Который Нуньес дал Сантильяне

 

Поэт обеих Астурий, как читатель уже мог заметить, не жаловал меня

своим вниманием. Я же, со своей стороны, слишком был занят, чтобы его

посещать. Я не видел его со времени диспута об "Ифигении" Еврипида, как

вдруг случай свел меня с ним неподалеку от Пуэрта дель Соль. Он выходил из

типографии. Я подошел к нему со словами:

- О, о, сеньор Нуньес, вы выходите от печатника? Это как будто грозит

публике новым произведением вашего таланта.

- Да, она, действительно, должна к этому готовиться, - отвечал он. - Я

сейчас печатаю брошюру, которая, наверное, произведет много шуму в

республике пера.

- Я не сомневаюсь в достоинствах твоего произведения, - сказал я ему, -

но дивлюсь, что ты забавляешься писанием брошюр: мне кажется, что это -

безделушки, не приносящие большой чести таланту.

- Это я знаю, - возразил Нуньес. - Мне также небезызвестно, что чтением

брошюр забавляются только те, которые читают все. И тем не менее я только

что испек брошюру и признаюсь тебе, что она - дитя нужды. Голод, как ты

знаешь, гонит волка из лесу.

- Как? - воскликнул я. - Неужели автор "Графа Сальданьи" произносит

такие слова? Может ли так говорить человек с рентою в две тысячи эскудо?

- Потише, друг мой, - прервал меня Нуньес, - я уже больше не тот

счастливый поэт, который пользовался аккуратно выплачиваемой пенсией. Дела

казначея дона Бельтрана внезапно пришли в расстройство. Он роздал,

растратил казенные деньги; все его имущество конфисковано, и мой пенсион

пошел ко всем чертям.

- Весьма печально, - сказал я ему. - Но не осталось ли у тебя

какой-нибудь надежды поправить это дело?

- Ни малейшей, - ответил он. - Сеньор Гомес дель Риверо - такой же

нищий, как и его поэт; он - конченный человек и, говорят, никогда уже не

выплывет на поверхность.

- В таком случае, дружище, - заметил я, - придется мне приискать тебе

какое-нибудь место, которое утешило бы тебя в утрате пенсии.

- Я освобождаю тебя от этой заботы, - ответил он. - Если бы ты даже

предложил мне в канцелярии министерства место с окладом в три тысячи

эскудо, я бы отказался. Ремесло конторщика не по нутру питомцу муз; мне

необходимо наслаждение творчеством. Одним словом, я рожден, чтобы жить и

умереть поэтом, и выполню свое предназначение. К тому же не воображай, что

мы так несчастны: не говоря уже о том, что мы живем в полной

независимости, мы - беззаботные птички. Некоторые полагают, что мы

частенько довольствуемся трапезой Демокрита, но они ошибаются. Среди моих

собратьев (не исключая даже авторов календарей) нет ни одного, который бы

не был нахлебником в каком-нибудь хорошем доме. У меня лично есть два

таких дома, где меня с удовольствием принимают. Два прибора всегда ждут

меня: один - у толстосума-откупщика, которому я посвятил роман, другой - у

богатого мадридского купца, страдающего манией всегда приглашать к столу

литераторов; к счастью, он не очень разборчив, и город поставляет их ему

сколько угодно.

- Итак, я перестаю тебя жалеть, коль скоро ты доволен своей участью, -

сказал я астурийскому поэту. - Как бы то ни было, повторяю  тебе, что в

лице Жиль Бласа у тебя есть друг, несмотря на твое невнимание к нему. Если

ты нуждаешься в моем кошельке, то смело приходи ко мне. Пусть ложный стыд

не лишит тебя надежной помощи, а меня - удовольствия тебе услужить.

- По этим великодушным чувствам я узнаю Сантильяну, - воскликнул

Нуньес, - и тысячу раз благодарю тебя за твое ко мне благорасположение. В

благодарность я должен дать тебе важный совет. Пока граф-герцог еще

всемогущ, а ты пользуешься его милостями, не теряй времени и спеши

обогатиться. Ибо этот министр, как говорят, начинает шататься на своем

пьедестале.

Я спросил Фабрисио узнал ли он об этом из верного источника, а он

отвечал:

- Я слыхал эту новость от одного старого кавалера ордена Калатравы,

который обладает неподражаемым талантом разнюхивать самые секретные дела.

Этому человеку внимают, как оракулу, и вот что я вчера от него слышал. У

графа-герцога, говорил он, великое множество врагов, которые все

объединяются, чтобы его погубить; он слишком рассчитывает на свою власть

над королем: монарх, говорят, уже начинает склонять свой слух к жалобам,

которые до него доходят.

Я поблагодарил Нуньеса за его предупреждение, но не обратил на оное

большого внимания и вернулся домой в убеждении, что власть моего господина

несокрушима, ибо я смотрел на него, как на один из тех старых дубов,

которые крепко пустили корни в лесу, и которых никакие бури не в силах

сломить.