Германия, Берлин. Девятое февраля, суббота

 

Манфред Вульф был похож на бульдога. Его лицо никак нельзя было назвать обаятельным, и сложение у него было соответствующее – широкое туловище и непропорционально короткие руки и ноги. Когда он садился в любимое кожаное кресло, он занимал его полностью, но подошвы его не доставали до пола. Свою просторную трехкомнатную квартиру в центре Берлина он делил со старой матерью. Она сидела напротив него в своем кресле‑каталке. Она давно выжила из ума, и теперь проводила все время, глядя в окно в погожие летние деньки, а холодными немецкими зимами, не мигая, смотрела на пламя в камине. Манфред был рад, что его рутинная работа позволяла отвлекаться на посторонние вещи, особенно важно это было сейчас, когда мать нуждалась в уходе.

Сейчас, как никогда, его мысли были далеки от работы над чужими книгами. Его встреча с иностранным профессором, о которой они договорились по телефону, была очень и очень важной, и Манфред сидел в ожидании, глядя на огонь, и его толстенькие пальцы отбивали нервную дробь на резном подлокотнике старого кресла. Его мать зашевелилась, Вульф повернулся к ней посмотреть, не нужно ли чего. Она подняла руку и сделала жест, уверяющий, что все в порядке. Сухонькой хрупкой старушке, остававшейся для Манфреда сильным авторитетом, единственным родителем, которого он знал, было уже под девяносто. Но какой бы сильной, решительной она ни была, Вульфу всю жизнь не хватало фигуры отца.

Его привычкой в последние годы было подолгу останавливать взгляд на ее лице, словно пытаясь навечно запечатлеть в памяти черты матери. Он знал, что вскоре ее не станет. Он терял себя самого в сходстве с матерью. Казалось бы, двух более различных тел нельзя было себе представить, но, в то же время, любой сказал бы, что они мать и сын. Все черты лица несли сходство – от темно‑синих глаз до округлого подбородка и вздернутого носа. И даже темно‑каштановые волосы седели одинаково, до горькой смеси черного перца и соли. Все, что Вульф унаследовал от отца, – это коренастое сложение и склонность к полноте. Мать в свои лучшие годы была высокой и стройной.

Его огорчало то, как сильно она сдала за последние годы. Он знал, как невыносимо для матери зависеть от него. Она привыкла быть сильной, выживать, во что бы то ни стало, а он всегда брал с нее пример, и хотел прожить свою жизнь так, чтобы о нем можно было сказать то же самое. Внезапно раздавшийся звонок в дверь вывел Манфреда из оцепенения. Он тяжело поднялся из кресла и потащился открывать.

У его гостя были темные волосы и кожа, ему было около сорока, одет он был в темно‑синий деловой костюм, но из дурной ткани, и жутко мятый. Мужчина заметно нервничал, хотя и пытался скрыть это, сказав, подчеркнуто официальным тоном:

– Спасибо, господин Вульф, что решили так быстро встретиться со мной.

– Как же я мог отказаться, профессор Байят.

Манфред провел его в гостиную, представил матери, а потом указал на диван.

– Очень заманчиво. Очень заманчиво – ценнейший бриллиант, который когда‑то принадлежал моему отцу.

– Я понимаю, что это вопрос очень деликатный, господин Вульф, – начал профессор. – Как мне стало известно, ваш отец получил бриллиант во время войны, от еврея, которого отправили в Освенцим.

Манфред едва не рассвирепел. Он слишком хорошо знал, как воспринимали нацистских офицеров после войны, и такое осторожно выраженное замечание для него звучало как осуждение, или даже оскорбление.

– И у кого он сейчас?

– У женщины, получившей его по наследству.

– Ван дер Ягт, верно? – имя произнесла госпожа Вульф, она помнила его, после суда. Вот только они не знали, что у старого полковника была семья. Манфред думал, что Ягт давно продал бриллиант, и тот канул в Лету.

– Я боюсь, что не могу открыть, кого в данный момент представляю, господин Вульф, – сказал профессор. – Я здесь не для того, чтобы осуждать действия вашего отца, а только для того, чтобы узнать об истории с бриллиантом.

Манфред еле сдерживался от возмущения.

– Ван дер Ягт забрал все, что у нас было, – сказал он, как можно спокойнее. – Это он подверг отца суду, и из‑за него отца казнили. Моя мать, беременная мной, осталась в нищете. А вы хотите, чтобы я вам помогал?

Профессор Байят опустил взгляд.

– Множество ужасных вещей случилось во время войны, господин Вульф, – степенно проговорил он. – Я не хочу задеть ни вас, ни вашу семью. Или поднимать неприятные воспоминания. Я всего лишь ученый, и пытаюсь проследить историю и оценить значимость этого камня.

А это, в конце концов, облегчит доступ к камню, заключил про себя Вульф, и это уже, было достаточным основанием к сотрудничеству. Он быстро продумал открывающиеся перед ним перспективы. Как и профессор, он хотел знать больше. Он был готов к обмену информацией. Его отец говорил супруге имя того еврея, кому раньше принадлежал бриллиант. Как и имя ван дер Ягта, оно навечно отпечаталось в его памяти. «Я получил бриллиант от Мозэка Левина, пражского часовщика».

– Спасибо, что уделили мне время, господин Вульф. – Профессор поднялся. – Я больше не буду вас беспокоить.

После того, как проводил своего гостя, Манфред какое‑то время беспокойно мерил комнату шагами, потом открыл нижний ящик своего стола и достал тонкую папку. Оттуда он вынул пожелтевшие листы с набросками. Там были изображены те драгоценности, которые он изъял у разных людей во время войны. Бриллиант был вырисован с особой тщательностью.

Всю свою жизнь Манфред думал о мести, и теперь у него была возможность осуществить ее. Единственное, о чем он сожалел, это что мать слишком слаба рассудком, чтобы в полной мере осознать их шанс восстановить справедливость. Ненависть к голландскому полковнику, который обрек на казнь ее супруга, изводила ее изнутри, росла, словно раковая опухоль. Вера Вульфов в отмщение взрастила Манфреда. Вместо сказок на ночь мать, укутывая его одеялом, рассказывала ему о тех событиях, из‑за которых он так и не узнал отца.

В дни Нюрнбергского процесса на нацистских офицеров велась охота, многих тогда бросили в заключение и казнили, отец Манфреда сделал все, чтобы его не поймали, он даже отрастил бороду и одевался неприметно, в какие‑то обноски. Герт Вульф рассчитывал покинуть страну – уплыть в Штаты, и в тот злополучный день 1946 года для всех, кто его знал, он был всего лишь бедняком, тащившим домой тощий пучок петрушки. Но по пути ему встретился этот голландский полковник. Герт сразу, по глазам ван дер Ягта, понял, что тот его раскусил. Он даже не помнил, когда в военное время могли пересечься их пути, но полковник узнал его сразу. Менее чем в десятке метров стояли полицейские, и Герт знал, что их мгновенно позовут. Все пропало. В отчаянии, он схватил полковника за рукав, и отвел за угол.

– Молчите, умоляю вас! – пытался Вульф убедить его, дрожа под пристальным взглядом полковника. – Я щедро вам заплачу!

Сначала голландец оттолкнул его. Но отец Манфреда умолял.

– Пожалуйста. Моя жена носит нашего первенца. Пойдемте со мной, мой дом тут неподалеку. Дайте мне показать вам, что у меня есть.

После долгих уговоров, полковник прошел с Гертом к нему домой, и забрал картины, и драгоценности, на которые Вульф надеялся купить свое избавление. Голландец взял столько, что его помощнику пришлось искать машину, чтобы вывезти добро. Вместе с награбленным во время войны, ушел и самый ценный трофей Герта – бриллиант, который, по его расчету, должен был спасти им жизнь.

Прямо на следующий день, когда Вульфы уже паковали вещи в надежде успеть сбежать, полковник вернулся с полицией. Так рассказывала Манфреду мать.

Не прошло и двух месяцев, как вышло постановление казнить Герта Вульфа. Мать Манфреда надеялась дать их ребенку лучшее, но детство Вульфа‑младшего было отнюдь не сладким. Он рос в нищете, отвергнутый соседскими детьми и детьми из школы, которые хотели преодолеть нацистское прошлое. Он вырос человеком, одержимым чудовищной идеей возмездия. На то, чтобы получить возможность добиться своего, у него ушло шестьдесят лет. Теперь он обладал властью, деньгами, и нужными связями для того, чтобы восстановить справедливость.

Он поднял трубку и набрал номер лидера Arische Bruderschaft «Арийского братства», самой мощной подпольной неонацистской организации Берлина.

 

Амстердам

 

– Я так себе зад отморожу, – пожаловался Ночной Ястреб. Он ждал снаружи в темно‑синем Фольксвагене, который они взяли в аренду в аэропорту Схипхол.

– Это не займет много времени. Все документы в полном порядке, – заверила его Аллегро. Ей легко удалось пробраться в офис Ганса Гофмана.

Ночной Ястреб громко зевнул ей в наушник.

– Господи, ну и длинная же ночка выдалась. Хоть бы поспать, в конце концов.

– «В конце концов» – ключевые слова, – Аллегро рылась в папках на столе адвоката. – Надеюсь, нам повезет.

– Я бы сказал, тебе вчера изрядно повезло!

– Да, она сладкая штучка.

Аллегро вспомнила, какой нежной была эта изящная женская шейка под ее губами, и ей стало труднее сосредоточиться. На какие‑то мгновения, там, рядом с Крис ван дер Ягт, она обо всем позабыла, и сама до сих пор не могла понять, почему. Что‑то в печальном выражении ее глаз зацепило Аллегро… Она размышляла над тем, почему же хозяйку такой роскошной вечеринки так мало волновал сам праздник. Не иначе как, дело в смерти ее отца. Тогда почему не отменить все? Зачем было окружать себя людьми, которые слишком заняты своим весельем, что не обращают внимания на то, как хозяйка дома ускользает, чтобы побыть наедине?

В глазах Крис ван дер Ягт было столько одиночества, сколько Аллегро никогда не доводилось видеть.

– Нашла что‑нибудь? – неожиданно спросил Ночной Ястреб, возвращая ее мысли к работе.

– План дома в Харлеме, – она вытащила небольшую цифровую камеру. – Согласно нему, особняк был построен еще в семнадцатом веке. И он огромный. Нам бы поторопиться, если мы собираемся там все обыскать, пока она не вернулась из Италии.

Вернув на место план дома, она вынула из конторки дневник в кожаном переплете. Первую страницу покрывали убористые записи неопрятным почерком. «Amsterdam 12.04.1939 vreesdatikmorgenwegmoet. DeDuitserskomeneraan…»

Аллегро пролистала пару страниц, выхватывая случайные строчки.

«Berljn 16.12.1946. Hij wist dat ik hem had herkend…toen ik de diamant zag…»

– Тут дневник ее отца, и в нем упоминается бриллиант, – доложила она, делая снимки каждой страницы. Время поджимало, поэтому она нащелкала только первые развороты, где были упоминания о камне. Вначале большая часть записей была о том, как Ян ван дер Ягт уходил на войну. Потом записи о бриллианте встречались все чаще и чаще, но большинство упоминаний, вычитанные ею вне контекста, совершенно лишались смысла. То «он видел камень», то «алмаз у него». А о том, что он, собственно, с бриллиантом сделал, сказано не было.

– Если после сегодняшнего дело не прояснится, придется вернуться и отснять остаток дневника, – сказала Аллегро, собираясь.

– Давай уж лучше надеяться, что мы найдем камень. Ненавижу возвращаться.

 

Полчаса в пути до особняка ван дер Ягтов в Харлеме Аллегро изучала план дома, который сфотографировала.

– Схема датирована 1975 годом. Они тогда проводили ремонт башни.

– Башни? – Ночной Ястреб бросил на Аллегро короткий взгляд из‑за руля. – У них там что, замок целый?

– Двадцать три комнаты, здание квадратное, двухэтажное, с подвалом. А Башня квадратная и четырехэтажная, ее достроили позже.

– И сейф там?

– Может быть. Судя по схеме, в подвале есть встроенный тайник. Традиционное решение для таких старых особняков.

Харлемская усадьба располагалась за городом, фактически, в деревне. Достаточно далеко от соседних домов, но у самой дороги. Дом из белого кирпича, с более темной каймой вокруг окон и угольно‑черной покатой шиферной крышей. Крыша башни была того же цвета, и сходилась куполом, венчал ее большой флюгер в форме буквы «V», которая сейчас была обращена на восток. Живая изгородь возле входа в особняк некогда была высажена изысканными прямоугольниками и острижена, но теперь симметрия была утрачена, а кусты страдали от заброшенности, так же, как и другие декоративные посадки вокруг дома. У особняка не было припарковано ни единой машины.

К дому было пристроено еще одно здание, из темно‑коричневого кирпича, и по тому, как были расположены высокие двери, можно было понять, что некогда оно служило конюшней. Сейчас там, похоже, никого не держали. Несколько детекторов движения располагались на передней части дома. Над входом висела камера. Беглый осмотр противоположной стороны показал, что там такие же устройства слежения.

– Так, похоже, это лучшая точка доступа, если мы не хотим отрубать электричество. – Аллегро показала на окно второго этажа башни, куда легко было забраться по пологой крыше основного здания. Приближался рассвет, а оперативникам вовсе не хотелось тревожить графиню или кого‑то из слуг, если придется вернуться.

Ночной Ястреб подсадил Аллегро, чтобы та заглянула во внутрь. Не обнаружив там никого, она подсветила раму фонариком‑ручкой. Колючей проволоки нигде не было видно, и, к облегчению Аллегро, когда окно было открыто, не зазвучала сирена. Помещение, в котором она оказалась, напоминало мастерскую швеи, там была старинная машинка, манекены, корзина с пряжей и прочие подобные вещи. Воздух в комнате был спертым, словно туда давно никто не заходил. Аллегро осторожно прошла через комнату, оглядывая ее на предмет следящих устройств, и вышла в коридор.

– Тут камеры и датчики, но они выключены, – сказала она Ночному Ястребу.

– Скоро рассветет, – зачем‑то напомнил он.

– Слышу, слышу.

– Где ты сейчас?

– В кухне. – Она увидела еще одну камеру, которая тоже не работала. – Какой смысл, не могу понять… Зачем выключать систему безопасности, если в доме такая ценность? Или бриллианта тут нет, или…

Она остановилась в раздумьях.

– …Ну, или семья уже по уши в долгах. Может, систему безопасности отключили, чтобы снизить расходы.

Аллегро сверилась с планом дома, чтобы выйти к передней стороне, где‑то там был обозначен вход в подвал. На схему была нанесена каждая дверь, которую она проходила. Аллегро держалась ближе к стене, и отмечала мысленно, сколько именно дверей она уже прошла. И тут все обернулось полной ерундой.

– Странно. По идее, я стою перед комнатой… которой нет.

– Что ты хочешь от старого плана древнего особняка?

– Н‑да, ты прав, – пройдя до конца коридора, она нашла дверь, возле которой на плане значилось, что это вход в подвал. Аллегро достала отмычку, и, поковырявшись в замке, открыла дверь.

– Спускаюсь в подвал.

Там было темно, Аллегро включила лампочку, закрепленную на ободке. Подвал был огромным, он простирался под всеми помещениями дома. Но несмотря на то, что он был просто неизмеримого метража, ван дер Ягтам удалось его заполнить редкостным количеством ценностей … и сущего мусора. Там были старые картины, проржавевшие охотничьи капканы, сломанная мебель, велосипеды и сам бог не знает, что еще в бесконечных коробках и ящиках. Аллегро взглянула на содержимое ближайшего из них. Там было полно тюбиков с акриловой краской, банок‑распылителей с эмалью и изрядно размочаленных верблюжьих кистей. Один из членов семьи ван дер Ягт, явно, был художником‑любителем, и Аллегро почему‑то подумалось, что это могла быть Крис.

– Тут полно всякого хлама. Они, наверное, вообще ничего не выкидывают. – Она снова изучила снимок плана.

– Ну, хорошая новость – что я хотя бы нашла его.

Встроенный в стену сейф был не просто старым – он был древним, и такого запирающего механизма она никогда прежде не видела, хотя что‑то подобное как‑то раз попалось в учебнике ОЭН. Сейф был покрыт паутиной и… открыт.

– И плохая: там пусто.

– Нас кто‑то опередил?

– Нет, просто тут даже не заперто. Судя по виду, этой штукой никто не пользовался уже много лет.

– Ну, тогда принимайся за обыск всего дома, – сказал Ночной Ястреб. – До рассвета час.

– Знаешь что, хватит мне тут часы по солнцу сверять, древний человек. Я сама неплохо чувствую время. – Простукивая стену, Аллегро направилась в сторону лестницы, ведущей на первый этаж. Из‑под кулака доносился глухой звук бетона. Она продолжала простукивание, пока один участок не отозвался гулко и звонко, что означало, что там была пустая ниша. Из небольшого пакета, что был у нее с собой, она достала портативный радиолокатор. Небольшой прибор, размером с мобильный телефон, показывал на глубину до тридцати сантиметров. Приложив его к стене, она поняла, что за стеной – еще комната, размером с небольшую гардеробную, а внутри небольшой прямоугольный объект – сейф, конечно же.

– Вот, сукин сын, ну, я же знала!

– Что там у тебя?

– Да нашла я этот сейф, только не знаю, как к нему подобраться.

– Она будет здесь через час.

– В штаны не наложи.

Сначала она исключила три смежные стены как точки доступа, потом вернулась в подвал. Пробравшись через горы хлама к самой замурованной комнате, она направила свет на потолок. Он был достаточно низок, чтобы достать, просто забравшись на стул. Цемент в том месте был новым, и прямо‑таки выделялся на фоне древней кирпичной кладки. Конечно, именно так раньше и попадали в секретное помещение, но теперь вход был замурован, причем сравнительно недавно. Как и в Венеции. Должен же где‑то был быть действующий проход. Но где?

– Проверь‑ка для меня кое‑что, – сказала она Ночному Ястребу. – Подойди к юго‑восточному углу дома и убедись, что там нет ничего похожего на вход в подвал.

– Вас понял.

Пока он искал, она поднялась в кабинет и пошарила по бумагам, лежавшим на столе, в поисках чего‑нибудь указывающего на то, что бриллиант в сейфе.

– Дуля с маком, – доложил Ночной Ястреб. – Вот только часики тикают.

– Я тебе циферблат начищу, если ты не заткнешься и не дашь мне спокойно поработать.

Она взяла составленный адвокатом список необходимых особняку ремонтных работ. Читая его, она уже знала, что делать.

– Выход, – доложила она Ночному Ястребу.

По пути обратно, в сторону башни, она взглянула на часы. В Амстердаме семь тридцать утра. В Колорадо половина двенадцатого. Вечера. Она ухмыльнулась. Скорее всего, Монти Пирс уже лег спать.

Она позвонила ему, как только они вырулили от особняка на трассу.

– Я нашла сейф, Монти, вот только не знаю, как бы к нему подобраться.

– Уверен, что уж кому‑кому, а тебе это проблемы не составит, – спросонок ответил шеф ОЭН. – Отлично сработано. Скажи Ночному Ястребу, что хочу, чтобы он вернулся в течение двух суток. Мне нужно его подготовить еще для одной работенки. Думаю, с этим ты сама разберешься.

– Ты хочешь сказать, мне тут остаться в гордом одиночестве, ни глаз, ни ушей снаружи, да?

– Уверен, что ты справишься.

– А у меня есть выбор?

 

Ганс Гофман планировал приехать в особняк ван дер Ягтов раньше, чем нанятый им рабочий, чтобы осмотреться и понять, за что браться в первую очередь. Подъехав в дому и остановившись на дорожке, посыпанной гравием, он очень удивился, когда увидел женщину, которая шла в том же направлении. По потертым джинсам, толстовке с капюшоном и бейсболке он догадался, что она американка. Он проехал еще немного, заглянув ей в лицо. По виду старше, чем обычные амстердамские студенты‑туристы. Ей было около тридцати. Ганс припарковался напротив дома и выйдя из машины, с грустью смотрел на один из удивительных шедевров голландского зодчества семнадцатого века, сейчас являвший собой лишь бледную тень своего былого великолепия. Ему не верилось, что Ян мог довести дом до такого состояния. Других машин не было, значит, Крис еще не приехала из Венеции.

Женщина, которую он видел, приветливо с ним поздоровалась.

– В городе мне сказали, что у вас тут можно взять лошадь. И недорого, – проговорила она, когда Гансу удалось выдавить скомканное приветствие.

– Я по адресу?

– Хозяева держали лошадей, но никогда не… не сдавали их в аренду. – Ганс мысленно порадовался тому, что правильно понял, она американка: произношение выдавало ее.

– То есть, лошади не ваши?

– Нет, моих близких друзей.

– Может, мне их спросить?

Аллегро сделала пару шагов в сторону дома. Она знала, что старик – и есть Ганс Гофман. В записке, которую он оставил внутри, говорилось, что сегодня он приедет, да и его внешность отвечала всему, что ей удалось о нем узнать. Он воевал во Второй мировой, а значит, ему за восемьдесят, и на нем был старомодный костюм, какие обычно носят юристы. А большой нос и отсутствие резко очерченной линии скул говорили о том, что он голландец.

– Но это невозможно, к сожалению. Мой друг скончался месяц назад. – Гофман снова посмотрел на особняк. – И дом теперь принадлежит его дочери. Она должна сегодня приехать.

Аллегро стояла у него за спиной, оба они теперь смотрели на здание. Очевидно, когда‑то он, действительно, был очень близок с владельцем этого особняка. Боль и тоска читались в выражении лица старика и в том, как он втянул голову в плечи.

– Мои соболезнования вашей потере, – проговорила она. – Дом такой красивый.

– Был когда‑то. А теперь разваливается на части. Она просто не может себе его позволить, а, прежде чем продать, тут так много нужно сделать.

Последнюю фразу он произнес, скорее, для себя.

– А что дом продают?

– Ну, да, но она едва ли может заплатить за необходимый ремонт, чтобы поднять цену.

– Знаете, у нас в Америке работают такие дешевые бригады – их позовешь, они тебе все чудно сделают. Может, ей тоже к таким обратиться? – предположила Аллегро.

– В Голландии с этим не так просто. Официально, нанимать кого‑то без лицензии запрещено.

– А неофициально?

Гофман улыбнулся ее доброму настрою.

– Если бы не знал наперед, я бы подумал, что вы, юная леди, ищете работу.

– Годы опыта вас не обманывают. – Аллегро пустила в ход свою самую очаровательную улыбку. – Я приехала в Амстердам месяц назад. Думала у меня все получится, понимаете? Как бы там ни было, я тут еще на месяц, и свои наличные я бы потратила на что‑нибудь поинтереснее отеля.

– Понимаю.

– И… если я все правильно поняла, то вам нужна помощь, а я как раз могу ее оказать. Я называю это «интуитивной прозорливостью». – Она выставила вперед руку. – А зовут меня Анджелина Уитман. Можно просто Энджи.

– Ганс Гофман. Что ж, Энджи, выглядите вы сильной и достаточно крепкой. А какие навыки?

– Разные: по столярке, малярке, слесарке, кровле, электричеству, немного в саду тоже умею. Вы скажите, что, а я сделаю.

Он улыбнулся шире.

– И не говорите.

– А в плане оплаты я много не попрошу. Мне бы комнату – где разместиться и еду пару раз в день, все. Ну, по рукам? – ее пожатие было энергичным. – В смысле, можете в любой момент меня прогнать, если что не так.

– Тогда решено. Если вам нужно на чем‑то добираться, возьмите велосипед Яна – он в конюшне. – Гофман достал из кармана ключи. – Давайте зайдем внутрь? Скажете, что вы об этом думаете.

Не успели они сойти с места, как к дому подъехал микроавтобус с большим логотипом на боку. Водитель, крепкий блондин лет тридцати, вышел и поприветствовал адвоката.

– Знакомьтесь, Энджи, это Джерон, – сказал Гофман, пожимая руку мужчины. – С ним вы будете работать.

 

Глава шестая

 

Крис неимоверно устала, и морально, и физически. Взглянув на себя в зеркало заднего вида, она поняла, что и выглядит она соответствующе – глаза припухли, под ними обозначились темные круги. Последних гостей карнавальной вечеринки пришлось выпроваживать, пока не приехали грузчики и монтажники, а уборка после праздника выжала из Крис все силы, которые ей с трудом удалось собрать для этого.

Возвращаться в Харлем ей вовсе не хотелось. Слишком свежи были воспоминания о ее последнем приезде туда, это было сразу после похорон отца, теперь же Крис с ужасом думала обо всех работах, которые требуются дому ее детства перед продажей. Но утомление было куда сильнее этих тревог. Крис ни о чем думать не могла, кроме как о том, чтобы упасть замертво в свою постель и выспаться, наконец.

Она была за рулем Рено «Клио». Не машина, а жалкий отголосок того, что отец любил роскошные автомобили во времена, когда мог себе их позволить. Она постоянно вспоминала, как проделывала этот путь вместе с отцом – на заднем сидении его Ягуара, как она терпела резь в глазах от дыма дорогих сигар. Крис машинально открыла окно. Когда они с родителями куда‑либо ездили, в дороге обычно не было произнесено ни слова. Отец терпеть не мог, когда ему мешали получать удовольствие от вождения новой спортивной машины. И, хотя его слух был так тонок, что по шуму двигателя он мог мгновенно определить, все ли с машиной в порядке, к тому, что хотели сказать его жена и дочь, он никогда не прислушивался.

Крис въехала на стоянку перед домом и припарковалась. Словно предчувствуя скорый отдых, ее тело стало ватным, едва она вышла из машины. С собой у нее были только два больших чемодана с одеждой – остальные вещи она отправила из Венеции морем. Собрав остатки сил, Кристин отнесла чемоданы в дом. Зайдя в гостиную, Крис даже не заметила, в силу своей усталости, что вся мебель была сдвинута к одной стене, а пол был покрыт толстым слоем белесой пыли и забросан кусками какого‑то материала. Она все еще пыталась понять, что там делает строительный мусор, когда ее толкнули в бок. Крис потеряла равновесие и, выпустив из рук сумки, приземлилась на какие‑то доски. Сила удара была такой, что у Крис перехватило дыхание, а от боли, пронзившей руку от локтя до плеча, посыпались искры из глаз.

– Что тут происходит, боже ты мой? – вскричала она, едва восстановив дыхание.

Прямо на нее смотрели глаза цвета темной карамели. Крис упала одновременно с женщиной, оказавшейся на ней. Красивой женщиной, как Крис успела отметить. С темными волосами, смуглой кожей, правильными чертами лица и …двусмысленной улыбкой.

– Привет, – сказала та на английском. По акценту Крис поняла, что это была американка. Она так и лежала, с задранной головой, внимательно изучая Крис. Не менее внимательно, чем та ее. – Я Энджи.

– Не могли бы вы убрать руку с моей груди и слезть с меня, наконец?

– Упс. Виновата, – хмыкнула незнакомка. Она встала и отряхнулась. – Кстати, я тебе жизнь спасла. В моей стране это считают важным.

Женщина протянула руку, чтобы помочь Крис подняться.

Крис проигнорировала это и встала сама.

– Если уж на то пошло, то что вы тут делаете – в моей стране, а именно, в моем доме?

Одежду женщины покрывала та же белесая пыль, что была на полу.

Крис опустила голову, оглядела себя, убедившись, что и сама тоже вся в белых пятнах.

– Я ремонтирую потолок, чтобы на твою прелестную головку дождь не капал. Я так понимаю, ты в доме хозяйка?

– Да, так уж получилось, – ответила Крис, скорее, себе, чем этой незнакомке.

Там, где какие‑то секунды назад она стояла, теперь был огромный кусок шпаклевки, отвалившийся с потолка. А эта самая Энджи только что, похоже, действительно, спасла ее от серьезной травмы… или даже чего похуже. Раздражение Крис немного спало.

– Я думала, Ганс нанял мужчину, – сказала она, потирая плечо.

– Ну, да, – последовал сверху мужской голос.

Крис подняла взгляд, и увидела молодого мужчину, стоявшего на стремянке под самым потолком.

– Здорово, Крис! Я Джерон. Прости, не ожидали тебя так рано.

Он повернулся и сказал американке:

– Хорошо же у тебя с рефлексами, Энджи.

– Да, Джерон, к счастью, а то бы мы обе пострадали, – весело ответила она. – Ну что, хозяйка дома, как насчет подать ужин в знак благодарности?

– Что вы сказали? – возмутилась Крис.

– Проживание и питание – мы так договаривались.

Энджи, в знак того, что на сегодня работа закончена, подняла с пола монтировку.

– Уж не знаю, как ты, Джерон, – сказала она, глядя на рабочего, – а я страшно проголодалась.

Оба они посмотрели на Крис с ожиданием в глазах, и улыбнулись.

Проживание и питание? Хуже не придумаешь.

– Не припомню, чтобы я соглашалась на что‑либо в этом роде, – ответила Крис своей спасительнице. – И вы не выглядите больной, чтобы вам еще и готовили.

– Ладно, – женщина направилась к стремянке. – Сами себе поесть приготовим.

Крис подняла сумочку, которая отлетела на приличное расстояние, в момент падения.

– Эй, американка! – позвала Крис.

Женщина застыла на середине стремянки.

– Вот, лови.

Крис бросила через всю комнату ключи от своей машины.

– Возьмите мою машину, чтобы добраться до города. Купите там чего‑нибудь. Она остановилась у двери кабинета, и достала кошелек. – А это деньги на питание, – саркастично сказала она, и бросила сорок евро на пол. Она была уже в кабинете, когда услышала, как американка сказала ей вслед:

– Энджи. Меня зовут Энджи.

Крис не повернулась и ничего не ответила, только улыбнулась, подумав о том раздражении, которое слышалось в голосе этой женщины. Приятно было выбить из нее спесь. А то «чтобы дождик не капал на твою прелестную головку» да «еды подай». Крис не могла взять в толк, что это за нахальная американка, и почему Ганс вообще нанял ее. Крис растянулась на диване. С каждой секундой усталость окутывала ее все сильнее. Она нашарила в кармане плаща мобильный и набрала Гансу Гофману.

Он сразу поднял трубку, она сказала ему по‑голландски.

– Где ты ее нашел, и почему я должна оплачивать ей ужин?

– Энджи? – ласково ответил он. – Милая, правда?

– Милая? – сквозь зубы повторила Крис. – Ты имеешь в виду, наглая и самонадеянная? Она, кажется, ждет, что ее величеству я кланяться стану.

Ганс рассмеялся.

– Ага. В этом вся она. Дай ей шанс, Крис. Думаю, она тебе понравится. Знаешь, она, правда, милая.

Крис застыла.

– И где ты ее нашел?

Он рассказал, как встретил ее, и на каких условиях договорился о работе.

– То есть, мне предоставить ей комнату, кормить, и быть у нее на побегушках, так получается? – Крис позволила себе выразить недовольство создавшимся положением, но дядя продолжил так, словно и не слышал этих слов.

– Да, и с ремонтом могла бы помочь, – предложил он. – Если все будут работать вместе, дело пойдет куда быстрее.

Крис замолчала. Ее взгляд застыл на часах дедушки, стоявших в другом конце комнаты. Она прислушалась к тиканью секундной стрелки, провожающей в прошлое мгновение за мгновением.

– Ты меня слушаешь? – спросил, наконец, Ганс.

– У меня была такая жизнь, дядя… Знаешь… Ну, как отец мог допустить все это? Как я могла оказаться в таком положении?

– Интуитивная прозорливость, – произнес он. – Так это Энджи назвала.

 

Гостевая спальня, которую Крис для нее выбрала, располагалась на втором этаже в конце коридора, максимально далеко от комнаты Крис. Спальня была хорошо обставлена, окна выходили на часть стены особняка и сад, но в комнате несколько месяцев не убирали. Повсюду был слой пыли, воздух был спертым. Аллегро открыла окна и устроилась на кровати, чтобы изучить те страницы дневника, которые сфотографировала.

Содержание записей позволяло узнать, каким сложным человеком был отец Крис. А еще там были кое‑какие сведения о том, как он получил бриллиант. В дневнике говорилось о том, что Ян ван дер Ягт узнал немецкого лейтенанта Герта Вульфа, встретив его на улице. Прямо перед этим на одном из обсуждений задания ему показали портрет Вульфа, одного из офицеров Гестапо, на которых велась охота. О Вульфе было известно, что он скрывается в Берлине. Ван дер Ягт жаждал славы, достававшейся тем, кто выслеживал нацистских преступников, зверствовавших в военное время, и приводил их к ответу. В дневнике была отражена и его внутренняя борьба, смятение, охватившее его после того, как немец попытался откупиться, заплатив Ягту за молчание. До того дня он был верным офицером армии союзников, и в своем долге никогда не сомневался. Но война была позади, а в ходе конфликта его родная земля ужасно пострадала, его семья потеряла большую часть своих владений и богатства. Его благородный титул сам по себе ничего не стоил, а Ягт должен был содержать супругу.

Каждую страницу Аллегро читала медленно, мысленно переводя текст на английский.

 

Я не доверял Вульфу. Я думал, что в нем говорит отчаяние, и он сейчас уведет меня куда‑нибудь одного, и там расправится со мной. Но со мной был Ганс, поэтому я пошел в дом этого нациста. Ганс остался снаружи, готовый позвать полицию, если я не появлюсь вовремя.

Но Вульф не лгал. У него в подвале было полно сокровищ, и все это он предложил мне – картины, статуи, серебро, драгоценности. И бриллиант, такой, каких я никогда не видел. Я знал, откуда он у Вульфа, как был получен. Но что мне было делать? ВВС ничего не платили, жена жила в полуподвальной комнатушке, а я едва наскребал на еду. И тут он, предлагает мне шанс подняться из такого унизительно бедственного состояния до уровня, на котором мы жили прежде. Что же мы, не жертвы войны, и никакой компенсации нам не положено?

 

Над своим решением Ян думал целую ночь, борясь с собой, так он писал. Его мучили угрызения совести из‑за того, что он готов был предать родную страну, свой долг. И хотя он знал, что Ганс ничего никому не скажет, все же факт подкупа мог потом всплыть, и его самого тогда судили бы. Но больше всего он боялся, что, отпустив немца, даст ему шанс заявить потом свои права на все это имущество, угрожать его семье.

 

Я знал, что, если я отпущу его, то последнее слово останется за ним. Поэтому на следующий день я пришел туда с полицией. Не ради славы. А чтобы защитить мою семью. Все это было ради них.

 

Аллегро нахмурилась. Те страницы, которые она отсняла, ничего не говорили о том, где был спрятан бриллиант. Придется вернуться в офис адвоката, и снять остальное. Она закрыла окна, устроилась на велюровом диване и задремала.

Когда через три часа зазвонил ее будильник, она открыла глаза и уставилась в потолок, пытаясь взять в толк, как можно было тратить последние деньги на то, чтобы замуровывать тайники, а не на отопление, которое очень важно для такого большого дома. Конечно, в том, чтобы вставать в час ночи и обыскивать старый особняк, не было ничего хорошего. Но еще хуже было то, что Аллегро проснулась посреди чудесного сна – она была в Англии, на тест‑драйве нового Феррари, на автодроме Сильверстоун.

Она заставила себя подняться из теплой постели. Чем скорее она справится с этим заданием, тем быстрее вернется к своей любимой работе – механика Формулы 1.

В доме стояла тишина, лишь изредка нарушаемая скрипом старых половиц под ногами, да непривычно громким тиканьем старинных часов. Аллегро вернулась, еще раз тщательно проверила стены вокруг замурованной комнаты. Хотя Ночной Ястреб был уже дома, в Америке, она буквально слышала, как он говорит:

– Это смешно, Аллегро. Что ты тут надеешься отыскать? Автоматически отодвигающуюся стену?

На самом деле, она понятия не имела, что ищет, на что надеется. Может быть, все входы заложили просто потому, что в сейфе ничего не было, и им пару веков не пользовались. Даже если бы она нашла вход в потайную комнату, не факт, что там внутри что‑то окажется. Слишком много «если» и «может быть», но бросать дело Аллегро не могла.

Она решила вернуться в подвал и еще раз хорошенько посмотреть. На полпути через коридор она услышала, как впереди скрипнули половицы. Она замерла и включила фонарик. В темноте в ее сторону шла Крис. Не было никакого смысла отворачиваться или пытаться спрятаться. Просто невозможно было бы остаться незамеченной. Лучше всего было утешить Крис, заговорить ей зубы, пока та не заметила, что работница рыщет по дому.

– Тоже не можешь уснуть?

Вместо ответа раздался крик, и что‑то полетело в сторону Аллегро в темноте.

– Спокойно, Крис, это я, – сказала она, и подошла ближе. Но Крис побежала в обратную сторону, продолжая кричать, словно и не слышала ее слов. Аллегро побежала за ней, но, поскользнувшись на чем‑то, изрядно проскользила вперед, успев уцепиться за дверную ручку, и удержаться на но