Тут кофеварка издала булькающий звук, напоминающий нечто не совсем приличное.

Дон Хуан взглянул на кофеварку и мягко произнес: "Спасибо." (III, 456)

Прямо скажем: с доном Хуаном не соскучишься. Наивничает он или создает условия для подступающего "безумия" магии - ученик уже на крючке, и если не заинтригован, то, по крайней мере, выбит из безмятежной колеи повседневности. "Едва он это произнес, как сильный порыв ветра пронесся по пустынному чаппаралю. Кусты громко зашелестели.

- Слышишь? - спросил дон Хуан. - Листья и ветер со мной соглашаются." (III, 454)

И здесь же: "(Самолет) пронесся над нами на бреющем полете, сотрясая всю округу ревом двигателей. "О! Слышишь, как мир соглашается?" - сказал дон Хуан, приставив к уху левую ладонь." (III, 455)

Интровентированный ум человека не только позабыл, что всякий избранный знак условен и может капризно примерять себя на любое явление действительности, на любой аспект, чтобы повернуться к нам своими самыми абсурдными гранями. Он даже забыл о том, что Реальность живет безотносительно к нему и может выражать себя вольно, никак не приноравливаясь к привычному для человека истолкованию. Разум позабыл о Реальности вне себя, а она движется и дышит, потрясает безответностью своей красоты, очарованием запахов, пронзающей ясностью ветров, даже тогда, когда некому любоваться ее неистощимым божественным разливом. Каждая непримечательная частичка таит в себе изначальный импульс самоценного, углубленного бытия, в ней сквозит вездесущая тайна существования. Этот отблеск самостоятельной Тайны, пред-стоящий распахнутому от изумления взору, делает, быть может, самый важный намек - намек на счастье и свободу, раскрывающиеся в непосредственном со-общении с Миром, - общении глубоком, полноценном, всестороннем, но уважительном и чутком. "Пока ты чувствуешь, что наиболее важное и значительное явление в мире - это твоя персона, ты никогда не сможешь по-настоящему ощутить окружающий мир", - вновь и вновь повторяет дон Хуан. (III, 472) Он заставляет Карлоса разговаривать с растениями, особенно в том случае, если нужно их сорвать. Следует извиниться и заверить их, что твое тело тоже станет когда-нибудь для них пищей. Конечно, дон Хуан применял это упражнение в первую очередь для того, чтобы избавить Кастанеду от "чувства собственной важности", но хитрость имела и другую сторону: Карлос понемногу научался относиться к растению совершенно непривычным способом, что вызывало изменения в его инвентаризационном списке и исподволь подтачивало его "описание мира".

В других случаях дон Хуан применяет страх перед неизвестным таким образом, что и это служит постепенному "усмирению" тоналя. Например, после обеда на охоте, когда они с Карлосом съели только двух перепелов из пяти пойманных (оставшихся дон Хуан выпустил), Кастанеда посетовал, что не смог приготовить из всех птиц очень вкусное жаркое. На что дон Хуан возразил: "Если бы ты все это проделал, то, возможно, нам не удалось бы уйти отсюда целыми и невредимыми." И пояснил: "Кусты, перепела, все вокруг восстало бы против нас." Кастанеда, как положено, усомнился в таком чрезвычайно странном заявлении, на что получил возмущенную отповедь учителя: "Почему мир должен быть таким, каким ты его считаешь? Кто дал тебе право так думать?" (III, 511)

Дон Хуан переиначивает знаки, переосмысливает явления окружающего мира с тем, чтобы окончательно запутать ученика, сбить его с толку, вызвать неуверенность не только в интеллектуальных его способностях, но и принятой им системе интерпретаций, даже в самом умении верно воспринимать происходящее. Нам трудно сказать наверняка, где заканчивается конкретный урок, упражнение в магии, и где начинается импровизация, свободная игра фантазии, в которой необъяснимые происшествия, пугающие звуки и леденящие кровь предостережения - только мастерски сочиненный миф "на злобу дня", комедия, разыгрываемая для того, чтобы рухнул очередной бастион разума. Но и в этом случае дон Хуан всегда следит, чтобы ученик не принимал его странные спектакли за шутку, ибо тогда они теряют свой дидактический смысл. Например, когда над Карлосом с шумом пролетела ворона, он испугался и от испуга захохотал. Дон Хуан довольно резко заставил его успокоиться, на что Кастанеда разозлился. "То, что ты видел, не было согласием мира. Летящая, да еще и каркающая ворона никогда не выражает согласие мира. Это был знак!

- Знак чего?

- Очень важный знак. Он касается тебя, - ответил он загадочно. В это мгновение прямо к нашим ногам упала сухая ветка, сорванная ветром с куста.

- А вот это - согласие! - дон Хуан взглянул на меня сияющими глазами и рассмеялся грудным смехом.

У меня возникло ощущение, что он просто дразнит меня, на ходу выдумывая правила своей странной игры так, чтобы ему можно было смеяться, а мне - нет. Раздражение мое вспыхнуло с новой силой, и я все это ему выложил." (III, 468)

И еще более пугающий эпизод, где разрушение системы знаков было осуществлено с особым успехом. В нем на первый взгляд нет ничего сверхъестественного, но он, тем не менее, вызывает у Карлоса полное смятение духа. Быть может, впервые в жизни он теряет способность однозначно воспринимать самые обычные явления природы и впадает в изумленный ужас, который, наверное, испытывал первобытный человек в эпоху слабого тоналя. Мы напомним вам основные моменты этой виртуозно сделанной сценки о "ветре".

"Вдруг он оживился и левой рукой указал на темное пятно среди кустарника внизу.

- Вот оно, - сказал он, словно ждал появления чего-то, и это что-то вдруг появилось.

- Что это? - спросил я.

- Вот оно, - повторил он. - Смотри! Смотри!