Мы принимаем решение, которое пока неизвестно, чем для нас обернется, а также я опять иду на работу, что начинает меня уже радовать

 

Требовались решительные действия, и для начала мы вытащили недавно умершего Федора Семеновича из его деревянного пристанища и стали одевать. Вернее, делали это я и Альжбетка, а Солька сидела в углу, зажмурив глаза.

– Скажи мне, Солька, – спросила я, – ты просто брезгливый человек, ты не хочешь нам помочь или ты наивно полагаешь, что все, что не видно тебе, на самом деле не происходит?

– И первое, и второе, и третье, – ответила она.

– А почему же ты помочь нам не хочешь? – спросила Альжбетка, засовывая руку своего бывшего ненаглядного в рукав голубенькой рубашки.

– А потому, что вас посадят!

– Милое дело, – сказала я, – а ты, значит, тут ни при чем?

– Абсолютно, – замотала головой Солька.

– Предательница ты, Солька, – сказала я, – с тобой в разведку не пойдешь.

– А какого черта! – взвилась Солька и открыла глаза.

Увидев голого Федора Семеновича во всей красе, она вскрикнула, опять зажмурилась и продолжила:

– Я с ним не спала, он за мой телефон не платил, он даже за свет не платил, мне от него ни холодно, ни жарко.

– Ну не скажи, – возразила я, – тебе от него теперь будет холодно, потому что он пока полежит в твоей квартире.

– Что?! – взвизгнула Солька.

– У Альжбетки нельзя, она подозреваемая номер один, я еще вчера была безработной, доверия ко мне нет, а ты – сама порядочность, ботанику детишкам преподаешь, на тебя не подумают.

– Девочки, миленькие, – взмолилась Солька, – да как же так, он же мертвый!

– Вот и хорошо, значит, тебе бояться нечего, приставать не будет, и потом, это только до завтра, не грусти, – успокоила я ее.

Солька залезла с ногами на диван и побледнела.

– Ты чего? – настороженно спросила я.

– Шевелится…

– Что шевелится? – не поняла Альжбетка.

– Ну этот, как его…

– Говори, не тяни, – я нахмурила брови.

– Орган его, девочки, у него орган этот противный шевелится!

– Фу, напугала, пусть шевелится, это у него ненадолго, окаменеет – и полная импотенция.

– Анька, прекрати, – сказала Альжбетка и всплакнула, – он мне все же был близким человеком!

– Близкие – это мы тебе, а он так, мимо шел…

Одев заметно остывшего Федора Семеновича, мы общими усилиями положили его в гроб и отошли посмотреть. Гроб ему был к лицу.

– Знал ли этот, в общем‑то, неказистый человек, что умрет так красиво? – залюбовавшись, сказала я.

– Помолчи, – зло сказала Альжбетка, – о покойниках вообще нельзя плохо говорить.

– Ну, твой покойник, тебе виднее, – согласилась я. Посмотрев на Сольку, я добавила: – У тебя место‑то есть, куда ставить будем?

– Вы что это, серьезно? У меня нет места, совсем нет места, даже самого маленького местечка нет! Вы, девки, как хотите, а я в свою квартиру труп не пущу.

Мы с Альжбеткой переглянулись, накрыли Федора Семеновича крышкой и сели на гроб. Наши голые коленки торчали из ночных рубашек, а стоптанные тапки были надеты не на те ноги: правый тапок на левую, и наоборот.

– Ладно, – сказала я, – отнесем его в трехкомнатку, пусть там постоит, завтра вечером решим, что делать, надо будет его как‑то куда‑то закапывать.

– Вот и хорошо, вот и ладненько, – запрыгала на месте Солька, довольная, что этот кошмар минует ее квартиру, – ты очень хорошо придумала!

– А вдруг он пахнуть начнет? – забеспокоилась Альжбетка.

– Возможно, и начнет, он и при жизни‑то частенько пах, – морща нос, сказала я.

– Аня, я прошу тебя! – взмолилась бывшая любовница Робин Гуда.

– Ну да, все время забываю, что нельзя про покойников говорить правду.

– Он точно начнет вонять, – заволновалась Солька, и ее понять можно было: трехкомнатная квартира соседствовала только с ее жилплощадью.

– Мы его забальзамируем, – предложила я.

– Это как? – спросила Солька.

– Тащим сюда все духи и освежители воздуха, – сказала я, – вернее, нет, тащим это все вместе с милым, добрым, отзывчивым Федором Семеновичем в трешку, там мы это дело и закончим.

Солька выглянула в коридор. Никого не было, на дворе царила ночь, но от тети Паши можно всего ожидать: когда у нее бессонница, она моет полы на лестничной клетке. Сегодня, видно, она спала хорошо. Мы потащили гроб к двери пустующей квартиры. Дверь в свое время была опечатана, но мы ее лет сто назад распечатали и время от времени устраивали там вечеринки. Так что все сделали, как всегда: аккуратненько отлепили бумажку с сургучом, гвоздем поддели замок и втащили гроб с Федором Семеновичем на середину большой комнаты.

– Уснувшая Белоснежка и три верных гнома, – прокомментировала я.

Альжбетка закатила глаза и побежала за своей парфюмерией. Солька бросилась за своей, я же не двинулась с места, полагая, что обойдемся в этом и без моих запасов. Забальзамировали нашу Белоснежку мы качественно, пах он так, что местами казалось – не то еловый лес заколосился где‑то рядом, не то урожай лимонов удался, не то вишневый сад рубили именно в этой комнате.

Я осталась довольна проделанной работой, сказала усопшему последнее «Спи спокойно, дорогой товарищ» и со словами: «Мне завтра на работу» – отправилась в свою комнату. Девчонки выскочили за мной, Солька приделала печать на место, и вопрос с безвременно усопшим Федором Семеновичем на сегодня был закрыт.

Будильник зазвонил, как самая последняя зараза. Открыв глаза, я подумала о том, что мои сны стали прогрессировать в сторону кошмаров. Где, где эти прекрасные принцы, эти голубые бассейны или хотя бы порция клубничного мороженого, почему мне это перестало сниться лет семь тому назад? С закрытыми глазами я пошла в ванную. Противный запах тянулся за мной по комнате и коридору.

– Почему так воняет… – пробормотала я.

Я зашла в ванную, разлепила глаза и посмотрела на свое сонное отражение.

Пахло еловым лесом, лимонами и вишневым садом.

– Черт, – сказала я и закрыла глаза.

Я вымылась три раза, на всякий случай, чтобы больше не чувствовать себя частью искусственной природы. Быстро оделась и отправилась на работу. В голове стучала мысль – что же делать, что же делать? Но эту мысль я гнала подальше в надежде, что все как‑то утрясется.

– Ты опоздала, – сообщила мне моя тонюсенькая начальница.

– Простите меня, этого больше никогда не повторится. Понимаете, моя подруга занималась сексом с не совсем свежим человеком, то есть, я хотела сказать, с не совсем молодым, и, понимаете, он умер в тот самый момент, когда она решила, что счастье уже близко. Так вот, мы всю ночь таскали этот труп из комнаты в комнату и не знали, что делать. Голова просто раскалывается!

Любовь Григорьевна заплакала и убежала в свой кабинет. Чуткая женщина, мне и то не так жалко Федора Семеновича, хотя я с ним, по крайней мере, была знакома.

Зазвонил телефон, это был мой шеф.

– Аня, – сказал Валентин Петрович, – у меня важная работа, ни с кем меня не соединяй.

– Не волнуйтесь, я все равно не умею этого делать.

– Постарайся научиться, однажды это может пригодиться, – посоветовал мой шеф и положил трубку.

Полчаса я скучала, полчаса думала о трупе, полчаса мечтала о бутерброде с сыром, а потом зазвонил телефон.

Я взяла трубку.

– Фирма «Ланди».

Сколько я учила, что ударение должно быть на последнем слоге!

– Мне нужен Селезнев.

– Очень жаль, но он сейчас делает то, что никак не позволяет ему пообщаться с вами.

– Это фирма «Ланди»? – спросил строгий мужской голос.

– Ну да, разве я не сказала?

– Я перезвоню.

Трубку бросили. Не очень‑то и хотелось!

Телефон зазвонил еще раз, и я, готовая к бою, грозно произнесла:

– Фирма «Ланди»!

– Если ты будешь так орать, то тебя оттуда уволят очень быстро, – услышала я голос Сольки.

– Что случилось, завяли лютики?

– Нет, в нашу квартиру сегодня вселились, вернее, вселяются прямо сейчас, прямо на моих глазах!

– В какую – нашу? – не поняла я.

– В трехкомнатную, мы в ней вчера кое‑что оставили, – понижая голос до шепота, сказала Солька, – это, я надеюсь, ты помнишь?

Я тряхнула головой, слабо представляя себе все это.

– Помню… И что?..

– А ничего, вселились и носят вещи, грузовик огромный приехал.

– А Федор Семенович? – спросила я.

– Он не заходил, тьфу, то есть не выходил, то есть его как будто нет!

– Что значит – нет? Не хочешь ли ты сказать, что нам троим приснился один и тот же кошмар?

– Слушай, а может, они его не заметили? – предположила Солька.

– Кого? – не поняла я.

– Ну, Федора Семеновича.

– Ты что вообще говоришь, мы его посреди комнаты оставили! И потом, он так пахнет! – я вспомнила утреннюю свежесть елового леса.

– А может, он встал и ушел?

От Солькиных предположений голова моя пошла кругом. И это учительница ботаники!

– Где Альжбетка? – спросила я.

– У меня, сидит на стуле и рыдает.

– Так, – сказала я, – до вечера оставаться всем на своих местах. Славик пилит?

– Нет, не пилит, он оставил мне ключи и уехал поднимать целину.

– Далеко уехал?

– Огород бабке своей копать в деревню.

– Это хорошо, это правильно, – сказала я, – старшим надо помогать. Сидите и ждите меня, буду вечером.

– А если милиция, а если о чем‑то спросят? – запаниковала Солька.

– Никого не впускать, никого не выпускать, вас вообще нет дома, сидите как мыши. У Альжбетки остались какие‑нибудь вещи этого покорителя длинноногих красавиц?

Солька отстранила трубку и стала перешептываться с Альжбеткой.

– Барсетка и куртка, – объявила она через минуту.

– Незачем этому барахлу лежать у Альжбетки, тащи ко мне, спрячь под ванну.

Я положила трубку и впала в глубокую задумчивость, из которой меня вывела Любовь Григорьевна.

– Аня, это все надо напечатать к четвергу.

– А к среде можно?

– Не поняла? – очки поползли вниз.

– К среде можно напечатать?

– И ко вторнику можно, – растерялась Любовь Григорьевна, – но торопиться совсем не обязательно.

– Очень даже обязательно, – сказала я, – потому что я, знаете ли, решила стать у вас самым лучшим сотрудником.

– Ты?! – изумилась тоненькая женщина и затряслась всем телом не то от смеха, не то от нервов.

– Я!

Как только она ушла, я стала нервно печатать. Когда я нервничаю, у меня скорость ударов увеличивается втрое, я с трудом могу себя остановить. Напечатав кучу бумаг досрочно, я их тут же отнесла в кабинет Любови Григорьевны.

– Зачем же было так торопиться? – занервничала бедняжка.

– Хочу пораньше уйти с работы.

– Это тебе надо отпрашиваться сначала у Валентина Петровича.

– А если он отпустит?

– Тогда и ко мне, тоже отпрашиваться.

– А нельзя ли сократить затрачиваемый труд и уже сейчас отпроситься у вас, конечно, на тот случай, если господин Селезнев будет так любезен, что отпустит меня?

– Я что‑то запуталась, – поправляя очки, нервно сказала Любовь Григорьевна, – иди к Селезневу, пусть он решит.

Я не пошла к Селезневу: я решила ждать известий от Сольки.

Она позвонила еще через час.

– Что? – спросила я замогильным голосом.

– Они внесли уже почти все вещи, мы с Альжбеткой дежурим у окна.

– Вы там не высовывайтесь!

– Ты что, мы смотрим в дырку в шторке, хорошо, что я ее не зашила.

– Ты всегда была очень дальновидной. Так говоришь, все внесли?

– Осталось немного из мебели.

– Панику не поднимали?

– Кто?

– Они.

– Нет, все нормально у них вроде.

– А отчего бы им грустить, – сказала я, – запах в квартире приятный…

– Прекрати сейчас же, ты там, а мы здесь, – заворчала Солька, – мы тут как на вулкане!

– Какие они из себя, эти соседи?

– Она маленькая, толстенькая, с красными губами, а он худой – так, ничего особенного.

– Пеки пирог, – сказала я.

– Зачем?

– Вечером пойдем знакомиться, мы же соседи, причем соседи добрые и чуткие, так что пеки пирог.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

В приемную зашел волшебный мужчина Борис Александрович. Расскажу подробно, что в нем было волшебного. Он меня так волшебно раздражал, так магически нервировал, что я превращалась в ведьму и уже мечтала о шабаше на Лысой горе, где Семенов Борис Александрович, великий и могучий начальник планового отдела, сгорел бы на костре от моей спички, и, поверьте, никакие угрызения совести меня бы не беспокоили.

– Мне Селезнева.

– Занят.

Я в кино видела, как говорят это чудесное слово «занят» – четко и без всяких там улыбочек.

– Мне он нужен срочно.

– Не выйдет.

– Почему?

– Занят, – так же упорно повторила я.

Не обращая на меня внимания, Семенов пошел к двери, дернул ее на себя и вошел в кабинет. Я решила, что никогда не буду такой секретаршей, которая влетает вместе с непослушным пронырой в кабинет начальника и кричит: «Помогите, спасите, он меня не слушается!» – нет, я отомщу! Просто отомщу.

Борис Александрович вышел через минуту, это говорило о том, что его не приняли, он был зол и явно нарывался на скандал.

– Чаю хотите? – спросила я, протягивая ему кружечку ароматного зеленого чая.

Семенов резко взял кружку, капли пролились на ковер, отхлебнул, через секунду скукожился и спросил:

– Что это? Яд?

– Нет, – захлопала я ресницами, – зеленый чай «Глаз дракона», очень способствует пищеварению, благоприятно действует на почки, и не будем забывать о потенции, в вашем возрасте уже нельзя забывать о ней…

Борис Александрович плюнул прямо в чашку и развернулся, чтобы уйти.

– Я забыла вам сказать, о путник, о странник! Моя бабка была ведьмой, и я, как ее потомок, унаследовала от нее много чего хорошего, а главное, плохого. Никогда не плюйте в воду, иначе все белое в вашей жизни станет зеленой тиной…

Борис Александрович пристрелил меня взглядом, повесил на реях, расчленил, сжег на костре и бросил на съедение к диким зверям в клетку…

Кружку он унес с собой, и я уверена: в своем кабинете он выпил все до дна, проклиная и меня, и мою бабку.

 

Глава 5