа, – после длительных раздумий сказал фон Лееб Василевскому и Матвееву. Я отдам приказ, о котором вы просите; точнее, дам совет командующему вторым армейским корпусом графу фон Брокдорфу-Алефельдту. Как вы говорите – как один аристократ другому аристократу. А уж то, как оно обернется в дальнейшем, я сейчас предсказать не могу. Я знаю только то, что этот человек очень сильно любит Германию и не очень сильно – нацистов вообще и СС в частности. [217] Трудно сказать, как он поступит в данной ситуации. Возможно, он пойдет вам навстречу, а возможно, устроит встречное побоище с целью героически погибнуть вместе со своим корпусом, чтобы не видеть грядущего позора, который неизбежно будет ожидать Германию после нового поражения. Мы, старики, видели одно Версальское унижение, и этого нам хватило на всю жизнь.

– Хорошо, герр фон Лееб, – кивнул Василевский, – делайте же что должно, а мы с генералом Матвеевым, со своей стороны, постараемся сделать так, чтобы послевоенный мир был лучше довоенного для всех сторон. Ведь только слабые и неуверенные в себе люди будут унижать поверженного противника, стремясь втоптать его в грязь.

– По-настоящему сильная страна, – добавил генерал-лейтенант Матвеев, – напротив, постарается сделать вчерашнего врага завтрашним другом, ибо сегодняшние друзья способны предать в любой момент, как только этого потребуют их сиюминутные политические интересы. Ждать благодарности от англосаксов – это все равно что добиваться любви от хладнокровной ядовитой гадины. Сколько ты ее ни пригревай на своей груди, рано или поздно она все равно тебя укусит.

– Я вас понял, господа, – кивнул фон Лееб, окинувший пристальным взглядом обоих генералов, – и надеюсь, что после войны все произойдет точно так, как вы об этом сейчас говорили. Я ведь тоже помню то время, когда русские и немцы считались родственными, почти братскими народами и считаю, что не случись между нами той размолвки в начале века, установись тогда прочный союз – и Россия, и Германия были бы непобедимы…

 

* * *

 

Декабря 1941 года, 11:55 СЕ