Флоренция, 13 июля 1504 года

ЛЕОНАРДО

 

День выдался безветренный и знойный, я брел по улицам, чувствуя, как щекочут мои виски капельки проступившего пота. Меня еще сопровождал запах лаванды, которой я касался чуть раньше, но он не смог полностью заглушить зловоние, доносившееся от расположившейся на берегу реки скотобойни. Тишину нарушал лишь перезвон колоколов собора и более отдаленной церкви Санта‑Кроче, пробивших час дня. Площадь словно вымерла, только вяло двигались мухи. Летом после полудня Флоренция производила впечатление пустого, спаленного солнцем города. На закате улицы вновь оживали, люди ужинали, выпивали, гуляли и общались, но пока вокруг царила кладбищенская тишина.

       Ах, отец, как мне жаль, что не…           

Я постучал в дверь дома, и открывший ее Никколо сердечно обнял меня. Я похлопал его по плечу. Наши глаза встретились.

– Леонардо, – сказал он, проницательно посмотрев на меня, – у вас все в порядке?

Глянув ему через плечо, я увидел в столовой нескольких гостей, они выпивали и смеялись. Среди них я узнал лишь лицо сослуживца Никколо, Агостино. Никколо заметил мой взгляд.

– У меня собрались несколько друзей, – пояснил он, – и я хотел бы представить вас. Если вы, конечно, окажете…

– Умер мой отец, – сказал я, поскольку только эти слова вертелись у меня на языке. И сейчас только они крутились в моей голове.

– О, нет! Я вам очень сочувствую. Когда? Как?

– В среду утром, – ответил я. – Или нет… в четверг. В общем, не знаю… последние дни все смешались. В такую жару, вы понимаете…

– Мой отец умер четыре года тому назад, – понимающе заметил Никколо. – Он был для меня лучшим другом, и мне по‑прежнему его не хватает. Мне говорили, что самым тяжким в смерти родителя является более пронзительное осознание собственной смертности… поскольку, как вы понимаете, нас уже никто не защищает. Но мне горше всего оттого, что просто уже никогда не доведется с ним поговорить.

На глаза навернулись слезы. Отвернувшись, я уперся взглядом в стену прихожей.

– Я завидую вам, Никколо. Мы с моим отцом никогда не были так близки. Видимо, я вечно… вечно разочаровывал его… – Я прочистил горло. – У меня оставалась надежда, что когда‑нибудь я еще смогу доказать… увы, теперь уже слишком поздно.

Макиавелли мягко обнял меня за плечи:

– Давайте‑ка поднимемся в мой кабинет. Там мы немного выпьем и спокойно поговорим.

– Мне не хотелось бы портить вам вечер. Может, я зайду как‑нибудь в другой…

– Глупости, – он не дал мне договорить. – Пойдемте со мной, Леонардо. Мы тихо посидим, выпьем… а потом уж вы решите, хочется ли вам остаться с нами отужинать.

Мы прошли в его кабинет. Я сделал вид, что восхищен библиотекой. Заметил среди книг и мой собственный потерянный экземпляр «Жизнеописаний» Плутарха и тут же вспомнил свой кабинет в Имольском замке. Как же давно, кажется, все это было…

– Когда похороны? – спросил он, передав мне бокал с прозрачным напитком.

Я выпил его одним глотком – вкус горький и резкий, – но вскоре почувствовал разлившийся по гортани и груди приятный жар, странное головокружение и приятную легкость в мыслях. Никколо вновь наполнил мой бокал.

– Похороны были сегодня, – ответил я. – Сегодня утром.

– Неужели все…

– Мой отец не включил меня в завещание. Даже не упомянул обо мне, – продолжил я.

Никколо пристально глянул на меня.

– Я был незаконнорожденным… по‑моему, я говорил вам об этом…

– Да, – он овладел собой. – Да‑да, вы говорили мне… в Имоле. А вы собираетесь оспаривать его завещание?

Я скривился – горькой, как вкус налитого мне Никколо вина, улыбкой.

– Нет, едва ли…

– Но, вероятно, вы могли бы выиграть дело. У меня есть один друг, который…

– К чему мне тратить попусту время и деньги? Да и, говоря серьезно, такая тяжба мне ни к чему. Мне не нужны его книги или земли. Только его…

       Порой ты приводишь меня в отчаяние…           

Чтобы заполнить неловкую паузу, я отхлебнул еще прозрачного напитка и спросил:

– Как называется ваше вино?

– Вода жизни. Его изготавливают мои родственники. Есть одна винокурня в наших краях – в Сант‑Андреа округа Перкуссина.

Теплая пьяная волна разлилась по всему моему телу, снимая напряжение, смывая печаль. Мне вспомнилась жизнь в Винчи.

– Вам следовало бы отдохнуть там, Никколо… сбежать от городского летнего зноя.

– Но я как раз только что вернулся. А Мариетта и дети остались там, с моей сестрой и ее семейством. Сам я выдерживаю на природе не больше двух или трех дней, потом начинаю слегка сходить с ума. Да и гонфалоньер настаивает на моем присутствии в городе… Кстати, я кое‑что вспомнил! Вчера мне сообщили добрую новость… Содерини определенно намерен скорее провести в жизнь ваш речной проект. В следующем месяце Синьория должна будет принять решение, и он уверен, что мы выиграем. Все будет хорошо, работы начнутся без промедления.

– Да, отличная новость, – согласился я. – А они будут следовать всем моим рекомендациям относительно…

Его лицо помрачнело, улыбка растаяла:

– В общем, по‑моему, они считают, что цена исходного проекта непомерно высока. И воплотить его в жизнь можно только в том случае, если им, как вы понимаете, удастся снизить цену.

– Значит, они намерены срезать углы…

– Всего лишь легкие сокращения, Леонардо. Кое‑где… Не затрагивающие главного.

– От множества легких царапин можно истечь кровью и умереть.

       Темные воды сомкнулись, и весь мир погрузился во мрак…           

– Хотите еще выпить? – предложил Никколо.

– Нет, – я накрыл рукой бокал. – Спасибо, Никколо, однако, по‑моему, мне лучше сейчас отправиться домой. В таком удрученном состоянии я мог бы только испортить настроение вашим гостям.

Мы обнялись у двери.

– Я искренне сочувствую вашей утрате, Леонардо.

– Благодарю вас, друг мой.

– И не расстраивайтесь из‑за речного проекта. Я уверен, что в результате все будет хорошо.

– Да, возможно. И знаете, ваши слова об отцовской смерти… о том, что она срывает покровы с завершения нашей собственной жизни и мы острее осознаем собственную смертность…

– Да?

– Я понимаю вас… Но также еще чувствую… Мог ли кто‑то вообще предположить, что кончина отца может возыметь положительное воздействие?

– Освобождение от опеки и связанные с ним возможности?

– Да… что‑то в таком роде.

– Да, я слышал нечто подобное. Но как я уже упомянул, мне лично не хватает моего старика. Мне хотелось бы, чтобы он был здесь, с нами… сегодня. Он мог бы внести свою лепту в общее веселье. А неужели…       вы чувствуете освобождение?

– Да, возможно… По крайней мере, я думаю, что мог бы стать свободнее… В ближайшем будущем.

 

 

42