В которой Иван знакомится с невеселой историей своего нового друга

 

Как на крыльях прилетел Иван в кабак.

– Друзья! – вскричал он, усаживаясь за уставленный снедью дубовый стол. – Поистине сегодня счастливейший день! Сегодня я приобрел не только трех прекрасных друзей, но и возлюбленную! Знали бы вы, как она хороша! Как… как…

– Эх, Ваня, – остановил его Илья Муромец, кладя тяжелую ладонь ему на плечо. – Счастье твое просто смешно. – С этими словами свободной рукой он поднял с пола трехведерную зеленую бутыль и водрузил ее на стол. – Хотел бы я знать, что бы ты сказал, если бы рассказал я тебе одну любовную историю.

– Случившуюся с тобой?

– Или с одним из моих друзей, не все ли равно?

Алеша и Добрыня многозначительно переглянулись.

– Расскажи, Илья Муромец, расскажи, – запросил Иван.

– Выпьем, это будет лучше, – попытался вдруг сменить тему Илья.

– А ты пей и рассказывай.

– Это действительно вполне совместимо, – согласился Илья, наполняя кружки богатырям и Ивану.

Как из‑под земли, перед столом вырос благообразный седоватый старец с гуслями на ремне.

– Ой вы гой еси, добры молодцы! – приветствовал он сидящих и протянул откуда ни возьмись взявшуюся в его руке пустую кружку, раза в три большую объемом, чем у богатырей. – Не споможете ль народному сказителю в созидании вдохновения? – спросил он явно риторически.

– Да ты присаживайся к нам, Боян, чего уж, – предложил Добрыня приветливо.

Боян погладил ладонью белую окладистую бороду, якобы размышляя, принять ли приглашение, затем ответил с достоинством:

– Что ж, не грех с героями былинными чарку распить. – И опустился на скамью рядом с Алешей.

Тот вскочил и церемонно обратился к Ивану:

– Знакомься, Ваня, это Боян. Поэт.

Затем повернулся к старцу:

– Боян, это Иван. Дурак.

– Знаю‑знаю, – закивал старец. – Дуракам на Руси завсегда почет. Много я о тебе преданий слыхивал, Ваня. А вот ликом ты каков, еще не видывал.

«Интересно, чего это он обо мне слышать мог?» – удивился Иван, но промолчал, решив, однако, порасспросить позднее.

А Боян продолжил:

– Что ж, друзья мои, за удаль молодецкую! – Он опрокинул кружку, затем смачно крякнул и занюхал выпитое грязным рукавом кафтана.

Богатыри последовали его примеру. Иван осушил свою кружку залпом и почувствовал, что его глаза вылезли на лоб. Алеша галантно подал ему крынку с огуречным рассолом:

– Запей, Ванюша. Царская водка – напиток богатырский, не сразу по нутру бывает. Не печалься, привыкнешь вскорости.

Иван опустошил крынку и лишь после этого сумел с хрипом выдохнуть.

Боян, черпая большой расписной деревянной ложкой черную икру и намазывая ее на печеные плоды хлебного дерева, вновь обратился к Илье:

– Мне показалось, своим появлением я, богатырь, перебил тебя.

– Да‑да, Илья, – обрадовался Иван, к которому дар речи уже вернулся, – ты начал любовную историю…

– Вы непременно этого хотите? – обвел Илья присутствующих тяжелым взглядом. Те закивали, набивая рты яствами.

– Хорошо, пусть будет по‑вашему… Один из моих друзей, некий богатырь родом, как и я, из села Карачарова, что недалече от славного города Мурома…

– Брось жеманиться, Илюша, – перебил его Боян. – В селе‑то Карачарове только один богатырь и был.

Илья Муромец густо покраснел.

– Что ж, ладно, будь по‑вашему, – сказал он замогильным голосом. – Резанем правду‑матку… Так вот. Родился я в селе Карачарове, что под Муромом, отец мой, батюшка, был крестьянином. И сидел я сиднем целых тридцать лет…

– А чего? – удивился Иван.

– Детский паралич, – шепотом пояснил Алеша.

Тем временем Боян, не дожидаясь приглашения, хряпнул еще кружку, утер губы ладонью и вмешался:

– Ну, эту‑то историю любой дурак знает. Разве что кроме этого, – он покосился на Ивана. – И как тебя калики перехожие вылечили, и как ты Святогора‑богатыря в гроб загнал. И как жену твою Калин‑царь извел. А вот про любовную интрижку, – он скабрезно хихикнул, – про это мы еще не слыхивали. Ближе к телу, Илюша!

Илья ударил кулаком по столу так, что огурцы и апельсины запрыгали по нему, как мячики.

– Слушай, дед, еще раз вякнешь, седин твоих не пожалею я…

– Молчу‑молчу, – испуганно затряс головой Боян.

– Не, Илюха, ты кончай, – вмешался Алеша Попович, – старик дело глаголет. Обещал про бабу, а сам опять про калик своих…

Услыхав эту фразу, Добрыня поднялся, держа свою кружку в вытянутой руке:

– За пр‑р‑релестных дам!

Выпили.

– Ну ладно, – сказал Илья, – дело, значит, было так. Перебив всю нечисть вокруг Мурома, собрался я на службу ко Владимиру. Отстоял заутреню, оседлал своего добра коня и попер. Еду я, еду, вдруг – на дороге камень, а на камне том надпись…

Боян, желая вставить словечко, открыл было рот, но Илья показал ему волосатый богатырский кулачище, и тот, клацнув зубами, рот захлопнул. А Илья продолжил:

– «Налево пойдешь – в избу‑читальню попадешь, – на том камне писано, – направо пойдешь – славу себе сыщешь, а прямо пойдешь – голову свою сложишь». Ну, думаю, налево мне не надо, грамоте‑то я не шибко обучен. За славой мне тоже недосуг бегать, пусть она за мной бегает. И двинул я коня прямой дороженькой. На Киев. И любой богатырь бы так поступил, верно я говорю?

Алеша и Добрыня согласно закивали. И вновь опрокинули на радостях свои чарки в глотки. Вокруг раздался одобрительный гул. Впервые, доселе увлеченный беседой, Иван украдкой огляделся. В кабаке за столами дубовыми сидели по меньшей мере десятка три бравых молодцев. И все устремили свое внимание к столу его новых товарищей.

– Ну вот, – продолжал Илья, – не прошел мой конь и десятка верст, как услышал я посвист змеиный да окрик звериный. Конь мой встал как вкопанный, а я, хоть и не робкого десятку уродился, сомневаться стал: туда ли еду. Кровь от того свиста в жилах, прямо скажу, стынет.

Глянул я по сторонам – никого нетути. Глянул вверх и вижу: на трех дубах корявых гнездо агромадное свито. Тут слетает с него и встает передо мной птица не птица, человек не человек…

– Соловей‑разбойник, – не выдержав, вставил словечко Боян и испуганно прикрыл рот ладонью.

– Точно, – сказал Илья с расстановкой, тяжелым взглядом смерив старца. – Соловей.

– Молчу‑молчу, – затравленно втянул голову в плечи сказитель.

– Правильно, – одобрил Илья, – и вот говорит мне соловьище этот поганый: «Доброго пути тебе, Илья Муромец. А давай мы с тобой, богатырь, побратаемся. Будь ты мне братом названым. Станем мы по Руси гуляти рука об руку, подвиги вершить богатырские». Ничего я ему не ответил, только вынул свой булатный меч да и срубил чудищу буйну голову…

– За что?! – поразился Иван.

– А так, – объяснил Илья, – чтоб не лез с любовью со своей.

– Темный ты, – сказал тихонько Боян Ивану на ухо, – былин не знаешь. У них, у богатырей, заведено так. Вот и Алеша с Тугариным тоже, и Добрыня…

А Муромец рассказывал дальше:

– Положил я Соловьеву голову в чемодан и дальше двинул. Чуть‑чуть проехал, глядь: терем расписной. Постучал я в дверь, та из петель‑то и выскочила. А в сенях – девица красная стоит, в руках кочерга – от врага обороняться. Как ударила она мне той кочергой промеж глаз, так и полюбил я ее сразу.

– Ну наконец‑то до дела добрался, – радостно потер ладони Алеша, а Добрыня спросил, поблескивая глазами:

– А какая она, девка‑то? Опиши, да поподробнее. Ноги там у ней какие, остальное все…

– Какая? – переспросил Илья и тут же ответил: – А мне как раз под стать. Кочерга‑то у ней была в девяносто пуд.

– А ноги‑то, ноги? – настаивал Добрыня.

– Ноги?.. – Илья задумался, затем пожал плечами. – Ноги как ноги, шестьдесят восьмой размер.

Добрыня мечтательно закатил глаза к потолку и зачмокал губами. А Иван вспомнил свою изящную, миниатюрную Марью и вновь утвердился в мысли, что о вкусах не спорят.

– «Красна девица, – спрашиваю я ее, – как звать тебя?» – «Алена», – отвечает. «А будь ты, Алена, женой мне», – говорю. Улыбнулась она в ответ, словно солнышко взошло ясное, и вижу: люб я ей. Взял я ее на руки, отнес во поле чистое, и тут же мы с ней и повенчались – под ракитовым кустом.

– Вот это по‑нашему! – хлопнул себя по коленке Алеша и от избытка чувств опорожнил очередную чарку. Иван же, разомлев от алкоголя и грез о Марье, мечтательно произнес:

– И жили они долго и счастливо…

– Если бы! – горестно осадил его Илья. – Эх, если бы. И умерли б мы в один день… Уж кто‑нибудь да позаботился бы. Так нет, вернулись мы к ее терему рука об руку, тут и попутал меня нечистый похвастаться. Поставил я в горнице на стол чемодан свой да и говорю: «Глянь, Алена, от какого чудища я землю Русскую избавил!» И крышку‑то отворил. Как на голову Соловьиную Алена глянула, закручинилась. «Что ж ты, богатырь, наделал, – говорит, – это ж батюшка мой, отец родный. Люб ты мне стал, Илюша, да отец – дороже. Поеду я теперича в Киев‑град на тебя, богатыря, управу искать у князя, у Владимира, у Красна Солнышка». Сказала так, вскочила в седло моего коня и была такова, только пыль вдалеке заклубилася. Так‑то вот.

Не сдержался тут Иван и заплакал во весь голос.

– А дальше‑то, дальше что было? – спросил он, всхлипывая.

– А дальше вот что, – ответил Илья, ликом чернее тучи став, – пошел я во Киев, во стольный град пешим ходом. С чемоданчиком. Три дня и три ночи шел да раздумывал: «Не по смерть ли я иду да по скорую? Не сносить мне головы, коль Алену Владимир послушает…» Вот пришел я в Киев, двинул сразу в палаты княжецкие, прошел во трапезную, глядь, князь со свитой своей пир пирует. Крест я клал по‑писаному да кланялся и Владимиру, и Василисе‑княгине, и боярам, и богатырям…

– Вот это я уже помню! – обрадовался Добрыня, – как ты Владимира под орех разделал. Дозволь дальше мне рассказывать, со стороны‑то виднее.

– Рассказ этот ноша мне тяжкая, – молвил Илья Муромец. – Не пристало богатырю ношу с плеч перекладывать.

Он замолчал, и пауза была довольно тягостной. Наконец Илья вновь нарушил ее:

– Позднее узнал я, что, выслушав Алену, князь над ней сжалился и меня наказать обещался. А саму ее, красну девицу, за попа Гапона сосватать…

– А это еще кто? – спросил Иван.

– Не знаешь? – удивился Боян. – Ничего, узнаешь еще.

– Гапон – это Владимиров главный советник, – пояснил Добрыня. – Ежели Алена за попа выйдет, второй дамой на Руси станет, после Василисы. Но сам поп – прохиндей тот еще. Владимир ему верит, а мы, богатыри, закваску в нем вражью чуем. Да доказательств нету.

– Как вошел я в княжецкую трапезную, – продолжал Илья, – встретил меня Владимир неласково. «Это кто еще, – говорит, – к нам пожаловал, словно пес, пешком, не на коне лихом? Посадите‑ка его на конец стола, там, где нищие да убогие…» А рядом с князем попишка сидит. Тот так надо мной насмехается: «То, видать, к нам Илюшка пожаловал, что не знает, как к девице свататься, не срубив головы ее батюшке». Осерчал я, понятно, за стол садиться не стал, только чемоданчик свой на него кинул да и вон пошел…

– Ой, погоди, Илья, – снова влез Добрыня, язык которого слегка заплетался, – дай я хоть расскажу, что у князя потом было, ты же не видел. Когда ты вышел да дверью хлопнул, стены в тереме треснули да покосилися. Чемоданчик мы открыли, там – голова Соловьева. Потом прибегает стражник. «Князь, – кричит, – Илья Муромец с крыши твоей все золотые маковки посбивал, а теперь в кабаке сидит, пропивает их. И всю голь киевскую поит». Рассердился князь, послал семерых богатырей Илью сковать да к нему прислать. Не вернулись те богатыри, споил их Илья. Послал трижды по семь, и те не вернулися. Видит князь, вся дружина его так переведется. Говорит: «Видно, спутал я Илью‑богатыря с кем другим еще. Кто тут храбрый есть? Вы найдите его да скажите, что приму его с великими почестями». Тут мы с Алешей и вызвались. Ох и погудели!

– Да‑а, – протянул Алеша, жмурясь от приятного воспоминания, – пока все оставшиеся маковки златые с Ильей на троих не пропили, из кабака не вылазили. Потом явились втроем к Владимиру да и говорим: «Прими, князь, Илью в дружину, мы ему даем свою богатырскую рекомендацию. А не примешь, мы с ним вместе по Киеву пойдем да камешка на камешке не оставим». Ну куда ему деваться было? Принял.

– А Алена‑то как? – поинтересовался Иван, несколько обескураженный услышанным.

– А что Алена? – горестно тряхнул головой Илья. – Похоронила она голову отцову как положено, да так за Гапоном сосватанная и осталась. Говорят, и свадьба скоро. Поймал я ее как‑то в княжецких сенях, зажал в угол, а она кричит: «Отстань, видеть тебя, лиходея, не желаю! То ли дело Гапон – мужчина интеллигентный, грамотный…» Отпустил я ее с богом, пусть живет. А все Владимир‑пес! Приказал бы ей, пошла б за меня.

– Ох как прав ты! – воскликнул Алеша в сердцах. – Пес поганый наш князь! Гапону‑то в рот заглядывает, а нам, богатырям, почитай уж третий месяц жалованья не повышает!

– Не ему, собаке, мы служим, – внезапно зарыдав, поддержал друзей Добрыня, – а земле Русской! – Сказал и принялся ладонью размазывать по лицу слезы и сопли.

Иван беспокойно огляделся. Хоть опыт его жизненный и невелик был, а все же чувствовал он, что речи подобные добром не кончатся. Нужно было как‑то сменить тему. И он заговорил про то, чем сейчас его головушка более всего занята была:

– Ну, Илья, твоя история – нетипичная. Не обязательно же так бывает! Вот у меня возлюбленная, она и ликом красна, и умом ясна. И никогда она мне поперечь не пойдет. – Тут хмель да желание покрасоваться пересилили Иванову правдивость, и хвастовство его перешло в откровенное вранье: – Да я ей только шепну: «В койку, Маша», – она уж там. Одно слово – искусница!

Богатыри довольно заржали, а Боян, ткнув Ивана в бок, зашипел ему в ухо:

– Ты че, дурак, обалдел? Здесь ведь муж ее – Черномор.

– Где?! – испугался Иван.

– Да прямо за тобой сидит.

Не удержавшись, Иван обернулся. Но место на скамье за соседним столом пустовало.

– Нету там никого, – сказал он с облегчением. Глянул и Боян.

– Только что тут был, а теперь и след простыл. Ну, жди Иван неприятностей…

Но не придал Иван словам этим особого значения, так как Добрыня и Алеша принялись тем временем рассказывать и свои увлекательные истории. Подумал только: небось Черномор давным‑давно из кабака ушел. Подумал и успокоился.

А зря. Потому что на самом‑то деле все слышал Черномор и теперь, сжигаемый ревностью, мчался он в палаты княжецкие, лелея в душе нехитрый план мести.

Бежал Черномор дорогой не окольною, а прямиком через джунгли, пугая обезьян и попугаев. Вот и палаты.

Князя он застал в тронном зале за игрой в домино с Гапоном. Видно, Владимиру в игре не везло, так как сидел он в одних кальсонах да в короне, а его сапоги, мантия и прочие одежды кучкой лежали возле Гапона.

– Не вели казнить, вели слово молвить! – вскричал Черномор, кланяясь.

– Ни минуты спокойной! – возмутился князь, не отрывая взгляда от стола. – Поиграть не дадут! Может, все ж таки повелеть казнить, а не слово молвить, а? – но тут же, выговорившись, смягчился: – Ладно, давай выкладывай. – И обернулся к Черномору.

Гапон, пользуясь тем, что Владимир не смотрит, принялся подменивать костяшки.

– Три твоих богатыря да дурак с ними сидят сейчас в кабаке да тебя, Красно Солнышко, хают принародно.

– Вот же мерзавцы! – возмутился князь. – И как они меня хают?

– «Не собаке‑князю мы служим, – говорят, – а служим земле Русской».

– Про землю Русскую – это хорошо, – заметил справедливый князь. – А вот про собаку – нехорошо. – Гапон, – повернулся он к попу, и тот мигом отдернул руки от фишек, – чего делать‑то с безобразниками будем? Воспитывать?

– Поздно, – заявил Гапон злобно, – воспитывать надо было, когда они на лавку поперек ложились. Теперича только одно поможет: головы поотрубать.

– И то верно, – согласился князь, – мудрый ты у меня, – ласково потрепал он Гапона по щеке, – они мне и самому как бельмо на глазу. Только водку жрут да похваляются, а толку никакого. Но как их взять‑то, ежели они втроем по силе – всей моей дружины стоят? Только угроблю ее без толку.

– Ну, это просто, – ухмыльнулся Гапон. – Они, как напьются, куда идут?

– Ко мне, – ответил князь. – Явятся, на ногах чуть стоят, «хотим, – говорят, – подвиг совершить, прикажи, князь, чего‑нибудь!».

– Ну вот, давай подождем. Как явятся, тут мы их тепленькими и покоцаем с дураком ихним вместе.

– Точно! – обрадовался князь. – А пока сыграем?

– Сыграем, сыграем, – закивал Гапон, – больно мне кальсоны твои глянулись. И корона.

– На корону не зарься, казенная она!

Черномор нерешительно кашлянул. Князь и Гапон повернулись к нему.

– Чего тебе еще? – спросил Владимир. – Ступай.

– А может, головы‑то рубить не надо, а? – спросил Черномор, слегка напуганный результатами своего навета. – Да и богатыри‑то тут ни при чем, главное – Иван…

– Ступай, ступай, – повторил князь, – сами разберемся. – И вновь вернулся к домино. – Елки‑палки! Все, что ли, уже?!

– Все, – скромно подтвердил Гапон. – Разоблачайся, княже.

Понурившись, дядька Черномор медленно двинулся прочь. В сенях, зажав под мышкой княжецкие кальсоны, его догнал Гапон.

– Эй, Черномор, дело есть!

– Какие у нас с тобой дела могут быть, собака поповская?

– Ну, кто собака, это мы с тобой потом обсудим. Ты вот о чем подумай. Трех богатырей сейчас казнят, так?

– Так, – тяжело вздохнув, признал Черномор.

– А без них дружина княжецкая – тьфу, верно?

– Верно.

– Теперь представь, что как раз в этот момент на Киев печенеги нападут.

– И представить‑то боязно.

– А ты не страшись. Ежели ты со своими тридцатью тремя богатырями за печенегов выступишь, быть тебе у ханского наместника воеводою!

– Да ты что?! – взъярился Черномор. – Да я тебя сейчас!..

– Только тронь, – пригрозил Гапон, – вмиг голова с плеч слетит.

– А я сейчас Владимиру про твои речи расскажу.

– Поверит он тебе! Мне он поверит, а не тебе!

– И то правда, – снова вздохнув, согласился Черномор. – Что же делать‑то?

– А ты иди домой да подумай хорошенько, – посоветовал Гапон. – Ванну прими, тебе в воде лучше думается, так ведь?

– Так, – сокрушенно подтвердил Черномор.

– Ну тогда – адью, до встречи, – помахал ему Гапон ручкой. – Как надумаешь чего, сообщи. – И поп вприпрыжку помчался обратно в тронный зал.

 

Глава четвертая,