Дискотека, которой для некоторых участников этой истории лучше бы не было вообще, а для других – совершенно наоборот

 

Марина в отсутствие Милки, которая то ли изменяла Куре, то ли, наоборот, неотлучно находилась при нем, почувствовала себя лишней и даже совсем было собралась уйти домой, когда из толпы неожиданно вынырнул Кривая Ручка и обратился к ней своим тонким срывающимся голосом:

– Ты, Митрофанова, не сердись на меня.

– Я и не сержусь, – пожала плечами Марина. – Чего мне сердиться?

– Ну… из-за этих… из-за скалярий.

– Это ты меня извини, что так получилось. Мне и самой их жаль. Красивые были рыбки.

Кривой Ручке очень понравилось, что Марина перед ним извинилась, и он решил поинтересоваться и ее пропажей:

– А кошка твоя нашлась?

– Нет.

– Может, еще вернется?

– Вряд ли. Уже много времени прошло.

Кривая Ручка не знал, что еще спросить у Митрофановой, а потому, несмотря на так еще и не уменьшившуюся разницу в росте, все же решил пригласить ее на танец, тем более, что «Носороги» очень кстати заиграли красивую медленную песню про любовь. Он откашлялся, поправил волосы и открыл рот для приглашения, но ему пришлось тут же его закрыть. Марину уже уводил от него переодевшийся в цивильное Феликс Лившиц.

Илья даже сам не ожидал, что так огорчится. Конечно, Лившиц классно сыграл Чернобога, но это не дает ему никакого права на Митрофанову, тем более, когда у других уже было все на мази. Под «другими» Кривая Ручка, конечно же, подразумевал себя, поскольку со скаляриями только что все очень хорошо разрешилось. Он отошел к стене и, с самым мрачным видом поглядывая на более удачливого соперника, стал ждать, когда танец закончится.

А Феликс Лившиц, сойдя со сцены и, главное, сняв спасительную маску, разом утратил большую часть своей смелости и решительности. Дома он думал, что маску не станет снимать до самого конца дискотеки, чтобы взять Марину таинственностью и непредсказуемостью, но после окончания представления понял, что не сможет ее не снять. Он почувствовал, что роль Чернобога ему удалась, и очень хотел пожать лавры успеха. Если бы он не снял маску, то кто бы узнал, что именно он, Феликс, такой классный артист? Теперь, когда все всё узнали и овации стихли, он жалел, что поддался соблазну. Как сейчас приступить к разговору с Мариной? Он немного подумал и решил все же оттолкнуться от своего успеха. Может быть, один успех приведет за собой другой?

– Как тебе наше шоу? – спросил он Митрофанову.

– Очень понравилось, – ответила Марина, которая смутно представляла сюжет того, что он назвал «шоу». Если бы Феликс знал Марину получше, он вообще не стал бы задавать этот вопрос. Она никогда не смогла бы никого огорчить, даже если бы представление показалось ей отвратительным. – А ты был просто великолепен! Я даже не подозревала за тобой таких способностей!

– Ты, похоже, вообще отказываешь мне в каких-либо способностях, – горько сказал Феликс.

– С чего ты взял? – спросила Марина и поняла, что разговор сейчас опять сползет на ту тему, которую ей очень не хотелось бы обсуждать.

– Ты все время смотришь мимо меня.

Митрофанова решила промолчать, но оказалось, что и это можно использовать против нее.

– И все время молчишь… – сказал Феликс.

– Знаешь что, – Марина решила наконец поставить все точки над «i», – давай решим сейчас все раз и навсегда.

– Давай, – вяло отозвался Лившиц, понимая, что дело его, скорее всего, проиграно.

Тут «Носороги» закончили одну мелодию и почти без остановки принялись за другую. Марина опять положила руки на плечи Феликсу, а Кривая Ручка у стены сделался землистого цвета, чего никто не заметил по причине дискотечной затемненности помещения.

– Мне очень не хотелось бы тебя огорчать, Феликс, – печально начала Марина, – но я не могу дать тебе то, чего ты от меня хочешь. Я прямо скажу: я люблю другого… – И она еле удержалась, чтобы не заплакать, оттого что любовь ее к Богдану такая же напрасная, как и Феликсова – к ней.

– А он тебя не любит, – очень жестоко сказал Лившиц.

– Я знаю, – выдохнула Марина и так низко опустила голову, что Илье Криворучко показалось, что она положила ее на плечо Феликса.

Этого он вынести уже не мог. Он давно говорил себе, что надо что-то делать. А сейчас понял, что сделать это «что-то» надо немедленно, не откладывая дела в долгий ящик. И предпринять стоит нечто до того кардинальное и для него ранее не свойственное, что все сразу испугаются, растеряются и больше никогда не посмеют называть его не только Кривой Ручкой, но даже и Карлсоном. А Марина сразу поймет, как жестоко ошиблась, когда вместо него выбрала себе Лившица.

Кривая Ручка оторвался от спасительной стены и направился к сцене, где совершенно распоясавшиеся «Носороги» играли одну мелодию за другой и не давали ему никакой возможности пригласить Митрофанову к Изабелле.

Таким образом, Илья Криворучко временно оставил Марину с Феликсом, как ему казалось, без присмотра, но он не знал того, что за ними уже давно и напряженно следили целых две пары глаз. Одни, карие и красиво подведенные, принадлежали Лене Слесаренко. Эти глаза, как два темных озера в половодье, быстро наполнялись все прибывающей и прибывающей влагой, готовой вылиться прямо на специально сшитое к дискотеке платье из тонкого золотистого шелка. Сквозь то и дело набегающие волны слез Лена видела, как Феликс смотрит на странную Марину, и понимала, что ее чудесного платья он даже и не заметил. Когда «Носороги» быстро сменили одну мелодию другой, а Лифшиц с Митрофановой остались в толпе на второй танец подряд, Лена неконтролируемо всхлипнула, развернулась к выходу и попала прямо в объятия Пороховщикова, который согласно своему плану как раз шел ее приглашать на танец. Сил бежать дальше у Слесаренко не было, и она разрыдалась на груди у ошалевшего от такого везения Алексея. Он обнял Лену за плечи и повел к выходу из зала, чтобы подальше от посторонних глаз утешить, одновременно заинтересовывая и очаровывая ее собственной персоной.

Другие глаза, следившие за Мариной с Феликсом, принадлежали, разумеется, Вадиму Орловскому. Вадим сидел верхом на одном из сдвинутых к выходу из зала стульев и надеялся только на свой амулет, висевший на груди у Митрофановой. Раз уж он, привезенный ему мамой на удачу и счастье, таким чудесным образом попал к любимой девушке, то это что-нибудь да значит. Надо только не отчаиваться и выждать. Кроме того, Лившиц серьезной опасности не представлял. Главное, чтобы Марго держала Рыбаря покрепче. Вон они танцуют невдалеке. Но что-то Вадиму не нравится, как из-за плеча Богдана Маргошка бросает на него пламенные взгляды. Пожалуй, стоит сделать вид, что он ничего не замечает.

Орловский отвернулся от Марго и вздрогнул от шума и криков, донесшихся из коридора. Он соскочил со своего насеста и побежал на шум. Под стендом о военно-патриотической работе ожесточенно дрались два парня, а рядом визжали, пытаясь их разнять, две девчонки. В одной, зареванной и с размазанной косметикой, он узнал Лену Слесаренко, а во второй – огненную Милку Константинову. Парни так ожесточенно молотили друг друга, катаясь по полу, что Вадим никак не мог понять, кто есть кто. Он, невероятно напрягшись, оттащил за плечи одного, а второго с трудом отодрал тоже прибежавший на шум драки дежурный учитель физкультуры. Друг против друга, тяжело дыша и отплевываясь, стояли Васька Кура и Леша Пороховщиков.

– Идиоты! Неужели не понимаете, что дискотеку закроют? – сказал физкультурник. – Скажите спасибо, что за грохотом этих «Носорогов» директриса ничего не слышала. Даете слово, что прекратите драку?

Кура вырвался из рук Орловского и, ни на кого не глядя, пошел по направлению к выходу.

– Вася, подожди! – крикнула Милка и побежала за ним, скользя по линолеуму высокими каблуками.

Физкультурник отпустил Пороховщикова, погрозил ему кулаком и пошел к залу, дальше контролировать ситуацию в самой гуще веселящихся. Алексей прислонился к стене. Под глазом у него быстро набухал фиолетом синяк, из разбитой губы текла кровь. Лена, забыв свои неприятности, подскочила к нему и своим кружевным платочком начала вытирать разбитое лицо.

– Вы чего? – только и мог спросить у Пороховщикова удивленный Вадим.

Честно говоря, Алексей не знал, с какой стати Кура налетел на него и повалил на пол, но при Лене он такого сказать не мог. Он, скривившись, будто бы от жуткой боли, мужественно проронил:

– Так… Это наши с ним мужские дела…

– Больно? – участливо спросила Слесаренко.

– Терпимо… Но я ему тоже врезал не слабо…

По залу уже пронесся слух о драке парней из 9-го «Г», и к стенду о военно-патриотической работе стеклись одноклассники.

– Что тут случилось? – спросила Марго.

– Ты опоздала, – усмехнулся Вадим. – Уже все закончилось. Можно снова идти танцевать.

– Мне кажется, – сверкнула она глазами, – что я поспела как раз вовремя. Раз уже время танцевать, то я… приглашаю тебя!

Орловский удивленно отпрянул и посмотрел на стоящего рядом с Марго Рыбаря. У Богдана вытянулось лицо, он непонимающе взирал на происходящее.

– Спасибо за приглашение, – смутился Вадим, – но… я сегодня не танцую…

– Неужели ты сможешь отказать… влюбленной в тебя девушке? – в той тишине, которая только и могла быть в коридоре дискотеки в перерыве между танцами, с вызовом спросила Марго.

Одноклассники замерли в ожидании развязки. Орловский мучительно придумывал, как выйти из создавшейся ситуации, а Рыбарь не своим голосом проговорил:

– Рита, как же так…

– Так, как есть! Я его люблю! – И Марго ткнула длинным ногтем в грудь Вадима.

– Но Рита! – в отчаянии крикнул Рыбарь.

– А ты вообще молчи! – развернулась к нему Григорович. – Думаешь, ты мне нужен? Да ни одной минуты! Мне просто надо было наказать вашу Маринку… эту юродивую… эту кошатницу… Да-да, тебя! – и Марго ткнула ногтем в только что подошедшую к одноклассникам Митрофанову. – Гляди, как Рыбарь легко от тебя оторвался! Стоило только поцеловать его покрепче! А что, Орловский, – она повернулась к Вадиму, – хочешь я и тебя сейчас поцелую? При всех! Тут же забудешь свою Митрофанову!

Вадим с ужасом смотрел и на Марго, и на побледневшего до синевы Рыбаря, и на растерянную Марину, и на Феликса, еще держащего после танца ее за руку, и совершенно не представлял, что в этой ситуации лучше сделать. Наверно, произошло бы еще что-нибудь столь же ужасное, если бы вдруг неожиданно не погас свет. В зале сначала обрадованно закричали и завизжали, а потом поняли, что музыки вообще-то тоже не слышно, и загомонили уже встревоженно и возмущенно. По коридору забегали какие-то люди, потом в дверях началась давка. Из зала раздавались крики директрисы и учителей, которые призывали всех к спокойствию, поскольку, скорее всего, произошла какая-то авария электросети.

Дискотека, таким образом, была закрыта, и в темноте никто не видел, как выбрался из школы и поплелся к дому раздавленный Рыбарь. Он забыл в гардеробе свою единственную куртку, но ему и без нее было жарко. Он рванул ворот новенького джемпера. Нитки треснули, и оторвавшийся голубой лоскут дал возможность холодному ноябрьскому ветру охладить его пылающую отчаяньем грудь. Что же это с ним случилось, невероятное и невозможное? За что он так наказан? Что такого ужасного он сделал? Богдан задавал себе все новые и новые вопросы только для того, чтобы не отвечать на них, потому что сразу, еще в школьном коридоре, понял, в чем провинился. Это ему за предательство. Это ему за Марину, за то самое «нет!» в телефонную трубку.

Он забрался с ногами на подоконник у своей квартиры в вечно темном подъезде. Здесь его поцеловала Марго, и он сразу расплавился и растекся маслом. Как же! Самая красивая девушка школы – и в его объятиях… Как хорошо, что сейчас никто его не видит! По лицу Богдана, обжигая, текли самые настоящие горючие слезы. Последний раз он плакал лет в шесть, когда у него во дворе отобрали игрушечный паровоз. Уже тогда, будучи еще совсем карапузом, он дал себе слово никогда больше не плакать, чтобы не радовать своим отчаяньем врагов, но сегодня удержаться не мог. Такого кошмара с ним еще никогда не случалось.

 

А в школе под неверный свет свечей, которые принесла запасливая завхоз, девятиклассники пытались найти в гардеробе свои вещи. Вадим повесил куртку с краю, поэтому сразу нашел ее, а потом довольно быстро отыскал и ярко-красный Маринин пуховик. Они оделись и вышли на крыльцо.

– Сегодня уже поздно и для цирка, и для хоккея, – сказал Орловский. – Давай просто пройдемся по улице, а то от всех этих впечатлений аж голова кругом.

Марина, не отвечая, зашагала рядом. С крыльца завистливым взглядом их провожал Феликс и думал о том, что у него так ничего и не получилось сегодня, как, впрочем, и всегда. В отличие от Чернобога, у него все-таки очень нерешительный характер. Вот, к примеру, сейчас он вполне мог бы, как Кура на Лешку, налететь на Орловского и дать ему в ухо, повалить его в грязь, а потом, может быть, даже и здорово пострадать от тяжелого кулака Вадика. Марина наверняка как-нибудь на это среагировала бы. Может быть, даже бросилась вытирать с его лица кровь, как Слесаренко – с Лехиного. Так нет, он, Феликс, стоит, смотрит вслед любимой девушке, уходящей с другим, и даже не трогается с места. Так вообще можно все на свете растерять. Вот и Лены что-то уже не видно рядом… Эх, зачем родители воспитали из него такого интеллигента, которому очень непросто вмешаться в чужие отношения и настаивать на своем? Взять Вадика! Все знают, что Митрофанова к нему равнодушна, так он все равно от нее не отстает, что, кстати, очень правильно. Капля камень точит… Может, и Орловскому чего отвалится, учитывая мерзкую историю с Рыбарем. Феликс горько вздохнул, поднял ворот куртки, защищаясь от порывов почти уже зимнего ветра, и понуро потащился домой к своим очень интеллигентным родителям.

 

…Марина с Вадимом шли в сторону сквера, не замечая холода, и молчали. Каждый вспоминал то, что с ним произошло за последнее время, взвешивая все на собственных весах справедливости. Орловский считал, что Рыбарь получил от Марго по заслугам, а Марина, как всегда и всех, жалела Богдана. Она представляла, как тяжело теперь ему будет явиться в класс, и понимала, что помочь ему уже ничем не сможет. Она жалеет его, но не простит… Никогда… Как ни старалась бы…

Одноклассники дошли до знаменитого куста барбариса, уже абсолютно голого и некрасивого, и Марина замедлила шаг. Она незаметно глянула на Орловского. Почему она так упорно отказывается от него? Он вовсе не так плох, как она раньше о нем думала. Во всей этой истории он, пожалуй, держался достойнее всех. А какой чистый у него профиль… И эти чудесные густые волосы… Марина остановилась, повернулась к молодому человеку и еле слышно попросила:

– Вадим, поцелуй меня…

Орловский вздрогнул от неожиданности. По лицу его пробежала волна не очень понятных Митрофановой чувств, и она повторила, громче и настойчивей:

– Поцелуй меня… пожалуйста…

Вадим едва коснулся губами ее щеки.

– Нет, не так… – прошептала Марина. – По-другому, как говорила Марго…

Орловский не очень хорошо представлял, как это «по-другому». Несмотря на свой имидж школьного плейбоя, он не целовался никогда в жизни. Конечно, в фильмах он видел и кое-что покруче поцелуев, но жизнь – это вам не кино… это совсем другое… Собрав в кулак всю свою волю, он обнял Марину, приник к ее губам, и они оба чуть не задохнулись этим своим первым настоящим поцелуем. Наверно, именно его им и не хватало, чтобы их отношения наконец сдвинулись с мертвой точки. Вадим, правда, смог еще подумать, что мамин амулет все-таки сделал положенное ему дело, а вот Марина ни о чем не думала. Она вся растворилась в новых ощущениях, не замечая ни ветра, свистящего в ушах, ни первого снега, который будто специально посыпал с черного неба аккурат к их первому поцелую.

 

Если вы думаете, что за этими романтическими описаниями мы забыли про Кривую Ручку, то ошибаетесь. Мы как раз собирались оставить Марину с Вадимом одних у куста барбариса, поскольку им совершенно не нужны свидетели, и заняться Ильей. Как вы помните, его мы покинули в тот момент, когда он, рассерженный навязчивостью Феликса Лившица и нескончаемостью мелодий, играемых «Носорогами», подобрался к самой сцене. Сначала он был одержим желанием перерезать этим «Носорогам» какой-нибудь провод аппаратуры, чтобы они, захлебнувшись своими любовными песнями, замолчали раз и навсегда, а Феликс вынужден был бы отвязаться наконец от Митрофановой. Чтобы осуществить задуманное, у него в кармане даже было кое-что острое, а именно: купленное перед дискотекой бритвенное лезвие на ручке для чистки зазеленевших стекол аквариума.

Но мы уже отмечали ранее, что наряду с неказистой внешностью Кривая Ручка имел очень ладно скроенные мозги по части точных наук. Умный Илья быстро прикинул физические последствия перерезания электрического провода. По всему выходило, что такими своими действиями он может вызвать короткое замыкание в сети и даже, в наихудшем варианте, настоящий пожар. Конечно, при этом возникнет паника, давка, и пострадает не только ненавистный Феликс Лившиц, которому туда и дорога, но и, возможно, Марина Митрофанова, чего не хотелось бы.

Кривая Ручка подумал немного и довольно быстро догадался, как решить дело без пожара и давки. Он выбрался из зала и прокрался, никем не замеченный, к физкультурному залу, где на стене находился распределительный щиток. Кривая Ручка открыл металлическую дверцу и всего-навсего опустил вниз рычаги двух автоматов. Тут же погас свет, «Носороги», как он того и хотел, захлебнулись на полуслове, но больше ничего хорошего из своих действий Кривая Ручка не извлек. В кромешной тьме школьного здания он долго не мог, во-первых, найти выход из коридора, а потом ему долго не удавалось отыскать в гардеробе свою курточку. Одеваясь, Илья с огорчением думал о том, что дело он сделал великое – прекратил по своей воле дискотеку, но никто не знает, что это сделал именно он, и потому от позорных кличек, вроде Кривой Ручки и Карлсона, ему избавиться так и не удастся.

Когда он выскочил на крыльцо, то увидел Феликса, мрачно смотрящего вдаль. Он проследил за его взглядом и тоже понял, что проиграл. Если со слегка замедленным Лившицем еще можно было бы тягаться с помощью применения элементарных знаний закона Ома, то справиться с самим Вадимом Орловским никакой надежды у него не было.

 

Глава 13