Послесловие XXI века в двух действиях.

 

«Понеже от прирожения звери, ходящия в пустыни, знають ямы своя, птици, летающие по возъдуху, ведають гнезда своя; рибы, плывающие по морю и в реках, чують виры своя; пчелы и тым подобная боронять ульев своих, — тако ж и люди, и где зродилися и ускормлены суть по бозе, к тому месту великую ласку имають».

Франциск Скорина.

Действующие лица

(в порядке появления на сцене):

Франциск Скорина.

Каштелян Познаньский, граф Гурка.

Мать Франциска Скорины.

Лука Скорина, отец Франциска.

Иван Скорина, брат Франциска.

Студент-земляк, впоследствии Мартин Онков.

Лиценциат медицины, поляк.

Бакалавр из Киева.

Корчмарь краковской корчмы.

Малгожата, возлюбленная Франциска.

Прохожий, в последствии Ян Северин, чешский печатник.

Девка из Краковской корчмы.

Доктор Фаддей Муссати, вице-приор святой коллегии Падуанских докторов.

Секретарь святой коллегии Падуанских докторов.

Епископ Аргелисский Пауло Забарелло, фигура без слов.

Доктора Падуанского университета, фигуры с множеством неразборчивых слов на латыни.

Магистр Варфоломей Баризон, доктор искусств и медицины из Падуи.

Еська, слуга в доме Богдана Онкова в Вильно.

Богдан Онков, отец Мартина, меценат Франциска.

Якуб Бабич, найстарший бурмистр Вильно.

Юрий Одверник, Виленский купец, друг Франциска.

Печатник Пётр.

Исаак, иудей.

Франтиска, возлюбленная Франциска.

Маргарита.

Ян, Виленский католический епископ.

Охранник познаньской тюрьмы.

Симеон Скорина, сын Франциска.

Паоло, каменотес.

Павел Северин, сын Яна Северина.

ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ.

Познань. Тюрьма. (Весна 1532-го года от рождества Христова).

 

КАШТЕЛЯН (просматривает бумаги, лежащие перед ним на столе). Матка Боска, Ченстоховска… Уховай Божэ… Почему, ну почему я должен заниматься всякой ерундой… Двести шесть коп грошей… Двести шесть коп грошей… Двести шесть... на шестьдесят… Сколько это в сумме, купец?

СКОРИНА. Я не купец.

КАШТЕЛЯН. Как это не купец, если наплодил столько долгов?

СКОРИНА. Я доктор медицины.

КАШТЕЛЯН. Не купец он…

СКОРИНА. И доктор вольных искусств.

КАШТЕЛЯН (почти не слушая, продолжает изучать бумаги). Буг ми сьвядкем: вся беда от этих ваших искусств, слишком вольных… Еще с какими-то жидами связался… (Читает. Пауза.)

СКОРИНА. Осмелюсь поинтересоваться причиной заключения под стражу. Также прошу довести до моего сведения, согласно какого указа и за чьей подписью сие противоправное, как мне представляется, деяние произведено. Надеюсь на скорейшее выяснение всех обстоятельств случившегося недоразумения и возвращение мне законной свободы.

КАШТЕЛЯН (после паузы, в которой долго смотрит на Скорину). А попроще нельзя? Ты не на университетской кафедре, купец.

СКОРИНА. Вы меня не поняли?

КАШТЕЛЯН. Да понял я тебя, купец, понял, тоже кое-где учились. Только не строю из себя доктора всех наук. Риторика-диалектика-математика! Искусства, тьфу! Ты вот заготовь дров и провизии на всю зиму для Познаньского замка – вот это, тебе скажу, искусство! Ты при посполитом рушении попробуй собрать на войну нашу шляхту! Это тебе не риторика какая-нибудь с диалектикой!.. Так сколько будет двести шесть на шестьдесят, математик?

СКОРИНА. Двенадцать тысяч триста шестьдесят грошей.

КАШТЕЛЯН (после паузы). Ну, это каждый купец сможет. Деньги считать – вы мастера. И обсчитывать нашего брата, каштеляна, умельцы.

СКОРИНА. Могу я ознакомиться с указом?

КАШТЕЛЯН. Дойдет дело и до указа.

СКОРИНА. В противном случае я имею право подать жалобу.

КАШТЕЛЯН. Кому, купец?

СКОРИНА. Бурмистру, воеводе. Даже самому королю Польскому.

КАШТЕЛЯН. Королю, говоришь… (Подумав, протягивает Скорине бумагу.) Надеюсь, умеешь не только считать, но и читать, купец Франтишек Скориныч?

СКОРИНА (читает вслух). «Сигизмунд, божьей милостью король польский, великий князь литовский, русский, прусский, мазовецкий и прочее, господарь и дедич»… (Далее пробегает указ глазами, опускает бумагу.)

КАШТЕЛЯН. Кому пойдешь жаловаться, Папе Римскому? Господу Богу? О, Езус Христус похвалёны, вырви мой грешный язык!

СКОРИНА (в недоумении). Указ Сигизмунда первого…

КАШТЕЛЯН. Обрадовались, что тюрьма прямо с Познаньском замке! Нашли крайнего – каштеляна! У меня с этим замком и без того забот – полный рот: то там заваливается, то тут осыпается. Так еще этот на мою голову навязался… Нечем мне больше заняться, как выбивать… (Заглядывает в бумагу.) двести шесть коп грошей из какого-то бродяги-русина! Я – второе лицо в Познаньском воеводстве, между прочим. Что за должность! Никакого порядка в стране, никто не хочет ничего делать. Только воруют, воруют, воруют… А каштеляну расхлёбывай за всех… (После паузы, Скорине.) Отдавать жидам эти… Вот, проклятая память… (Заглядывает в бумагу.) Двести шесть коп грошей сразу будешь, или немного посидишь-подумаешь?

СКОРИНА (весь в своих мыслях). Указа самого короля…

КАШТЕЛЯН. Короля, короля… А то бы возился я тут с тобой, купчишка!

СКОРИНА. Я – доктор медицины и доктор вольных искусств.

КАШТЕЛЯН. Ясно. Значит, будем сидеть.

 

Полоцк. Дом купца Луки Скорины. (Начало 16 века).

 

МАТЬ. Выслушай, выслушай его, Лука!

ЛУКА. Мать, перестань защищать этого лоботряса! Я много лет шел у тебя на поводу, но сегодня слушать будешь ты, а решать буду я!

СКОРИНА. Отец, передо мной откроются большие возможности.

ЛУКА. Перед тобой, перед тобой, перед тобой! Ты думаешь только о себе. И мать тебе потакает.

МАТЬ. Выслушай его, Лука!

ЛУКА (Матери). Без тебя разберемся! (Скорине.) Перед тобой-то, может, и откроются, а передо мной – словно пустыня разверзлась!

СКОРИНА. Отец…

ЛУКА. Не перебивай. И слушай внимательно. Красноречием я не обладаю, болтать языком – не моя профессия, я всего лишь купец. Это ты в свои юные годы научился всяким заумным словам и позволяешь посмеиваться над старым отцом.

МАТЬ. Да когда это он…

ИВАН. Отец, клянусь, он даже в мыслях…

ЛУКА. Я сказал: не перебивайте. Пусть слушает и запоминает. (Скорине.) Мне нечего стыдится, я всю жизнь трудился, тяжко трудился: вот этими мозолистыми руками таскал-перетаскивал юфтевые, чимшевые и рысьи шкуры, ливонские ткани и русскую пеньку. Всю жизнь я надеялся, что ты со старшим братом – слышишь меня, Иван? – продолжишь наше фамильное дело. Оно не с неба свалилось: твой дед оставил его мне, а деду завещал твой прадед. Чтобы сегодня через мои руки текли все эти проклятые гроши, шиллинги, марки, талеры и флорины, твои предки положили свои жизни! А теперь их потомок заявляет, что ему плевать на семью, на отцовское дело, на родной дом, на землю, где родился!

МАТЬ. Лука, ну когда он такое говорил?

ЛУКА. А как понимать его «уеду-уеду»? Для кого я построил этот огромный дом? Кто в нем будет жить после моей смерти? Я мечтал, чтобы здесь бегали мои внуки, чтобы мой сад был наполнен детскими голосами, чтобы яблоки с посаженных мною яблонь собирали мои потомки. Чтобы на мою могилу хоть иногда наведывались мои сыновья, чёрт бы тебя побрал!

СКОРИНА. Брат Иван остаётся с вами в Полоцке.

ЛУКА. Иван-то остаётся… Хоть один нормальный уродился. А ты в кого?

МАТЬ. В кого – в кого? В тебя, в кого же! Такой же твердолобый. Разъякался тут!

ЛУКА (растерялся). Почему это я – твердолобый?

МАТЬ. Конечно. Заладил одно и тоже! Ну что ты ему про семейное дело? У него – свой путь. Разве ты не мечтал по молодости уехать в Вильню? Сколько меня уговаривал после свадьбы!

ЛУКА. Вильня – литовская столица! И я хотел не просто уехать, а развернуть там отцовское дело.

МАТЬ. А ему неинтересно твоё дело.

ЛУКА. А что ему интересно?

СКОРИНА. Изучить искусства, стать доктором.

ЛУКА. Мы – потомственные купцы! Какие еще искусства?

ИВАН. Вольные.

СКОРИНА. Septem artes liberales.

ЛУКА. Выучил, на свою голову, умника! И что это за искусства такие, позвольте поинтересоваться старику?

ИВАН. Грамматика, диалектика, риторика, арифметика, геометрия, музыка и астрономия.

Длительное молчание.

ЛУКА. Он будет там канты распевать, бренчать на лирах-цимбалах и звезды считать, а мы с Иваном – шкуры дубить. Мать, что ты сейчас хочешь сказать?

СКОРИНА. Отец, перед ученым человеком нынче открываются большие возможности…

ЛУКА (перебивает). Трепать языком и пялиться на звезды.

СКОРИНА. Отец, вы не понимаете…

ЛУКА. Конечно, куда уж темному, забитому старику понять не по годам умудрённого сына! Отцовский удел – ковыряться в бычьих шкурах, а великий потомок будет считать звезды! (Матери.) Я знал, что твои бернардинцы не доведут до добра. Принеси вина!

МАТЬ (не трогается с места). Когда они научили его латыни – ты был счастлив.

ЛУКА. Был, был счастлив, потому что думал, старый дурак, что знание латыни поможет в наших торговых делах.

МАТЬ. В «твоих» торговых делах.

ЛУКА. Ах, вот так, значит! Моих?.. А чей хлеб едите, поспольство доброе? Чья каша на столе? Кто одел и обул вас, неблагодарные? Кто в жару и мороз тащится с товаром за тридевять земель, рискуя жизнью, через татей и мытни, чтобы привести в Полоцк несколько коп грошей? Будь она проклята, эта жизнь! Господи, святые угодники, почему я дожил до сего дня! Мать, принеси вина!