Потери в живой силе и технике

Внезапно взбесился Ибрагим-Бруцеллез. Ситуация вообще могла стать трагической, но нам повезло. В тот день я до обеда присматривал за пеонами, пробивающими в полу 8-го этажа очередную дыру. Поставил им задачу и ушел в другую комнату; там потренировался в выхватывании револьвера. Из кобуры, из-за пояса. Выхватывание и наведение на цель. Потом — выхватывание и наведение на цель со смещением в сторону. Пытался даже изобразить кувырок, — но только сбил на пол стоящую на шкафу вазу, грохнувшуяся на пол с оглушительным шумом. Пеоны сразу затихли, прислушиваясь. Заглянул к ним, наорал, чтобы работали не отвлекаясь; и пошел дальше тренироваться. Увлекся, аж вспотел; хотя уже конкретно стало холодать. Достал батин детский пистолетик, — пластмассовый, игрушечный, с вклеенным вручную батей внутрь лазером-указкой, и стал тренироваться с ним: перенос «огня» с точки на точку, то же самое в перемещении, да после падения, приседа, кувырка… Снес опять какую-то безделушку со шкафа; и за шумом не сразу расслышал, что в соседней комнате завопили гоблины.

Взял ствол наизготовку, выдвинулся в коридор и рявкнул им «Вспышка сзади, всем лечь, руки за голову!!»

Аккуратно, «по регламенту» заглянул в комнату, — двое лежали как полагается, а Джамшут сидел на корточках, и выл, схватившись за ногу.

— Чо, бля, такое??

Тут они, перебивая друг друга, стали валить вину друг на друга; причем Равшан и скулящий от боли Джамшут утверждали, что это Ибрагим саданул ему ломом в ногу; а Ибрагим, соответственно, кричал, что тот сам ткнул себе в ногу ломом, то ли случайно, то ли чтоб пофилонить от работы. Вообще, Джамшут последнее время норовил сачкануть, потому я, честно говоря, не знал кому верить.

Сними, говорю, обувь. Тот, продолжая подвывать, разулся, — нога, стопа возле пальцев, в натуре, была в кровь разбита. Да, навряд ли так сам себе мог садануть, если только случайно.

— Тебе конец, Бруц, мы тебя сегодня удавим!!! — орали в один голос Равшан с Джамшутом.

Отбуцкав их палкой, чтобы заткнули пасти и вообще, не смели друг друга называть по прежним кличкам; задумался — что с этим-то уродом делать? Он лежал и поскуливал, поджимая окровавленную ногу. Вот блин, незадача!

Ясно было, что сегодня он не работник.

— Лежать! — говорю, — Всем лежать!

Отомкнул его цепь, сунул ее конец ему в руки, — Пошли, говорю. Лечить тебя будем, балбеса.

— Сергей Олегович, это точно он, я вам зуб даю, мамой клянусь, — это он, падла, Бруцелл… То есть Ибрагим меня ломом в ногу ударил! Вы разберитесь, пожалуйста! И Анатолию Ивановичу скажите! Пусть накажет!.. — хныкал Джамшут, наматывая конец цепи себе на шею.

— Накажет — накажет! Не сомневайся, у нас ненаказанным никто не останется! — обнадежив его такой двусмысленной фразой, я повел его вниз. Хромая, охая, хватаясь за стены, он поковылял впереди меня к выходу из квартиры и по лестнице.

— Так, работнички! Вам задание никто не отменял! Быстро за дело! Сейчас приду — проверю! — простимулировал я остающихся Равшана и Ибрагима. Я думал обернуться быстро, отвести Джамшута в их кильдюм, дать ему воды промыть ногу и ткань — перевязать, оставить его там, а самому вернуться; но вышло все по-другому. Джамшут еле тащился, буквально сползая по ступеням, звякая цепью, охая, и ежеминутно проклиная Ибрагима. Надо бы их сегодня по разным комнатам на ночь развести, а то в натуре ведь прибьют его, подумалось мне. За его проклятиями и поскуливанием я еле услышал вскрики наверху, где остались пеоны; и не придал им значения, — наверняка опять отношения выясняют в мое отсутствие; вернусь, — обоим взвешу горячих!

Мы уже прошли в их вонючее обиталище, и Джамшут, уже пристегнутый цепью к батарее, поскуливая, стал поливать водой из бутылки себе на раненую ногу, держа ее над тазиком; рядом лежала открытая аптечка с йодом и стрептоцидом, а я шарил по шкафам, собираясь найти ему полотенце на перевязку, когда в подъезде раздался шум.

Громко вскрикнул Володя Васильченко, где-то выше этажом; потом он вообще закричал, зовя нас:

— На помощь, на помощь! Тревога!

Меня как подбросило; мгновенно в руке оказался наган, и я рванул на лестничную клетку. Как раз когда я выбегал в прихожую, мимо дверей квартиры промчался, громыхая концом обмотанной вокруг пояса цепи, Ибрагим. Он несся как взбесившийся паровоз, одной рукой на поворотах хватаясь за перила и разворачиваясь, второй рукой держа конец цепи. Конец цепи — без замка!

Он пронесся мимо двери в квартиру, и с грохотом и ругательствами устремился вниз. Я успел выскочить на лестничную площадку и пальнуть в мелькнувшую на площадке внизу фигуру, — но не попал. Выстрел в подъезде бабахнул как из пушки в подводной лодке, или из миномета в бочке; у меня заложило уши. Я рванул за Ибрагимом. Но он уже набрал скорость, и только волочащийся конец цепи, занимая одну руку, тормозил его. Я еще раз выстрелил в мелькающий внизу силуэт, и опять не попал. Ибрагим на четвертом этаже рванул дверь, ведущую в квартиру, из которой, как он знал, был продолблен лаз в соседнюю, а оттуда — в Институт Физкультуры, бассейн… Ах ты черт, так вот что он надумал! Они же сами этот лаз и долбили, конечно, он его знает! Даже периодически мы водили одного из них, Равшана или Джамшута, таскать через этот лаз воду.

Он нырнул в квартиру, захлопнул за собой дверь, попытался запереть изнутри — но где там! Замок был зверски поколечен при вскрытии. Тогда там загремели какие-то шкафчики, которыми она на бегу пытался завалить проход.

— Крыс! Серый! Кто там?? — снизу огромными прыжками несся вверх по лестнице батя с люгером наизготовку.

Не отвечая, я схватился за ручку двери, за которой секунды назад скрылся Ибрагим, и рванул ее на себя…

И тут же в квартире оглушающе грохнуло.

Долбануло так сильно, что я выпустил дверную ручку и аж присел, на мгновение подумалось — не обрушились бы стены… Но это так, на миг. В натуре рвануло только в квартире, хотя и сильно. В открывшуюся дверь повалил белый вонючий дым. Взбежавший на площадку батя спросил меня что-то, но в ушах от моих выстрелов и этого взрыва так звенело, что я ничего не понял. Помотал головой. Он опять меня о чем-то спросил. А, понял. Ибрагим, говорю, сбежал. Сам своего голоса не расслышал. В ушах еще звенело.

— Ты стрелял? — я понял по губам.

— Я. Не попал.

Сверху по лестнице, охая, показался Володя.

— Володь, ты как?

— Я к Ольге Ивановне шел, когда он на меня сверху выскочил. Как толкнет меня! Я закричал, — а он вниз побежал. Потом уже выстрелы. Убежал?

— Не зашиб он тебя?

— Ушиб, да. Я об стену ударился. Но ничего… Убежал, что ли?

Батя засунул пистолет за пояс.

— Куда он, к черту, от нас убежит… Разве только на тот свет.

Я хотел пройти в квартиру, но батя остановил меня:

— Подожди, пусть чуть сквозняком протянет. Там же не продохнуть.

Через минуту дым поредел, и мы, пригибаясь, вошли в квартиру. Перешагивая через шкафчики и тумбочки, прошли в комнату, где был сделан лаз. Я держал наган наизготовку, батя же свой ствол не доставал; заметив, что после сработки его мины-сюрприза там из опасностей может быть только одна: испачкаться в кровавом фарше.

Ну, фарш не фарш, но досталось Ибрагиму здорово. У стены горел изломанный диван, которым мы задвигали для маскировки дыру в стене; вернее — его порванная в клочья обивка. Взрывом вынесло стеклопакет вместе с рамой, и в квартире вообще царила полнейшая разруха. На прежде белом потолке дымными мазинами запечатлелся взрыв, тлели обои; воняли и дымились какие-то ошметки, тлело то, что недавно было Ибрагимом.

Смотреть на него, вернее, на его останки, было крайне неприятно. И он еще шевелился!

В дверь просунулись перепуганные лица мамы и Люды. Толик с Белкой куда-то с утра смотались, их не было в Башне; уж такую тревогу они бы не проспали…

Батя махнул рукой женщинам, чтоб уходили. Увидев всех живыми и невредимыми, они успокоились.

— Володь, сделай доброе дело, принеси, пожалуйста, маленький огнетушитель из мастерской. — обратился батя к Володе, и тот тут же уковылял наверх, попутно рассказывая Люде и маме о происшествии.

— Ты смотри, посекло здорово, но не фрагментировало… Я думал на части порвет. — батя присел рядом с телом Ибрагима, потрогал намотанную у того на руке цепь, — Как это так вышло-то?

Я коротко рассказал ему, как обстояло дело.

— Ага. Готовился, стало быть, мерзавец. Ну, понятно. Тут твоей вины нет. Надо в «регламенте» что-то менять, для недопущения таких эксцессов в будущем. Сбил замок, значит… И, по наивности, решил сбежать через знакомый лаз, ага. Наивный, да. Как все эти уроды. Неужто мы бы оставляли лаз в другой дом, и не подстраховались бы?

Я согласно кивнул. Действительно, дурак. Я-то знал, что и не сработай вдруг почему-то эта мина, его и по ту сторону стены, и в самом Институте ждали еще несколько столь же веселеньких, батиного изготовления сюрпризов, — никуда бы он не делся. С тем же успехом мог просто кидаться вниз из окна, с восьмого этажа.

— Это у тебя что было? Бутылка из-под шампанского?

— Не. Керамический изолятор, большой. С ГПЭ. Ну, с готовыми поражающими элементами. Да не суть важно. Видно, что сработало штатно…

Ибрагим шевельнулся и что-то промычал.

— Сделай-ка контроль! — попросил меня батя, вставая и отходя на шаг.

Я вынул наган, взвел, и, также отойдя на шаг, выстрелил Ибрагиму в дымящуюся обугленную голову.

Тут же сверху по лестнице опять застучали каблуки, и опять взволнованные лица мамы и Люды показались в дверях.

— Че, так и будете весь день туда-сюда бегать? — осведомился у них батя, — Все, что могло произойти, уже произошло, не беспокойтесь.

И уже ко мне и к Володе, начавшему поливать дымящий диван и обои из углекислотного огнетушителя:

— Вот ведь какие убытки сегодня; можно сказать, — потери в живой силе и технике… Одному ногу проткнули, второму чуть голову не оторвало… И еще хорошо, что так обошлось…

— Ну, это ж только в «живой силе», — тактично поправил Володя, поливая струей газа дымящееся тело бывшего вождя гопнической стаи. Заметно было, что от вида изувеченного взрывом тела он не испытывал никаких особых негативных эмоций, его больше волновала шишка, полученная при ударе о стену, и бардак в квартире, превнесенный взрывом, — это ж все придется убирать… Видать, насмотрелись они ужасов в обратном путешествии от границы.

— Ну не… — не согласился батя, — А мина? Это ж расход! Израсходовалась одна единица технической защиты Башни, придется восполнять. Ну, ладно.

Но потери, как оказалось, были еще больше, — Ибрагим, перед тем как сбить ломом замок и убежать, забил насмерть Равшана.

Мы постояли над его окровавленным телом.

— Да наплевать, в общем-то… И основные работы уже закончены, и что — мы пеонов новых не найдем? — такова была эпитафия над телом Равшана.

И только- то.

Да и действительно, за новыми пеонами дело не стало.

ОПЕРАЦИЯ «КАРТОШКА»

Рынок был сегодня удачный. Иванов уже продавал третий мешок картошки, а базар толком еще и не начался. Конкурентов было немного, всего человек пять, троих из них он знал по прежним приездам. Сразу определились: кило картошки против четверти «леща», как называли в просторечии кредитные обязательства «МувскРыбы» с логотипом осетра на голограмме, — это была самая твердая и востребованная валюта. Подъехав в любое время суток к опутанным поверху «егозой» воротам «МувскРыбы» можно было тут же, без проволочек, у специального окошка обменять билеты на увесистые баночки консервов — рыбных, или, по курсу, мясных. Знакомый уже кладовщик мог за некоторую мзду, а точнее, за 20 %, поменять и не на свежесделанные, а на старые, еще «гостовские», «добепешные» консервы… Об этом стоило подумать.

Брали и другую валюту: талоны Новой Администрации, — по два талона за кило, инфляция… Доллары и евро, — по 200 и 150 соответственно. Из-под полы, таясь, брали деньги Районной Администрации, запрещенные к хождению на территории, подконтрольной Администрации «городской». Местная добепешная валюта давно уже была никому не интересна. Брали и на обмен — автоматными патронами 5,45Х39, или винтовочными, к которым у селян «было» еще с партизанских времен, благо войны Мувск ни одна не миновали. Ценился порох и капсюли, а особенно — курево. Своего самосада ни у кого еще не было, докуривали остатки старых запасов сигарет, бычки, кляня себя за непредусмотрительность — когда выносили магазины, брали сдуру дорогую бытовую технику, в то время как настоящая ценность — сигареты, буквально валялась под ногами…

Иванов приезжал в Мувск уже в пятый раз за последний месяц, и слыл на селе удачливым коммерсантом, к нему в компанию просились. Но он в последнее время брал только двоих — племянника Кольку и давно знакомого, чуть не с пеленок, соседа Жору, Георгия, с которым так хорошо было после удачной коммерческой операции посидеть и выпить самогонки, посудачив об «этих тупых и пропащих городских». Немаловажным, а скорее, определяющим в выборе было и то, что и у Кольки, и у Георгия было оружие: Колькин автомат, утащенный с военной службы в процессе дезертирства; и Жорин помповик, «Моссберг» 12-го калибра. Если добавить сюда и личную, Ивановскую «Мурку», в свое время предусмотрительно якобы «утопленную на охоте», о чем он скорбно и сообщил своему участковому, пришедшему «изымать», для полноты доверия сопровождая свои слова полусоткой тогда еще имевших стоимость долларов; то можно сказать, что Иванов во время своих коммерческих рейсов в Мувск чувствовал себя вполне защищенным. Патрули Администрации, если вдруг и встречались по дороге, довольствовались бутылкой самогона, благо все документы у Иванова были в порядке; а изредка пытавшиеся «наезжать» и ставить «заставы» на дороге с целью «собрать за проезд» хулиганы мигом испарялись, увидев только выставленные в окна три готовых к стрельбе ствола. Особенно, конечно, производил впечатление Колькин калашников.

Словом, коммерция шла успешно; сельский уполномоченный от Администрации за некоторую мзду освободил дом Ивановых от «уплотнения» эвакуированными и не настаивал на участии Иванова в делах только что созданной на базе совхоза сельхозкоммуны, вполне довольный тем, что в свои вояжи в Мувск Иванов прихватывал по мешку-другому и его картошки, продавая ее в городе по неслыханным на селе ценам. Все шло как по маслу, росли стопки перетянутых цветными резинками «лещей» в тайном ящике Иванова, были запасены и соль, и спички, и мыло; и фирменная бытовая техника, ждущая своего часа — когда все нормализуется. Перед отъездом назад троица совершала рейд по брошенным и не очень квартирам в пригородах Мувска. Где и были жители — при виде трех стволов еще и сами помогали грузить пожитки в Ивановский фургон. Уверенно росло благосостояние семьи Иванова, жена и две дочки в селе каждый почти день щеголяли в городских модных обновках. Каждый его приезд из города встречали как приезд Деда Мороза, — и он старался не обмануть ожиданий; благо добра, оставленного тупыми горожанами, вдруг ломанувшимися в деревни, в городе оставалось более чем достаточно…

Кончался уже третий мешок, и Иванов уже собирался двинуть за четвертым. Фургон с картошкой под охраной Жоры и Кольки он оставлял за пару кварталов. Загоняли фургон во двор, подгоняли задом к выбитому окну облюбованной квартиры. Там и ночевали. Ставить фургон на охраняемую стоянку возле рынка Иванов считал безумно дорого. Ишь, чего придумали! — отдай им четверть всего товара! Правда, бородатые нерусские, «державшие» рынок, гарантировали безопасность, — на территории рынка и стоянки никогда не было ни драк, ни разбоев; инциденты разрешались жестко и без компромиссов. Буянов, разбойников просто куда-то увозили, и больше на рынке они не появлялись. Надежно… Но отдавать четверть товара! — это ни в какие ворота! Да за бензин отстегни, — а бензин каждый день дорожает. Нет, это не вариант. Да и Кольку с Жорой не зря ведь возил — вот пусть и охраняют! Если торговать не с машины, на ночь не ставить на территории под охрану, — то выходило не в пример дешевле! Правда, приходилось таскать мешки на себе за два квартала. Ныли плечи, болела спина. Но подъем получался такой вкусный, что, пересчитывая в уме сэкономленные деньги, Иванов готов был таскать мешки хоть в два раза дальше. А ночевать в брошенной квартире под охраной трех стволов — вполне себе безопасно, зачем деньги тратить!

Седого мужика, подошедшего к прилавку, Иванов сразу определил, как неплатежеспособного. Наметанный глаз заметил и неуверенные движения, и дрожащие пальцы, которыми тот как будто гладил, касаясь картошки; и робкий взгляд сквозь мутноватые стекла очков, дужка которых была перемотана белым лейкопластырем. Да еще одно стекло треснуто. Потрепанный пиджачок, выглядывавший из-под видавшей виды кожаной куртки наводил на мысль, что перед ним затруханный интеллигент, «пролетарий умственного труда», какой-нибудь учитель или мелкий чиновник, не способный даже найти себе новую вещь в изобилии почти брошенного города. Облик неудачника, не вписавшегося в современные жесткие реалии, дополняла мятая фетровая кепка, и седые космы, развевающиеся из-под нее.

— Точно — учитель какой-нибудь, — определил по себя Иванов, — Причем жрать хочет, а платить нечем.

Но почему-то он не прогнал его от прилавка, интуиция подсказала бывалому рыночному коммерсанту, что не зря тот трется возле картошки, не зря. Точно ведь хочет предложить на что-нибудь сменяться! Такого прогонять нельзя! Такой недоумок может принести и золото, и сменять его «на пожрать» по смешному курсу. И потому Иванов, продавая картошку, терпеливо ждал, когда «интеллигент» созреет.

Наконец, когда Иванов уже сворачивал пустой мешок, собираясь отправляться за четвертым; мужик в кепке и треснутых очках решился. Подошел и, неуверенно заглядывая Иванову в глаза через мутные линзы очков, вполголоса, робко спросил:

— А вы… Вы только продаете, или меняете тоже?…

«Ну, наконец-то!» — подумал Иванов, и ответил:

— И меняю, дорогой, и меняю. Смотря на что. А что у тебя есть?

Иванов испытывал неизбывное чувство превосходство над этим городским недоумком, не умеющим даже прокормиться, — это в нынешнее-то время, когда, как и всегда на сломе эпох в кризисы, и создавались состояния. Кроме шуток, Иванов имел очень большие планы по развитию бизнеса. Давно пора не самому таскать мешки, а нанимать людей; а лучше — вообще обращать в рабство, — он слышал про такое. А самому с ребятами, — только организовывать и контролировать, как и положено у настоящих бизнесменов.

Иванов смерил «интеллигента» оценивающим взглядом, — а ведь подумать, вот козявка, очочки треснутые, фигней перевязанные, взгляд заискивающий, — а сам, вроде, здоровый, плечистый. Вот таких вот и хорошо бы в работу. Чисто за жратву — еще и рады будут, что им в городе, без жратвы-то, ловить?

— Ну, показывай!

Но мужик, против ожидания, не полез в карман, чтобы достать какое-нибудь обручальное колечко, как ожидал Иванов, или женины золотые сережки; а перегнулся через прилавок и шепнул Иванову в подставленное ухо:

— Оружие у меня! Вот. Обрез. Меняю.

Иванов отстранился, и с недоверием посмотрел на «интеллигента». Откуда у этого лоха обрез? И знает ли он настоящую цену оружию? Оружие сейчас ценилось превыше всего, превыше золота, — тем более на селе. Неужели вот он, — золотой шанс?…

— Ну и?… Где он, твой обрез? — нарочито небрежно, недоверчиво-пренебрежительно, спросил Иванов.

«Интеллигент» вновь чуть не лег животом на прилавок и зачастил вполголоса:

— Вы же знаете, вы знаете — это же запрещено! Да. Запрещено. Настрого. За это сурово наказывают. Мы и не имели. Но тут — случайно. Сосед умер. А у него — было. Он охотник был, у него два ружья было. Одно он сдал, а второе… Не сдал. Сделал обрез — чтобы обороняться. А теперь он умер. Да. Заболел и умер. Мы за ним и ухаживали. Надо бы сдать… Я знаю, что надо, — но… У нас давно кушать совсем нечего, — он сглотнул слюну, на шее дернулся кадык, — Вот я и подумал, может быть вам надо?… Я бы поменял на картошку! Но не меньше, чем на мешок!

«Во лох!» — радостно подумал про себя Иванов, — «Не меньше чем на мешок». Да за исправный обрез можно десять мешков просить, а то и все содержимое ивановского фургона, — оно того стоило. В деревне за обрез можно было из мужиков хоть кровь пить; да и не продавать — самому бы пригодился, в запас! Сам Иванов жалел пилить свою «Мурку».

— Ну, дык покажи, где он у тебя? — нарочито небрежно и недоверчиво спросил Иванов.

— Сейчас-сейчас! — заторопился мужик, отвернулся, и кому-то призывно замахал рукой. От тусующихся по базару покупателей и просто интересующихся отделилась пара — молодой крепкий пацан лет 17-ти в новенькой светло-бежевой щегольской кожаной курточке, и худенькая, но весьма «фактурная» рыжеволосая девушка лет 20-ти, тоже модно и со вкусом одетая.

— Это — мои, — шепнул мужик Иванову, — У них, значит. Чтоб с собой не носить. Мало ли что!

Иванов подозрительно оглядел их. Че-то больно чистенькие, аккуратненькие… Впрочем… Интеллихент же! «Фсе для детей», хы!

Подошедшие парень с девчонкой притащили с собой спортивную сумку и поставили ее на прилавок. Мужик расстегнул молнию. Воровато оглянувшись по сторонам, не видит ли кто, Иванов сунул туда руку и заглянул. Да! Отличный обрез — вертикалка! Двенадцатый калибр! То, что надо. Можно вполне затолкать сзади за пояс, под куртку — и никто не обратит внимания; а то таская в одиночку, хоть и не издалека и днем, картошку, Иванов постоянно чувствовал свою незащищенность в этом процессе. Да, решено! То, что надо!

— Неисправный, небось? — как можно более небрежно бросил он мужику.

— Что вы, что вы, Николай Петрович был очень тщательным человеком, и за своими вещами ухаживал! У него не могло быть неисправного ружья! Хотя мы, конечно, не проверяли… — снова затарахтел интеллигент, поминутно поправляя очки, съезжавшие на кончик носа. Видно было, что перспектива получить мешок картошки за этот обрез целиком его захватила.

— А патроны?? — сварливым тоном спросил Иванов. Он уже видел вожделенный обрез своим.

— Патроны… — упавшим голосом сказал очкастый, — Патронов только пять штук… Больше мы не нашли…

«Не умеет торговаться, совсем дурак!» — презрительно подумал Иванов, и вслух сказал:

— Ну, без патронов-то… Ты ж сам понимать должен, оружие без патронов, — это так, железка! Да и не оружие это совсем — «обрез»! Искалеченное ружье, мало на что годное! Да и посадить за него могут! — добавил он, увидев, что мужик открыл рот, чтобы возразить.

— А что это твой сосед, — охотник, а всего пять патронов?

— Так конфисковали… — жалко, как оправдывавясь, сказал мужик, и стал протирать очки грязным носовым платком. Симпатичная рыжая девчонка открыла было рот, чтобы что-то сказать, видать — вступиться за своего родственника, но стоящий рядом парень дернул ее за рукав и зло посмотрел в лицо. Она промолчала.

— Ладно, — решил Иванов, — договоримся. Насчет «мешок» ты, конечно, загнул, но за пару ведер — возьму…

— Нет! Не меньше чем за мешок! — торопливо перебил мужик, — Или я другим предложу!

— Ой ты господи, «предложит» он! Предлагал тут один такой — забрал патруль, больше не появляется! — деланно изумившись такой наглой попытке торговаться, сообщил Иванов, — Ладно, пошли. На месте договоримся. Только свою картошку сам потащишь…

На самом деле у предприимчивого Иванова возникли некие коммерческие планы, — и относительно мужика, и относительно парня с девкой. Оч-ч-чень фактурная, и ухоженная такая — прямо как в прежние времена городская. «Приличная», типа. Не то что бляди с прибазарного борделя. Не, надо ее того… себе забрать. Одно дело, конечно, отодрать городскую бабенку, не сопротивляющуюся под наставленным стволом, как уже было не раз; и совсем другое, — забрать такую кралю насовсем!.. И пользовать ее как и когда вздумается! Жене, конечно, не показать… Да! Можно будет к Витьке в подвал посадить, — Витек холостякует сейчас. Или в баню. Или… А парня и интеллихента — в работу!

С такими сладкими мыслями Иванов вышел из-за прилавка, и, наказав соседям держать место, — «Я тут мигом, за мешком схожу», направился к выходу из рынка. Интеллигент и парочка с сумкой засеменили следом.

— Зачем куда-то идти? Зачем? Я полагал, что картошка у вас тут… — забеспокоился очкастый мужик, норовя забежать вперед, и, казалось, как-то снизу, несмотря на свой немаленький рост, заглядывая в лицо шагающему Иванову.

— Полагал он… — буркнул тот, — Пошли уж. Тут не далеко. Не держу я картошку всю на базаре.

Чуть приотставший мужик, оглянувшись, дал знак, — и рослый парень, в черном коротком полупальто и черной же шапочке-«гандонке», до этого, казалось, бесцельно слонявшийся по базару, прицениваясь ко всякой всячине, поотстав, двинулся за ними.

Они прошли уже квартал дворами. Иванов шел напрямую, беспокоясь только, чтобы мужик со своими домочадцами раньше времени не запаниковал и не сбежал с обрезом, который он уже считал своим. С обрезом — и с рыжей девкой, которую Иванов тоже уже считал «своей».

Потому он и не крутил проходными подъездами и почти что не оглядывался, проверяясь, — главное, что убеждался, что мужик, а за ним и парень с девкой, несущие сумку, идут следом.

«Вот лошара городская, он бы еще весь детский сад привел бы обрез продавать…» — изумляясь городским недоумкам, думал Иванов, — «Вот сюрприз ему будет…» Короче, насчет судьбы этого мужика и его сопровождавших — он решил.

И совсем не замечал темную рослую фигуру, неслышно кравшуюся в тени домов поодаль, старавшуюся ни на минуту не терять их из виду.

Тащившие сзади, взяв за две ручки сумку, парень и рыжая девка, вполголоса на ходу переговаривались:

— Ты, Белка, рот-то не раскрывай нифига, тебя сюда не для участия в дискуссиях взяли, а чисто для антуража!

— Ой, слова-то какие выучил! «Дискуссия, антураж»! Сразу видно, книжки последнее время читаешь! А тебя-то зачем взяли?

— Для того же, для чего и тебя. Но я рот не раскрываю.

— И я молчу. Что ты командуешь?

— Я не командую, я отслеживаю ситуацию. А ты рот свой раскрывать пытаешься! А должна молчать и испуганно улыбаться, — как целка из консерватории, попавшая на рокерскую тусовку, поняла??

— Ой, «ситуацию он отслеживает!» Гений военного планирования! Дай лучше мне сумку, или сам неси; что мы ее тащим, как будто там кирпичи?

— Не выступай. Несем, как определились, вместе. Как школьники, бля. Так выглядит в меру глупо и безобидно. На что и расчет. И взгляд сделай не такой наглый, — ты, по сюжету, два дня не ела; а по тебе не скажешь! И не верти башкой, Рыжая; там он, Толик, сзади, никуда не денется.

— Сам не верти. И сам «бля».

Так, переругиваясь, вышли на большой, длинный дом, уже прошли его до половины; тут ведший их мужик, плюгавый ушлепок в потертом военном бушлате, с бегающими маленькими глазками, выдающими нагловато-трусливую натуру прожженого торгаша, резко свернул к одному из подъездов. Открыл дверь и посторонился, пропуская всех вперед.

— Ой, у меня в туфлю камешек попал! — притормозила девка, и, балансируя на одной ноге, потрясла перевернутой туфлей.

— Давай, давай быстрей! — поторопил Иванов.

Поодаль появилась фигура в черном, и спряталась за брошенной машиной. Надев туфлю, девка вслед за парнем скрылась в подъезде.

Открыв ключом запертую дверь на первом этаже, мужик помахал им ладонью, чтобы заходили.

— Зачем это? — заупрямился очкастый и притормозил.

— Ой, я боюсь… — пискнула девка, прижимаясь к стенке. Парень же, опущенной до уровня бедра рукой, маркером быстро черкнул на стене цифру «4», — порядковый номер квартиры на площадке; подумал, и черкнул еще «216» — сам номер квартиры.

— Еще уговаривать вас буду?? — наехал торговец, — Кому продать надо, вам или мне?? Не бойтесь, это проходная квартира, чисто для конспи… конспирации! Заходите!

Помявшись, троица вошла в квартиру вслед за торговцем. Он запер дверь за ними и прошел в комнату.

Квартира и вправду была «проходная» — пройдя через ободранную прихожую и разгромленную комнату, Иванов отдернул штору, открыв выбитое напрочь окно и приставленный к окну стул, — и через секунды был уже на той стороне дома, под окном. Отсюда уже, за желтеющими кустами, был виден темно-бордовый фургон «Форд», стоявший поодаль вплотную к стене дома, у квартиры, где укрывались Жора с Колькой. «Должны бы увидеть, что я с гостями» — подумал Иванов, — «Если не спят, черти. Впрочем, наплевать; эти — не опасны».

Пожилой интеллигент, кряхтя, перебрасывал ноги через подоконник, и опасливо съезжал на жопе вниз, на старую засохшую клумбу, за ним, трусливо повизгивая стала неловко вылезать девка.

Крыс метнулся к входной двери, быстро отпер ее, выглянул в подъезд. Темная фигура стремительно выросла на пороге.

— Это проходная хата. Видать, дальше, — шепнул Крыс Толику и метнулся обратно.

— Че ты там застрял?? — прикрикнул торговец.

— Пописать зашел, в туалет… — сказал парнишка, подавая девке сумку и перелазя на ту сторону подоконника.

— Пописать… В туалет!.. — заржал торговец, — Ну, городские! Насколько же вы к жизни неприспособленные! Уже и поссать не в туалете не можете! — он помотал головой, наслаждаясь сознанием собственной значимости, и, соответственно, никчемностью городских придурков.

Двинулись к фургону. Нет, «охрана» не дремала, когда уже подходили, боковая дверь фургона сдвинулась, и из нее показался Колька с автоматом; крепкий, справный хлопец, в резиновых сапогах, отвернутых до ступней, и таком же, как и у дядьки, распахнутом на груди армейском бушлате поверх футболки. Из окна квартиры выглянул Жора с «Моссбергом».

— Ой! — сказала девка.

— Не боись! — успокоил ее Иванов, — Это свои.

«„Ой“ тебе будет потом, и не раз!» — злорадно подумал он.

— Иваныч, кого это ты привел? — спросил Жора, неловко перетаскивая свое пузо из окна на газон. Колька же сразу оценивающе уставился на рыжую девку. «Тоже глаз положил, га-га-га!» — довольно заржал про себя Иванов, но вслух же сказал:

— Да вот, городская ителлихенция меняться надумала. Образовался у них обрез без хозяина, желають сменять ево на мешок картошки! И аж целых пять патронов!

Жора и Колька заржали в две глотки, им вторил дребезжащим смешком сам Иванов.

— Что смешного, я не понимаю… — обиженно и растерянно сказал интеллигент и стал поправлять очки. Снял кепку и взъерошил и без того торчащие во все стороны седые патлы.

— А то смешно, очкастая твоя морда… — отсмеявшись, сказал Иванов, — Что сегодня у нас удачный день. И обрез сам пришел, и картошка будет в целости, и целых три лошка пришло сегодня к нам… На работу устраивацца!

Его фраза была опять встречена дружным смехом Жоры и Кольки.

— Не понимаю вас… — попятился интеллигент, опять поправляя очки, снимая кепку и приглаживая седые космы, что означало для всех своих сигнал «Пришли. Стрелять по готовности и по ситуации». При этом Олег сместился так, чтобы не закрывать Толику, появление которого он отметил поодаль за кустами боковым зрением, сектор обстрела. Крыс поставил сумку на желтеющую траву и незаметно расстегнул пуговицу на курточке. Белка, не меняя испуганного выражения на лице, попятилась назад, поправляя низ курточки, — под курткой у нее, за поясом джинсов, был заткнут толиков ПМ.

Наслаждаясь растерянностью «гостей», смакуя получившийся «сюрприз», Иванов следил только за тем, чтобы интеллигент не вздумал лезть в сумку, не попытался обороняться обрезом, что, в общем-то, в его ситуации было бы глупой затеей. О приближающемся ему самому сюрпризе, он, понятно, и не подозревал…

— Ух ты какая… — наконец перетащив свою толстую жопу через подоконник и спрыгнув на мягкую землю, Жора, поставив ружъе к машине, шагнул к испуганно таращившейся на него рыжей девке, — Ути-пути…

— Небось, у тебя работенка будет самая проста-ая, — плотоядно ухмыляясь, сообщил ей Иванов, уже представляя, как сейчас… Интеллигента и мальчишку, — связать и в фургон; кстати — хорошая какая курточка у пацана; дорогая, небось — не запачкать… Девку — ща в квартиру, и на диване, по очереди… Чуток рынка, конечно, пропустить придется, но ничо… ничо… Нужно ж и отдыхать иногда!

Колька с автоматом под мышкой переступил в сторону, чтобы лучше видеть происходящее, и с ухмылкой наблюдал за «гостями» и действиями Жоры. Положил автомат цевьем на сгиб левой руки, прижал его к груди, полез правой за сигаретами, стал прикуривать. Почти прикурил — но дальше события понеслись стремительно, и совсем не так как планировалось деревенскими коммерсантами…

Иванов присел и потянул на себя стоящую на траве сумку. «Гости», поняв что «попали» попятились в сторону, к стене дома, и сумка с дорогостоящим обрезом осталась стоять на траве поодаль. Зашуганные лошки даже не попытались воспользоваться лежащим в сумке оружием, что еще больше укрепило Иванова в его презрении к «городским».

Жора, подойдя вплотную к девке; — при этом и пацан, и интеллигент в треснутых очках расступились в стороны, — и дыша ей в лицо вчерашним перегаром, повторяя «Ути-пути, какая…» потянул свою толстую волосатую руку чтобы взяться за гладкую девичью мордашку, на которой так сладко был написан ужас и смятение, как вдруг ойкнул, округлив глаза — девка, не убирая с лица выражения ужаса и брезгливости, коротко врезала ему ногой в промежность, и, не теряя времени, — тут же, подшагнув, локтем, наотмашь, — в жирную шею.

Что- то звонко, очень отчетливо стукнуло-звякнуло в железный борт фургона, на мгновение отвлекая Иванова и Кольку от происходящего с Жорой и «гостями»; так, что Колька, у которого «это» стукнуло прямо за спиной, на уровне головы, аж присел от неожиданности. «Из рогатки кто-то…» — метнулась мысль в голове сидящего над сумкой Иванова, как тут снова что-то так же стукнуло в металл, оставив вторую — на этот раз они отчетливо это увидели, — черную дырочку в борту фургона.

В это же время пацан, отшагнувший от девки и схлопотавшего «по яйцам» Жоры в сторону, с маху врезал тому голенью правой ноги чуть выше колена «лоу-кик», подкосивший того; и уже падающему наотмашь ударил невесть откуда взявшимся в его руке наганом в голову. Тут же и в руке девки, внезапно сменившей выражение испуга и замешательства на злобный, звериный оскал, появился пистолет. «Интеллигент» же, стряхнувший с носа треснутые очки, вдруг быстрым, кошачьим движением скользнул к Иванову и от души ударил не ожидавшему такого поворота событий коммерсанту ногой в лицо, отшвырнув его от сумки с обрезом. В его руке тоже уже был пистолет — «Парабеллум, как в кино про немцев», — пронеслось в голове отлетевшего от пинка в сторону Иванова.

— Брось, сука, автомат!! — рявкнул «интеллигент», теперь с двух рук целясь из парабеллума в Кольку.

Сидящий на траве Жора оглушенно тряс головой, по лицу его текла кровь. Пританцовывающая от азарта поодаль рыжая девка не сводила с него наставленного ствола ПМ. Смещавшийся в сторону пацан также угрожающе целился с двух рук из нагана поочередно в Иванова и в Кольку. «Попали!» — вихрем пронеслась в голове Иванова мысль, мигом оставив в черепе только какую-то болтанку из обрывков не то мыслей, не то инстинктов. Схватившийся за автомат Колька заполошно давил на спуск, направив автомат куда-то в сторону, не замечая, что автомат на предохранителе; и с ужасом видя быстро, почти бегом, приближающегося к ним по тротуару большого черного человека, тоже целящегося в него из несуразно длинного черного пистолета.

— Брось автомат, падло, замочу!!! — со зверски исказившимся лицом, проревел бывший «интеллигент», ствол парабеллума его смотрел Кольке точно в глаза. Черный человек с длинным черным пистолетом был уже почти рядом, также не сводя ствола с Колькиного лица. С отвисшей губы Кольки отклеилась и упала сигарета. Мгновенно, очень четко осознав, что от рвущего голову и тело свинца его отделяет только мгновение или одно неверное движение, он, помертвев от ужаса и непроизвольно помочившись в штаны, поднял руки. Автомат, так и не снятый с предохранителя, шлепнулся на траву.

— Ой, бляяяя… — только и смог он вымолвить помертвевшими губами.

— Лежать!! Всем лежать!! — Олег за воротник бушлата схватил Иванова и швырнул его на землю. Тут же рядом б<