Марта 1904 года 09:05 по местному времени

Порт-Артур

 

Над городской набережной сырой ветер нес хватающие за душу звуки «Прощанья славянки». Объявили, что четыре русских броненосца – «Петропавловск», «Полтава», «Победа» и отремонтированный «Севастополь» – отправляются в боевой поход. Вместе с ними базу покинули крейсера «Баян», «Аскольд», «Новик». Рыдали медные трубы гарнизонного оркестра, плыли над водой разрывающие душу звуки. Немногочисленные провожающие с набережной махали платками и фуражками. Русская броненосная эскадра уходила в море под брейд-вымпелами вице-адмирала Алексеева и контр-адмирала Романова. Один за другим они проходили мимо батареи Тигрового Хвоста и вскоре скрылись в туманной дымке на горизонте.

Не прошло и получаса, как к зданию Порт-Артурского телеграфа стали подходить весьма респектабельные господа. Пара журналистов и трое состоятельных торговцев, из них двое китайских. Все они желали дать телеграммы «до востребования» в Шанхай. Телеграммы у них с вежливой улыбкой принимали, но никуда не отправляли. Это была плановая операция российской контрразведки по выявлению вражеской агентуры. Поскольку японский флот от берегов Квантуна был отброшен, и семафорная связь с японскими миноносцами была невозможна, а джонка до Вейхавея будет ковылять пару суток… Короче, вся японская, британская и американская агентура, независимо друг от друга, толпой ломанулась на телеграф.

Жандармский штаб-ротмистр Микеладзе, которому поручили эту хитроумную операцию, пережил не самую приятную неделю. Сначала разгорелся скандал вокруг генерала Стесселя, причем многие концы тянулись к нему – Микеладзе. Из Мукдена понаехали люди Алексеева, «ревизионная комиссия» – генерал оказался замешан в весьма непристойных делах и история вышла нешуточной. Через двое суток обливания холодным потом и гнетущего ожидания, когда же наконец доберутся и до него, штаб-ротмистр был вызван во дворец Наместника. Тот только бегло скользнул по штаб-ротмистру взглядом; на его лице появилось такое выражение, будто он увидал нечто непотребное, вроде какашки на обеденном столе. Не поворачивая головы, он махнул рукой в сторону неизвестного Микеладзе господина во флотском мундире капитана 2-го ранга, но с узнаваемыми штаб-ротмистру повадками.

– Игорь Михайлович, займитесь этим голубчиком, если что – меры воздействия по вашему усмотрению.

И Наместник отвернулся к окну, будто и не было здесь никакого Микеладзе.

А странный капитан 2-го ранга сделал два плавных бесшумных шага.

– Баев Игорь Михайлович, к вашим услугам, прошу следовать за мной.

Жесткий взгляд серых глаз, презрительная складка губ и еще кое-какие приметы наводили штаб ротмистра на мысли не о нынешних рафинированных питомцев Гороховой, а о жестоких временах Сыскного Приказа, дыб и кнутов. И тут штаб-ротмистра чуть было не пробила настоящая медвежья болезнь. Знал он все свои грешки и знал, какого рода «услуги» может оказать ему этот человек. Но смилостивилась пресвятая Богородица, уберегла от страшного конфуза. А штаб-ротмистр дал себе клятву, что ни за что и никогда… Правда, он и сам не знал, что ни за что и что именно никогда…

Именно этот господин четко и ясно и объяснил штаб-ротмистру Микеладзе его задачу, и в конце добавил:

– Если вы все сделаете правильно и операция пройдет успешно, то и мы постараемся забыть о некоторых фактах вашей биографии. Эх, была бы моя воля… но, к сожалению, у России и Государя слишком мало опытных жандармов. Так что идите и оправдайте оказанное вам доверие…

От этих слов Микеладзе опять пробрала волна ужаса – таким тоном со смертными мог бы говорить Ангел Господень или посланец Князя Тьмы. Оставшиеся до операции дни он провел в судорожных попытках тщательно подготовиться к «оправданию доверия». Неизвестного господина он больше не видел, до самого вчерашнего вечера. Вчера же тот встретил Микеладзе поздно вечером в компании трех крепких громил в наполовину пехотной, наполовину морской форме. У двоих были погоны прапорщиков, у одного подпоручика. Микеладзе догадался, что они из формирующейся на островах Эллиота бригады морской пехоты. Там у штаб-ротмистра не было ни одного информатора, а те морские офицеры, кто что-нибудь мог знать об этом деле, отделывались ничего незначащими фразами.

«Понятно, почему, – подумал штаб-ротмистр, – если там на жандармском хозяйстве сидит этот Паук, у него не заболтаешь, враз голову оторвет. Только вот откуда он взялся – может, из военной разведки, а может и из «товарищей», кого перевербовали… У них, говорят, с изменниками весьма жестко поступают-с…»

– Так-с, господин штаб-ротмистр, – после некоторой паузы произнес капитан 2-го ранга. – Будьте готовы к завтрему…

И так же бесшумно, как подошел, он растворился во тьме вместе со своими провожатыми. Будто нечистый дух. Именно тогда, от греха подальше, и решил штаб-ротмистр все таки вести жизнь честную и богобоязненную, службу исправлять честно и добросовестно, а на всяческие махинации махнуть рукой… что и привело его к чину полковника в момент выхода в отставку, а через четыре десятка лет – к смерти в собственной постели в окружении многочисленных детей, внуков и правнуков. А ведь его судьба могла сложиться и иначе, кто знает…

Короче, по результатам операции «Телеграф» в Порт-Артуре была вскрыта целая разведывательная сеть из британских, японских и одного американского шпиона. В ответ на вопрос Микеладзе: «А что же теперь со всей этой компанией делать, не проще ли их всех арестовать?» – капитан 2-го ранга Баев ответил, что арестовать их и дурак сможет, но тогда на их место пришлют других – поумнее. И, кстати, не стоит расслабляться, хоть некоторые знаковые фигуры (такие, как мистер Сидней Рейли, он же лесоторговец из Одессы) попались на горячем, но у короля британского шпионов много, могут быть еще. А значит, в их игре еще могут быть темные карты того же или даже большего достоинства. И потому не стоит расслабляться…

 

* * *

Марта 1904 года, 7:45

Царское Село, окрестности Александровского дворца

Император Всероссийский Николай Александрович Романов

 

Весь прошлый день и всю ночь император Николай провел за чтением. Сперва он внимательно прочел рекомендательные письма Великого князя Александра Михайловича и Наместника на Дальнем Востоке адмирала Алексеева. Потом Николай изучил события, случившиеся до 1 марта сего года, сверяя тексты из книги со своими собственными дневниками, хранящимися в рабочем столе. Чего-чего, а вот мелочной бухгалтерской дотошности ему было не занимать. Потом император особенно тщательно сличил информацию в двух версиях дневников за последний месяц и сделал ужаснувший его вывод. Оказывается, он совершенно лишен свободы воли, и в тот момент, когда мир уже начал меняться – произошел погром в Токийском заливе, у Порт-Артура был утоплен японский флот – его личная жизнь, как человека по имени Николай Романов, продолжалась в той же колее. Во всем, что не касалось событий на тихоокеанском фронте, записи за март месяц в обоих источниках полностью копировали друг друга, совпадало даже количество убитых ворон, бродячих кошек и собак. На Николая этот факт уже сам по себе произвел гнетущее впечатление. Неужто он не проживает свою жизнь, а всего лишь играет ее, как посредственный артист в провинциальном театре, полагаясь исключительно на подсказки суфлера? Никакой свободы воли, никакой импровизации, никакого права выбора… Будь ты император всероссийский, будь ты нищий на паперти, результат будет один – тлен и всеобще разрушение.

Еще немного порефлексировав по этому поводу, Николай отметил, что 30 марта из Порт-Артура должно прийти известие о гибели броненосца «Петропавловск» и смерти находившегося на нем адмирала Макарова. Если такого известия не будет в ближайшие несколько часов, то это значит, что ход истории изменился необратимо и пришельцы из будущего действительно смогут исполнить все, что будут ему обещать. А обещать ему будут, ведь и Иисусу во время искушения в пустыне дьявол обещал все царствия земные, а он, Самодержец Всероссийский, ничем не хуже Иисуса – как-никак Хозяин Земли Русской, владелец самого большого и самого могучего государства в мире, которое так любимо Богом, что ему нипочем никакие невзгоды…

Подумав об этом, Николай тут же устыдился своей гордыни и еще минут пятнадцать молился, выпрашивая у Всевышнего прощения за свой грех. Не для себя, но для жены и дочерей, на которых тоже падает то проклятие, которое он порождает своими действиями. Как там сказал господин Иванов: «от Ходынского поля до какой-то Ганиной ямы». Любые решения, какие бы он ни принимал, ведут только к ухудшению положения. И даже война, которая должна была стать легкой и победоносной, потому что противник был неизмеримо слабее, началась с потерь и поражений, отдавших явное преимущество японцам. А тут еще эти англичане, которые, не желая усиления России, представили Японии для этой войны все необходимое и являлись душой и главным мотором этого нападения.

Передохнув и переведя дух, император всероссийский снова погрузился в чтение своих изданных в будущем дневников, ибо уже безоговорочно поверил в их аутентичность. Впереди была терра инкогнита, записи за то время, которое еще не наступило. Это были такие ощущения, как будто он купальщик, дошедший до конца мостков и после этого, затаив дух, бросившийся в холодную воду. Но чем дальше император читал свои дневники, быстро перейдя от первого тома ко второму, [87] тем тяжелее становилось у него на душе. Поражение в войне следовало за поражением, рождение Наследника и страшное известие о его неизлечимой болезни. Дочитав до Кровавого Воскресенья, император спустился к обеду, где производил на любимую Аликс впечатление ожившего покойника, механически, не обращая внимания на вкус, поглощающего пищу, и почти не участвующего в застольном разговоре. На встревоженные расспросы императрицы Николай отделался ничего не значащими ответами, быстро доел десерт, раскланялся, чтобы почти бегом вернуться в свой кабинет к тем проклятым книгам.

Ему хотелось и спалить эти книги в камине, чтобы никогда не знать того, что там написано, ибо непозволительно смертным ведать о своем будущем. И в то же время Николай страстно жаждал прочесть все до конца, чтобы в точности знать, куда ведут те рельсы, по которым он, как трамвай, катится в будущее, от остановки до остановки. На выяснение этого ушли остаток дня и следующая ночь. Император пил крепкий кофе, много курил, так что в кабинете слоями плавал папиросный дым, и снова возвращался к чтению. За это время к нему в кабинет два раза приходила любимейшая Аликс, но он два раза выпроваживал ее вежливо и решительно.

Годы сменяли друг друга как в калейдоскопе, и чем дальше, тем быстрее международные события неслись вскачь. Шестой год – год унизительнейшего Портсмунтского договора, седьмой год – год присоединения к Антанте, одиннадцатый год – год убийства премьера Столыпина, роковой четырнадцатый год – год начала общеевропейской войны, пятнадцатый год – год великого драпа, шестнадцатый год – год Брусиловского прорыва, семнадцатый год – год, ставший синонимом великой смуты. Когда Николай перечитывал свой же собственный рассказ о событиях, предшествующих отъезду его с семьей в ссылку, его пронзило чувство острого отчаяния. Захотелось спрятаться за могучую папенькину спину и не вылезать оттуда, пока враг не будет повержен и окончательно истреблен до самого последнего человека.

Ведь врагом этим оказались не профессиональные революционеры, не сиволапые мужики и не разозленные низкими заработками рабочие, а интеллигенты и буржуазия, лучшие люди, которые при нем, Николае, катались как сыр в масле, но им, вишь ты, захотелось еще и Власти, ради призрака которой эти люди были готовы уничтожить страну. Именно что ради призрака. Потому что выхватив власть из его ослабевших рук, эти мелкие людишки, политиканы и калифы на час принялись разбрасываться этой властью налево и направо, не понимая, что вместе с «пережитками царизма» они уничтожают случайно попавшую в их руки огромную страну. Николай с большим трудом воздерживался от небольшого проявления монархического произвола. Ему хотелось взять группу господ – вроде Керенского, князя Львова, Путилова, Набокова и прочих конституционных демократов – и отправить их в какие-нибудь отдаленные края, которых в России предостаточно. Пусть строят там свою любимую конституционную демократию, экспериментируя друг на друге.

Конец дневника, тобольские и екатеринбургские записи император бегло просматривал уже перед рассветом. И так было понятно, что после его отречения это конец. Недолгая надежда на выезд в Англию и хамский ответ британского премьера, написавшего о том, что английский народ не потерпит на своей земле свергнутого тирана. Потом ссылка в Тобольск, большевистский переворот, отобравший власть у заигравшихся реформаторов, перевод царской семьи в Екатеринбург… И последняя запись в дневнике, датированная тридцатым июня (тринадцатым июля по новому стилю) одна тысяча девятьсот восемнадцатого года. Дальше, отдельной вклейкой, только страшное в своей краткости описание расстрела в Ипатьевском доме, перечень расстрелянных жертв и список фамилий убийц. Все.

Когда император дочитал эту проклятую книгу, за окном было уже полностью светло, хотя солнце еще не взошло. Окликнув задремавшего в кресле приемной камердинера, император с его помощью облачился в шинель, затянув все положенные ремни портупеи, снял с крюка винтовку, рассовал по подсумкам и карманам патроны в пачках по семь штук и вышел из кабинета прочь. Вороньему народу в дворцовом Александровском парке сегодня предстоял настоящий геноцид.

Император вышел на аллею и огляделся в поисках потенциальных пернатых жертв. Прекрасно – ворон сегодня было даже больше, чем обычно, поэтому, скинув с плеча винтовку, самодержец с особо яростным остервенением открыл по каркающим созданиям огонь на поражения. Но не успел он расстрелять и трех обойм, как увидел, что по дорожке ему навстречу идет фигура в длинной флотской шинели. Каперанг Иванов был уже тут как тут, шел навстречу императору Николаю широкими шагами, будто нарочито держа на виду руки в кожаных перчатках. Императора эта встреча на пустынной аллее одновременно и обрадовала, и ввергла в небольшой мистический трепет. Обрадовала потому, что теперь уже не надо было назначать приватную встречу, замаскировав ее от близких какими-нибудь делами, а потом вести разговор в рабочем кабинете, имея в виду, что во дворцах и у стен бывают уши. Теперь этот важный разговор можно провести в безлюдном в этот ранний час парке, без свидетелей и возможных подслушивающих лиц, потому что кусты и деревья, за которыми можно было бы спрятаться, еще не оделись листвой. Мистический трепет у Николая возник из-за того, что каперанг Иванов очень точно угадал время и место его появления, и теперь после первых же выстрелов, возвестивших о начале утренней охоты шагал ему навстречу с решительным видом человека, которому есть что сказать своему собеседнику, и который в то же время знает, что от него можно потребовать.

Император остановился в трех шагах от своего собеседника и окинул того с ног до головы внимательным взглядом.

– Господин Иванов, – начал он разговор, – я внимательно прочел книги, которые вы мне дали и должен сказать, что они произвели на меня неизгладимое впечатление, особенно приписка в конце, сделанная значительно позже основного текста. Теперь, ради всего святого, ответьте мне, вы случайно не посланец Князя Тьмы, призванный совратить и погубить мою бессмертную душу?

– Нет, ваше императорское величество, – ответил капитан первого ранга Иванов, – я отнюдь не посланец Сатаны и ваша бессмертная душа мне не нужна. В этом деле я защищаю интересы России, а также ее народа, и больше ничьи. Ваша личная судьба меня волнует постольку, поскольку вы являетесь главою Российского государства, а все остальное – сугубо ваше личное дело.

– Тогда вы посланец божий, архангел с сияющим мечом в руках, – авторитетно заявил Николай, – явились ко мне для того, чтобы спасти, предостеречь или же покарать за грехи. Признайтесь же, что это так. Только Посланцы Божьи способны говорить таким безапелляционным тоном с самодержцем Всероссийским…

«Да у него же крыша едет», – подумал каперанг Иванов, но вслух сказал совершенно иное:

– Про архангела не знаю, а вот карающим мечом господним, разящим его врагов, я себя однажды чувствовал. Это случилось уже тут, у вас, когда я вел свой корабль в атаку на флот господина Того. Совершенно непередаваемое чувство, когда вся команда, как один человек, в твоем кулаке; под палубой разъяренными драконами воют два паровых турбоагрегата по пятьдесят тысяч лошадей каждый, на лаге тридцать узлов и корабль идет в атаку, задрав нос, как какой-нибудь торпедный катер. Сначала мы с запредельной для японцев дистанции расстреляли их концевые бронепалубные крейсера, и японский адмирал ничего не мог с нами сделать, поскольку пока он понял что происходит, дело было кончено и все его корабли были на дне. Темп жизни у нас там, в будущем, настолько быстрее нынешнего, что когда мы уже заканчиваем дело, местные люди только раскачиваются на то, чтобы что-то начать. Азарт атаки, знаете ли, великая вещь, особенно когда понимаешь, что противник против тебя как непуганая ворона, и каждый снаряд идет в накрытие, каждая самоходная мина – прямо и цель. И чувство распахнутых крыльев за спиной. А уж зрелище с яростным ревом идущих к цели «Шквалов», взрывающихся и тонущих японских броненосцев само по себе как кульминация, означающая победу, равную, пожалуй, только Гангутской или Синопской. И осознание того, что эта Победа достигнута в том числе и твоими усилиями – это как приобщение к высшим силам. Это чувство длилось всего лишь миг, но ради этого мига стоило жить всю остальную жизнь. Ну а потом, как на санках с горы, с небес на землю – к обычному существованию командира корабля, только вышедшего из боя. Вы меня понимаете, Ваше Величество?

– Да, Михаил Васильевич, понимаю, – как завороженный кивнул император, – и думаю, что, хоть вы пока сами не хотите этого признать, но вы все-таки Ангел Господень, которого послали покарать этих подлых японцев… или и меня заодно, раз в прошлом я не сумел…

– Господь с вами, государь, за что вас карать, – махнул рукой каперанг Иванов, – на вас столько всякого свалилось, что девять из десяти мужчин сломались бы точно так же, как и вы. Вы же не человек-скала, несокрушимый флегматик, каким был ваш отец, не гений политической интриги, каким должен стать еще пока неизвестный вам господин Джугашвили, и не раб на галерах – то есть среднее между первым и вторым, каким был или будет оставшийся в нашем будущем президент Путин. Вы обыкновенный человек, которого угораздило родиться императором всероссийским, и к тому же с детства лишенный опыта конкуренции в коллективе. Учителя приходили к вам на дом и вы занимались с ними по индивидуальной программе, вы не выходили к доске перед классом и не получали оценки, вы никогда не знали чувства заслуженной победы после успешно сданного экзамена. Вы никогда не испытывали гордости за то, что вы лучший – и не потому, что вас угораздило родиться старшим сыном правящего императора, а по вашим личным заслугам. И вот вас, такого, не готового ни к какой конкуренции, сразу сажают на трон и включают в элитный бойцовский клуб лидеров мировых держав, который еще тот клубок скорпионов и ехидн…

– Да уж, господин Иванов, – хмыкнул император, с которого спало первое очарование, – расписали вы мое величество по трафарету, аж живого места нет. Но с другой стороны вынужден признать, что все услышанное мной было сказано абсолютно честно и что именно так и обстоят дела. И как вы думаете, сможет ли такой слабый император, как я, удержать Россию на правильном курсе в эпоху перемен? Вы же понимаете, что в противном случае последствия могут быть самыми тяжелыми.

– Если вы будете стараться, – ответил каперанг Иванов, – то всегда получите нашу поддержку – неважно, советом или действием, а если уж станет совсем невмоготу… хотя кто его знает, как оно может сложиться в будущем. В любом случае, пока вы будете бороться с обстоятельствами, а не плыть по течению, можете рассчитывать на нашу помощь и поддержку.

Император вздохнул и полез в карман за пачкой папирос.

– А что, – спросил он, – эта гемофилия действительно неизлечимая болезнь, или моему будущему наследнику можно будет как-то помочь?

– Я не врач, – ответил каперанг Иванов, – поэтому не требуйте от меня деталей процесса. Но, как сказали специалисты, хоть эта болезнь действительно неизлечимая, но помочь вашему сыну вполне возможно.

– Я вас не понимаю, – нахмурился император, прикусив папиросу в углу рта – получается явное противоречие. Болезнь неизлечима, но вы говорите, что помочь моему сыну вполне возможно…

– Никакого противоречия в этом нет, – покачал головой посланец из будущего, – для того чтобы ваш сын прожил нормальную полноценную жизнь, ему регулярно нужно будет делать переливания крови. Детали необходимой терапии вы сможете узнать у наших врачей, когда они приедут в Петербург. Помимо обычных корабельных врачей, с нами в ваш тысяча девятьсот четвертый год прибыла довольно сильная команда опытных медиков, сопровождавших испытания той самой установки, которая и забросила нас к вам.

– Ну так это к лучшему, господин Иванов, – повеселел император, – Если ваши доктора сумеют справиться с этой проблемой, то и с моей стороны, как Хозяина земли Русской, тоже не будет ничего невозможного. А теперь скажите, что было потом… (император деликатно опустил слова «после моей смерти»).

– Потом, – сказал Иванов, – в Перми убили вашего брата Михаила, и с точки зрения монархии не было уже ничего. История династии Романовых в России закончилась без какой-либо возможности продолжения, ибо пресеклись все законные линии. В тридцатом, если не ошибусь, году в автокатастрофе погиб и морганатический сын вашего брата Михаила, после чего остались одни потомки Кирилла Владимировича (трижды незаконные) и Николая Николаевича. С точки зрения России, дальше была ожесточеннейшая Гражданская война, в которой отвалились Польша, прибалтийские губернии и Финляндия, двадцать миллионов русских людей погибло и еще два миллиона были вынуждены бежать из страны. Победили в Гражданской войне, разумеется, большевики, как самая целеустремленная и централизованная сила. Потом они еще немного поспорили между собой по поводу того, каким путем им двигаться дальше, но это была уже совсем другая история о том, как революции пожирают своих детей. Судьбу Дантона, Марата, Робеспьера помните? Так вот, в России вместо гильотин применяли наганы, а в остальном все было тем же самым. Тем временем бывший Великий князь Кирилл Владимирович, уже будучи в эмиграции в Парижах, даже объявил себя царем в изгнании, но, одним словом, это был уже фарс, а не монархия. Вечно пьяного царя Кирюху за такового не воспринимала даже промонархически настроенная эмиграция. И в наше время его потомки не мытьем так катанием пытались соорудить себе в России нечто вроде трона, чтобы бочком-бочком забраться на него и объявить о возрождении монархии. Но все это были пустые хлопоты, потому что в России так дела не делаются. Вот такое оно было, это «потом». Еще должен вам сказать, Ваше Величество, что если монархия в России когда-нибудь и возродится, то только при посредстве выборов основателя династии через Земской собор, как это и положено по канону.

– Да уж, – вздохнул император, – нерадостная перспектива. Но знаете, Михаил Васильевич, расскажите мне еще о…

Но о чем император просил рассказать каперанга Иванова, так и осталось неизвестным, потому что из-за поворота аллеи показался бегущий в их сторону совершенно запыхавшийся человек в лакейской ливрее.

– Ваше императорское величество, – крикнул он еще на бегу, – беда, беда, беда!

– Да что ты, Прошка, заладил как попка-дурак – беда да беда! – раздраженно отчитал подбежавшего лакея император, – а ну давай, встань прямо, отдышись и докладывай все по порядку – какая беда, где и с кем?

– Беда с императрицей-государыней Александрой Федоровной! – выдохнул лакей, – Ужасная беда! Нашли ее в вашем кабинете лежащую без чувств, позвали фрейлин и горничных, дохтура, господина генерала Ширинкина и все прочее…

– Пшел вон… – сквозь зубы прошипел император лакею, смертельно побледнев и зашатавшись.

После этого он повернулся к каперангу Иванову и произнес глухим, мертвым голосом:

– А ведь это все они, ваши проклятые книги… Ведь это я сам оставил их на своем столе, и последний том был раскрыт на самой последней странице, где весь ужас… Аликс, видимо, искала меня, зашла в кабинет, увидела книги и все прочла. В ее состоянии совершенно нельзя волноваться, а там написаны такие страсти, что не могли не вывести ее из равновесия. Но идемте же и будем надеяться на лучшее.

 

* * *

Марта 1904 года, 8:15