Из моих встреч с А. П. Чеховым

I

Это было, если не ошибаюсь, в 1883 году. В Москве, на углу Дьяковской и Садовой, была гостиница, называемая"Восточные номера", - почему "восточные" неизвестно... Это были самыезахудалые меблированные комнаты. У "парадного" входа, чтобы плотнеезакрывалась входная дверь, к ней приспособлены были висевшие на веревке трикирпича... В нижнем этаже жил Антон Павлович Чехов{1}, а наверху, на втором этаже- И.И.Левитан, бывший в то время еще учеником Училища живописи, ваяния изодчества. Была весна. Мы вместе с Левитаном шли из школы, с Мясницкой, - послетретьего, последнего, экзамена по живописи, на котором получили серебряныемедали: я - за рисунок, Левитан - за живопись...{2} Когда мы вошли в гостиницу, Левитан сказал мне: - Зайдем к Антоше (то есть Чехову)... В номере Антона Павловича было сильно накурено, на столе стоял самовар.Тут же были калачи, колбаса, пиво. Диван был завален листами, тетрадямилекций, - Антон Павлович готовился к выпускным экзаменам в университете{3},на врача. Он сидел на краю дивана. На нем была серая куртка, в то время многостудентов ходили в таких куртках. Кроме него, в номере были незнакомые наммолодые люди - студенты. Студенты горячо говорили, спорили, пили чай, пиво и ели колбасу. АнтонПавлович сидел и молчал, лишь изредка отвечая на обращаемые к немувопросы. \27\ Он был красавец. У него было большое открытое лицо с добрыми смеющимисяглазами. Беседуя с кем-либо, он иногда пристально вглядывался в говорящего,но тотчас же вслед опускал голову и улыбался какой-то особенной, кроткойулыбкой. Вся его фигура, открытое лицо, широкая грудь внушали особенное кнему доверие, - от него как бы исходили флюиды сердечности и защиты...Несмотря на его молодость, даже юность, в нем уже тогда чувствовалсякакой-то добрый дед, к которому хотелось прийти и спросить о правде,спросить о горе, и поверить ему что-то самое важное, что есть у каждогоглубоко на дне души. Антон Павлович был прост и естественен, он ничего изсебя не делал, в нем не было ни тени рисовки или любования самим собою.Прирожденная скромность, особая мера, даже застенчивость - всегда были вАнтоне Павловиче. Был весенний, солнечный день... Левитан и я звали Антона Павловичапойти в Сокольники. Мы сказали о полученных нами медалях. Один из присутствовавшихстудентов спросил: - Что же, на шее будете носить? Как швейцары? Ему ответил Левитан: - Нет, их не носят... Это просто так... Дается в знак отличия приокончании школы... - Как на выставках собаки получают... - прибавил другой студент{4}. Студенты были другие, чем Антон Павлович. Они были большие спорщики и вкакой-то своеобразной оппозиции ко всему. - Если у вас нет убеждений, - говорил один студент, обращаясь к Чехову,- то вы не можете быть писателем... - Нельзя же говорить, что у меня нет убеждений, - говорил другой, - ядаже не понимаю, как это можно не иметь убеждений. - У меня нет убеждений, - отвечал Антон Павлович. - Вы говорите, что вы человек без убеждений... Как же можно написатьпроизведение без идеи? У вас нет идей?.. - Нет ни идей, ни убеждений... - ответил Чехов. Странно спорили эти студенты. Они были, очевидно, недовольны АнтономПавловичем. Было видно, что он не отвечал какой-то дидактике их направления,их идейному и поучительному толку. Они хотели управлять, поучать,руководить, влиять. Они знали все - все понимали. А Антону Павловичу всеэто, видимо, было очень скучно. - Кому нужны ваши рассказы?.. К чему они ведут? \28\ В них нет ниоппозиции, ни идеи... Вы не нужны "Русским ведомостям", например. Да,развлечение и только... - И только, - ответил Антон Павлович. - А почему вы, позвольте вас спросить, подписываетесь Чехонте?.. К чемутакой китайский псевдоним?.. Чехов засмеялся. - А потому, - продолжал студент, - что когда вы будете доктороммедицины, то вам будет совестно за то, что вы писали без идеи и безпротеста... - Вы правы... - отвечал Чехов, продолжая смеяться. И прибавил: - Поедемте-ка в Сокольники... Прекрасный день... Там уже цветутфиалки... Воздух, весна. И мы отправились в Сокольники. От Красных ворот мы сели на конку и проехали мимо вокзалов, мимоКрасного пруда и деревянных домов с зелеными и красными железными крышами.Мы ехали по окраине Москвы... Дорогой Левитан продолжал прерванный разговор. - Как вы думаете?.. - говорил он. - Вот у меня тоже так-таки нетникаких идей... Можно мне быть художником или нет? - Невозможно, - ответил студент, - человек не может быть без идей... - Но вы же крокодил!.. - сказал студенту Левитан. - Как же мне теперьбыть?.. Бросить?.. - Бросить... Антон Павлович, смеясь, вмешался в разговор: - Как же он бросит живопись?.. Нет! Исаак хитрый, не бросит... Онмедаль на шею получил... Ждет теперь Станислава... А Станислав, это не такпросто... Так и называется: Станислав, не бей меня в морду... Мы смеялись, студенты сердились. - Какая же идея, если я хочу написать сосны на солнце, весну... - Позвольте... сосна - продукт, понимаете?.. Продукт стройки...Понимаете?.. Дрова - народное достояние... Это природа создает для народа...Понимаете?.. - горячился студент, - для народа...    - А мне противно, когда рубят дерево... Они такие же живые, как и мы, ина них поют птицы... Они - птицы - лучше нас... Я пишу и не думаю, что этодрова. Это я не могу думать... Но вы же крокодил!.. - говорил Левитан. - А почему это птицы певчие лучше нас?.. Позвольте... - негодовалстудент. \29\ - Это и я обижен, - сказал Антон Павлович, - Исаак, ты должен этодоказать. - Потрудитесь доказать... - серьезно настаивал студент, смотря наЛевитана своими острыми глазами с выражением чрезвычайной важности. Антон Павлович смеялся. - Глупо... - отрезал Левитан. - Вот скоро Сокольники, мы уже подъезжаем... Сидевшая рядом с Левитаном какая-то тетка из мещанок протянула емукрасное пасхальное яйцо и сказала: - Съешь, красавчик... (Левитан был очень красив.) Батюшка мой помер...Нынче сороков... Помяни его... Левитан и Чехов рассмеялись. Левитан взял яйцо и спросил, как звалиотца, чтобы знать кого поминать... - Да ты што, красавчик, нешто поп? Баба была немножко навеселе. - Студенты, студенты... А народ - под мышкой книжка, боле ничего...тоже... Мы приехали к кругу в Сокольники. Выходя из вагона, баба, ехавшая с нами, обернувшись к Левитану, сказалана прощание: - Помяни родителя... Звали Никита Никитич... А как семинарию окончишь,волосы у тебя будут хороши... Приходи в Печатники... Анфису Никитишну всезнают... Накормлю... Небось голодные, хоша ученые... Антон Павлович смеялся, студенты были серьезны. У студентов былакакая-то придавленность. Казалось, что забота-старуха по пятам преследовалаих. Они были полны каких-то навязчивых идей. Что-то тяжелое и выдуманноетяготело над ними, как какая-то служба, сковывающая их молодость. У них небыло простоты и уменья просто отдаться минуте жизни. А весна была такхороша! Но когда Левитан, указывая на красоту леса, говорил: "Посмотрите,как хорошо", - один из студентов ответил: "Ничего особенного... простотоска... Лес, и черт с ним!.. Что тут хорошего..." - Ничего-то вы, цапка, не понимаете! - повторил Левитан. Мы шли по аллее. Лес был таинственно прекрасен. В лучах весеннего солнца верхушки сосенкрасноватыми огнями сверкали на глубоком темно-синем небе. Без умолкусвистели дрозды, и кукушки вдали таинственно отсчитывали, сколько комуосталось лет жизни на этой нашей тайной земле. \30\ Студенты, с пледами на плечах, тоже оживились и запели:            Выпьем мы за того,           Кто "Что делать?" писал,           Выпьем мы за него,           За его идеал... Антон Павлович и Левитан шли рядом, а впереди шли студенты... Издаливидно было, как большие их волосы лежали на их пледах, что было модно тогда. - Что это там летит?.. - крикнул один из них, обращаясь к Левитану. - Это, вероятно, сокол... - пошутил Антон Павлович. Летела ворона! - А в Сокольниках, должно быть, и нет больше соколов... - прибавилЧехов. - Я никогда не видал, какой сокол... Сокол ясный... О чем задумались,соколики... Должно быть, сокола и охота с ними были распространены наРуси... Мы подошли к краю леса. Перед нами была просека, где лежал путьжелезной дороги. Показались столы, покрытые скатертями.  Много народу пилочай... Самовары дымились... Мы тоже сели за один из столиков, - чаепитиебыло принято в Сокольниках. Сразу же к нам подошли разносчики... Булки, сухари, балык, колбаса копченая наполняли их лотки... - Пожалуйте, господа хорошие... Около нас за другим столом разместились сильно подвыпившие торговцытипа Охотного ряда и недружелюбно оглядывали нас. - Вы студенты... - заговорил один, сильно пьяный, обращаясь в нашусторону, - которые ежели... - и он показал нам кулак. Другой уговаривал его не приставать к нам. - Не лезь к им... Чево тебе... Мож, они и не студенты... Чево тебе... - Слуга служи, шатун шатайся... - говорил в нашу сторону пьяный сосовелыми глазами... Видно было, что мы не нравились этой компании - трудно понимаемаявражда к нам, "студентам", прорывалась наружу. Антон Павлович вынул маленькую книжечку и что-то быстро записал в ней. И помню, он сказал мне, когда мы шли обратно: \31\ - А в весне есть какая-то тоска... Глубокая тоска и беспокойство... Всеживет, но, несмотря на жизнь природы, есть непонятная печаль в ней. А когда мы расстались с нашими студентами, он сказал, улыбаясь мне иЛевитану: - Эти студенты будут отличными докторами...  Народ они хороший... И язавидую им, что у них головы полны идей...

II

Много прошло времени после этой прогулки нашей в Сокольниках, и поприезде в Крым, в Ялту - весной 1904 года{5} - я был у Антона ПавловичаЧехова в доме его в Верхней Аутке. На дворе дачи, когда я вошел в калитку,передо мной, вытянув шею, на одной ноге стоял журавль. Увидев меня, онрасправил крылья и начал прыгать и делать движения, танцуя - как быпоказывая мне, какие выкрутасы он умеет разделывать. Антона Павловича я застал в его комнате. Он сидел у окна и читал газету"Новое время". - Какой милый журавль у вас, - сказал я Антону Павловичу, - он такзабавно танцует... - Да, это замечательнейшее и добрейшее существо... Он любит всех нас, -сказал Антон Павлович. - Знаете ли, он весной прилетел к нам вторично. Онулетал на зиму в путешествие в другие, там, разные страны, к гиппопотамам, ивот опять к нам пожаловал. Его мы так любим, Маша (сестра) и я... - неправда ли, странно это и таинственно?.. - улететь и прилететь опять... Я недумаю, что это только за лягушками, которых он в саду здесь казнит... Нет,он горд и доволен еще тем, что его просят танцевать. Он - артист, и любит,когда мы смеемся на его забавные танцы. Артисты любят играть в разных местахи улетают. Жена вот улетела в Москву, в Художественный театр... Антон Павлович взял бумажку со стола, свернутую в короткую трубочку,закашлялся и, плюнув в нее, бросил в банку с раствором. В комнате Антона Павловича все было чисто прибрано, светло и просто -немножко, как у больных. Пахло креозотом. На столе стоял календарь и вееромвставленные в особую подставку много фотографий - портреты артистов изнакомых. На стенах были тоже развешаны фотографии - тоже портреты, и срединих - Толстого, Михайловского, Суворина, Потапенки, Левитана и других. \32\ В комнату вошла Марья Павловна и сказала, что прислуга-кухарказаболела, лежит, что у ней сильная головная боль. Антон Павлович сначала необратил на это внимания, но потом внезапно встал и сказал: - Ах, я и забыл... Ведь я доктор... Как же, я ведь доктор... Пойду,посмотрю, что с ней... И он пошел на кухню к больной. Я шел за ним и, помнится, обратилвнимание на его подавшуюся под натиском болезни фигуру; он был худ, и егоплечи, остро выдаваясь, свидетельствовали об обессиливавшем его зломнедуге... Кухня была в стороне от дома. Я остался на дворе с журавлем, которыйопять танцевал и так развеселился, подпрыгивая, что расправил крылья,полетел ввысь, сделал круг над садом и опять опустился передо мной. - Журка, журка!.. - позвал я его, и он близко подошел ко мне и бокомсмотрел своим острым глазом, вероятно, дожидаясь награды за искусство. Яподал ему пустую руку. Он посмотрел и что-то прокричал... Что? Вероятно -"мошенник!" или еще что-нибудь худшее, так как я ничего ему не заплатил запредставление. После я показал Антону Павловичу бывшие со мной только что написанные вКрыму свои вещи, думая его немножко развлечь... - это были ночью спящиебольшие корабли... Он попросил меня оставить их у себя. - Оставьте... Я еще хочу посмотреть их, один... - сказал он... Антон Павлович собирался ехать в Москву. Я не советовал ему делатьэтого - он выглядел совсем больным и сипло кашлял. За обедом он говорил мне: - Отчего вы не пьете вино?.. Если бы я был здоров, я бы пил... Я таклюблю вино... На всем лежала печать болезни и грусти. Я сказал ему, что хочу купить в Крыму маленький кусочек земли ипостроить себе здесь мастерскую, но не в Ялте, а где-нибудь около. - Маша, - сказал он сестре, - знаешь что, отдадим ему свой участок...Хотите, в Гурзуфе, у самых скал... Я там жил два года, у самого моря...Слушай, Маша, я подарю эту землю Константину Алексеевичу... Хотите?.. Толькотам очень море шумит, "вечно"...{6} Хотите?.. - И там есть маленький домик.Я буду рад, что вы возьмете его... Я поблагодарил Антона Павловича, но и я у самого моря не смог бы жить,- я не могу спать так близко от него, и у меня всегда сердцебиение... \33\ Это была последняя моя встреча с А.П.Чеховым. После я жил в Гурзуфе и построил себе там мастерскую. И из окна моегобыл виден домик у скалы, где когда-то жил Антон Павлович. Этот домик я частовоспроизводил в своих картинах{7}. Розы... и на фоне моря интимно выделялсядомик Антона Павловича. Он давал настроение далекого края, и море шумелооколо бедного домика, где жила душа великого писателя, плохо понятого своимвременем. - Меня ведь женщины не любят... Меня все считают насмешником,юмористом, а это неверно... - не раз говорил мне Антон Павлович. \34\

В.Г.КОРОЛЕНКО

АНТОН ПАВЛОВИЧ ЧЕХОВ

Печатается по изданию 1960 года, стр. 135.... \47\

И.Л.ЛЕОНТЬЕВ-ЩЕГЛОВ