Км. восточнее Гомеля, д. Злынка

Позиции 611-го легкого зенитного дивизиона ПВО

Младший унтер-офицер люфтваффе [78] Рольф Нойман

Наша зенитная пушка «Флак-38» – штука мощная, но уж очень тяжелая, а оттого неповоротливая. А еще, когда формировали наш дивизион, для него не нашлось мехтяги, поэтому с лошадьми в упряжках на марше мы едва ползаем, особенно по русским дорогам, что и немудрено, если в походном положении каждая наша пушка весит почти по пятнадцать тонн. И вот кому-то пришло в голову поставить наш дивизион в противотанковую оборону – мол, самолетов у русских осталось совсем мало, и «эксперты» [79] из истребительных эскадр с ними вполне справляются, а вот новые русские суперпанцеры, против которых бессильны обычные противотанковые пушки, с самого начала нашего восточного похода стали серьезной проблемой.

Наши зенитки с легкостью разделываются с «непробиваемым» русским «КВ», которых у русских, по счастью, было немного, и сначала мы думали, что так же будет и с новыми русскими «суперпанцерами», что так напугали наших бравых танкистов. Наши пушки, в основном предназначенные стрелять почти точно вверх, несмотря на возможность кругового обстрела, а также тяжелого, но одновременно очень быстрого снаряда, из-за высокого силуэта и большой массы плохо подходят для анти-панцер обороны. В случае если что-то пойдет не так, и мы не справимся с задачей, у нас не будет возможности экстренно сняться с позиций и отступить, потому что слово «экстренно» – это вообще не про нас. Да нас и пехота догонит, а не только брошенные на преследование русские панцеры.

Наш командир батареи, гаупман Шульце, сказал, что наш дивизион направили на угрожающее направление заблаговременно, как только появились первые разведданные о возможности удара русских панцеров во фланг нашей армии. Тут, собственно, всего одна дорога, и стоит сделать с нее хотя бы пару шагов – и вы по горло увязли в болоте. Ну просто идеальная противотанковая позиция, примерно как у трехсот спартанцев в Фермопилах, тем более что вместе с нами оборону заняли еще два отдельных пушечных дивизиона, вооруженных трофейными французскими пушками Шнайдера того же калибра, что и у нас. У них, конечно, труба пониже и дым пожиже – то есть ствол в два раза короче и снаряд летит значительно медленнее, зато вес пушки в походном положении меньше трех тонн и полугусеничные тягачи на буксировке. Если фронт все же будет прорван, у них есть возможность попытаться удрать, а нам об этом не стоит даже и мечтать.

Это я говорю потому, что два дня подряд, позавчера и отчасти вчера, мимо нас к Гомелю отходили остатки разгромленной 4-й панцердивизии, потерявшей в боях все свои панцеры, артиллерию и вообще все тяжелое вооружение. Да и солдат в отходящих мимо нас частях было не так уж и много, чтобы сказать, что там были два полных пехотных полка. Скорее два батальона. Несколько раз отступающие останавливались на привал неподалеку от расположения нашей батареи, и вот тогда-то мы впервые вдосталь наслушались ужасов в духе пресловутой Уэлссовской Войны Миров. Именно тогда впервые прозвучали слова «пришельцы» и «марсиане». «Марсианами» наши солдаты назвали вражеских солдат, полностью закованных в персональный панцирь, в закрывающих лица очках-консервах и противопыльных масках-респираторах. Говорят, что это жутко – когда прямо на тебя следом за неуязвимыми бронированными машинами идут сотни безликих солдат, одинаковые, как изделия фирмы «Крупп». Именно тогда мы впервые услышали ужасные истории о приземистых неуязвимых панцерах с длинноствольными пушками не менее чем двенадцатисантиметрового калибра. Снаряды из этих пушек с легкостью пробивали насквозь любые наши панцеры и, самое главное, по словам отступающих солдат, этих «суперпанцеров» было у «марсиан» так много, что даже у самых больших оптимистов опускались руки. Ну, подобьем мы один, два или три – так остальные вдавят нас в землю и железной лавиной пойдут по нашим телам дальше.

Наш гаугттман Шульце послушал эти разлагающие разговоры, а потом прогнал болтунов прочь палкой, пригрозив, что донесет на них в ГФП как на паникеров, подрывающих боевой дух победоносного вермахта. Не может быть, чтобы непобедимый германский солдат бежал от каких-то русских жидобольшевиков, какие бы панцеры те себе не настроили. Наша батарея уже подбивала считающиеся неуязвимыми «Т-34» и «КВ», и новый черт должен быть ничуть не страшнее двух старых. Кто из них прав – гаугттман или «паникеры» – нам предстояло узнать в самое ближайшее время. Гаугттман у нас идейный нацист, и по итогам восточного похода надеется получить большое поместье со множеством славянских рабов, а вот солдаты, которые рассказывали нам о «марсианах» – это простые немцы, заглянувшие в пасть самой смерти и увидевшие ее ужасный оскал.

Наши подозрения подтвердились очень скоро. Сегодня утром на самом рассвете к востоку от нас часто и мощно загрохотала русская артиллерия. Передовая позиция наших войск располагалась километрах в шести перед нами у деревни со странным названием Деменка, и, судя по грохоту канонады, она подверглась сильному обстрелу. У русских вообще тут все названия очень странные, о которые нам, честным немцам, теперь приходится ломать свои языки. Ну ничего, когда мы окончательно установим свою власть над этой землей, то непременно переделаем все местные названия на благозвучный для нас немецкий лад.

Отдельные пятнадцатисантиметровые снаряды залетали и на нашу позицию, левым флангом упирающую в небольшое, но топкое болотце, правым флангом в деревню, название которой переводится как Штейндорф, а по фронту ограниченную болотистым ручьем, который русские панцеры не должны пересечь ни при каких обстоятельствах. Болот, ручьев, речек и лесов в этом краю много, а вот дорог мало, и мы, как говорит гаугттман Шульце, быть может, перекрываем одну из важнейших магистралей, вдоль которой «марсиане» сумеют ударить во фланг и тыл нашей второй армии, давящей сейчас большевиков на юг, или же уже наши панцеры, подтянутые с других участков фронта, ударят на восток в тыл вражеской группировке. Хотя, если задуматься, то если «марсиане» сумели с легкостью уничтожить 3-ю панцердивизию и основательно расколошматить 4-ю, быть может, попытка этого удара обернется для нас очередным конфузом. Но этого гаугттман Шульце не говорил, это я сам додумал.

Кстати, о «марсианах». Незадолго до начала обстрела нашей позиции русскими пятнадцатисантиметровыми снарядами в воздухе почти на пределе видимости вдали от дорог над верхушками деревьев завис «марсианский» летательный аппарат с большим винтом сверху. Вчера один такой на малой высоте летал поблизости от наших позиций, и прилетевшие парой «эксперты» ничего с ним не смогли сделать – уж слишком легко он, вертясь почти на месте, увертывается от атак и в ответ с легкость сам огрызается из пушки весьма крупного для самолета калибра. В результате один наш истребитель оказался сбит, а один, дымя и подвывая мотором от обиды, улетел с повреждениями на свой аэродром. Вот и сегодня это завис над лесом, и никто его не гоняет. Во-первых – знают, что это опасно, а во-вторых – никому он там не мешает.

Вроде бы сам артиллерийский обстрел был не таким уж плотным, русские и «марсиане» скорее ставили своей задачей не уничтожить наш дивизион, а помешать ему заниматься дальнейшим оборудованием позиций. Но, несмотря на это, в течение часа в нашей батарее прямыми попаданиями и близкими разрывами было выведено из строя три орудия из четырех. Также имелись большие потери в личном составе, потому что один из русских снарядов попал в блиндаж, в котором были сложены боеприпасы нашей батареи. От этого взрыва нас всех контузило, а все вокруг затянуло дымно-пылевым маревом. Это было просто какое-то колдовство, что некоторые снаряды точно падали прямо на важные цели. Гаугттман Шульце, технически образованный человек (все-таки артиллерист, а не какая-нибудь пехота) сказал, что такого не может быть, потому что не может быть никогда. Теория вероятности, мол, не позволяет. Впрочем, вскоре этот обстрел прекратился, и наша батарея осталась при одном орудии с двумя десятками снарядов, поданных из погреба к моменту начала обстрела. В других батареях, прикрывающих это направление, дела обстояли где хуже, где лучше, но в среднем все было то же самое. Уцелело одно-два орудия из четырех, повреждены или уничтожены электрогенераторы, питающие приводы наших пушек, а также разрушен прямым попаданием один командный пункт и один склад боеприпасов. В принципе, все, что мы тут копали три дня, не годилось для того, чтобы противостоять пятнадцатисантиметровым снарядам, которые запросто пробивали перекрытия блиндажей в три наката и заставляли осыпаться вырытые в рыхлой песчаной почве орудийные окопы. [80]

Но это было далеко не все. Когда этот обстрел прекратился, в шести километрах от нас разгорелся ожесточенный бой, потому что русская пехота, уставя перед собой штыки, кинулась в очередную отчаянную атаку. Наши пехотинцы-кригскамрады на привалах, было дело, рассказывали нам зенитчикам, как это обычно бывает, и как наши пулеметы сотнями косят этих безумцев, устилая землю телами в мундирах цвета хаки, а они все идут и идут вперед, и нам остается только удивляться, почему в России до сих пор не закончились все люди. Но в этот раз, (видимо, из-за «марсиан») все пошло совсем не так просто, потому что через некоторое время на дороге появились первые группы отступающих. Пока что это были легкораненые, сопровождающие санитарные повозки. Они-то нам и рассказали, что натиск большевиков жесток и неудержим, и что в атаку они идут вместе с чудовищными панцерами и «марсианской» пехотой, которая не оставляет после себя в живых ни одного немецкого солдата. Только что под их ударом пала вторая траншея, и теперь бой переместился к третьей линии окопов, которой еще, собственно, нет. В бой брошены последние резервы – даже писари и повара, [81] но и этого теперь хватит ненадолго, потому что большевики и «марсиане» давят подобно паровому катку.

После этих слов мне стало понятно, что и нам придется сражаться с наседающими русскими. А как сражаться, когда больше половины артиллерии повыбито еще до начала боя, а пехотного прикрытия (правда, прикрытого болотистым ручьем) – не больше батальона. А ведь там, впереди, под гусеницами русских танков, сражаясь, погибли не меньше двух полнокровных пехотных полков, и эти бредущие в тыл раненые – это все, что от них осталось. Потом впереди показались идущие на рысях артиллерийские упряжки с дивизионными десятисантиметровыми гаубицами, а это значило, что артполк (или его остатки) снялся с позиций и спешно отступал, чтобы не попасть под девятый вал вражеского наступления. Раз, два, три… Одиннадцать орудий из тридцати шести. Остальные или пришлось бросить, потому что убило лошадей, или пушки были так повреждены, что их не представлялось возможным тащить с собой.

Прямо на наших глазах из-за леса вывернула пара винтокрылов, похожих на доисторических летающих чудовищ, и в плотном строю с ходу прошлась по отступающей артиллерийской колонне из пушек и пулеметов.

Мы видели, как трепещет пламя выстрелов в носу и таких круглых штуках под короткими крыльями этих чудовищных аппаратов, как часто-часто встают на дороге разрывы мелкокалиберных снарядов и крупнокалиберных пуль, как бьются с отчаянным ржанием раненые кони и как умирают наши кригскамрады… Все одиннадцать орудий вместе с расчетами и упряжками остались на дороге, не доезжая моста через ручей. Из остатков полка выжило не более десятка человек (и трое из них сразу же сошли с ума), а винтокрылы, сделав свое черное дело, пролетели прямо над нашими головами. Мы в них стреляли, но все было без толку. На мгновение сверкнуло грязно-голубое бронированное брюхо с большой красной звездой, сверху вниз на наши головы обрушился ураган взбешенного воздуха, поднявшего целую тучу пыли и уши поразил странный свистящий звук двигателя этого аппарата – грозный и зловещий. А когда я все-таки сумел проморгаться, то увидел, что эти аппараты закладывают широкий вираж, чтобы развернуться для повторной атаки.

Но все уже не имело никакого значения, потому что в тот момент, когда мы смотрели за разворачивающимися винтокрылами, из лесу со стороны правого фланга и тыла выехало большое количество русских кавалеристов, атаковавших наши позиции. Вот ведь незадача – мы ждали жестокие сверхсовременные суперпанцеры «марсиан» с фронта, а оказались захвачены ударом вполне себе архаичной большевистской кавалерии с тыла. Я оказался среди тех немногих, кто своевременно поднял руки вверх и избежал нарубания на порционные куски казачьими саблями. А суперпацеры я тоже увидел, но позже, когда нас уже гнали в составе колонны пленных на восток.

* * *

Августа 1941 года, полдень