Трагический для Китая мирный договор (1895)

 

После взятия Порт-Артура японцы объявили о своей готовности к переговорам. В Японию на переговоры об условиях мира отправились два китайских официальных представителя. Перед отъездом 5 января 1895 года с ними встретились

Цыси и император Гуансюй. Завершив аудиенцию, Цыси на листе императорской желтой бумаги наметила ключевые моменты своих указаний и передала его посланникам, многозначительно наказав ничего не подписывать без предварительного согласования с Пекином и, главное, не давать никаких обещаний, касающихся территории или находящихся за пределами возможностей их страны.

В день приезда китайского посольства в Японию в ходе войны случился кардинальный поворот в пагубном для Китая направлении, а японцы стали готовиться к штурму города Вэйхайвэй, где находился штаб китайского Северного флота. Командованию этого флота поступили четкие приказы прорвать блокаду, а в крайнем случае потопить свои корабли, чтобы они не перешли в руки врага. Однако офицеры и матросы отказались подчиняться приказам командования. Кое-кто из них опустился на колени и умолял адмирала Дина не губить корабли, так как, когда они уйдут на дно, японцы точно будут жестоко мучить моряков, а потом всех поубивают. Поддавшись на уговоры подчиненных, Дин Жучан подписал акт о капитуляции и сдал японцам все десять кораблей, в их числе один броненосный из имевшихся двух. После этого адмирал наложил на себя руки, проглотив опиум. Таким образом, в феврале 1895 года прекратил свое существование Северный флот, считавшийся основой китайских военно-морских сил. Японцы презрительно называли солдат противника «подыхающими свиньями, валяющимися на земле, готовыми к тому, чтобы их забили и разрезали на куски, как кому заблагорассудится». А чиновники в Токио отказались от услуг простых представителей и вместо них потребовали прислать полномочного поверенного из числа высокопоставленных и пользующихся абсолютным авторитетом мандаринов. Совершенно очевидно, они ждали боц-зюэ Ли Хунчжана.

По тому тону, с каким из Токио диктовались условия, Цыси чувствовала, что приемлемого исхода переговоров ждать не следовало. 6 февраля она заявила на заседании Верховного совета, что японцы собираются навязать «условия, на которые мы не сможем согласиться», и правительству следует отозвать послов, прервать переговоры и продолжить бо-евые действия. Императорского наставника Вэна поразила «жесткость ее высказываний и решительность поведения». На следующий день Цыси устроила аудиенцию Верховному командующему Ван Вэньшао, на которого она тоже произвела сильное впечатление, описанное им в дневнике так: «На лице и в словах отражалась вся ярость, испытываемая вдовствующей императрицей. Она велела мне сделать все возможное для восстановления боевого духа офицеров и солдат. Она посоветовала мне внедрить четкие правила поощрения за проявленную храбрость и наказания за допущенную трусость, а также приложить все силы, чтобы спасти оперативную обстановку… Она наставляла меня долго и требовательно на протяжении трех четвертей часа, стараясь, чтобы я правильно уяснил ее напутствие. Я видел, насколько она озабочена тем, чтобы до меня дошли ее требования, и поэтому остался ждать снаружи, пока она принимала верховных советников на тот случай, если у нее появятся новые указания для меня».

Цыси передала командующему Вану указ, чтобы он довел его смысл до личного состава. Она его издала от своего имени, и содержал этот указ призыв к офицерам с солдатами храбро сражаться с врагом.

Она направила приказ наместнику Чжан Чжидуну, который решительно отвергал мирные переговоры, основанные на неприемлемых условиях, и постоянно передавал по телеграфу предложения, как лучше продолжать боевые действия. В своем письме вдовствующая императрица просила его взглянуть на вещи шире, чем требует от него положение императорского наместника, и помочь в разработке общей стратегии китайского правительства. Но когда наместник Чжан попросил прислать из Пекина дополнительные сведения о ходе войны, император недовольным тоном ответил, что это не его, наместника, дело.

Стало ясно, что с мнением Цыси сановники считались мало. Правящая верхушка в составе императора Гуансюя, великого князя Гуна и остальных высших советников воевать не хотела и готова была согласиться на любые выдвигаемые японцами условия. Их волю подавила перспектива того, что враг с боями дойдет до Пекина и свергнет нынешнюю династию. Когда император упомянул о такой возможности в разговоре с императорским наставником Вэном, Гуансюй залился слезами, а его учителя классической литературы «прошибли пот и дрожь». Цыси заставила согласиться на отправку Ли Хунчжана в Японию, но попросила Верховный совет передать боцзюэ «сначала прийти за указаниями». Великий князь Гун испугался, что Цыси может поставить условия, из-за которых провалятся предстоящие переговоры, и выступил с возражением: «Но император говорит, что Ли не должен приходить. Ваше предложение противоречит пожеланиям его величества». Цыси его оборвала: «Вы спрашиваете мое мнение или оно вас не интересует? Мои слова здесь что-нибудь значат или я их произношу впустую?» Боцзюэ Ли все-таки пришел на аудиенцию. 25 февраля он с великим князем Гуном сообщили о требовании японцев, чтобы Ли Хунчжан прибыл в Токио только в том случае, если ему предоставят полномочия на уступку территории в дополнение к выплате крупной контрибуции. Они к тому же предупредили ее о том, что император Гуансюй принял решение отправить Ли Хунчжана как раз на этих условиях. Цыси неистово возразила, понятно, что безо всякой пользы для дела. В завершение она заявила со злостью в голосе: «Делайте что хотите. Меня же больше ни о чем не просите». Когда император Гуансюй все-таки попросил у нее совета по поводу территорий, которые боцзюэ следует отдать японцам, она послала евнуха сообщить о своем недомогании и самым тактичным образом порекомендовать монарху принять такое решение самостоятельно.

Так как Ли Хунчжан не хотел брать на себя личную ответственность за утрату территории, что больше всего беспокоило китайцев, 3 марта император Гуансюй дал ему письменную санкцию на «территориальные уступки». Это решение нашло отражение в пожеланиях всех высших советников, написавших в тот же день коллективное послание вдовствующей императрице, в котором умоляли ее принять решение императора, ссылались на «угрозу китайской столице», беспокоившую его больше всего. Цыси оставила их послание без ответа. Она отвернулась от своего приемного сына, а тот в великом смятении ходил на цыпочках вокруг ее палат в надежде увидеть вдовствующую императрицу и заручиться ее поддержкой.

8 апреля стали известны окончательные условия, выдвинутые японцами. Помимо астрономической контрибуции они потребовали уступки Тайваня, известного как «украшение» Китайской империи, который, как наместник Чжан напомнил двору, «ежегодно приносит в государственную казну 2 миллиона лянов серебром, а также в десятки раз больше купцам и населению в целом». Кроме Тайваня японцы хотели прибрать к рукам расположенные рядом Пескадорские острова и Ляодунский полуостров на юге Маньчжурии. Уязвленная Цыси потребовала от императора Гуансюя: «Ни пяди земли не отдавать, отозвать посла и продолжать войну!»

Понятно, что никакого туза в рукаве у Цыси не оказалось. У нее оставалась одна только решимость не уступать и сохранялась готовность рискнуть. Упомянутые выше мужчины, не склонные даже к малейшим рискам, старались не обращать на нее внимания. С получением ультиматума от японского премьер-министра Ито, предупреждавшего о том, что на Пекин направляется 100-тысячное войско, император Гуансюй 14 апреля приказал боцзюэ Ли принять условия, продиктованные из Токио. 17-го числа Ли Хунчжан с Ито Хиробуми подписали пресловутый Симоносекский договор. Японии отошли территории, которых домогались из Токио, плюс с китайцев полагалось 200 миллионов лянов серебром в качестве контрибуции.

На протяжении всего описываемого периода Цыси пребывала в состоянии ярости и отчаяния, усугублявшегося ее бессилием. Она испытывала такие мучения, что частенько теряла сознание. Один евнух «нередко замечал Цыси плачущей, когда она думала, что ее никто не видит». Он сказал, что «слезы Цыси вдали ото всех раскрывали ее невысказанную муку, поселившуюся в сердце… Если бы меня спросили сказать что-то главное о Цыси, я должен назвать ее самым измученным человеком на Земле».

При сравнении с двумя предыдущими навязанными контрибуциями – Британии в 1842 году и Британии с Францией в 1860-м – сумма, которую японцы потребовали у Китая в 1895 году, служит показателем непревзойденной алчности и беспощадности властей этой восходящей азиатской державы. Европейские требования – 16 миллионов лянов серебром в первом случае и по 8 миллионов во втором – как-то более или менее соотносятся с суммами их военных затрат и ущерба, нанесенного мирным гражданам из этих стран. Те 200 миллионов имеют весьма опосредованное отношение к появившимся у Японии затратам. Смотрите сами: в начале войны в государственной казне этой страны в общей сложности было всего лишь 30 миллионов лянов серебром, потом продали военных облигаций на 8 миллионов, причем не все они принесли денежный доход. Когда Ли Хунчжан приводил такие цифры, премьер-министр Ито спорить не стал.

Этот договор возмутил всю китайскую правящую верхушку. Многие сотни чиновников в столице подписали обращение с призывом к его отмене. К ним присоединилось больше тысячи образованных людей, прибывших в Пекин из провинций для прохождения императорских испытаний. Масштаб кампании против договора достиг невиданного размаха. Даже притом, что содержание этого договора никто официально до публики не довел, о нем судачил весь народ. Все челобитчики умоляли императора отказаться от ратификации Симоносекского договора. Кое-кто даже предлагал ему переместить столицу империи в глубь страны и готовиться к затяжной войне. Однако от их страстных речей отмахнулись как от «пустого звука, и ничего больше» (по словам Роберта Харта). Общественное мнение значило очень мало для императора Гуансюя, для которого единственной внутренней угрозой был вооруженный народный мятеж, а единственной внешней угрозой он видел Японию, способную свергнуть Великих Цинов.

И тут совсем неожиданно на помощь Пекину пришли некоторые европейские державы. В дело вступили Россия, Германия с Францией, и их представители потребовали от правительства Японии вернуть Ляодунский полуостров на том основании, что оккупация его японцами послужит «источником постоянной опасности для китайской столицы». В Европе опасались захвата японцами всего Китая. Роберт Харт отмечал: «Если японцы победят в войне и возьмут Китай, в XIX веке… ждите появления крупнейшей за все времена империи в мире – устремленной в будущее и самой мощной!» Кайзер Германии Вильгельм II сформулировал выражение «желтая угроза» для обозначения того, что он видел ночным кошмаром Европы: Японии «во главе объединенной и сплоченной Азии, владычество Японии над Китаем».

Видя наглядные доказательства обеспокоенности Европы, Цыси считала весьма маловероятным нападение японцев на Пекин и свержение ими Цинской династии. Японцы находились еще не в том положении, чтобы бросить вызов Западу. (Так случилось, что японцы в конечном счете согласились с требованием трех европейских держав и ушли с Ляодунского полуострова, пусть даже взяв свое.) Она надеялась, что император Гуансюй со своими вельможами смогут осознать простую вещь: столица и династия вне опасности. А потом они проявят твердость и откажутся выполнять японские условия. Разумеется, японцы все равно могли двинуться вперед и захватить Пекин, но Цыси считала такой риск стоящим. Условия договора выглядели слишком пагубными для империи, чтобы ее руководители не взяли на себя этот риск. По ее подсчетам получалось так, что под напором западных держав и столкнувшись с китайцами, демонстрирующими решимость вести затяжную войну, японцы могут пойти на заключение мирного соглашения, совсем не такого ужасного, как Симоносекский договор.

Уповая на то, что при дворе думают точно так же, как она сама, 26 апреля Цыси попросила членов Верховного совета в корне пересмотреть условия мирного договора с японцами и представить ей свои соображения. Однако все эти чиновники согласились с императором в том плане, что следует убедиться в совершенно определенной готовности Европы вмешаться от их имени и только потом решаться на продолжение войны. Император распорядился направить телеграммы руководству трех упомянутых выше стран с просьбой подтвердить свои конкретные намерения. Естественно, что ответа пришлось подождать. Томясь в ожидании, император Гуансюй зациклился на выполнении крайнего срока ратификации договора, столбенея от одной только мысли, что после него японцы сразу же двинутся маршем на Пекин. Измотанный до последней степени двадцатитрехлетний монарх выглядел осунувшимся и старше своих лет. Ни один вельможа не возвысил голоса против ратификации: никто не хотел брать на себя ответственность за свержение династии. Императорский наставник Вэн уверял, что готов разбить себе голову вдребезги, если это как-то поможет делу. Внимание всех было приковано к великому князю Гуну, хотя его вклад на самом деле оценивался как незначительный, и к тому же он тяжело заболел. Характерно то, что этот великий князь выступал за одобрение договора. При всех достоинствах, по сути, его можно назвать человеком слабым, склонным к отступлению в трудной ситуации.

Так как ни император, ни вельможи не проявляли готовности к борьбе, Цыси оставила свои попытки убедить их. Но она отказалась принимать участие и в одобрении Симоносекского договора. 2 мая в присутствии великого князя Гуна и Верховного совета император Гуансюй подтвердил ратификацию. Это событие сопровождалось большим «трепетом» и «плачем». Потом император Гуансюй связался по телеграфу с Лу Хунчжаном и приказал ему без промедления произвести обмен ратификационными грамотами. Это было сделано 8 мая. Император даже подгонял боцзюэ, так как молодой человек не мог дождаться, пока все это дело закончится.

Он выбрал «самый надежный путь», отмечал Роберт Харт, ведь «на кону стояла судьба империи!». Но для Цыси такая цена «мира» представлялась слишком высокой, и он скорее послужит окончательному разрушению империи, чем ее спасению. Ведь ее отличали дар предвидения, непокорность и беспримерная храбрость. Ей не хватало только полномочий.

Симоносекский договор погубил Китай. Американский посол Чарльз Денби, выступавший посредником в этом деле, который служил свидетелем относительно благополучных времен перед войной и ужасных лет после нее, написал: «Японская война послужила началом конца Китая». Сверх 200 миллионов лянов серебром в виде контрибуции китайцев заставили заплатить японцам еще 30 миллионов за возвращение Ляодунского полуострова. С учетом прочих «затрат» общая сумма достигла 231,5 миллиона лянов серебром, что в четыре с лишним раза больше годового дохода Японии. Японцам к тому же досталась военная добыча в виде вооружений и канонерских лодок.

Для осуществления расчетов император Гуансюй брал деньги взаймы у Запада. Общий внешний долг Китая за последние 30 лет составлял 31 миллион лянов, и его фактически погасили к середине 1895 года. В казне этой страны могло находиться достаточно наличных денег, фонды можно было расходовать на всевозможные проекты модернизации, не говоря уже о повышении материального благосостояния населения. Только вот все это роскошное наследство ушло псу под хвост, да к тому же еще китайцам пришлось брать взаймы 300 миллионов лянов на кабальных условиях. Суммируя контрибуцию, проценты по европейским ссудам и собственные гигантские расходы Китая во время вооруженного конфликта, война и «мир» обошлись империи в 600 миллионов лянов. То есть они в шесть раз превысили валовую прибыль за период до 1895 года (101,567 миллиона). Усугубил без того уже аховую ситуацию сам нетерпеливый император Гуансюй, решивший расплатиться с японцами всего лишь за три года. Все таможенные поступления теперь шли в Японию, повысили и ставки внутренних налогов. Провинциям спустили квоты на пожертвования, и местные власти выжимали их из населения. Из Китая выкачивали все жизненные соки.

Как и в случае со многими другими несправедливыми обвинениями, ответственность за катастрофы войны и «мира» с японцами многие возлагали на Цыси. В туманной, зато категоричной манере ее изобличители декларируют, будто ради строительства своего Летнего дворца Цыси обобрала китайский флот, будто она помешалась на праздновании своего шестидесятого для рождения и будто бы оказалась слабовольным миротворцем. Истина заключается в том, что именно Цыси заложила основы современного флота Китая; на строительство Летнего дворца денег из военно-морской сметы никто не брал, хотя она и пользовалась какой-то незначительной частью фондов. Цыси долгое время не могла принимать активное участие в войне не потому, что увлеклась подготовкой к своему шестидесятилетию, а потому, что император Гуансюй отстранил ее от этого дела. Совсем

не относясь к миротворцам, она оставалась единственной персоной при дворе, безоговорочно выступавшей за то, чтобы отвергнуть требования Японии и продолжать сражаться.

Использование не по назначению флотских фондов перед войной (даже притом, что она пожертвовала примерно ту же сумму во время конфликта) и вымогательство подарков на день рождения получили несправедливую оценку, хотя, бесспорно, заслуживают осуждения. Первое послужило расшатыванию дисциплины на флоте, второе – упадку морального духа при дворе. Цыси осознала свои ошибки и в предстоящие годы собиралась их исправить. Невзирая на все эти грехи, она выступала против признания поражения и совершенно пагубного «мира» в равной мере. За них должны отвечать император Гуансюй (о котором сложили популярный миф как о трагическом герое, сражавшемся до конца) и, пусть в гораздо меньшей степени, высшие советники (хотя официально они числились всего лишь консультантами). В целом вина должна лежать на системе, при которой такая тяжелая ответственность легла на такие хлипкие плечи. Роберт Харт сетовал на то, что «без головы не бывает сильного мужчины». Так получилось, что в Китае нашлась только одна сильная женщина, но ей не дано было стать головой в момент сложного испытания. За пределами узкого круга двора ее голоса слышно не было. Зато нашлось много желающих на сочинение небылиц о ней. Позже один проницательный француз о ней сказал так: «C’est le seul homme de la Chine». Такой на самом деле была Цыси в Запретном городе в 1895 году.

 

Глава 18

Схватка за Китай (1895–1898)

 

С завершением той катастрофической войны Цыси вернулась к уединенной жизни августейшей пенсионерки. 30 июня 1895 года свита официально проводила ее из Запретного города в Морской дворец, откуда позже она снова переехала в Летний дворец. Окруженные евнухами в красочных одеяниях, пошитых для особых случаев, и музыкантами, исполнявшими фанфарные произведения, великий князь Гун с другими вельможами встали на колени вдоль мощеной тропы лицом на юг и три раза коснулись головой земли, когда мимо проносили паланкин Цыси. Отныне, когда вдовствующая императрица посещала Запретный город, ей всегда готовили утонченные обряды с участием всех чиновников, собиравшихся во дворце в парадных одеждах. Организаторы подобных обрядов старались подчеркнуть тот факт, что Цыси отошла от государственных дел.

Тем не менее этот новый этап ее пребывания в отставке отличался от предыдущего. После конфуза с Жемчужной наложницей Цыси получила возможность знакомиться со всеми важнейшими документами, и она до сих пор их читала. Ее приемный сын теперь гораздо охотнее обращался к ней за советом, и все заметили его значительно более частые визиты в Летний дворец. Молодой император и высшие советники увидели, что подписание губительного мирного договора с японцами против воли вдовствующей императрицы вполне можно было приравнять, образно говоря, «употреблению яда ради утоления жажды». С этим договором в империю пришло все что угодно, кроме настоящего мира. Наместник Чжан Чжидун, отчаянно славший ходатайства против подписания договора, на которые никто не обращал внимания, теперь концентрировал внимание всех на том, что Симоносекский договор послужил только обогащению Японии и разжиганию аппетита японцев; на следующем этапе японцы совершенно определенно постараются покорить радикально ослабленный Китай. К тому же у властей европейских держав теперь появилась полная картина того, насколько слабой стала Китайская империя, и с их стороны последовали бесконечные требования, сопровождаемые угрозой войны, а китайцы не могли достойно ответить на блеф европейцев.

Понятно, что с точки зрения руководства европейских держав Китай представлял собой просто бумажного тигра. Раньше они относились к империи с известным уважением, хотя бы учитывали ее размеры. Теперь они знали, что этот гигант, по словам Чарльза Денби, «пустой внутри» и «китайский пузырь прорвался». Они узнали, что «империя не способна к борьбе, и при появлении малейшего предлога европейцы готовы были оторвать кусок ее территории». В то время как добросердечные люди оправдывали Китай («Китай населяет миролюбивая нация; его история, цивилизация, своеобразие сложились для мирной жизни, достойно сожаления, что представители агрессивного мира вмешиваются в жизнь китайцев…» – писал Роберт Харт), отношение иностранцев в целом к этой стране характеризуется откровенным презрением. Императорский наставник Вэн отмечал: «Когда посланники западных стран приходят в наше министерство иностранных дел, они больше не утруждают себя вежливыми манерами; выкрикивать оскорбления начинают прямо с порога». Ставший свидетелем посещения китайского внешнеполитического ведомства кем-то из западных посланников любой китайский чиновник чувствовал, как «от ярости у него закипает кровь в жилах».

Император Гуансюй пытался защищаться. Все заметили, что по поводу войны он не выступил с подробным публичным заявлением, а только написал высшим сановникам запрос с требованием к ним поделиться своими соображениями. К тому же он просил их больше не говорить об этом деле, то есть запретил обсуждение причин его политического провала. Император не смог предложить соображений по поводу уже данного урока истории или по поводу конкретного плана на будущее; они услышали заурядные указания по поводу «двух важных заданий: готовить армию к войне и изыскать для нее дополнительные фонды». Им владело беспокойство, и он пытался переложить с себя ответственность на других самым ребяческим способом, говоря кое-кому из чиновников, будто два члена Верховного совета «заставили его ратифицировать» Симоносекский договор. Главным козлом отпущения назначили боцзюэ Ли Хунчжана. Но вместо того чтобы обвинять его в фактическом вреде, нанесенном им, когда он ввел владельца трона в заблуждение по поводу мощи китайской обороны перед войной и когда недолжным образом вел войну после ее начала, император поддержал широко распространившийся слух, будто Ли Хунчжан подписал мирный договор с японцами без его одобрения. Во время своей первой послевоенной аудиенции с боцзюэ его величество отчитал Ли

Хунчжана за то, что тот отдал врагу 200 миллионов лянов серебром плюс Тайвань и все остальное, когда сам фактически поручил ему это сделать. Боцзюэ, только что оправившемуся от ранения пистолетной пулей, полученного во время попытки покушения на его жизнь, когда он принимал участие в переговорах на Японских островах, ничего не оставалось, кроме как стучать лбом об пол, приговаривая: «Да, да, ваше величество, признаю все мои прегрешения». Весь этот спектакль разыграли перед членами Верховного совета, прекрасно осведомленными об истинном положении вещей.

Если китайский монарх рассчитывал на преданность своих чиновников, он должен был выглядеть справедливым. Цыси удавалось вести себя честно со своими чиновниками. Все считали, что свои награды и наказания она раздавала вполне заслуженно. Здесь лежал источник безоговорочной преданности, которой она пользовалась со стороны тех, кто не мог с ней согласиться, а также полностью согласных с нею мандаринов. Однако император Гуансюй такими ее талантами не обладал. Во время войны он грубо помыкал адмиралом Дином, что в известной мере стало причиной печальной капитуляции Северного флота вместе с десятью канонерскими лодками. Озлобившийся боцзюэ Ли думал, что император «даже внешне не похож на монарха», и поделился этим своим наблюдением с самыми надежными подчиненными. Даже чиновникам, не входившим в круг сторонников Ли Хунчжана, стало известно, что он мечтает о переменах при дворе, что он хочет прихода к власти Цыси.

Цыси никогда не попрекала своего приемного сына или членов Верховного совета фразой: «Я же предупреждала вас об этом!» Наоборот, она решила, что в такой момент лучшим вариантом послужит милосердное отношение к этим мужчинам. Понятно, что они чувствовали непередаваемо огромную ей благодарность. Главным поборником подписания Симоносекского договора выступал великий князь Гун. Но Цыси не произнесла в его адрес ни одного слова осуждения. Вместо этого она пригласила его пожить в Летнем дворце, причем лично позаботилась о таких мелочах, как меблировка его палат и приличное качество предлагавшихся ему блюд. Великий князь чувствовал себя настолько обязанным вдовствующей императрице, что, превозмогая недуг, встал с постели по первому зову Цыси, игнорируя мольбы собственного сына о том, что при таком состоянии здоровья отец должен оставаться дома и отдыхать, а не исполнять коленопреклоненные поклоны и прочие ритуалы, положенные по придворному этикету. В одном случае, на который обратил внимание императорский наставник Вэн, великий князь Гун, находясь в Летнем дворце, когда туда прибыл император, поздороваться с его величеством вышел только ровно через день, в чем наставник увидел проявление дерзости. Теперь Цыси представлялась своего рода повелительницей императорского двора. Сановники служили у нее на побегушках, торопились в Летний дворец на ее зов и, если она того хотела, оставались при ней, чтобы сопровождать во время прогулок. Такого до нее никогда не было. Иногда гостившие у Цыси сановники даже пропускали рутинную аудиенцию в Запретном городе.

Своего негодования по этому поводу император Гуансюй никогда не выказывал. Наоборот, перед «дражайшим папой» он стал еще более покладистым. Такая перемена трогала Цыси, и она назвала императора «исключительно обходительным человеком». Чувства Цыси к ее приемному сыну во время войны приобрели небывалую прежде нежность, так как она знала, какое бремя легло на его плечи, и прекрасно представляла его ограниченность как правителя. Императорский наставник видел доказательства этого, когда император захворал, а Цыси окружила больного теплотой и заботой, каждый день навещала его в постели, где демонстрировала известную степень нежности к нему, которой он никогда не знал. Наместнику она прямо сказала: «Я на самом деле люблю нашего императора». Теперь она проводила с ним больше времени, прогуливалась с ним по территории Летнего дворца и ближайшим живописным окрестностям. Цыси восстановила в звании императорскую Жемчужную наложницу и ее сестру. Народ заметил, что в этот период мать и сын на самом деле хорошо ладили.

Цыси хотела, чтобы никто из окружающих не вмешивался в их отношения. К этому времени всех друзей императора, советовавших ему держать ее в стороне от государственных дел, удалили от двора. Чиновников предупредили о том, что «кто снова осмелится вытворить такое, пусть спуску не ждет, его сурово накажут». Учебный класс императора закрыли навсегда, так что ему было негде выслушивать нашептывания втайне.

Когда император Гуансюй стал таким покладистым, Цыси сосредоточилась на проблеме японской угрозы. Авторитетнейшие стратеги масштаба наместника Чжана Чжидуна настойчиво рекомендовали заключить союз с северным соседом Китая – Россией. Тем более что из всех стран Европы возвышение Японии непосредственно касалось только этой страны. Цыси опасалась того, что русские тоже претендуют на ряд территорий Китая: они отрезали значительный участок территории в 1860 году и предприняли еще одну попытку двумя десятками лет позже присвоить берега реки Или в Синьцзяне. Эту вторую попытку Цыси удалось отбить. Несколько месяцев она потратила на взвешивание всех за и против, а потом решила, что формирование союза с Россией все-таки предпочтительнее ничегонеделания и ожидания нового вторжения японцев. С начала 1896 года китайцы приступили к привлечению русских на свою сторону, чтобы заручиться их гарантией на участие в войне за их страну, если вдруг случится вторжение японцев. Верховный совет снялся с насиженного места и переехал вслед за вдовствующей императрицей в Летний дворец, где в летних домах у восточных ворот образовали временное государственное ведомство. Великий князь Гун переехал в поместье по соседству. Где находится император, никого не беспокоило.

Через китайского посла, аккредитованного в Санкт-Петербурге, Цыси узнала, что китайцы могут предложить русским в обмен на союз Транссибирскую магистраль, которая должна была соединить Москву и европейскую часть России с русским Дальним Востоком, пройдя до конечного пункта порта Владивостока на Тихом океане. Ее можно было проложить по двум маршрутам. Если тянуть ее по русской территории, она прошла бы по протяженной дуге через местность со сложным рельефом да еще стала на 500 километров протяженнее, чем напрямую через Северную Маньчжурию. Русские хотели построить ее по короткому маршруту через китайскую территорию. После обсуждения в высших сферах Цыси приняла решение выполнить пожелание русских, касающееся магистрали, которую позже назвали Китайско-Восточной железной дорогой (или Сибирской магистралью). Эта магистраль имела существенный хозяйственный смысл для самого Китая. Соединяющая Азию с Европой по суше, она представлялась весьма выгодным предприятием, ведь в Пекине получали возможность взимать налоги с громадных объемов транзитных товаров. Поскольку строить магистраль предложили русские, Китаю она обойдется минимальными затратами, и, чтобы империи досталась ее доля доходов, из Пекина поступила часть первоначального капитала предприятия (5 миллионов лянов серебром), при этом железная дорога стала акционерным обществом с участием Поднебесной (треть активов). Если когда-нибудь отношения ухудшатся, железная дорога останется на китайской земле, и китайцы теоретически могут поступить с ней, как им заблагорассудится. И все это в дополнение к приобретению надежного и могущественного военного союзника на случай японской агрессии.

Изъян здесь по большому счету просматривался разве что в усилении русского влияния в Маньчжурии, последствия которого нельзя было предвидеть. Цыси знала о том, что Пекину следовало проявлять «бдительность по поводу грядущих угроз», однако защита империи от японцев перевешивала все подобные соображения.

Решение в целом было принято, и в Москву отправился Ли Хунчжан, чтобы провести переговоры о заключении пакта. Цыси выступила против боцзюэ, зная его роль в войне против Японии, и привлекла его теперь только ради пользы дела, так как он считался непревзойденным переговорщиком. Так случилось, что коронация царя Николая II должна была состояться в мае 1896 года, поэтому Ли Хунчжан отправился на эту коронацию в качестве чрезвычайного министра, а истинная цель его путешествия скрывалась под завесой тайны. Когда стало известно о его предстоящем визите в Россию, приглашения поступили еще и от таких стран, как Британия, Франция, Германия и США. То была первая зарубежная поездка сановника высочайшего уровня – в глазах европейцев «ведущего государственного деятеля Китая». Чтобы не отталкивать политиков этих держав и скрыть истинную цель поездки, боцзюэ Ли посетил и эти четыре государства. Его турне наделало много шума, но пользы принесло мало[32].

Союзный договор между Российской империей и Китаем успешно заключили и подписали 3 июня, то есть через несколько дней после коронации царя Николая II. Во вступлении к договору совершенно ясно говорилось, что власти России обязались использовать все имеющиеся вооруженные силы для оказания помощи Китаю, если на его территорию вторгнутся войска Японии.

Боцзюэ Ли пришел в великое волнение, когда ему поручили такое задание. Он воспринял его как свидетельство того, что вдовствующая императрица его простила и теперь, когда ей поручили заботу об империи, изъявила желание сотрудничать с ним снова. И боцзюэ верил в свои способности. Перед отправлением в путь во время прощального банкета, накрытого под шатром, сильный ветер принес пыль, которая покрыла все блюда. Но Ли Хунчжан ел с большим аппетитом, воодушевленно ведя беседу и смеясь. Когда ему сказали, что бог ветра лично пришел проводить его в путь, а когда он вернется из своего большого турне, то снова окунется в водоворот государственных дел, чтобы добиться еще больших успехов, боцзюэ улыбнулся, кивнул и насладился откровенной лестью. Во время путешествия Ли Хунчжана чествовали главы государств, которые он посещал, и там его называли Бисмарком Востока. В заметке «Нью-Йорк таймс» ему дали такую характеристику: «Он ходит и сидит склонив свою массивную голову на грудь и этим напоминает Наполеона с картины Браунинга – «покатый лоб весь в тягостных раздумьях». Однако, как только в конце 1896 года он снова ступил на китайскую землю, тут же почувствовал: не все здесь так уж ладно. В Тяньцзине (где он сошел с борта судна) его заставили ждать больше двух недель и только потом вызвали в Пекин, где Ли Хунчжана удостоили всего лишь получасовой аудиенцией. Император Гуансюй практически все свое внимание уделил инкрустированному бриллиантами ордену, которым немцы наградили его величество, а когда боцзюэ попытался поведать монарху о мощи Запада и срочной потребности Китая в реформах, Гуансюй приказал ему «обсудить эти вопросы с великим князем Гуном и решить, что вы можете сделать полезного со своей стороны». Так как боцзюэ в любом случае больших ожиданий с императором не связывал, такой прием его не очень-то и расстроил. «Ощущение настоящего страха» посетило его после второй беседы, проведенной им в тот же день с вдовствующей императрицей. Что бы там Цыси ни сказала своему боцзюэ, а протокола этого разговора не сохранилось, сообщила она ему нечто по-настоящему ужасное, так как после встречи с ней он погрузился в мрачное оцепенение. Он остановился в монастыре рядом с Летним дворцом и с рассеянным видом забрел на ближайшие развалины Старого летнего дворца. Знавшие его евнухи, охранявшие императорские развалины, пропустили его к ним беспрепятственно. Рассудок боцзюэ, как он сам записал в своем дневнике, пребывал «в смятении на протяжении всей ночи». Наутро он подал прошение об отставке со всех своих постов.

Император лаконичной резолюцией отклонил его прошение, но однозначно дал понять, что он оказался в опале, через объявление о его новом занятии: «работать во внешнеполитическом ведомстве уже не в качестве его начальника, а на должности рядового чиновника». Два его прежних ключевых поста – чрезвычайного уполномоченного по Северному Китаю и наместника в Чжили – уже передали кому-то еще и ему не вернули. Ли Хунчжану позволили только лишь сохранить звание управляющего делами империи, которое считалось в основном почетным. Как будто такого наказания кому-то показалось мало, и автор следующего указа публично осудил его за «несанкционированное проникновение на территорию императорского поместья» и наложил штраф в размере годового оклада. Все эти сокрушительные удары наносила вдовствующая императрица, которая хотела наказать боцзюэ за его роль в поражении Китая. При этом она не могла высказаться

публично, так как, обнажая прегрешения Ли Хунчжана, ей неизбежно пришлось бы присовокупить к ним самого императора. Тем не