Глава третья. Великий или Тихий океан

 

В субботу, 8 января, вышли в Тихий океан. Ветер крепкий, с северо-запада. Пасмурно. Набегала зыбь. Кривая барометра ползла кверху, но вскоре стала падать, а ветер перешел на запад, потом к югу, постепенно набирая силу. К 5 часам утра 9 января восточный ветер достиг штормовой силы, зыбь быстро возрастала.

Молим морского бога прекратить свои забавы.

Вода в трюмах прибывает. Судно качает и с борта на борт, и с носа на корму. Такая качка называется смешанной. На вахте Розы Завельевны заклинило руль. Новое испытание, ниспосланное судьбой; мы совсем не заслужили. Остановили машину. Через полчаса механики устранили неисправности, и мы снова легли на прежний курс. Ветровая волна усилилась. Мы приближались к центру циклона.

Когда наше отнюдь не маленькое судно поднималось на волнах, часть днища оголялась и словно повисала в воздухе. В стремительном своем падении, коснувшись воды, судно испытывало удары, потрясавшие его до основания. Когда оголялся винт, машина освобождалась от связывающих ее сил и грохот дизеля врывался в рев разбушевавшейся стихии.

Временами корабль зарывался в белую кипящую пену. Сотни тонн воды обрушивались на палубу, и неопытному человеку могло бы показаться, что судно никогда больше не всплывет на поверхность моря. Но вот нос судна опять возникал среди волн, стремительно поднимался вверх, и вода с шумом сбегала в океан через штормовые шпигаты.

Море заполнилось бурлящей белой пеной. Ветер срывал верхушки гребней, и соленая пыль окутывала судно и застилала горизонт. Вахтенный штурман записал в судовой журнал: «Жестокий шторм, 11 баллов. Зыбь до 9 баллов».

В такую погоду мало кому удается заснуть после тяжелой вахты. Спать приходится по-особому, упираясь ногами в стенки каюты и бортики койки.

Ночью по радио мы услышали радостную весть. Сегодня в Москве снова салют Победы. Наши доблестные войска штурмом овладели городом Белая Церковь – важным опорным пунктом обороны немцев… Это сообщение прибавило нам силы.

Чтобы предохранить корпус, изменил курс к югу. На этом курсе хотя и адски качает с волны на волну, однако удары прекратились. А ветер все крепчает. К 16 часам 9 января он достиг ураганной силы. Теперь речь шла о том, чтобы спасти корабль от гибели.

Старпом Петр Николаевич проверил запасы воды и продовольствия в спасательных шлюпках. Добавили мясных консервов и галет, хотя и Петр Николаевич, и боцман Павел Пономарев, помогавший старпому, прекрасно понимали, что спустить шлюпки в ревущее и грохочущее море вряд ли удастся.

Расположившись между телеграфом и стенкой рулевой рубки, я размышлял о надвигающейся катастрофе.

Корпус не выдержит, водотечность усилится, насосы не справятся с откачкой воды или засорятся отливные решетки… Кто же виноват? Конечно, капитан. Он не доглядел, не предусмотрел, не распорядился вовремя по правилам морской практики. Но вот, черт возьми, наш случай. Разве не предупреждал я начальника пароходства о недоброкачественном ремонте, не просил груза леса до порта назначения?

Ну и кусай теперь себе локти и утешайся тем, что ты все это предвидел и не мог ничего изменить.

Заглядывая вперед, оговорюсь, что через полтора десятка лет приказом министра ответственность капитана за аварию разделили между всеми лицами, участвующими в подготовке судна в рейс…

Петр Николаевич с трудом открыл дверь, прижатую ветром, и вошел в рубку. В это время судно стремительно повалилось на борт, он, не удержавшись, поехал по мокрому настилу и очутился у меня в объятиях.

– Запасы в шлюпках, на местах, – сказал он, отдышавшись, – и анкерки с водой.

– Лево судно руля не слушает, руль лево не идет! – испуганно крикнул рулевой. – Смотрите, я положил руль влево.

Действительно, аксимометр показывал всего 5°, и судно катилось вправо… Мы встретились со старшим помощником взглядами, Петр Николаевич молчал.

По-прежнему дул ветер от востока-северо-востока ураганной силы. Огромные серо-зеленые волны поднимались и справа и слепа, и по носу и по корме. Барометр продолжал падать.

Что делать? На этот вопрос должен дать ответ капитан, и дать немедленно.

Громко и тревожно зазвонил звонок машинного телефона. Старпом взял трубку

– Насосы не берут воду. Уровень воды в носовых трюмах поднимается.

Судно сделалось игрушкой волн и ветра, да вдобавок плавучесть его будет ухудшаться с каждым часом.

– Попросите стармеха в мою каюту, – помедлив, сказал я. – Пойдемте посоветуемся, что делать.

Судовые часы показывали без малого час ночи.

В каюте мне запомнились бархатные занавески на окнах, ложившиеся при качке почти горизонтально, и пенные потоки воды, катавшиеся с борта на борт. Что-то скрипело и постукивало внутри парохода, словно он охал и просил о помощи.

Вошел старший механик Копанев. Все уселись по традиции у круглого стола.

– Виктор Иванович, – без всякого вступления спросил я, – вы можете починить руль?

– Ничего не могу сделать… Не могу понять, в чем дело. Дьявольщина какая-то.

Стармех был бледен. На щеке темнело большое пятно машинного масла.

– Вы не надеетесь отремонтировать? Даже не указываете срока?!

– Какой срок! Если бы я знал, что ремонтировать… Руль где-то заклинило, но где?

– Что же вы предлагаете?

– Вызвать спасательный буксир и возвращаться обратно в Акутан. Необходим водолазный осмотр.

– Как думаете вы, Петр Николаевич?

– Я присоединяюсь к стармеху.

Теперь мне надо сосредоточиться и подумать как следует.

Конечно, оставаться в таком беспомощном положении без надежды на исправление руля и болтаться поплавком на вздыбленном Тихом океане было бы глупо.

Надо немедленно вызывать спасательный буксир.

«Все ли ты продумал, капитан?» – задал я себе вопрос. И вдруг пришла мысль: «А если мы повернем на обратный курс, на запад? Ветер нам будет в правый борт, он будет сбивать судно влево. Значит, руль придется откладывать вправо, а вправо он работает. Да, правильно. Так и сделаю. Чем ближе мы подойдем к Акутану, тем дешевле обойдется государству буксировка».

Я снял трубку телефона. Посмотрел на часы: 1 час 20 минут.

– Мостик слушает.

– Полный ход. Курс 270. Руль право, разворачивайтесь, я сейчас иду.

Перед моими глазами прошли все товарищи по теплоходу, матросы, мотористы, механики и штурманы. Буфетчица Варвара Андреевна, мальчишки – палубные ученики. Все они верят: капитан знает, что делает. Некоторые из них сейчас спят, другие стоят на вахте на палубе и в машине.

Несмотря на сильную качку, все механизмы работают четко и непрерывно. А я вот ничего не могу сообразить. Опять начинаю думать, почему заклинило руль. Перебираю все возможные причины, и ничего не приходит в голову. Не застрял ли плавающий кусон дерева в рулевом устройстве? Но почему руль работает в одну сторону и не работает в другую? Голова вспухает от мыслей.

Когда судно развернулось курсом на остров Акутан, условия изменились, как я и предполагал. Судно слушалось руля.

Я был на ногах почти двое суток и теперь, когда напряжение спало, присел на дерматиновый диванчик в штурманской и мгновенно уснул.

В шесть утра меня разбудил старпом. Я сразу вскочил на ноги.

– Руль перестал заклиниваться, хорошо работает на оба борта, – сказал он, радостно улыбаясь.

– А что с ним было?

– Неизвестно.

– Может быть, повернем? – посоветовал старпом Василевский. – Ветер немного утих, и волна стала меньше.

Действительно, волна заметно уменьшилась. Подумав, я приказал ложиться на прежний курс. Спустившись в каюту, взял лежавшую на столе телеграмму с вызовом спасательного буксира и спрятал ее в ящик стола. Сейчас она, написанная по-английски, лежит перед моими глазами. Сколько было переживаний и раздумий, пока я решил написать эту телеграмму, так и не переданную.

Отлегло от сердца. Идем вперед. Чувствую движение всем своим существом. То, что было недавно, вспоминается как дурной сон.

Однако ветер не утихает. Наоборот, снова стал набирать силу. Правда, ветер юго-западный, дует в корму с правого борта, значит, попутный. Стремительная качка не прекращается ни на миг. Каждую минуту судно переваливается с борта на борт восемнадцать – двадцать раз. А люди держатся. Никто не хнычет, не требует поблажек. Дорогие мои товарищи, в те тяжкие дни ваш доблестный труд сохранил жизнь кораблю.

Этой ночью радист Лукьянчиков неожиданно вручил телеграмму: «SOS. Широта 53—12, долгота 160—45. Окажите помощь, судно погружается в воду. Пароход „Тымлат“ КМОР. Москаленко». И сразу же еще одну телеграмму: радистка «Тымлата» прощалась со своей дочкой.

Телеграммы потрясли меня.

Марк Сергеевич Москаленко вышел на своем «Тымлате» через две недели после моего отплытия. Только в Портленде мы узнали, что произошло в те дни у берегов Камчатки.

7 января «Тымлат» прошел Первый Курильский пролив. В Тихом океане на большой волне от северо-востока судно стало испытывать сильные удары, появилась течь, а груз руды увеличивал стремительность качки. Как и следовало ожидать, течь появилась на местах электросварки.

9 января волны стали еще больше, стремительная качка продолжалась. Трюм быстро заполнялся водой, и судно получило большой дифферент на нос. Около полуночи 11 января 1944 года шторм достиг силы урагана. В 4 часа утра волной сорвало брезент и вскрыло люк номер один. Это привело к полному затоплению трюма.

Завывала пурга, видимости почти не было, ветер сбивал с ног людей. Вода, попадавшая на палубу, тут же замерзала.

На аварийный сигнал откликнулись пароходы «Киев» (капитан Г. Макаров) и «Выборг» (капитан Б. Гришин). Кстати сказать, оба мои однокашника. Приступили к спасательным работам. Делались попытки буксировать «Тымлат», но буксиры лопались. Якорные клюзы тонувшего парохода были почти в воде, ступица винта оголилась. Ветер ревел с оглушительной силой, от ветра непрерывно гудел свисток парохода «Выборг». В воздухе летали щепки от деревянных креплений палубного груза. С подветренного борта был спущен спасательный плот, на него сошли девять человек. Плот быстро отнесло от парохода. В это время капитан Москаленко дал «SOS»…

Тихий океан продолжал бушевать. Временами ощущаем сильные удары волны. Вода из отливных отверстий вытекает ржавая, коричневая, с примесью руды. Ход не уменьшаем.

Удивляюсь я крепости нашего теплохода. Ленинградские судостроители построили лесовоз на славу. Если все испытания – авария и этот тяжелый переход – пришлись бы на долю американского судна типа «либерти», оно давно бы разломилось. А мы вот идем, и поломанные и потрепанные, а все же движемся вперед.

11 января в полночь мне удалось определить наше местонахождение по луне. Оказалось, левее курса на 38 миль и на 24 мили позади. Конечно, луна слишком легкомысленна для астрономических дел. За малейший просчет можно поплатиться серьезной ошибкой. Но когда нет ни звезд, ни солнца, а место весьма предположительное, то и луна – астрономическое светило.

В 6 часов утра Петр Николаевич взял секстаном несколько звезд. Горизонт оказался хороший. По трем звездам место получилось отличное. Три линии пересекались почти в одной точке. Треугольник всего в полторы мили. В наших условиях лучшего желать нечего. Расхождение с лунным определением 5—6 миль. Тоже неплохо. В следующие дни были астрономические определения и по солнцу и по звездам. Курс ежедневно исправлялся.

Жизнь на судне невеселая. Однако, если радио приносило нам вести о победах над фашистами, все ходили с поднятыми головами и радостно делились друг с другом услышанным.

Но в такую погоду спокойнее: атаки подводных лодок невозможны. При плавании в военное время это очень много значит для моряка.

13 января и море и ветер поутихли, однако качка продолжается и удары зыби довольно ощутимы. Ветер дует то с севера, то с юга, то с востока. Начались туманы, видимость совсем плохая, всего 100—200 метров. Даем сигналы. Идем по счислению, то есть откладываем на курсе пройденные по лагу мили. На точность плавания влияют неучтенная поправка лага и снос судна с курса под действием течения и ветра.

14 января большая неприятность: вышел из строя гироскопический компас, перешла да магнитный – древнейший мореходный прибор, по которому плавали еще Колумб и Магеллан. Хорошо, что неполадки гирокомпаса удалось устранить.

Прикинул, на сколько миль мы уклонились от курса за эти дни. Получается очень внушительно. В общем, если не делать поправок на астрономические определения, то мы оказались бы миль на сто двадцать позади и на пятьдесят – шестьдесят вправо. С лагом у нас явно неблагополучно.

Опять выходил из строя гирокомпас, опять шли по магнитному. Все это очень дергает нервы. Навигационные приборы на судне старые, требующие ремонта и замены. Верю только секстану и своему глазу. Хорошо определяется старпом Василевский. Молю морского бога дать хорошую видимость при подходе к проливу Хуан-де-Фука. На наш устаревший радиопеленгатор тоже надежда плохая.

15 января, утром, видимость опять ухудшилась до 200 метров. Даем сигналы. Последнее астрономическое определение было в 4 часа утра. Еще одна неприятность: оказывается, у нас нет характеристик входных радиомаяков. Радиомаяки здесь сильные, и даже с помощью нашего устаревшего пеленгатора мы могли бы за сутки «ухватиться» за берег и рассчитать свое место, хотя бы и не совсем точно.

Увы, рухнули надежды на хотя бы приблизительное определение при входе в залив. Радист и штурманы пробуют пеленговать, пытаясь нащупать нужные нам входные радиомаяки, однако безрезультатно. Видимость по-прежнему из рук вон плохая. Идем самым малым ходом.

Уже сутки я никуда не ухожу с мостика. Мое черное кожаное пальто набухло от влаги и тяжело давит на плечи.

Войти благополучно в порт – прямая обязанность капитана, и ошибку здесь никто не простит. Может быть, было бы вернее повернуть обратно и дождаться улучшения видимости?

В лоции черным по белому написано:

«Подход к проливу очень сложен и опасен (здесь имел место целый ряд кораблекрушений и аварий). При подходе к проливу с моря при плохой видимости судно должно придерживаться 100-саженной изобаты и не должно переходить 50-саженную изобату, пока не убедится, что проход открыт, так как даже при ясной погоде проход часто бывает закрытым».

Итак, мы медленно продвигались вперед при плохой видимости, останавливаясь каждый час и измеряя глубины лотом Томсона. Идем, что называется, на ощупь… Вдруг справа, из тумана, нам навстречу вышло большое груженое судно. Американец. Он шел параллельным курсом, зарываясь в волнах. Со стороны даже интересно смотреть, как то нос, то корма у него задираются кверху и его заливает вода. Но самое главное, он шел параллельным курсом. Это укрепило мою уверенность. Раз вход в залив недалек, а выходящее судно идет параллельным курсом, значит, я иду правильно.

Мы разошлись всего в сотне метров.

Я не замечаю, как сменяются вахты, не замечаю, что не завтракал и не обедал. Буфетчица приносила горячий кофе на мостик, я пил, обжигаясь и не отводя глаз от моря.

– Константин Сергеевич, вроде бы время повернуть обратно, – деликатно посоветовал старпом, – берег совсем близко, вон водоросли плывут, трава какая-то…

– Еще немного, Петр Николаевич, – отозвался я. – Должен открыться берег.

Положение действительно тяжелое: наступает темнота. Если бы не встречное судно на параллельном курсе, я, наверное, не выдержал бы и повернул в море. На мостике тихо. Несколько человек молча прислушиваются и приглядываются. Здесь и вахта и под-вахта. Даже радист, обладающий острым слухом, пытается услышать туманный сигнал маяка. Слышно, как шлепают по воде лопасти полуоголенного винта, шумит разрезаемая форштевнем вода.

И вдруг меня ударило будто сильным током – увидел слева проблеск маячного огня. Он открылся на высоком берегу.

– Маяк! Пеленг, быстро!

Старпом бросился к пеленгатору. Он тоже увидел огонь.

– Двести восемьдесят четыре, – сразу же раздался его голос.

Понадобилось мгновение, чтобы проложить пеленг на карте. Все правильно, мы входим в пролив Хуан-де-Фука. Открылся еще один маяк, теперь на правом берегу. Место хорошее, вошли в пролив очень удачно. Еще десять минут, и теплоход очутился будто в другом мире. Позади туман держится ровной, плотной стенкой, а справа и слева горят десятки огней. Над головой ясное небо, видны звезды. Ни тумана, ни облаков. И без пеленгов понятно, что мы находимся в безопасности.

Вскоре мы отдали якорь в Порт-Анджелесе, там, где предписывала лоция. Оставив на мостике старшего помощника, я спустился в каюту, без сил свалился в кресло и долго сидел, не замечая, как с намокшего пальто на ковер стекали ручейки.

Только что все силы были напряжены до предела. Я не замечал времени. Не будь этого творческого подъема, вряд ли можно было бы продержаться такое длительное время на ногах без спа и отдыха.

Приходилось удивляться, с каким спокойствием мои товарищи по плаванию выполняли свои обязанности.

Наши палубные ученики отлично выдержали экзамен. Стояли без всяких скидок на вахте, выполняли любую работу под руководством боцмана Пономарева. А машинная команда! Ни одной поломки, ни одной остановки двигателя по ее вине.

Никто из моих товарищей не думал, что выполняет какую-то особо трудную и опасную работу. Все считали, что работа самая обыкновенная, морская.

Вскоре на борт прибыл санитарный врач. Через 30 минут все формальности были закончены, и мы снялись с рейда Порт-Анджелеса в порт Такома для выгрузки остатков руды. Всю ночь шли под проводкой лоцмана. В десять утра наш теплоход стоял у причала. Прибыли таможенники и портовые власти. Все прошло гладко, без всяких осложнений. Весь экипаж получил специальные карточки, которые будут официальными документами во время пребывания на американском берегу. Началась выгрузка руды.

После выгрузки наш теплоход должен был следовать в порт Портленд на реке Колумбии. Бар Колумбии опасен. Фарватер на реке узкий и извилистый. Естественно, мы не могли идти в плавание с неисправным рулем.

Все мои опасения я высказал капитану, известному полярнику Александру Павловичу Бочеку. Он был здесь «старшим на рейде».

Я просил произвести водолазный осмотр перед переходом в Портленд. Александр Павлович сразу согласился. Водолазный осмотр был разумной предосторожностью. Вместе с инженером Мартисовым, работавшим в Сиэтле в числе советских представителей, и Николаем Яковлевичем Брызгиным, помощником Бочека, мы вернулись в Такому.

Инженер Мартисов сразу направился в рулевую и включил электрический привод руля. Он положил руль на борт вправо, потом влево. Руль работал.

– Я гарантирую благополучный переход в Портленд, – сказал Мартисов. – Ваше беспокойство необоснованно, капитан.

Я вспылил – слишком свежи были воспоминания о переходе:

– Повторяю: покуда не буду знать причину заклинивания руля, из Такомы не уйду. Я и так достаточно рисковал.

– Водолазы стоят дорого.

– Теплоход и люди стоят дороже.

В конце концов я добился осмотра руля и всей подводной части.

На теплоходе мы поужинали и разговорились.

Оказалось, что Николай Яковлевич Брызгин был старпомом на танкере «Майкоп» (капитаном был Анатолий Васильевич Левченко), поврежденном японскими бомбардировщиками у берегов острова Минданао в конце декабря 1941 года.

– Одна из бомб попала в штурманскую рубку и радиорубку.

Радист Евгений Дианов был убит в своем кресле у телеграфного ключа. Меня ранило. Осколками прихватило еще пять человек из команды.

– Как вы попали к Минданао? Ведь это Филиппины?

– Возвращались во Владивосток из порта Сурабая на Яве, и нас застала война. Японцы объявили войну Америке, Англии и Голландии.

– Но ведь с нами Япония не воевала?

– Мы тоже так думали, ведь у нас на корме поднят флаг Советского Союза, и на палубе мы нарисовали флаги, чтобы видно было летчикам. Однако ничего не помогло. Бомбили, и не раз.

Мы помолчали. Сколько было таких случаев на Дальнем Востоке…

– Самое страшное, – сказал Николай Яковлевич, – безнаказанность. Наш капитан делал все, что мог, уклонялся от бомб, беспрерывно маневрировал. Меня до сих пор трясет от злости, когда я вспоминаю японских летчиков, хладнокровно уничтожавших безоружных людей.

– Танкер погиб?

– Погиб. После бомбежки он находился в тяжелом состоянии, мог затонуть каждую минуту. Капитан поставил его на якорь вблизи южного берега острова Минданао. На следующий день самураи появились снова и с остервенением бомбили стоявшее на якоре поврежденное судно. Но в то время я был уже в госпитале на берегу.

26 декабря 1941 года «Майкоп» разломился посередине и ушел под воду. На спасательной шлюпке экипаж добрался до берега.

– Как отнеслись к вам, потерпевшим кораблекрушение, местные власти? Ведь там были и американские войска?

– Грешить не буду, власти приняли нас радушно. Однако никто не мог отправить нас на Родину, шла война. Но когда в мае 1942 года пришли завоеватели-японцы, начались издевательства. Дело доходило до рукоприкладства. Даже капитану довелось почувствовать отношение самураев. Однажды солдат ударил его и пытался пригнуть голову: ему показалось, что капитан недостаточно почтителен перед офицером-лейтенантом. Кормили отвратительно, в пище часто попадалось битое стекло.

Японцы устроили поголовный допрос всей команде. Пытались выудить от кого-нибудь заявление, что «Майкоп» потопили американцы. Устанавливали жесткие правила поведения и предупреждали, что за малейшее нарушение будут «бить в морду». Наши моряки вели себя достойно. Приказы капитана выполнялись беспрекословно, никто не подписал извращенных показаний на допросах, несмотря на всякие ухищрения японцев.

Поздно вечером я проводил Брызгина в Сиэтл. Когда вернулся, решил обойти теплоход. Мне показалось, что я нахожусь в заколдованном царстве. Все мои товарищи, кроме вахтенных, крепко спали. За много дней впервые спали раздетые, под простынями. Из каждой каюты доносился богатырский храп.

Как надо устать моряку, чтобы он не сошел на берег в иностранном порту…

* * *

Водолазы, вырезав отверстие в полом пере руля, обнаружили, что три бронзовых болта подшипника оторвались и концы их выходят между пером и рамой рудерпоста. Каждый из них при сотрясении мог вывести из строя руль. В этом и была причина заклинивания. Хорошо, что я проявил настойчивость, добиваясь осмотра руля.

Водолазы извлекли бронзовые болты. Я оставил их себе на память, пригодятся во Владивостоке. Такое вещественное доказательство действует весьма убедительно.

Руду выгрузили тщательно, до последней лопаты. Весь груз прошел через весы, и оказалось, что в Америку мы привезли 856 тонн.

Прибыли портовые власти оформить отход. Мы идем в Сиэтл для пополнения топливом. До Сиэтла шли под проводкой лоцмана 4 часа и топливо принимали 55 минут. По сигналу готовности тронулись к выходу в море. В 10 часов вечера 20 января лоцмана снял подошедший катер, и мы легли курсом на плавмаяк «Колумбия». Шли без малого сутки. Погода была прекрасная, плавание, как мы говорили, «курортное».

Возле теплохода все время кружились чайки. Они здесь необычно большие. Совсем не боятся людей, как будто знают, что среди моряков всех стран существует старинный обычай не обижать чаек. У морской птицы острые глаза: за пустой коробкой от спичек она не погонится, но стоит протянуть на руке лакомый кусочек, и белокрылая птица начинает кружиться все ближе и ближе и наконец схватит еду с руки моряка.

…Плавучий маяк хорошо виден. К нам приближается лоцманский бот, белый, с развевающимся звездным флагом. Наш теплоход ложится в дрейф, и по штормтрапу поднимается худощавый, жизнерадостный человек в форме морского офицера. Это лоцман.

После обычных официальных вопросов он радостно произнес:

– Вы, слышали, капитан, что ваша армия добилась новых побед на фронте и немцам снова здорово всыпали?

Лоцман протягивает мне пачку свежих газет и журналов – такова традиция – и, отправившись в рулевую рубку, неожиданно командует по-русски:

– Полный ход, право на борт.

Наш теплоход далеко не первое судно, которое проводит этот лоцман. И он успел хорошо усвоить некоторые команды на русском языке.

Судно вошло в устье большой американской реки. Когда оно проходило бар, лоцман сказал мне, указывая на низкие берега с бесчисленными отмелями:

– Здесь нашли себе гибель в разное время семьдесят судов, их занесло песками, недавно погиб и советский пароход «Вацлав Воровский».

Об этой аварии я был наслышан еще во Владивостоке. Ее разбирали в Моринспекции совместно с капитанами стоявших в порту судов. Помню, что авария казалась мне очень странной. Большой пароход «Вацлав Воровский» выходил с грузом из реки в море. В порту Астория был принят на борт морской лоцман, который и повел пароход через бар к выходу. Американец уверил капитана, что погода благоприятствует проходу через бар. Когда судно прошло десятый буй и все опасности остались позади, лоцман решил повернуть обратно и повернул самовольно, без согласования с капитаном.

– Лучше возвратиться на рейд порта Астория, – сказал он капитану. – Погода.

Правда, зыбь с моря увеличилась, но, с другой стороны, впереди были большие глубины, океан. И опасаться как будто было нечего. Однако, полагаясь на опыт лоцмана, капитан согласился. Да и поздно было возражать: судно ложилось на обратный курс. Получилось, что «Вацлав Воровский» свернул с безопасного пути в узкое место. Наступила темнота. Приливным течением, ветром и зыбью судно выкинуло на банку, и через несколько часов пароход разломился на три части.

Был ли добросовестным человеком этот американец? Меня авария «Вацлава Воровского» насторожила, и я постарался как следует изучить предстоящий путь.

Все чаще встречались рыбацкие лодки – парусные и моторные, выкрашенные в разные цвета. С лодок нас приветствовали люди, махая шапками.

Лоцман предупреждает:

– Сейчас мы подойдем к карантинной станции. На борт должен подняться доктор. Старику пошел седьмой десяток. Спустите, пожалуйста, парадный трап. Ведь доктору чертовски трудно взбираться по штормтрапу.

Осторожно поднимается по парадному трапу седой бодрый старичок – карантинный врач. Он быстро закапчивает оформление необходимых документов, радушно прощается с нами и покидает борт. Еще несколько часов пути по извилистой большой реке с живописными берегами. На берегах тут и там пестреют крыши домиков. На карте я увидел, что один из притоков назван Русским. И здесь побывали русские в давние времена.

После крутого поворота сразу открывается порт. Вот мы минуем знаменитые верфи, где строят огромные океанские суда.

На берегу разбросаны громадные цистерны компании «Стандард ойл». Бросаются в глаза яркие американские рекламы. У причалов множество судов. И среди них немало с флагом Советского Союза. На фок-мачтах этих судов, по международному обычаю, поднят в знак дружбы американский флаг. Люди на берегу и на пароходах, мимо которых мы проходим, оживленно приветствуют советский пароход, благополучно пришедший в порт. Эти приветствия не случайны. Соединенные Штаты – морская держава. Значение торгового флота там огромно. Американцы знают трудности морской службы. И они с уважением относятся к морякам.

Наш теплоход швартуется. И вот мы снова ощущаем под ногами твердую землю, на этот раз штата Орегон.

 

Глава четвертая. С благополучным прибытием на твердую землю!

 

Еще не спустили трапы на причал, а с соседних судов уже раздаются возбужденные возгласы на русском языке:

– Поздравляем, ребята, с благополучным прибытием!

– Передайте привет стармеху.

– Как там Сережа Лукьянчиков поживает? Пусть ждет меня в гости.

Оказывается, наше судно встало у причала между двумя советскими пароходами. На корму судна, стоявшего рядом с нами, высыпали моряки. Они выкликали имена знакомых, и те немедленно поднимались на палубу, чтобы обменяться с друзьями приветствиями и новостями. Приятели-моряки, работающие на разных торговых судах, редко встречаются в порту: морская жизнь вечно кидает их в разные стороны, в самые отдаленные уголки земного шара. И если уж доведется приятелям встретиться где-нибудь за океаном, то для них это немалое событие.

По трапу поднялись представители портовых властей. Впереди – таможенный чиновник. Он облачен в синюю форму, напоминающую нашу военно-морскую.

Со всеми необходимыми формальностями было покончено в какие-нибудь 20—30 минут, и американцы отправились осматривать советский теплоход. Обычное удивление американцев вызвали женщины, работающие на теплоходе, – медик, повар, пекарь, буфетчица, уборщица.

Расторопной и милой нашей буфетчице Варваре Андреевне, радушно принявшей гостей, американцы наговорили кучу комплиментов. И все же недоверчиво допытывали нас:

– Женщины на судне? Их не укачивает? Работают хорошо? И несчастий не бывает?

Десятки вопросов, на взгляд советских людей иногда даже странных, следовали один за другим. По старинному поверью моряков, всякая женщина, попав на торговое или военное судно, приносила ему несчастье в море…

– Да, – отвечали мы не без гордости, – они работают неплохо. И несчастья у нас случаются не чаще, чем на иных судах.

Сойти на берег после нескольких десятков суток пути, после штормов, невзгод – это то, чего с нетерпением ждет каждый моряк. Порт Такома, где мы стояли буквально несколько часов, в счет не шел.

В каютах моряки с особой тщательностью выбривают щеки и подбородки – готовятся к берегу. Мотористы беспощадно трут руки жесткой щеткой, стараясь отчистить их от машинной смазки. Из рундуков вынимаются выглаженные и вычищенные костюмы.

Но вот кончается подготовка к берегу, и моряки группами спускаются по трапу. Их сразу окружают американские портовые рабочие. Начинаются дружеские похлопывания по плечу, сыплются взаимные вопросы.

Ошеломляющее впечатление оставляет картина порта. Здесь все находится в неустанном движении. Над портом стоит многоголосый шум: стук паровых лебедок смешивается с гудками буксиров и с криками грузчиков. И под этот своеобразный аккомпанемент тысячи громадных ящиков, тюков, железных труб мелькают в воздухе, покачиваясь на крепких стропах, чтобы через минуту исчезнуть в черных проемах трюмов.

Словно огромные руки, шевелятся стрелы на торговых судах. Бесконечной цепью тянутся вдоль обоих берегов реки ряды кораблей. Черные отражения мачт и стрел колышатся на водной глади. На причалах тесно от множества платформ и автомобилей с грузами. Тут же лепятся один к другому склады. И в этом на первый взгляд случайном нагромождении огромных ящиков, груд металла, автомобилей, тюков, мешков безостановочно снуют юркие электрокары и маневренные паровозы. Последние нещадно звенят на ходу сигнальными колоколами: в Америке у паровозов имеются кроме гудков колокола, которыми и пользуются обычно машинисты.

Когда солнце спускается за рекой, порт заливается светом мощных прожекторов и работа продолжается полным ходом.

Сюда, в Портленд, порт далеко не самый крупный в США, стекались грузы с разных концов страны. Огромные ящики, теснившиеся в складах, пестрели красными, черными, зелеными надписями, сообщающими название того или иного отправного пункта. Нередко встречаешь знакомые адреса.

В порту строго следят за порядком. На красном плакате на фоне огромной папиросы – здания, пароходы и люди, объятые пламенем. Надпись коротка и выразительна: «Курение – это диверсия».

…Вечереет. Лучи солнца скользят по реке, и она, желтовато-мутная днем, становится розовой. На фоне угасающего дня многочисленные мосты, смело переброшенные через реку, кажутся черными и тонкими, точно нарисованные углем. По середине реки тащится маленький колесный буксир. У него не два лопастных колеса, как у наших волжских пароходов, а всего одно широкое колесо, оно расположено на корме. Буксирный пароходик уткнулся своим туповатым носом в корму огромной баржи и толкает ее вперед.

Медленно движется огромный океанский корабль. Он приближается к мосту. Кажется, еще мгновение, и мачта парохода заденет мост, сломается, произойдет несчастье. Но нет, середина моста вдруг поднимается, как поднимались в старину мосты рыцарских замков, и пароход благополучно продолжает свой путь.

Невольно наше внимание привлекают звуки бодрого военного марша. Мы видим: толпа людей стоит на причале у борта новенького, видно только сошедшего со стапелей верфи, корабля. Он причудливо разукрашен в белый, черный, зеленый цвета – камуфлирован. По трапу на судно взбираются десятки людей: старики в черных костюмах и в котелках, люди средних лет в неизменных соломенных шляпах и с галстуками бабочкой, девушки в нарядных платьях, немолодые женщины, дети…

– Что тут происходит? – обратились мы с вопросом к одному американцу.

– Это военный транспорт, он идет в свой первый рейс, к театру военных действий, И вот старики пришли посмотреть корабль, на котором придется плавать и воевать их мальчикам.

Вскоре все родственники спустились с судна на причал. Еще сильнее стали дуть в свои кларнеты и тромбоны музыканты. И под приветственные возгласы людей на берегу пароход медленно отвалил от причала. Долго еще махали шляпами старики и посылали воздушные поцелуи девушки…

Док, в котором встало наше судно для ремонта, оказался деревянным. Конструкция его была до удивления примитивна. Это был огромных размеров затопленный деревянный ящик с толстенным двойным днищем. Когда судно входило в док, вода из ящика откачивалась, он всплывал, и корабль оказывался прочно стоящим на кильблоках, укрепленных на дне дока. Несмотря на простоту своего устройства, док мог принимать суда довольно внушительных размеров. В соседнем «ящике» стоял в ремонте авианосец – высокий, с гордо очерченными линиями, он сверкал светлыми тонами свежевыкрашенных бортов.

…Раздалась команда докового мастера. С шумом начала откачиваться вода из «ящика». Все больше высовывались из воды деревянные его стенки, док поднимался. Американские рабочие не теряли времени даром: по мере того как из-под судна уходила вода и обнажались его борта, рабочие счищали с них ракушки и прочие наросты. Словно шрамы боевого солдата или ссадины на броне танка, эти ракушки и наросты свидетельствовали о том, что судно долго бороздило воды морей и океанов.

Минул какой-нибудь час, и теплоход крепко встал на кильблоках в осушенном доке, совсем как на операционном столе. Еще несколько часов, и борта оделись лесами. В воздухе стоял неумолчный стук пневматических молотков и треск электросварочных аппаратов. Когда настал черед днища, которое очень нуждалось в ремонте, в борта судна уперлись огромные балки, из-под днища вынули кильблоки, и судно оказалось как бы висящим в воздухе – точно человек, стоящий на ходулях.

На следующий день мы с инженером-американцем спустились в док осматривать днище. Это было очень печальное зрелище: наполовину оторванные и завернутые в разные стороны, наваренные сверху железные листы. Практически ремонта, сделанного в Совгавани, как не бывало. Днище было в таком же дырявом состоянии, как после аварии.

Американец прошел вдоль всего днища, осмотрел пробоины, потрогал для чего-то торчавшие заусеницы. Потом стал смотреть на меня.

– Картина для вас ясна, мистер? – спросил я.

– Картина ясна. Одного не могу понять: как вы дотянули из Владивостока до Америки и привезли еще какой-то груз? Вы должны были утонуть в Беринговом море… Скажите, какова была погода в Тихом? В январе он не любит шутить с моряками.

– Ветер ураганной силы и зыбь девять баллов.

– Такое может случаться только с большевиками, да и то один раз в сто лет. Странно, как выдержал корпус?!

– Ленинградцы строят крепкие суда.

– Я вас вдвойне поздравляю с прибытием в США. Считаю, что вы родились во второй раз… Пятьдесят листов, а то и больше на днище надо сменить и флорных столько же. Ну, теперь пойдем поговорим о ремонте.

Начались жаркие дни. Американцы не тянули с ремонтом.

На нашем теплоходе главным лицом, отвечающим за все дела по палу