Рассказывает о сиротской жизни Петьки и его героических попытках улучшить свой характер

Мать пошла в заводскую контору и слезно просила хозяина не оставлять сирот без хлеба. Хозяин смилостивился и за двадцатисемилетнюю работу Андрея Михайловича назначил многодетной вдове пособие — пять рублей в месяц. Хотя и маленькая это была помощь, но мать и за нее отвесила низкий поклон.

Горе сковало семью. В доме стало непривычно тихо — разговаривали и то вполголоса. Больше всех горевал старый дед. Плакал он почти беззвучно, и только его любимец Петька мог разобрать причитания:

— Антрюшка! Зачем помре? Мне надо помре… Я старичка!..

Теперь деду пришлось вернуться домой, к жене, и на старости лет снова заняться сапожным ремеслом, снова мучиться от своих болезней, которые усилились от непосильного труда и грубой пищи. Старик просил молока, белого хлеба, но Елизавета Андреевна только отмахивалась от него:

— Отец у нас барин! Не может кушать черного хлеба!

Семья Заломовых уменьшилась на два человека, но осталось семь ртов[25], а скоро у Анны Кирилловны должен был родиться еще один ребенок[26]. Из флигеля пришлось перейти на маленькую квартиру. Нужно было кормиться, одеваться, нужны были дрова, нужны были тетради, карандаши и перья для учившейся Оли.

Жизнь наступила тяжелая. Оле пришлось бросить школу. К счастью, старшие — Лиза и Саша — уже прошли все три класса церковноприходской школы и на очереди был пока один Петька.

Анна Кирилловна, едва оправившись от потери, занялась шитьем, стоившим очень дешево. Дочери тоже работали как могли — стирали по найму, носили воду, шили. Но что они могли заработать? Себе на хлеб… Нужда подступала все ближе.

Старшая дочь Лиза, которой уже было 15 лет, поступила к полицейскому приставу белошвейкой. Но через полтора месяца сбежала от любовных приставаний хозяина. Его жена наняла было в кухарки рябую и кривую девку, но та забеременела от барина, и Анна Кирилловна за вознаграждение в три рубля отвезла «дворянское дитя» в Московский воспитательный дом. И долго после этого не решалась отпускать дочерей в люди. Говорила: «Уж лучше им голодать дома, чем быть опозоренными на стороне».

Младшим в семье жилось все-таки сытнее: хлеб Анна Кирилловна делила на равные доли. На обед все получали по одинаковому кусочку хлеба, ели из общей глиняной чашки жидкую кашицу. Семь ложек мелькают в воздухе, и кашица быстро-быстро убывает. Чашка уже пуста, и все знают, что больше ждать нечего, но вылезать из-за стола не хочется, и все продолжают молча сидеть. Мать, скорбно вздыхая, встает первая.

Петька торопливо крестится на икону, бежит на улицу. Он легко переносит недоедание. Когда ему особенно хочется есть, он потихоньку от матери собирает на помойках заплесневелые корки, моет их в кадке с дождевой водой и съедает. Дома Петька соскребает со стенок горшка присохшую кашу, а бегая по оврагам, выискивает съедобные, по понятиям уличных мальчишек, растения: дикую редьку, щавель, лук. Любит Петька лакомиться и цветами пунцового клевера, который в изобилии растет по откосу набережной.

Правда, товарищи Петьки лазают еще по садам за яблоками, но сам он всякий раз от набегов отказывается. Вот за это-то его и прозвали трусом. Вообще-то кличка очень задевает самолюбие Петьки, тем более что он и сам считает себя таковым, потому что боится всякой «нечисти» и привидений. Но за яблоками он не лазит вовсе не потому, что боится.

Просто Петька давно уже решил, что никогда не будет вором. Ему кажется, что стоит украсть раз, чтобы на всю жизнь стать бесчестным человеком. Иногда, заглядывая через щель в ограде в сад, который примыкал ко двору, он деловито прикидывал: «До того двора сорок сажен. Перелезть забор — одна минута. Можно выследить, когда садовник уедет за кучера, старший сын Ванька — в ученье, младшему Яшке можно дать по зубам, а мать его толстая — не побежит.

Трус!.. И совсем-то не страшно! Лезь как в свой карман. Никто не увидит и не узнает… Нет, не полезу!» — Петька отходит от забора.

Но однажды Петьку все-таки обозвали вором, и сделала это его мать.

Часть громадного двора была сдана под склад песка. Петька вместе с другими ребятами целыми днями копался в нем. Как-то он заметил, что через пятиаршинный забор владельца механической лесопилки Грибкова свешиваются ветви вишен.

— Ишь, сам лезет на чужой двор! — возмутился хапугой Петька. — Мало ему своего сада! Вот оборвать все ягоды! Раз ветки у нас — значит, и вишни наши!

Не долго думая, Петька и четверо его друзей забрались на забор. Сорвав штук по пять зеленых еще вишен, принялись играть ими вместо камешков.

— Ишь какой! Насажал около самого забора, чтобы задарма чужим двором пользоваться! — распалялся Петька. — По закону еще и ветки надо все пообрубать.

О законах Петька ничего не знает, но убежден, что богач Грибков влез на чужой двор со своими вишнями нечестно.

— Петька, иди, мама зовет! — неожиданно раздается крик Ольги.

Петька прерывает игру. «Верно, в лавку», — думает он. У него всегда бывают столкновения с сестрой из-за лавки. Когда мать посылает ее за хлебом, она ссылается на Петьку, и тот, недовольно ворча, отправляется в лавку Нищенкова.

Нищенков вообще-то самый дальний лавочник, но мальчик знает, что только к нему можно идти без риска, так как он всегда отпускает хлеб с довесками. Мать разрешает «за ходьбу» съесть довесок, если таковой окажется.

— Ты что же это! Воровать вздумал? — встречает сына грозным окриком мать.

— Что воровать? — переспрашивает Петька в полном недоумении.

— Думаешь, я не видела, как ты лазил на грибковский забор.

— Я знаю, что видела, окна напротив! Но я ничего не воровал и ничего не ел! — уверенно отвечает Петька.

— А вишни?

— Они же зеленые. Разве их можно есть? Еще холера сделается!

— Да ты-то их рвал!

— Знамо, рвал! Вот они! — спокойно отвечает Петька, вытаскивая вишни из кармана.

— Как же ты говоришь, что не воровал? — все более и более горячится Анна Кирилловна.

— Не воровал! Я рвал с веток, которые на нашем дворе…

Штаны с Петьки все равно решительно спущены, и в воздухе свистят розги. «Не воруй! Не воруй!» — приговаривает Анна Кирилловна. Петька пронзительно визжит. После ударов тринадцати запыхавшаяся Анна Кирилловна заставляет Петьку просить прощения. У мальчишки сердце зашлось от жгучей боли, но он упрямо твердит, всхлипывая: «Я не воровал». И снова свистят розги, и снова отчаянно кричит Петька. А после порки, задыхаясь от обиды, продолжает настаивать на своем:

— Я не воровал, не воровал! Вишни на нашем дворе!

— Да и двор-то не твой! Бесстыдник ты эдакий! — говорит плача Анна Кирилловна. — Господи! Что же это такое! Хоть живая в могилу полезай. Отец никогда не воровал! А сын воровать учится!..

Мать горько рыдает.

— Ладно. Не буду… — бурчит Петька и убегает в темный чулан.

При упоминании об отце обида Петьки мигом прошла. Его охватывает мучительное беспокойство: «А что сказал бы отец? Неужто я вправду украл? Мать говорит, что двор не мой. Но хозяйка двора, тетя Саша, — сестра матери, значит, двор наш!..»

Вечером, когда стемнело, Петька идет к грибковскому забору и, перебросив через него пять зеленых вишен, злобно шепчет:

— Нате! Подавитесь своими вишнями!

Петьке очень хочется обломать все «незаконно» свешивающиеся через забор ветки, но теперь он не решается это сделать. Его понятие о законности слезы матери сильно пошатнули. «А вдруг им и вправду все дозволяется!» — думает он с тревогой.

На мать Петька совсем не сердится. «Она баба и законов не понимает! — размышляет он. — Считает, что я украл! А я не вор и никогда им не буду! Как тятя…» При воспоминании об отце тоска подступает к сердцу мальчишки, и он воет без слёз, как волчонок. Тоска об отце настигает Петьку обычно по вечерам. Тогда он убегает подальше от дома, не в силах сдержать крик, рвущийся из груди.

 

Бегая по городу, Петька иногда встречается с бабушкой Елизаветой, возвращающейся с базара.

— Сиротка бедный! — говорит, всхлипнув, старуха и сует Петьке монету. — На-ка вот тебе семишник![27] Купи себе калачик! Чай, есть хочешь?

— Спасибо, бабушка! — благодарит ее Петька и с восторгом бежит в калашный ряд, где продаются кислые, выпеченные из темной муки калачи.

Быть обладателем такого богатства для Петьки невыразимое счастье. Он ест калач медленно, отламывая по маленькому кусочку, стараясь продлить наслаждение. «Как жалко, что у меня брюхо большое! — думает Петька. — Разве его набьешь? Тут надо не один калач, а штук десять!»

Дома Петька о семишнике и съеденном калаче не рассказывает. Ему совестно, что не поделился с маленькими. Однако он пытается себя уговаривать: «Разве я украл его? Мне бабушка одному дала! Четвертинкой все равно бы никто не наелся» — так Петьке хочется думать, но в сердце, словно червяк, шевелится сомнение, и почему-то стыдно смотреть на младшего братишку — Саньку-маленького, и на Настю, и на совсем еще крошечную Варю. «Им ведь тоже хочется! — думает он. — В другой раз вот, ей-богу, все принесу домой!»

 

Иногда Петька ходит к дяде Якову смотреть, как он шьет сапоги. Дядя Яков, когда есть в том нужда, посылает племянника с запиской на Верхний базар[28] за товаром. До базара версты полторы, но это мальчика не смущает. Он уже не раз бывал там у знакомого торговца и хорошо знает дорогу.

На улице Петька то и дело останавливается у кондитерских. Сначала на Большой Печерской[29], где в витринах и конфеты, и аршинная часовня из шоколада, и хлеб с изюмом, и белые московские калачи. На Малой Печерской[30] Петька снова замедляет шаг перед другой кондитерской, которая еще богаче.

О шоколаде Петька знает только понаслышке. Конфеты также мало его интересуют. Но белый хлеб и колбасы особенно соблазняют Петьку. Всего этого попробовать ему, конечно же, не придется, но он доволен уже и тем, что можно совершенно бесплатно на все это глядеть.

Принеся из кожевенной лавки товар, Петька обычно получает от Якова Кирилловича пятачок за ходьбу. И тут Петька почти всегда оказывается в большом затруднении: что купить? О французской булке мальчик не думал: она, по его мнению, слишком мала, а стоит дорого. Петька выбирает между фунтом кренделей и полуфунтом колбасы и отдает предпочтение последней.

Придя в лавку Павла Павловича Лаврова, Петька зорко следит за его руками. Лавочника зовут Сосулькой за его жадность. «Дрожит как сосулька», — сказал однажды дед Петьки, и название прочно приклеилось к Павлу Павловичу, который всегда ловко обвешивал: то с маху бросит товар на чашу весов и тотчас снимает его, то старается довести вес пальцем правой руки, а то подтолкнет чашу с гирями кверху пальцами левой. К тому же весы всегда специально заставлены всевозможными банками.

Но Петька знает все уловки Лаврова и заходит сбоку.

Вот лавочник кладет на весы колбасу и удерживает поднимающуюся чашку пальцем.

— Не тя-нет, Пал Палыч! — строго одергивает лавочника Петька.

Пал Палыч морщится. Рыжая борода мелко-мелко дрожит. Все лицо его искажается болезненной гримасой, и большие светло-серые бегающие глаза наливаются тоской. Значит, Пал Палыч нервничает. А нервничает он всегда, когда ему не удается обвесить. Лавочник бережно отрезает еще один вершок колбасы и бросает на весы.

— С походом! — говорит он уверенно, решительно снимая колбасу.

— Не тянет, Пал Палыч! — упорствует Петька. — Ты мне не пальцем, а колбасой довесь! Чай, я тебе деньги плачу. А то к Иван Максимычу пойду!

С шумным вздохом лавочник отрезает еще полвершка колбасы, и чашки весов наконец останавливаются в равновесии. Когда нужно, Сосулька работает артистически, не давая ни малейшего похода.

Петька расплачивается, забирает колбасу и уходит. «Ишь какой! Чуть было на полтора вершка не обвесил!» — думает Петька.

Колбаса тонкая, из худшего сорта мяса, а поэтому сильно сдобрена чесноком. У лавочника Ивана Максимовича, который никогда не обвешивает, дешевая колбаса тоже из отбросов мяса, но из отбросов свежих, зато и стоит не десять, а двенадцать копеек фунт. Вот поэтому-то и не пошел к нему Петька. Он плохой гастроном и ценит не столько качество, сколько количество. К тому же мальчик убежден, что колбаса и по десять копеек изумительно вкусна.

Выйдя из лавки, Петька первым делом засовывает колбасу за пазуху и идет с таким видом, будто у него ничего нет. Уж чем-чем, а колбасой он ни с кем не хочет делиться.

Петька неуверенно идет к своему дому, по пути соображая, где бы ему съесть колбасу. Одна сторона двора завалена песком и спрятаться негде, но другая сплошь заросла лопухом и крапивой. Петька опасливо оглядывается кругом и решительно лезет в самую гущу. Крапива жжет лицо, руки, голые ноги, но он не очень обращает на это внимание.

В высоких зарослях лопухов он устраивает себе логово, устилая землю листьями. Руки и ноги у Петьки горят от укусов злой травы, зато мальчик чувствует себя здесь в полной безопасности, как тигр в джунглях. Он вытаскивает из-за пазухи лакомство. Вид двух колбасных обрезков приводит его в восторг. Он их отвоевал, а поэтому особенно ценит.

Петька сначала долго нюхает колбасу, глотая слюнки, потом начинает ее медленно есть вместе с кожурой. «Ведь чуть не наелся, — думает Петька, доедая второй довесок, — а он было обвесил!» Но наесться не так-то легко. И только съев последний кусочек колбасы, он впадает в блаженное состояние полной сытости: «Здорово! Ишь пузо-то как раздулось! До завтра жрать не захочу!»

Однако уже через два часа Петька с аппетитом глотает дома жидкую кашицу, как будто никогда никакой колбасы и не нюхал. Угрызения совести на этот раз Петьку не мучают. «Они маленькие. Им вредно!» — думает он про младшего братишку и двух сестренок. И не им это придумано. Так и про Петьку говорила когда-то мать.

 

 

ГЛАВА VII