Дети XXI века о Великой Отечественной войне

Из сочинений школьников Красногорского района Московской области [214]

 

Премьеры! Полководцы! Президенты! Когда же, наконец, поймете вы, Что сжатый детской болью мир непрочен? И жизнь Земли горит, горит, горит А фитилек у свечки — все короче...

Митюшова Елена

Для школьников XXI века Великая Отечественная война 1941—1945 годов — далекое прошлое. Но жива в семьях память о воевавших и переживших войну прадедушках и прабабушках, хранятся медали и ордена, из уст в уста передаются рассказы о героическом времени. Дети, которые берут интервью, записывают рассказы о пережитом в годы войны, читают письма с фронта, пишут стихи о войне, становятся наследниками Великой Победы, хранителями исторической памяти народа.

* * *

Я, как и мои современники, не знаю войны, не знаю и не хочу войны. А хотел ли ее тот, кто в последний раз видел небо, землю, Родину?

На войне погиб папин дедушка, а мамин умер после войны от ран. Моя бабушка хранит у себя в чулане старые письма. Однажды я их нашел и спросил ее: «От кого они?» Бабушка ответила, что это фронтовые письма ее отца. И вы вместе с ней стали их читать. Вот содержание одного из них. Это было 10 сентября 1943 года.

«...В полк прибыло пополнение. Я познакомился с одним парнем лет 20—25. Сам маленький, худенький, голос дрожит. Но он оказался хорошим собеседником, и поэтому все к нему тянулись.

Однажды, во время боя, наши отбивали у фрицев деревню, а те перед уходом заперли женщин и детей в церкви и подожгли ее. Я едва успел подбежать и сбить засов. Кричащая толпа ринулась на выход. Крыша обвалилась, и несколько детей были отрезаны от спасительной двери. Нужно было срочно тушить пламя, а колодец стоял на другом конце деревни. Все, кто мог двигаться, ринулись за водой. И только этот парень остался на месте. Он встал, посмотрел в сторону церкви и молча ринулся прямо в пекло. Крики стихли.

Когда мы вернулись с водой, увидели, как из огня вышел солдат, держа на руках маленькую девочку, остальные дети шли следом. Все были спасены.

Через неделю около костра я сказал ему: «Ведь ты мог погибнуть...» Он ответил: «А если бы не спас, эти дети у меня до конца жизни перед глазами стояли бы...»

И я подумал: «Разве можно такое забыть?» Из поколения в поколение будут читать фронтовые письма, напоминающие о героическом прошлом наших дедов и прадедов. И мы, и наши дети, и внуки на их примерах будут учиться высокой нравственности их подвига — не жалеть себя во имя жизни и счастья других людей.

Мытаркина Мария

В 1941 году, в июле, немцы были под Смоленском в Хиславическом районе, в деревне Ивашки, где жила семья моей бабушки. Ей было 10 лет, когда немцы оккупировали деревню. Девчонки, в том числе и моя бабушка, радостно бегали между врагами, думая, что это гости. Только позже поняли они, кто они на самом деле.

Это было тяжелое время. Немцы за малейшее неповиновение расстреливали людей. Они заставляли женщин готовить им, обстирывать их, устраивали пиры, когда приходил обоз с продуктами. Дальше обозы ехали по направлению Москвы, и немцы говорили: «Сейчас мы едем пить чай в Москву, а осенью вернемся к вам наводить порядок!» Но ближе к зиме съехали из деревни все, потому что боялись партизан, которые были беспощадны к врагам.

А еще бабушка помнит, как каждый вечер мама ее выставляла крынку молока и кусочек хлеба, хотя сами они жили впроголодь.

— Ты зачем это делаешь, мама?

— А вот представь, идет где-то наш батька голодный, холодный, а тут крынка молока с хлебушком!

— А если это немцы? — спросила бабушка.

— Немцы тоже разные есть.

И это человеколюбие бабушка пронесла через всю жизнь, она и нас учит жить по таким принципам.

Вспоминая войну, отнявшую у нее детство, она говорит: «Все переживем, сильные мы, русские люди, лишь бы было мирное небо над головой».

Смирнова Мария

Это произошло с участницей Великой Отечественной войны Зинаидой Михайловной Немешаевой, в настоящее время жительницей г. Люберцы Московской области.

Давным-давно, когда тебя еще не было, дорогой читатель, а наши дедушки и бабушки были чуть постарше нас с тобой, в истории нашей Родины произошло тяжкое событие — началась Великая Отечественная война. Ты знаешь, дорогой друг, что война — это великое бедствие для страны и ее народа. Родине хотел помочь каждый: и стар и млад.

В начале 1942 года (Зинаиде Михайловне было 18 лет) в ходе контрнаступления под Москвой она была партизанской связной, по прозвищу Птичка, и несла от брянских отрядов очень важные сведения о противнике. Сведения были настолько важные, что доставить их предстояло лично командующему фронтом Георгию Константиновичу Жукову.

Перед этим произошло несколько неприятных событий: не зная точного расположения наших войск, наша авиация и артиллерия несколько раз наносили удар по своим. Что было, то было. А Зинаида Михайловна в отряде была, как говорили, самая шустрая и с хорошей памятью. Донесения требовалось нести срочно «в голове» (это только в кино показывают, что связные ходили с оружием и с запрятанными в одежде шифровками). Немецкие патрули тоже были, как говорят, «не лыком шиты» — все проверяли самым дотошным образом. Не найдя при ней ничего, они дважды клацали затворами: хотели ее пристрелить на всякий случай. Но один раз вмешались жители деревни, где ее задержали, заявив, что она своя, в другой раз патруль, приняв ее за ребенка, отпустил, хотя ей было больше 18 лет.

Оказавшись на своей территории, она увидела, что из кустов выходят трое, уже в нашей форме.

Один спрашивает:

— Уж не Птичка ли это? От кого?

— От Бати, — последовал ответ.

— Идем, тебя ждут не дождутся!

В деревне, куда ее привезли, был штаб фронта. Побежали докладывать. А тут — батюшки! — на крыльцо выходит сам Жуков. Девушка сразу узнала его.

— Так вот ты какая, Птичка. Сейчас сначала пообедаешь, дочка.

Подхватил он ее под мышки и чуть не внес в штаб (заметил, конечно, что уж очень она была измучена и голодом, и усталостью). За столом чуть не уснула.

— Вздремни, дочка, минут двадцать — больше дать не могу, прости уж меня... — сказал маршал.

А потом Зинаида Михайлова стала докладывать: трещала, как сорока, еле успевали за ней записывать...

Конечно, заслуги ее были по достоинству оценены. Ордена, медали... Но главной она считает медаль «За отвагу». Фронтовики знают, что давали ее за подлинную солдатскую доблесть, за личный вклад в Победу, имя которому — Подвиг.

Герасименко Эвелина

Давно отшумела война. Наше поколение ее не видело, не видели ее и наши родители. А бабушки и дедушки не очень-то вспоминали это время, видно, тяжело приходилось их душе. Но одну небольшую историю я узнала от бабушкиной соседки о Маргарите Гавриловне. Вот она.

Рите, Ритуличке было всего семнадцать, когда началась война. На улице ее сторонились и называли поповой дочкой, потому что отец у девочки был дьяконом в местной церкви. В тридцатые годы церковь разграбили, а отца увели в НКВД, и больше его никто не видел. Вскоре умерла и мать. Осталась одна Ритуля — дочь врага народа.

Война шагала быстро по стране и к осени добралась до поселка, где жила девочка. Линия фронта прошла почти что по поселку. Его часто бомбили: он был то месяц под немцами, то месяц под нашими. К зиме немцы одолели сопротивление и установили свой порядок: после 11 вечера не ходить, всех русских раненых сдать властям. Их затем расстреляли в яру (впоследствии там установили памятник), а кто не сдал, расстреливали вместе с военнопленными.

В тот вечер Ритуля возвращалась из деревни по лесной дороге, чтобы обезопасить себя от немцев. Ведь беда может случиться, если ее заметят фашисты.

Вот началась перестрелка. Только что звенящая тишина леса превратилась в грохот и гул. На небе наш самолет, такой маленький и одинокий, отчаянно прорывался сквозь зенитный огонь к Москве. Но ему не повезло. Загорелся хвост, он упал где-то недалеко от Риты.

«Там же наши, — подумала она, — надо бежать и помочь». И девушка кинулась к самолету, тогда не догадываясь, сколько несчастий принесет ей этот поступок.

В кабине оказался раненый летчик, он был в сознании, но с трудом передвигался. С удивлением для себя она вытащила его из кабины самолета, взвалила на плечи и понесла к себе домой. Через несколько минут самолет взорвался, и яркое пламя озарило уже вечереющее небо.

А еще через час оперативные немцы пошли с облавой прочесывать лес. Рита едва успела затащить летчика на сеновал, она знала, что собаки в сене теряют свою способность различать запахи. Летчик потерял сознание, а девушка вышла на улицу и увидела кровавую дорожку, ведущую к ее дому. «Господи, помоги», — причитала она. Схватила метлу и стала заметать след до околицы.

И неожиданно ударил сорокоградусный мороз. Немцы свернули облаву, а Рита пошла перевязывать летчика. Было холодно, но в дом нельзя — могли донести соседи.

Утром выпал снег и скрыл все следы. Но немцы догадались, что русский жив и его спасают местные жители. Они искали по окружающим деревням, обещали награду за летчика, и вот добрались до дома Риты.

Немецкий офицер предупредил, что, если кто укрывает летчика, тому расстрел. Фашисты знали, что она — враг народа. И особенно не усердствовали. Летчика не нашли.

Только миновала одна опасность, как пришла другая: он терял сознание, бредил, ему нужна была медицинская помощь.

Темным вечером Рита пробралась к дому фельдшера, единственного в округе, седоватого старичка, которому очень подходило прозвище «Айболит». Он знал много тайн, и многие ему доверяли.

Рита рассказала ему все как есть и залилась слезами. Она ревела навзрыд, уже не думая, что ее услышат. Айболит дал ей лекарства, бинты, сказал, что и как делать, и добавил: «Сам я не пойду: немцы, наверное, следят за мной, а потом, — расстреляют. Смерти я не боюсь — свое отжил. А кто будет лечить людей после меня?»

Она сделала все, как он велел. И удивительно, но летчику стало лучше.

Отчаявшись найти русского, немцы принялись за карательные операции. Сначала они сожгли деревню, подле которой упала машина. Под вечер ворвались в поселение, выгнали всех на мороз, а дома сожгли.

Потом они сделали облаву в поселке, собранных жителей погрузили в вагоны и отправили в Германию (никто этих людей больше не видел).

Сколько бы еще пришлось терпеть издевательств фашистов — неизвестно, но пришло спасение. Немцев отбросили от Москвы.

За проявленные мужество и героизм Ритулю наградили медалью и разрешили учить детей в начальных классах. Так проработала Маргарита Гавриловна учительницей до пенсии, и никто из ее учеников не знал о подвиге.

А спасенный ею летчик несколько раз приезжал к ней после войны.

Вот такая обычная история, которую рассказала соседка. Ведь каждый на ее месте поступил бы подобным образом. А мы сейчас поступили бы так же?

Киракосян Светлана

Беседуя с бабушкой, я услышала интересный рассказ о жизни в нашем городе во время Великой Отечественной войны.

Мое интервью:

— Сколько тебе было лет, когда началась Великая Отечественная война?

— Мне было чуть больше года, когда началась война,

но я очень хорошо помню военные действия.

— Где ты жила во время войны?

— Во время войны я жила в городе Красногорске со своей мамой, бабушкой, старшей сестрой и маленьким братом.

— Расскажи, как вы жили в то время?

— Жили мы очень бедно, как почти все жители города. Мы постоянно были голодны, просили есть. Бабушка пекла лепешки из очисток картошки. Они были очень горькими, мы не хотели их есть. Бабушка плакала, но больше из еды ничего не было. Когда нам хотелось чего-нибудь сладкого, мы начинали с утра кашлять, и бабушка давала нам по чайной ложке капель от кашля. Они были сладкими и заменяли нам конфеты. Назывались они «Капли Датского Короля». В доме было холодно. Бабушка ставила на печку большую кастрюлю с водой, грела ее, потом накрывала тряпкой и сажала нас греться. Маму я почти не видела. Она работала день и ночь на заводе, приходила домой редко. Когда мама приходила, у нас был праздник. Она сажала нас на колени и читала нам сказки.

— Видела ли ты немцев?

— Да я видела немцев. После победы Красной Армии в Сталинградской битве высший командный состав немецкой армии во главе с фельдмаршалом Паулюсом был взят в плен и привезен в Красногорск. Они жили в двух бараках на плотине, и каждое утро их вели на работу через весь город на «Теплый бетон». Паулюс шел впереди, отдельно ото всех, в сопровождении четырех охранников с собаками. Он был высокого роста, всегда одетый в длинную шинель и без головного убора.

— Как ты относишься к немцам?

— Когда вели пленных по городу, к ним выходили все неработающие жители города, бабушки и мы — дети. Бабушки подходили к пленникам и совали им в руки что-либо из еды и тут же уходили, вытирая слезы. Они вспоминали своих сыновей, ушедших на войну. Мы, дети, тоже подбегали к пленным. Бросали в них камни и тут же убегали, так как за это нас строго наказывали взрослые. Подходить к пленным строго-настрого запрещалось.

— Что тебе больше всего запомнилось?

— Во время войны в Красногорске одно время жили дети испанских антифашистов. Для них устроили новогодний праздник с подарками. Моя мама принимала деятельное участие в его организации, и поэтому ей разрешили туда взять одного своего ребенка. Она взяла меня. После представления всем детям вручали подарки. Это было что-то необыкновенное: золотой шар, похожий на маленькое солнышко. Я с нетерпением ждала, когда Дед Мороз подойдет ко мне и положит мне в руки это необыкновенное чудо. Потом я узнала, что это был мандарин.

Когда мне было года три, я ходила на фабрику-кухню. Там, на втором этаже, в определенное время обедали руководящие работники завода. Как я попала туда впервые, я не помню, но каждый день подходила к одному и тому же столику, за которым всегда обедал совершенно не знакомый мне молодой человек. Я никогда ничего у него не просила, только ждала. И каждый день он оставлял мне в тарелке немного супа и маленький кусочек хлеба. Мама и бабушка об этом не знали. Это была моя тайна. И только спустя восемнадцать лет я случайно узнала, что это Валеев — начальник охраны завода.

У детей военного времени не было детства. На их долю выпало много слез. Многие из них так и не увидели своих отцов, которые ушли и не вернулись с войны. Мы, дети этого поколения, хотим быть счастливыми и любимыми, хотим иметь и папу и маму. Мы не хотим войны.

Широков Евгений

Мы часто просили бабушку рассказать о том, как им жилось «под немцем». Она тихо плакала, старалась избегать разговоров, говорила, что лучше нам этого не знать. Наверное, так тяжелы были воспоминания. Но кое-что она нам рассказала.

«Когда немцы вошли в село, всех жителей собрали на центральной площади, часть людей тут же расстреляли, в основном это были мужчины, которых не взяли в армию, и сказали, что так будет с каждым, кто им не будет подчинится. Потом начались грабежи. Немцы забирали все: еду, теплую одежду, кур, свиней, овец, коз, овощи, собранные на зиму с огородов. Забрали все, обрекли местное население на голодную смерть. Меня, маму и сноху с двумя маленькими племянниками немцы выгнали из дома в сарай», — говорит бабушка. «Мужиков у нас не было. Папа умер до войны, а старший брат в самом начале войны пропал без вести. Как выжили первую зиму — в голоде и холоде — одному богу известно. Весной начали собирать съедобную траву, корешки, сажать овощи. Но самые страшные испытания были еще впереди».

С осени 1941 до зимы 1943 года в ходе военных действий село Щигры несколько раз переходило от войск Советской Армии к немцам, и наоборот. Каждое возвращение немцев сопровождалось новыми жестокими зверствами: расстрелом целых семей, чьи родственники уходили к партизанам и в Красную Армию, изнасилованием женщин, избиением детей. «В конце весны — начале лета 1943 года немцы в очередной раз вошли в село, собрали всех жителей (к этому времени остались только женщины с маленькими детьми, старики да старухи и мы подростки — ребята и девчата 13-15 лет) и погнали нас, как стадо животных, в неизвестном направлении под дулами автоматчиков. На какой-то железнодорожной станции нас всех загрузили в вагоны и повезли. Ехали несколько дней. Еды нам не давали. Правда, на железнодорожных переездах разрешали некоторым выходить из вагона за водой. Нас привезли в Литву». Дальше бабушкины воспоминания путаются, то ли возраст дает о себе знать, то ли воспоминания не хотят «выходить наружу». «Нас привезли в лагерь недалеко от Каунаса, загнали в старые железобетонные сооружения, — вспоминает бабушка. — Мы узнали, что этот лагерь жители Каунаса называли «Фортом смерти». Сюда гитлеровцы сгоняли для уничтожения советских людей и военнопленных». Из книги «Говорят погибшие герои» (1975 год) я прочитал, что в камерах форта было расстреляно и сожжено свыше 70 тысяч человек. «В лагере были собраны жители многих областей СССР, — продолжает бабушка. — Через несколько дней нас начали сортировать и разлучать с родными. (Эти воспоминания для бабули наиболее тяжелы, слезы сами текут по щекам). Мне к тому времени исполнилось 15 лет, но я была маленькая и худенькая, несмотря на это меня все равно разлучили с родными. Всю молодежь 14—16-ти отобрали, опять загрузили в вагоны и повезли дальше, в Германию. Из земляков моими попутчиками стали Тарасова Прасковья и брат с сестрой Мишины Иван и Прасковья. По приезде Германию нас почему-то направили в баню». (Этот эпизод очень отчетливо запомнился бабушке. Возможно, после стресса разлуки с близкими и тяжелой дороги теплая вода воспринималась как-то по особому). «После «мойки» нас распределили по разным лагерям. Именно здесь я рассталась с братом и сестрой Мишиными, с которыми встретилась только через 2 года по возвращении из Германии в родном селе. Боясь разлуки и с подругой Паней Тарасовой, во время переклички я назвалась ее фамилией. С этого момента я стала числиться как Тарасова Наташа. Нас привезли в лагерь, в город Мюнхен. Название лагеря я не помню. Мы работали на заводе по 15—18 часов. Все время держались вместе с подругой, «названной сестрой», Паней. Вместе голодали, страдали, плакали, наверное, это и помогло нам выжить». Моя бабушка в своей речи часто использует пословицы, русские народные поговорки, и на мой вопрос: «Как вам жилось в Германии?» — она отвечала: «Чужедальняя сторона горем посеяна, слезами поливана, тоской упитана, печально огорожена», «На чужбине родная землица во сне снится». «Бабуль, а как немцы относились к вам?» — спрашиваю я. Задумывается: «Не помню. Нет, был на заводе мастер — старый немец. Мы его называли "добрый мастер", который с пониманием относился к нам, не кричал, не бил, не ругал, а даже заботился: если ночью кто-то из девчонок засыпал у станка, он его выключал, давая возможность отдохнуть и избежать травмы». «А кто бил и кричал?» — допытываюсь я. «Была у нас одна собака (у бабули опять появляются слезы). Издевалась как могла. Надзиратель из наших, с Украины. Била, отбирала у девчонок жалкие пожитки и еду, продавала девушек немцам. Пока пьяной не напивалась, не успокаивалась. Лютовала страсть как.

Освободили нас американцы в 1945 году. Точно помню, что пришли они в лагерь ночью. Я первый раз увидела негра — солдата. Помню, мы с Паней начали смеяться. Не знаю, что могло послужить этому истерическому хохоту: то ли радость освобождения, то ли первый раз увиденный негр. Мы просто смеялись без какой-либо «задней» мысли.

Вернувшись в родное село, испытала новые страдания — репрессии. Всех угнанных в Германию стали считать изменниками Родины. Брат и сестра Мишины из села пропали почти сразу, как только мы все вернулись домой, и о них я больше ничего не слышала. Паню Тарасову взяли в 46-м. Меня спасло лишь то, что я в Германии была под чужой фамилией. От греха подальше в 1946 году я уехала из родного села к своей старшей сестре Ольге в Алферове, что в Клинском районе Подмосковья. И все эти годы жила под страхом ареста...».

В прошлом году моя бабушка Наташа умерла. Но то, что я рассказал в сочинении, — это ее воспоминания. Более 50 лет она молчала, не рассказывала, что была насильно угнана в Германию. И лишь когда начали оформлять документы в «Фонд взаимопонимания и примирения» для компенсации «За рабский труд» (так написано в немецком законе), мы смогли разговорить бабулю. Компенсацию она так и не получила, а у нас остался ее рассказ, да справка о том, что она была угнана немцами на принудительные работы в Германию.

Шимчик Анна

Вечер. Уже прохладно. Но озорная соседская детвора еще не собирается успокаиваться, и на всю деревню слышен их веселый ребячий смех. Я сижу рядом с бабушкой и слушаю, стараясь не пропустить ни единого слова... Я слушаю и молчу. Молчу, потом что нельзя в такие моменты ничего говорить, да и не нужно...

Бабушка уже многое стала забывать, но всю войну, которую она встретила шестнадцатилетней девочкой, помнит удивительно ясно. Помнит и рассказывает...

Помнит стук в дверь в такой же, как и сегодня, прохладный летний вечер, помнит чужих людей, чего-то требующих от нее и ее семьи. Помнит тишину, страшную-страшную, только изредка прерываемую сдавленными рыданиям матери, и сестру — их любимицу Катеньку... В этот страшный день должны были забрать мою бабушку. Но отец вывел младшую, потому что думал, что не заберут ребенка, что пощадят, что... Потом он возил выкуп за дочь. Собрал все последние крохи: чуть-чуть сала, яиц, муки — и повез. Выкуп забрали, а ее, его доченьку, его любимую Катеньку, не вернули. Потом было возвращение домой, страшное и мучительное, потому что там ждали и надеялись жена и дети, ждали и надеялись... А потом, потом пришло известие, что Катю сожгли в Польше... И не осталось ничего, кроме памяти и имени — Катя, которым бабушка и назвала свою первую дочь — мою маму. «Как могут эти дни забыться...»

Я вглядываюсь в бабушкино лицо, в ее глаза, грустные-грустные. А вокруг прохладно и темно, смеются дети, и бабушка продолжает...

В деревне у нас есть соседка — бабушка Катя. Она младше моей бабушки и войну встретила шестилетней девочкой. Как-то раз во двор, где бабушка Катя, тогда еще просто Катюшка, сидела одна и во что-то мирно играла, вошли два немца. Они не причинили ей ничего плохого: сунули в ручку марки и шоколадку, забрали взамен петуха, погладили ее по светлой головке и ушли. Но тогда маленькая Катя не знала, что все обошлось, что ей повезло, что пришли именно эти, а не другие немцы, вся в слезах побежала к матери и взахлеб ей все рассказала. Обе они плакали. Катя — от горя, потому что от единственного красавца петуха остались только какие-то бумажки, а мать — от счастья, ведь дочь ее была цела и невредима, была рядом с ней, а остальное... Зачем ей все остальное? Зачем ей эти марки, и этот несчастный петух, и эти немцы? Так разве «могут эти дни забыться?»

Война закончилась. Но не поставлена еще точка в этой мировой трагедии до тех пор, пока живет моя бабушка и множество таких же, как она, переживших, но не забывших это время, пока живем мы — дети и внуки героев. Пока будут жить наши дети, «не могут эти дни забыться».

Бабушка замолчала, встала и пошла в дом. Я осталась одна. Было темно и прохладно. И вдруг я вспомнила, что рассказывала мне мама уже про свою бабушку. Много лет прошло после войны, а бабушка Аня каждый вечер садилась у окна и ждала. Ждала сына Сашеньку, не вернувшегося с войны. В один из таких вечеров, наверное, тоже было прохладно, наверное, тоже смеялись дети, а она все сидела и ждала, и все смотрела куда-то вдаль. В ту даль, где сын ее, ее Саша, был жив и медленно шел домой. Шел, потому что она его ждала.

И я поняла, что, пока есть эти истории, пока есть память, и Саша, и Катя, и миллионы умерших в это страшное время, будут жить в моем сердце. А я буду помнить, потому что «как могут эти дни забыться»!

Еременко Наталия

Говорят, сейчас многие молодые люди не помнят о Великой Отечественной войне, а если и помнят, то знают о ней крайне мало, а ведь прошло не так много времени со дня той Победы. Шестьдесят лет — это не срок для истории. Еще живы люди, прошедшие ту войну. И каким же неблагодарным потомством мы можем оказаться, если позволим себе забыть о той войне, о подвиге миллионов людей, подаривших нам счастье свободной, мирной жизни. Ведь мы даже не задумываемся, какое это счастье, спокойно спать, просыпаться утром и радоваться солнцу. А надо бы...

Я хорошо помню, как первый раз услышала о Великой Отечественной войне. Мне было около трех лет. Гуляя в парке на улице Народного Ополчения, я спросила, что это за памятник там стоит. И мама рассказала мне о прадедушке и прабабушке, которые воевали под Москвой. Я не запомнила деталей рассказа, но хорошо помню впечатление, произведенное на меня. Оно со мной до сих пор.

Позже я узнала больше о родителях моего деда. Пожелтевшая от времени фотография двух молодых людей в военной форме неизменно висит на стене в квартире моих дедушки и бабушки. На этой карточке они совсем молодые, им только по двадцать пять лет, но на лицах нет улыбки, а в глазах нет беззаботного счастья. Все осталось там, в июне сорок первого. Я родилась, когда их уже не было на свете. Они ушли из жизни слишком рано, сказались военные ранения. Но мой дед и родители много рассказывали мне о них. До сих пор в нашей семье осталась традиция собираться всем вместе Девятого Мая. Не было для прадеда и прабабушки большего праздника. В этот день они собирали у себя всех родственников. Никто не говорил о боях и подвигах, они вообще не любили вслух вспоминать о страшных днях войны, просто собирались, пели песни, вспоминали погибших друзей и радовались, что дожили до святого Дня Победы. Нельзя точнее сказать, чем сказано в песне: «Праздник со слезами на глазах». И теперь мы каждый год Девятого Мая ездим на кладбище и вместе отмечаем этот святой праздник. И я обязательно расскажу своим детям и внукам о родителях моего деда, чтобы никогда не увяла в сердцах потомков память о людях, подаривших нам мир. Я достану старые фотографии, военные ордена и медали и начну рассказ.

Был ноябрь сорок первого. В тот год снег выпал необычно рано, и в день, о котором пойдет речь, стояла настоящая зима. Это было тяжелое время, наши войска отступали. Отступали, проявляя примеры необыкновенного мужества. Героизм на той войне стал явлением массовым. Люди самоотверженно боролись за каждую пядь родной земли, каждый клочок оставленной Родины был полит кровью ее верных сынов и дочерей. Но мы отступали, и враг уже стоял у Москвы. Прошло пять месяцев с начала войны, и это был, наверное, самый страшный ее период, и ужас его состоял в том, что мы отступали. Фашистские генералы уже разглядывали с подмосковных горок в бинокли купола Ивана Великого и строили планы о торжествах в честь взятия советской столицы.

Наутро готовилось наступление фашистских войск. Накануне роту, где служил Николай, привезли в поле и дали приказ окопаться. Земля была мерзлой, и сделать это было непросто, зато согрелись. Огонь разжигать было запрещено, перекусили сухим пайком. Стояла глубокая ночь, когда Николай увидел, что впереди были высажены и начали окапываться наши еще одной цепью. Это были молодые лейтенанты, ускоренный выпуск. Их привезли откуда-то с Урала и прямо с поезда на передовую. Ночь была морозна и тиха. Это была страшная тишина. Только ветер со зловещим завыванием гнал по полю ранний снег.

Начинало светать, когда Николай услышал сначала тихий, но неуклонно нарастающий гул. А вскоре все увидели немецкие танки. Из оружия у наших солдат были автоматы и бутылки с зажигательной смесью. Каждый понял, что это, скорее всего, последний день в его жизни. Танки шли по полю, по русской земле, танки шли на Москву. И не было в тот день никаких чувств в душе Николая, только бесконечная любовь к этой мерзлой земле и страшная ненависть к фашистам. Наверное, каждый в те минуты думал о чем-то своем, но каждый точно знал одно, что не сдвинется со своего места даже ценой собственной жизни. Только бы не зря отдать свою жизнь, успеть отправить на тот свет побольше фашистов.

Раздавались первые взрывы, начался бой. Первыми приняли на себя удар молоденькие лейтенанты первой линии. Неопытные мальчики сражались против танков почти «голыми руками». Но ни один из них не дрогнул и не побежал с поля боя. Танки подошли вплотную к первой линии, и тут один из лейтенантов, выскочив из окопа, бросился под немецкий танк, раздался взрыв, и танк встал. Первый подбитый танк. Затем стали взрываться и остальные. Николай понимал, что каждый остановленный танк — это оборванная жизнь молодого лейтенанта. Трудно было сказать, сколько времени продлился бой, время в том бою отсчитывалось не минутами а часами, а подорванными танками и погибшими людьми, но немцы отступили, не дойдя до второй линии, где находился Николай. Он остался жив в том бою, был контужен, но жив. Николай понял тогда, какая огромная цена была заплачена за его жизнь, и, если судьба дарует ему счастье увидеть Победу, он обязан будет жить не только за себя, но и за тех ребят — построить дома, которые они не успели построить, посадить деревья, которые они не успели посадить. Николай не знал имен людей, погибших в том бою, но память о них жила в его сердце всю жизнь, и подвиг этот не умрет до тех пор, пока мы будем помнить о нем.

Николай дожил до Победы. Хотя от ноября сорок первого до нее было долгих три с половиной года. Всю войну он защищал небо Москвы в войсках ПВО. Там он познакомился с моей прабабушкой. Не один десяток сбитых немецких самолетов был на их счету. Много наград получил Николай Григорьевич Сильянов за смелость. Среди них особое место занимал орден Боевого Красного Знамени. А прабабушка моя, Сильянова Татьяна Николаевна, была участницей Парада Победы в июне сорок пятого года. Их имена не высечены золотыми буквам на мемориалах и памятниках, они высечены в наших душах. И память о них не умрет, пока они будут жить наших сердцах.

Корешков Артем

Девятого мая 2005 года наступит знаменитая дата — шестидесятилетие Победы над фашистскими войсками Германии и ее союзников. В течение 1941—1945 годов шла кровопролитная война: Великая Отечественная война. В этом столкновении «гигантов» победила наша страна. Но какой ценой?! Сотни тысяч полегли на полях сражений.

Мой дедушка Борис Львович Гинзбург прошел всю войну. Он рассказывал мне о своей жизни, о потерях, о счастливых днях. Однажды я спросил его, не тяжело ли это ему вспоминать, на что он ответил: «Разве можно такое забыть?» А еще он попросил меня запомнить его рассказ на всю жизнь и дорожить теми, кто еще остался, теми, кто рисковал своими жизнями ради наших жизней. Я видел его дневник, он как будто переполнен горькой памятью прошедших дней о старых друзьях, о военной жизни. О его военных днях я и хочу поведать.

Мой дед попал в армию в апреле 1942 года, хотя он просил призвать его ранее: в начале июля 1941-го, — тогда на войну уходили его одноклассники. Но его не взяли, так как он не подходил по возрасту, из его класса ушло на войну 11 мальчишек, 7 из них погибли. Это был тяжелый период для него. Но несколько парней с дедушкой продолжали просить об их призыве в армию. Дед с улыбкой вспоминает: «Глупые были, думали, что война без нас пройдет». Он еще не знал, какая судьба ему уготована.

Летом 1942 года Борис Львович Гинзбург был зачислен в 232-й отдельный пулеметно-артиллерийский батальон, расположенный в 117-ом укрепрайоне. В батальоне, в котором служил дед, были большие проблемы с боеприпасами. У артиллеристов на четыре пушки 24 снаряда, у бойцов с противотанковыми ружьями нет ни одного снаряда. В роте не было ни одной винтовки СВТ, ни одного автомата, винтовка Мосина образца 1892 года в среднем была одна на троих. Полк на правом фланге 232 батальона был практически уничтожен в результате бомбежки вражеской авиации На следующий день 232-й батальон довооружился, так как отступающие красноармейцы отдавали оружие как лишний груз. Вскоре произошла первая битва. На укрепленную точку батальона напали мотострелковый и танковый полки немцев, а сверху бомбили с помощью шестиствольного немецкого гранатомета «ванюша». Батальон был практически уничтожен. Спаслись только несколько человек, среди которых был и дедушка. Они укрылись в лесу. Их вел командир И. Новиков, он решил, что нужно прорываться к позициям на передовой. Но в лесу они разминулись, а дед попал в деревню и жил там до прихода немцев. Они заставляли его работать 17 часов в сутки без отдыха. Тут деду оказал помощь Иван Куцев, который помог ему бежать, за что и был расстрелян. После того, как дедушка добрался до 178-й дивизии, было обнаружено, что СМЕРШ проверяет тех, кто побывал в плену. Проверка длилась долго, и во время нее он заболел тифом, но за две недели вылечился и после ее окончания был отправлен в 34-ю танковую дивизию, но долго там не продержался. Она была уничтожена. В ноябре 1943 года он попал в 234-ю пехотную дивизию командиром стрелкового взвода.

Летом 1944 года в Волыни происходил штурм вражеских укреплений. К концу сражения дед был дважды ранен, но остался в строю. За бой он был удостоен своей первой награды — медали «За отвагу».

В марте 1945 года военные действия уже шли на подступах к Берлину. Все понимали, что победа не за горами. Это приводило к потере бдительности. Однажды 234-я дивизия чуть не потеряла знамя. Но благодаря деду и сержанту Пятнице, которые вдвоем уничтожили девять человек, защитили стяг; бойцы получили высшую солдатскую награду — орден Славы III степени.

В Берлине дед воевал до 9 мая 1945 года, после чего он вернулся в Горький, куда была эвакуирована его семья, и там он продолжил службу.

В январе 1946 года демобилизовался из армии и вернулся в Витебск. Поступил в медицинский институт, стал главным эпидемиологом Белоруссии.

Я видел все награды своего деда. Среди них: орден Славы III степени, орден Отечественной Войны I степени, медали: «За отвагу», «За взятие Берлина», «За освобождение Варшавы», «За Варшаву»... В мирное время ему были присуждены награды: орден Трудового Красного Знамени, медаль «За доблестный труд», «Медаль Пирогова и Павловского», почетный знак Красного Креста и Полумесяца.

Как-то моего деда спросили, считает ли он себя счастливым человеком? Он ответил так: «Я считаю себя счастливым человеком. На протяжении всего жизненного пути мне встречалось много хороших и порядочных людей. Это не только помогало в трудные минуты, но и давало силы преодолеть невзгоды. Сердечное им спасибо!»

Я счастлив, что у меня есть такой замечательный дед, и я горжусь тем, что я явлюсь его внуком. Эти рассказы я буду помнить всегда, и эти военные дни не могут забыться.

Сизова Софья

Годы Великой Отечественной войны не забудутся никогда. Чем далее, тем все живей и величественней развернутся они в нашей памяти, и не раз сердце наше захочет вновь пережить священный, тяжкий и героический эпос дней, когда страна воевала от мала до велика. Я знаю, как много отняла жизней война, как много пролили люди слез, смывая ее следы. Но одного война отнять не смогла. Память. 60 лет помнят люди своих близких, которые сражались за нашу Родину. И не забудут никогда, потому что это нельзя забыть.

Я хочу рассказать о своем прадедушке, участнике Великой Отечественной войны. Это Степанов Николай Петрович, мамин дедушка. К сожалению, я не застала его в живых... У нас сохранился портрет прадедушки, который написал его друг — художник. На портрете изображен молодой человек с русыми волосами и серыми глазами. Он смотрит на меня каждый день задумчивым взглядом.

Из маминых рассказов я знаю, что прадедушка жил в Мытищах и работал на Мытищинском машиностроительном заводе. В 1941 году у него была большая семья: жена, трое детей, родители-старики. В своей семье он был младшим, поэтому и содержал мать и отца.

22 июня 12941 года мой прадед утром увидел на улице большую толпу людей, застывших у репродуктора. Так он узнал о начале Великой Отечественной войны.

И прадедушка ушел на фронт добровольцем в первые дни войны, оставив молодую жену, детей и родителей. Он служил в составе Белорусского фронта командиром отделения связи.

Поздней осенью 1942 года