Петроградская окраина, ноябрь 1916

Ничего святого

 

Смерть на брудершафт – 8

 

 

http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=595415

«Смерть на брудершафт. Фильма седьмая. Фильма восьмая»: АСТ, Астрель; Москва; 2010

ISBN 978‑5‑17‑071215‑1, 978‑5‑271‑32295‑2

Аннотация

 

Восьмая фильма «Ничего святого», рассказывает о покушении на жизнь российского императора.

 

Борис Акунин

Ничего святого

 

Адскiй замыселъ германцевъ

Оператор г‑нъ И. САКУРОВЪ

Демонстрацiя сопровождается монархическiми песнями сочиненiя тапёра г‑на Б. АКУНИНА

 

Цирлихи‑манирлихи закончились

 

Под фонарем

 

Миша Колбасников сразу определил, что в крошечной сумочке гулящей не поместится никакая бумажная продукция, кроме разве шпаргалки, – в свое время он был мастер изготовлять миниатюрные тетрадочки, в которые помещалась вся премудрость неорганической и органической химии. Ну и вообще, разве свяжется солидная разведка с вульгарной девкой, от которой за десять шагов несет дешевым одеколоном? Тут не в нравственности и не в брезгливости дело, а просто напьется, курва, или накокаинится и разболтает первому встречному все шпионские тайны.

– Иди, милая, иди. Я барышню жду, – сказал Миша и для наглядности помахал рукой: мимо топай, мимо.

Ночная птица остановилась. Из‑под чудовищно начерненных ресниц на Колбасникова таращились ярко сияющие глаза. Длинный нос напоминал клюв. Кожа у непотребной женщины была то ли очень белая, то ли густо напудренная. Жирно напомаженные губы раздвинулись, выпустили струйку дыма. Язык проворно слизнул прилипшую табачную крошку.

Будто приняв какое‑то решение, проститутка приблизилась к Мише вплотную. Он поморщился. Мылась она, что ли, «Сладким ландышем» по двугривенному пузырек?

– А может, не придет твоя барышня? – хрипло спросила наглая баба, шаря глазами по сторонам. Шлепнула Колбасникова по плечу. – Ты тут, котик, не замерз? Может, обогреться желаешь?.. Что язык проглотил?

Язык Миша проглотил оттого, что прикосновение к правому плечу в сочетании с вопросом, к которому подошел бы отзыв, было условным знаком. Значит, все‑таки связной. То есть связная.

Чуть вздрогнув (это было нормально, шпион тоже бы вздрогнул), Колбасников ответил:

– Ж‑желаю. Душой, а еще более телом.

И как бы в некоторой нервозности сдвинул на затылок шляпу.

 

Наблюдатели тоже вздрогнули!

 

Романов и Лапченко напряженно смотрели в свои бинокли и заметили, что непроизвольно прижимаются друг к другу, только когда у обоих одновременно дрогнули локти.

– Контакт! – процедил поручик.

Сдвинув котелок на затылок, «такса» подала сигнал, что контакт состоялся.

– Лапченко, следи только за набалдашником, понял? Больше ни на что не отвлекайся!

– Слушаю, Алексей Парисыч… Печкин, не наваливайся! Мешаешь!

Где ж у нее книга? Наверное, под пальто.

Ряженая шпионка (ясно, что настоящую уличную немцы использовать не будут) что‑то говорила Колбасникову. Он то кивал, то качал головой. Очень хотелось надеяться, что у хитрых гансов не предусмотрены какие‑нибудь дополнительные, контрольные вопросы. Если связная начнет уходить, не осуществив передачи, придется ее брать и обыскивать. Хотя, конечно, в этом случае операцию можно считать неудавшейся. Разве что получится с разлета, пока арестованная не опомнилась от страха, вытрясти следующее звено цепочки. Наводить страх Романов в последнее время научился недурно.

– Ишь, свезло вольноперу, – фыркнул Лапченко. – Страстная особа.

Женщина обняла одной рукой Колбасникова, прижала к себе, поцеловала.

Набалдашник трости, которую агент нарочно держал за спиной, на виду, наконец дрогнул. Очевидно, код был передан в момент поцелуя.

Но одновременно с движением трости прозвучал странный глухой звук. «Проститутка» отпрянула от «таксы» и быстро, быстро прошла прочь от фонаря.

Белая точка набалдашника качалась всё сильней, что уже было не похоже на сигнал. В следующую секунду Колбасников повалился на спину, а женщина перешла на бег. В ночной тиши по булыжнику застучали окованные каблуки.

– Мать…

Поперхнувшись бранью, Романов бросился к лестнице. Лапченко и новенький грохотали за ним по ступеням.

На улицу вылетели разом с двух сторон: слева поручик с наблюдателем и стажером, справа Слива с Кузиным. Не тратя времени на разговоры (и так ясно – случилась беда), помчались на перекресток.

Алексей оказался подле Колбасникова первым. Тот хлопал ресницами, но глаза уже закатились под лоб. Пиджак слева на груди был прожжен выстрелом в упор.

– Что? – крикнул Слива. И, увидев, что у товарища прострелено сердце, только крякнул.

Возле поручика и умирающего он задержался самое большее на полсекунды и понесся дальше – огромными прыжками, будто натуральный волкодав, настигающий жертву.

«Контрольный вопрос, ясно. Эх, Миша. Не упустить тварь!» Три короткие мысли – анализ, эмоция, вывод – промелькнули в мозгу Романова, пока он поднимался с корточек.

Тоже побежал – сначала не очень быстро, потому что нужно было отстегнуть портупею и скинуть шинель. Зато потом легко обогнал всех кроме Сливы.

 

Врет, не уйдет!

 

Тварь, хладнокровно убившая Мишу Колбасникова, успела оторваться шагов на сто и, если б не слабый свет фонарей, уже затерялась бы во тьме. Но женщине, даже самой быстроногой, от натасканных на погоню мужчин не убежать – конституция не способствует и юбка мешает. Несколько раз малокалиберный дамский пистолет сухо кашлянул из мрака красными брызгами, но неопасный с такого расстояния огонь преследователей не испугал и не задержал, только помог сократить расстояние.

Кричать Сливе, чтоб не стрелял, было незачем – сам знает. Сейчас Алексей боялся лишь одного: не нырнула бы, гадина, в какую‑нибудь заранее присмотренную щель, а оттуда в путаные дворы или соседние переулки. Но беглянка почему‑то не сделала этого. Домчалась до угла, повернула. И тут стало ясно, на что она рассчитывала. Щелкнул кнут, всхрапнули кони, лязгнули колеса. За поворотом связную поджидал экипаж!

Еще не видя, кто там и что, поручик, свистнув в пальцы особым образом, – подал команду «борзым». Ко мне! Будет гонка!

Выскочив за угол, наткнулся на Сливу. Тот уже не бежал, а стоял на месте, потому что на своих двоих коляску все равно не догонишь. Целил с локтя. Однако не выстрелил.

– Кучер встояка. Коняшек заслонил.

Романов и сам видел, что пролеткой правит кто‑то широкоплечий, размашисто взмахивающий кнутом. Раз Слива не стал стрелять, значит, рассчитывает взять и связную, и кучера.

И то сказать, дорога вдоль залива тянулась версты на три, и сворачивать с нее было некуда, а коней в контрразведке держали заводских, аховых.

– Врет, не уйдет! – спокойно резюмировал унтер.

А тут с гиканьем, с грохотом вылетела из‑за угла первая коляска: облегченная конструкция, резиновые шины, у орловских рысаков ноздри выворочены, гривы вразлет. «Борзой» первого класса Грайворона вожжей не придержал, знал, что начальник с «волкодавом» и на полном ходу впрыгнут, не промахнутся. Остальные агенты, помня инструкцию, в переднюю коляску не сели, набились во вторую, отстававшую всего на два лошадиных корпуса.

 

Не до сантиментов

 

В тысяче верст отсюда в этот миг говорили о том же…

 

В ту же самую минуту, но только в тысяче верст к западу от Петрограда и на другом языке были произнесены почти те же самые слова.

– Не до сантиментов. Победу нужно добыть как можно быстрее и любой ценой. Нация и рейх на пределе сил. Этот тезис вашей докладной записки, Теофельс, совершенно справедлив. Правы вы и в том, что Восточный фронт стал проблемой, которую решить одними военными средствами невозможно. Да, необходимы чрезвычайные меры…

Поскольку Монокль тут сделал паузу, Зепп счел возможным вставить:

– Благодарю, экселенц.

И покосился на молчаливого Уса, чтобы угадать дальнейшее. Старший из генералов не то чтоб не умел притворяться – просто считал ниже своего достоинства прикидываться перед малозначительными подчиненными. По насупленным седым бровям старика, по брюзгливо выпяченной нижней губе майор понял: отказано. Но зачем тогда вся эта помпа? Выдернуть занятого человека в Ставку, пред светлы очи сразу обоих начальников имперской разведки только для того, чтобы завернуть его проект? Можно было ответить бумажно. Или вообще не отвечать. Рисковал, перебирался через линию фронта – это бы ладно, дело привычное, но ведь еще пуговицы драил, в мундир влезал, побрякушки на грудь понавесил. И всё попусту. Сейчас, после паузы, наверняка последует «но».

– Но… То, что вы предлагаете…

Генерал Монокль развел руками, посмотрел на шефа, как бы не находя нужного слова.

Граф в терминологии не затруднился.

– Сумасшествие! – отрезал он. – Ваша идея безумна! Вы предлагаете нам последовать примеру японской разведки, которая в девятьсот пятом помогла развязать в России революцию и тем самым ускорила заключение мира. Мы, Теофельс, живем не в Японии, за морями‑океанами. Россия – вот она, рядом. Пустить в колодец к соседям, с которыми рассорился, бациллу чумы может только последний идиот.

Ус запыхтел от негодования, а Зепп мысленно повторил: «Благодарю, экселенц». За «идиота».

– Соседи, конечно, сдохнут, но зараза может просочиться к нам! Неужто вы этого не понимаете?

Фон Теофельс изобразил несколько удивленную задумчивость. «Какого все‑таки черта вызвали, если я идиот? – думал он. – Старым пердунам нужно, чтоб я их поуговаривал. Хочется, да колется».

Лет десять назад, еще резвым обер‑лейтенантом, Зепп по собственной инициативе подружился с легендарным японским полковником Акаси, когда тот после своих российских свершений служил военным атташе в Германии. Про этого человека говорили, что он один стоил десятка дивизий, сражавшихся на полях Маньчжурии. Распоряжаясь секретным фондом в один миллион иен (для воюющей империи – пустяк, для разведчика – баснословная сумма), Акаси, находясь в Европе, не только наводнил вражескую страну агентами, но и натравил на русского медведя целую свору собак: боевиков, агитаторов, польских, финских и кавказских сепаратистов. Если б у царя Николая не загорелись штаны на заднице, черта с два запросил бы он у японцев перемирия. Токио был на последнем издыхании, хуже чем Германия в конце шестнадцатого года, а благодаря толково потраченному миллиону, вышел из тухлого дела победителем. Почему бы не воспользоваться приемом, который один раз уже отлично сработал?

Однако начальству излагать общеизвестные факты майор не стал. Предпочел взять быка за рога.

Вскочил со стула, вытянулся в струну. Когда говоришь высокому руководству дерзости, следует уравновешивать резкость слов позой полной субординации.

– Я не понимаю другого, экселенц. Если мой план отвергнут, зачем было отрывать меня от работы? Каждое пересечение фронта – лишний риск и потеря времени.

Вот так чудо: генералы на неслыханную наглость не рассердились, а только переглянулись, и Зеппу даже показалось, что суровый граф прячет под усами улыбку. Интересно!

– Мы диагностируем ситуацию таким же образом, что и вы. Однако избрали другой метод лечения, – с удивительной мягкостью произнес Монокль. – Столь же эффективный, как революция во вражеском тылу, но не представляющий для нас опасности.

Ус изрек:

– Не эпидемия чумы, а хирургическая операция. – Улыбнулся уже в открытую, довольный метафорой. Кивнул помощнику. – Продолжайте.

Но Монокль больше ничего говорить не стал, он любил эффектность. Открыл какую‑то пузатую папку (Зепп углядел там кроме машинописных страниц какие‑то схемы, карты, фотографии), извлек оттуда обыкновенную почтовую открытку с портретом самодержца всероссийского в полевой форме.

Поглядел Теофельс на картинку, подумал немного – и поразился так, что забыл про выправку.

– Правильно ли я понял? – Он с недоверием перевел взгляд на одного начальника, потом на другого.

Вот тебе и старые пердуны!

Монокль иронически улыбнулся. Ус кивнул.

– Вы хотите устранить монарха, августейшую особу? – проговорил Зепп вслух невообразимое. На секунду задумался. – Но… что это даст? Правитель из Николая неважный, главнокомандующий – тем более.

– Если Николай умрет, на престол взойдет двенадцатилетний мальчик, а регентшей станет царица Александра. Она ненавидит нашего кайзера, но это несущественно. Существенно то, что царица подвержена внешним влияниям. Мы с вами один раз этим уже воспользовались – когда нужно было избавиться от генерала Жуковского.

Зепп понимающе наклонил голову:

– Старец?

– Да. Как мы с вами знаем, этим человеком можно манипулировать. К тому же сей пророк – искренний и убежденный противник войны. Он считает, что она приведет империю Романовых к гибели.

– Понимаю, экселенц. Думаю, в случае необходимости я мог бы восстановить свои отношения со Старцем.

«А идея‑то недурна! – пронеслось в голове у Теофельса. – Царица – особа мистического склада, верит в видения, откровения, наития и прочую полезную белиберду. И „странный человек“ тоже не без придури. А видения мы организуем…»

Ход дальнейших мыслей прервало ворчание генерала Уса:

– Обойдемся без вас. Сегодня в окружении шарлатана наших людей более чем достаточно. Лучше скажите, как вам замысел?

– Он лучше моего, экселенц, – честно признал Зепп. – Проще в исполнении, дешевле, быстрее.

Честно говоря, майор был потрясен. Он не ждал от консервативного начальства такого кощунственного нарушения правил игры. Монархи не истребляют друг друга – во всяком случае, со времен средневековья. Видимо, дела у рейха еще хуже, чем кажется на отдалении.

– Если вспомнить, скольких правящих монархов за последние двадцать лет отправили на тот свет… – начал Монокль, но в это время на столе зазвонил один из телефонов, стоявший особняком и украшенный императорским вензелем.

Граф, несмотря на почтенный возраст, проворно встал, прежде чем снять трубку. Вскочил и его заместитель. Сделав восторженную физиономию, майор прижал ладони ко швам.

О чем граф беседовал с его величеством, осталось неизвестно. Ус больше слушал, уста разомкнул всего четырежды: три раза сказал «так точно, ваше величество» и один раз, в конце, «будет исполнено ваше величество». При этом беседа длилась не меньше пяти минут, так что Теофельс даже соскучился и, не меняя благоговейной мины, принялся вспоминать, скольких же монархов укокошили за последнее двадцатилетие – и при каких обстоятельствах. Память на обстоятельства политических убийств и прочих исторических инцидентов, интересных с профессиональной точки зрения, у майора была отменная, а живое воображение помогло воссоздать каждую из картинок с кинематографической наглядностью.

 

Мечеть Шах‑Абдул‑Азим. 1896

 

Шах Насер ад‑Дин, правивший Персией целых полвека, кладет земные поклоны в храме, выстроенном в память об одном из потомков Пророка.

Приближенные тоже творят молитву, но преклонили колени на почтительном расстоянии от монарха. Меж златотканых мундиров и парчовых халатов (видны лишь склоненные спины) медленно, зигзагами, движется простой черный кафтанкаба. Это какой‑то богомолец, шепотом бормоча извинения и не поднимая головы, ползет на коленках вперед. Он старается не привлекать к себе внимания.

Это некий Мирза Реза Кермани, последователь Джамал ад‑Дина Афгани, страстного проповедника панисламизма. Персидского шаха многие мусульмане считают деспотом и английской марионеткой.

Царской охране в мечети делать нечего. Кому из правоверных придет в голову осквернить священное место кровопролитием, а того паче цареубийством? На то у фанатика и расчет.

Протиснувшись в первый ряд, он взводит курок спрятанного под одеждой старого револьвера. Потом выяснится: оружие было в таком скверном состоянии, что, если бы выстрел был произведен с десяти метров, пуля не причинила бы вреда. Но Мирза Реза действует наверняка.

Дав шаху домолиться и подняться с колен, черный человек тоже вскакивает, с криком «Велик Аллах!» подбегает к владыке и трижды стреляет в упор. Через несколько месяцев, после пыток и суда, убийца будет повешен, очень довольный своим деянием и гарантированными райскими кущами.

 

Ломбардия, Монца. 1900

 

Славный июльский вечер. Маленький городок, расположенный в окрестностях Милана, ликует, радуясь визиту короля Умберто Первого. Король почтил присутствием торжественную церемонию в местном спортивном клубе и теперь едет в открытом экипаже мимо городского парка. Публика машет шляпами и платочками, король улыбается, кивает хорошеньким дамам. Монарх седоус, похож на добродушного дядюшку. У него и прозвище «Умберто Добрый».

Но не все считают короля добрым. Два года назад его солдаты расстреляли картечью в Милане безоружных манифестантов, и анархисты жаждут возмездия.

Охрана на сей раз имеется – в конце концов, на итальянского монарха было уже два покушения, но дело поставлено с характерной для минувшего столетия патриархальной неэффективностью: какие‑то дурацкие всадники в касках с плюмажами, и всё. Телохранители не прикрывают коляску с флангов, хотя скорость движения вполне позволяет использовать эту элементарную меру предосторожности в людном месте.

Дальше всё очень примитивно. Из толпы выскакивает сосредоточенный брюнет с большими усами, сажает в августейшую особу четыре пули из американского револьвера. Он и сам американец итальянского происхождения. Гаэтано Бреши, ткач из Питсбурга, активист анархистского движения. Долго копил деньги на билет в Европу, приехал покарать «палача». Потом на суде скажет: «Я стрелял не в человека по имени Умберто, а в принцип».

В Италии нет смертной казни, поэтому убийца получит пожизненное заключение, но от петли это его не спасет. Очень скоро его найдут повешенным в камере – якобы покончил с собой.

М‑да… Что там у нас дальше?

 

Комната ужаса. 1903

 

Июньский рассвет. Маленькое темное помещение без окон. Из‑за стены доносятся одиночные выстрелы, грохот мебели, грубые голоса: «Где они? Они не могли далеко уйти! Постель еще теплая!»

Полуодетая королева Драга дрожит и молится о чудесном избавлении. Король Александр прижимает супругу к себе, потом в сотый раз наваливается всем телом на спасительную дверцу, но та не поддается. Не может быть, чтобы рано или поздно не подоспела подмога! Ведь это центр Белграда, королевский дворец! Остались же в столице какие‑нибудь части, верные престолу!

Ужас сменяется надеждой, надежда ужасом, и продолжается это довольно долго.

Драга не августейших кровей, всего лишь бывшая фрейлина матери‑королевы, вдова простого инженера, к тому же она на пятнадцать лет старше мужа и не сможет дать стране наследника. В сущности, королевский брак – не только эгоистическая блажь капризного венценосца, но и трогательная история большой любви, не останавливающейся ни перед какими препятствиями. Всё зависит от того, как на это посмотреть. Но Сербия взирает на коронованную чету с негодованием. «Молодой идиот» и «старая развратница» крайне непопулярны. От Александра отвернулась собственная мать. Отец, в свое время добровольно передавший ему престол, тоже возмущен.

Любопытно, что, в отличие от двух предшествующих случаев регицида, здесь были предприняты довольно серьезные усилия по охране главы государства. Александру известно, что молодое офицерство недовольно и что в армии зреет заговор. Поэтому дверь в опочивальню прочна и чуть ли даже не бронирована (все‑таки на дворе двадцатый век), телохранители надежны, в спальне имеется тайный ход в убежище, откуда можно уйти через запасную дверцу.

Но заговорщиков слишком много, и на выручку никто не придет, потому что это, строго говоря, не покушение, а самый настоящий военный переворот. В подобной ситуации обычных мер безопасности недостаточно.

Телохранители один за другим пали в перестрелке. Глава заговорщиков капитан Димитриевич (тот самый, что потом возглавит сербскую тайную полицию и создаст организацию «Черная рука», которая убьет эрцгерцога) получил три пули, убиты некоторые его сообщники, но в конце концов сопротивление защитников сломлено.

Двери в опочивальню взорваны динамитом.

Не обошлось и без рокового стечения обстоятельств. Король с королевой ретировались в секретную комнату, но выйти с другой стороны не смогли – слуги, не осведомленные о тайне, заставили выход громоздкой мебелью.

В конце концов один из королевских приближенных выдал убежище. Чудесного избавления не будет.

Со славянской привычкой к чрезмерности королевскую чету продырявили выстрелами, изрубили саблями, чуть ли не выпотрошили, а потом еще выкинули изуродованные трупы в окно на кучу навоза. Хорош, должно быть, в Сербии королевский дворец, если там под окнами королевской опочивальни сваливают навоз. Впрочем, возможно, эту деталь придумали журналисты, с них станется.

В этой жуткой славянской истории Зеппа порадовала участь цареубийц. Все, кто не погиб при штурме, остались живы и достигли высоких чинов. Полковник Димитриевич до сих пор на службе, хоть австрийская разведка и доносит, что период его всемогущества закончился.

Следующая, кажется, Португалия?

 

Лиссабон. 1908

 

Королевское семейство: толстяк Карлуш Первый, его дородная супруга и сыновья‑принцы возвращаются в столицу из загородной резиденции.

Сценография схожа с итальянской: открытый экипаж, густая толпа на площади Террейру‑ду‑Пасу. И охрана точно такая же – несколько павлинов с плюмажами на шляпах бессмысленно едут впереди кортежа, а королевские телохранители скромненько держатся сзади, где от них никакого проку.

Холодный февральский день. Все одеты тепло – и августейшая фамилия, и публика. Среди зевак двое революционеров, которые мечтают избавить страну от королевского дома Браганца и сделать Португалию республикой. Террористы тоже в длинных пальто, под которыми так легко спрятать любое оружие. Один из них – бывший унтер‑офицер и отличный стрелок.

Во все времена, даже при идеальной охране, очень трудно уберечься от людей, хорошо владеющих оружием и готовых пожертвовать собственной жизнью. Карлуш даже не успел понять, что произошло. Первая же выпущенная пуля перебила ему шейные позвонки. Но убийцы, вытащив карабины из‑под пальто, не прекратили огня, пока не опустошили магазины. После этого обоих уложили на месте, да что проку? Пал не только король, но и наследный принц, вынужденный (позор охране!) отстреливаться из собственного револьвера. Какой‑то Дикий Запад!

Еще остается Греция.

 

Салоники. 1913

 

Заканчивается Первая балканская война. Король эллинов Георг гуляет по отбитым у турок Салоникам. Осмотрел знаменитую Белую башню, главную достопримечательность македонского города, свернул в узкие улочки.

Поразительная беспечность для монарха воюющей страны! Практически никакой охраны, лишь несколько человек свиты.

Впрочем, Георг прав, что не боится вражеских агентов. Удар ему нанесет не турок и не македонец, а собственный подданный, грек.

Долговязый монарх останавливается поболтать с владельцем уличного ресторанчика. Старый король – иностранец, датчанин, ему нужно демонстрировать близость к народу. Длинные тараканьи усищи шевелятся – его величество изволил сказать шутку.

Бедно одетый человек в шляпе с обвислыми полями преспокойно подходит сзади и с расстояния в несколько шагов посылает две пули. Одну – прямо в сердце.

Тут опять сходство с убийством Умберто Доброго. Как и короля итальянцев, Георга Греческого застрелил анархист, успевший пожить в США и вернувшийся на родину, чтобы расправиться с монархом. Похож и финал. По официальной версии, злодей во время допроса выбросился из окна и разбился насмерть. На самом деле, как в свое время сообщала резидентура, террориста выкинули уже мертвым, чтобы замаскировать следы пыток.

Вот вся новейшая история успешных цареубийств: пять прецедентов.

 

Но был и шестой

 

Телефонный разговор закончился. Все сели: генерал Ус первый, генерал Монокль второй, последним майор. Помолчали, как бы отдавая дань почтительности невидимому собеседнику. Потом заместитель продолжил, словно никакого перерыва не было:

– … За последние двадцать лет правящих монархов отправляли на тот свет несколько раз, но для нас представляет интерес только один из этих инцидентов, поскольку он был организован иностранной разведкой.

Зепп слегка удивился: который же это? Ах да, про Драгутина Димитриевича писали в газетах, будто он платный агент русских. Но разве это была не часть пропагандистской кампании по подготовке войны?

Однако генерал имел в виду не сербскую историю.

– Я про убийство корейской королевы Мин, осуществленное вашими любимыми японцами в 1895 году.

«Это нечестно, вы говорили про двадцать лет, а тут прошло больше!» – чуть не воскликнул Теофельс, по‑детски раздосадованный тем, что зря напрягал память. Генерал, конечно, не имел в виду календарной точности. Черт, что там было с корейской королевой?

Монокль напомнил сам:

– Королева Мин была за сближение с Россией и против японского засилия. Однажды в октябре, на рассвете, во дворец ворвались люди с самурайскими мечами – ох уж эта японская любовь к старине – и зарубили тех придворных дам, кто был похож на королеву. Членов правящего дома в Корее не фотографировали, поэтому убийцы располагали только описанием внешности. Женщин, имевших несчастье походить на королеву, оказалось трое. Обстоятельные исполнители выволокли наружу три трупа, предъявив их для опознания начальнику. Тот показал, которая из покойниц королева, после чего убийцы все с той же поразительной неспешностью сожгли тело, развеяли пепел и лишь после этого спокойно удалились. История чудесная, с восточным колоритом, но я рассказываю ее вам только затем, чтобы предупредить: в вашем случае ничего подобного не будет.

– Да уж, – улыбнулся Зепп. – Дворцовая полиция полковника Назимова вряд ли станет ждать, пока я выполню погребальный ритуал. И вообще, азиаты могут творить у себя всё, что угодно, но каковы будут последствия такой… акции, если устроить ее в Европе?

– Вот именно. – Генералы посмотрели один на другого, покачали головами. Монокль понизил голос – не для секретности (кто тут будет подслушивать?), а для вящей значительности. – Главная трудность не в технической стороне дела. Подумаешь – убийство. Мы же не террористы‑одиночки, у нас вариантов и возможностей сколько угодно. Но мир не должен знать, что русского императора ликвидировали мы. Иначе на нас ополчится весь свет.

Главный начальник жестом показал, что дальше будет говорить он:

– Мы сейчас оказываем вам, Теофельс, высочайшее доверие, зная вас как отличного специалиста и настоящего патриота Германии.

Вскинув подбородок и расправив плечи, Зепп принял позу, соответствующую званию настоящего патриота. Было ужасно любопытно, к чему клонит старик.

– Он … – Выразительный взгляд из‑под кустистых бровей на телефон с вензелем. – Он об этом ничего не знает. И не узнает. Никогда. Все‑таки речь идет о близком родственнике, тоже помазаннике Божьем. Фактически мы предлагаем вам стать участником заговора, созданного хоть и в интересах нашего обожаемого монарха, но без его ведома. Это означает, во‑первых… Ну, теперь можете вы, генерал.

Сказав главное, Ус будто потерял интерес и к разговору, и к майору.

– Это, во‑первых, означает, что, выполнив задание, вы не получите никакой награды, – изобразил сожаление Монокль. – Ни ордена, ни повышения в чине.

– Экселенц, я служу не ради наград.

– Знаю, знаю. Потому мы и остановились на вашей кандидатуре. Во‑вторых, гибель царя должна выглядеть, как несчастный случай. В крайнем случае как теракт, устроенный туземными революционерами‑тираноборцами. Поэтому группа, с которой вы будете работать, довольно специфична. Состав тщательно продуман. Пожалуйте ко мне в кабинет, я покажу вам все досье. Не будем больше занимать время его превосходительства.

«Меня даже не спрашивают, согласен ли я, – подумал Зепп, поднимаясь и салютуя Усу. – Это, пожалуй, наивысший комплимент. Дороже любого ордена».

 

 

Болонка первого класса

 

Ничего святого

 

Смерть на брудершафт – 8

 

 

http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=595415

«Смерть на брудершафт. Фильма седьмая. Фильма восьмая»: АСТ, Астрель; Москва; 2010

ISBN 978‑5‑17‑071215‑1, 978‑5‑271‑32295‑2

Аннотация

 

Восьмая фильма «Ничего святого», рассказывает о покушении на жизнь российского императора.

 

Борис Акунин

Ничего святого

 

Адскiй замыселъ германцевъ

Оператор г‑нъ И. САКУРОВЪ

Демонстрацiя сопровождается монархическiми песнями сочиненiя тапёра г‑на Б. АКУНИНА

 

Цирлихи‑манирлихи закончились

 

Петроградская окраина, ноябрь 1916

 

Во дворе мертвого двухэтажного дома, где с начала войны никто не жил, блестели поднятыми кожухами две пролетки, крепкие лошади потряхивали ушами под нудной холодной моросью. Несколько мужчин стояли кружком, обступив военного в фуражке, укрытой от дождя клеенчатым чехлом. Всякий офицер знает, что этот гордый головной убор, один раз раскиснув, никогда уже не восстановит орлиной посадки, станет слегка обвисать, будто дряблое штатское кепи. Мокрый же френч поручику Романову был нипочем. Ни сырости, ни холода Алексей не замечал. Перед серьезным делом ему всегда было жарко.

И сотрудников для операций, чреватых пиф‑пафом, он подбирал по тому же принципу. Тех, кто перед лицом опасности начинает зябнуть, переводил на менее нервную работу: документы обрабатывать, заниматься расшифровкой, максимум – в наружное наблюдение.

Но сегодня люди были как на подбор, из числа не дрожащих, а потеющих. За исключением новенького, который весь трясся, но это, может быть, оттого что в первый раз. К новенькому еще нужно было приглядеться.

– Всем внимание, – очень тихо начал поручик.

К нему придвинулись плотней. Смотрели напряженно и сосредоточенно – как выражался подполковник Козловский, сугубо. Поручик Романов нарочно ввел себе в привычку с подчиненными праздной болтовни не разводить, даже в спокойной обстановке. Люди должны знать, что начальство попусту языком не чешет, и ловить всякое сказанное слово.

– Что кому делать и чего не делать, я объяснил каждому на личном инструктаже. Сейчас хочу прибавить только одно. Важность задачи вам известна. Добудем книжку – считайте, сражение выиграли. Провалим – месяц работы всего управления псу под хвост.

С начала осени Алексей служил в Петрограде, перевелся сюда вслед за князем Козловским. После впечатляющих успехов летней кампании подполковнику вышло повышение – он возглавил контрразведку столичного округа. В любой иной военной специальности попасть из фронтовой мясорубки в глубокий тыл почиталось бы за счастье, избавление от сонма опасностей. Но не в контрразведке. Во всяком случае не в питерской.

Это сухопутные армии сражаются на передовой, а битва контрразведки с самой опасной из вражеских разведок, стратегической, разворачивается прежде всего в столице и в Ставке верховного – там, где хранятся главные секреты, где принимаются главные решения. Лучших профессионалов, ударные ресурсы, львиную долю затрат немецкий Абтайлунг‑3 «Б» бросал отнюдь не на прифронтовой шпионаж, а на поддержание и развитие сети агентов, действующей в Питере.

Чем глубже увязала Германия в нескончаемой борьбе с Востоком и Западом, чем больше крови теряли ее стальные дивизии, тем активней становилась работа немецких шпионов в Петрограде. Расчет у кайзеровских стратегов был правильный: бить туда, где у врага уязвимое место. А оно было известно и без разведдонесений. Империя пребывала в тяжелом кризисе, империя болела. И самым слабым ее органом, увы, являлась голова. Она и всегда‑то была не семи пядей во лбу, а от длительной войны неглубокие ее извилины совсем перепутались, перестали как следует управлять гигантским телом государства.

Авторитет царской власти и правительства пал ниже некуда. Страна с болезненным удовольствием смаковала сплетни о царице и Старце, о тотальном засилии немецкой партии, о «Николашкином» пьянстве. И хоть всё было неправдой, люди охотно верили, потому что жизнь с каждым днем делалась всё тяжелей, а воевать становилось всё невозможней. Полстраны голодало, армия сидела без патронов и снарядов. И не оттого что продовольствия и снаряжения мало, а потому что транспортный коллапс. Умные люди предсказывали: вот застрянут где‑нибудь в заторе поезда с зерном, останется столица на денек‑другой без хлеба, и тогда грянет. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра. Но грянет обязательно. И слава Богу.

Самое страшное тут вот что: про «слава Богу» не революционеры говорили, те‑то все были давно переловлены или пережидали в Швейцарии. Самые обычные граждане твердили, что долго это продолжаться не может. Устала Россия, обессилела от кровотечения. И конца испытаниям было не видно.

Вот шпионы и пользовались сумбуром. В их агентурной сети помимо обычных, для разведки традиционных, имелся специальный отдел слухов, и отдел транспортных диверсий, и даже забастовочный отдел – мутить рабочих на оборонных заводах.

Но, как любил в последнее время повторять князь Козловский: «Правительственный кризис – не нашего ума дело, а вот что касаемо шпионажа – тут уж, Лешенька, мое хозяйство, с меня и спрос».

Контрразведка что ж? Свое дело исполняла исправно, спасибо учителям‑немцам, третий год экзаменуют. Кто из сотрудников оказался к учебе неспособен, тот давно на том свете либо выпровожен с ответственной службы за непригодность. А кто остался, свой хлеб ел недаром.

Поручик Романов, например, весь последний месяц разрабатывал операцию под кодовым названием «Любимая книжка». Из‑за обширности и разветвленности своей сети немцы были вынуждены использовать самую простую систему шифровки – так называемую «книжную». Это когда у агентов имеется одна и та же книга, а послание кодируется посредством трехчисленных групп: номер страницы, номер строки и номер буквы. Хоть способ этот и примитивен, но затруднителен для дешифровки, а кроме того обладает важным достоинством – освоить такую тайнопись может любой грамотный человек, даже если у него нет специальной подготовки.

Уязвимость «книжного шифра» тоже очевидна. Если у подозреваемых лиц при аресте или тайном обыске обнаруживают книгу, уже известную контрразведке, это становится верной уликой. Поэтому всякое печатное издание, найденное у предполагаемого шпиона, обязательно вносится в особый список, который циркулярно распространяется по всем отделениям.

Резидентура уменьшает степень риска, меняя условленный текст не реже одного раза в месяц, и этой предосторожности до сих пор оказывалось достаточно. Стоило кому‑то из коллег Алексея установить заветную книгу, а у немцев уже запущена следующая. Максимум, чего удавалось достичь, – задним числом расшифровать записки, перехваченные ранее. Но «книжный код» для сообщений особой важности не используется, имена и адреса им передавать запрещено, поэтому пользы от запоздалого чтения депеш получалось немного.

И всё же необходимость регулярного распространения среди агентов новой книги являлась ахиллесовой пятой немецкого орднунга. Романов сразу это сообразил и подготовил операцию,