Неизвестная наличность мысли

 

Мышление в своём движении не может быть не центрировано понятием об Истине, но в своей центрации оно преодолевает определение своего предмета сразу, как только начинает с него свой путь. Возможность разделения и соединения определённого есть доказательство нахождения мышления и смысла за пределами своих изначальных определений, в то же время его движение есть выход из себя самого как цели, так как оно всегда направлено к неизвестному, которое первично есть в мышлении без определения. Мышление же, которое не имеет в своём существе неизвестного как конститутивной основы, является мышлением автоматическим, которое, начиная с некоторых определений, приходит к ним же в их изначальном виде, является тавтологией, так называемым «положительным знанием», основанным исключительно лишь на «фактах» определения, позитивизмом. Позитивизм есть отсутствие подлинного движения мышления и должен быть преодолён. При этом мышление есть свидетельство непосредственного, неопределённого и неизвестного в существе наличного.

 

Безумие непосредственного

 

Безумие есть начало для преодоления невозможного. Знание есть начало для определения невозможного, но его преодоление возможно только через безумие веры. Знание есть необходимость, приспособление к невозможному, капитуляция перед ним. Безумие как существование вне знания есть, напротив, примат непосредственного над всяким невозможным в виде знания или привычного в господствующей культуре. Исключительно в вере преодолевается догматизм властвующего знания, исключительно в вере раскрывается свобода. Знание же есть приспособление в определениях к уже устоявшемуся и готовому, оно есть статика, когда безумие по отношению к знанию со стороны непосредственного есть динамика. Само же движение мышления, его динамика в той мере оказывается наиболее подвижной, в какой она свободна от своих уже готовых определений в виде знания или привычки. Таким образом, безумие для знания есть источник его движения, есть неудовлетворённость наличным положением мысли, которое всегда будет неудовлетворённым исходя из непосредственной природы безумия. Здесь мы не можем и не должны останавливаться ровно настолько, насколько будет не удовлетворено наше непосредственное средоточие.

 

Я юродивый и нищий,

Я загадка для ума.

Красотою скрыт мне ближний,

Похвалою грезит тьма.

 

Не иди ко мне навстречу

Всякий в мире, кто лежит.

Я безумец безнадёжный,

Я посланник для небес.

 

Ночью шепчет демон песню,

Утром я стихи кричу,

Мы сойдёмся с ним на месте,

Где начало для всего.

 

 

Безумие и готовое

 

Я утверждаю, что индивидуальность возможна настолько, насколько возможно безумие. Неповторимость, конкретность существования не покрывается общими понятиями языка, поскольку оно как не подчинённое общему в своей непосредственности выступает как безумие для мира определённой культуры. Меня по-настоящему завораживает то, какое значение имеет безумие для самоопределения как самоопределения из себя, а не из уже существующего в языке. Меня даже больше радует то, что безумие выявляется как источник неудовлетворения культурой, которая предстаёт как форма господствующего в данный момент знания. Безумие - это то, что не желает приспосабливаться. Безумие понимают негативно, но ведь и само понимание безумия - это уже не есть отражение непосредственного безумия. Понимание безумия - это автономная от него игра самозамкнутого языка. Выступать против безумия - всё равно что критиковать что-либо лишь за то, что оно вообще существует. Критиковать безумие значит исходить не из его и не из возможностей его правды, так как правда безумия ещё не захвачена как правда перводействительности его бытия. Правда безумия уж крайне навряд ли может быть правдой как статикой, а только правдой как динамикой, исходящей из самой себя правдой, но при этом на самой себе не останавливающейся правдой. В этом выходе правды безумия из себя заключена тайна невозможности быть тем, кем ты есть на самом деле тождественным и беспрерывным образом. Правда безумия как вкус и перетасовка уже готового в культуре как знании в осуществлении власти определений над непосредственным. Безумие убивает власть как дисциплинарную практику. И не может быть власти безумия, поскольку безумие в самом себе не имеет власти как порядка, и потому всегда есть выход из самого себя. Непосредственное вооружено безумием для более выраженного отделения от определённого и тем самым для осуществления себя в более независимом пространстве от уже готового как власти над собой.

 

 

Жив?

 

Исток в непосредственном, децентрированный инкорпорированием желания в себя внешним образом со стороны шизофрении капитализма, не ставит вопроса о собственном непосредственном для самого себя вне форм своей собственности. Тело выступает для него в роли примата, желание тела оформляется как собственное и интимное непосредственное, тем самым расплывается разграничение между субъективностью как таковой и тем, что я ставлю напротив себя как не моё. Искалеченный монизм овнешнения и представления как присоединение к передовым рядам в спектакле, управляемым автоматическим знанием, сводит с ума вне религиозной проекции в самопонимании живущего или утверждающего, что он жив. Страдание и боль ставят его ближе к себе, но только в той мере, в какой он может максимально приблизиться к собственному телу. Мысля о своём мышлении, он лишь задевает исток отношения, раскручивающего определённости понятий в пределах знания, не могущего быть вне автоматизма для утверждения характера своей необходимости, как в математике. Расширяя горизонты автоматического знания, он в который раз пропускает вопрос о собственном непосредственном. Не находя для непосредственного места в системе господствующего знания, он обречён на невозможность нахождения места для самого себя, он обречён на онтологическое одиночество среди миллиардов людей и шайки буржуазии, уверовавшей в своё благополучие как последнюю истину бытия.

 

 

Сквозь проходящих мимо,

Забывши обо всём другом,

Лишь светом несказанным, что невидим,

Присутствую и я, и ты в одном.

 

Так хорошо, так весело и ясно

На миг побыть за гранями себя.

Не важна память зла, сокровища напрасны

Тогда, когда за гранями себя.

 

Пускай, как я, вдохнёшь ты этот ветер,

Мне ближе быть с собой через тебя

В тот миг, когда и ты, и не заметив,

Вдруг выйдешь мне навстречу из себя.

 

Так не осталось ничего,

И ничего не нужно.

Ведь стало всё своё

Как чистое дано.

 

 

Чувства

Обвиняю себя за все грехи человеческие, за всё своё своевольное несоответствие - как телу, так и всему видимому и невидимому. Именно так могло быть сформулировано чувство Алексея Михайловича во время очередного ветка очищения в самосозерцании, удовлетворившись. Который день он всё думает. Всё же всё это не то. Не они, не я, да уж тем более не они. Ведь не хватает ли им так же, как мне? С той же силою и с тем же выражением лица видят они это? Особенно ли страдание по здоровью и хлебу? Семья ли выросла из этого? Уже который век миновал, а мы вне его прошли, стороною – мы в знании. Счастье-то у них какое узенькое, моё-то уж точно пошире будет, было бы только. Красотой ли своею они избавляются от этого, от того, что держит меня в стороне от них? Ну, и с нею они же несчастливы - позаботились, попечалились.