Не спрашивай меня, что здесь правда, а что легенда. Иди.

Раздается продолжительный хруст камня по камню, словно закрывается какая-то огромная ловушка.

Оторопевшая – нет, просто остолбеневшая Сара зовет:

– Акбар?

Но там только Терри. Он уходит с каменной колонны у нее над головой и по мостику возвращается на галерею, где она его уже видит. Живи Сара хоть сто лет и думай об этом каждый день до глубокой старости – она все равно бы никогда не поняла, кто только что говорил с ней.

Что ей сейчас надо, пока она стоит здесь, в этом пустом красивом зале для аудиенций в призрачном городе императора Акбара, расположенном на сухой возвышенности на границе пустыни Тар в северной Индии, и дожидается своего мужа, а он тем временем спускается с верхнего яруса и бежит к ней с распростертыми объятиями, – это принять решение. И она его принимает.

Улыбаясь, он спешит к ней:

– Ну, что ты думаешь?

Она вздыхает и слегка кривит душой:

– Давай пока не будем ничего загадывать. Давай пока осмотрим оставшиеся достопримечательности.

Они покидают здание. Снаружи ее с ног до головы обливает оранжево-золотой свет. Солнце уже клонится к закату. Сколько же времени они там пробыли? Ей на зубы попадает сухой песок, она хватается за бутылку и обнаруживает, что та пуста.

Терри по-прежнему ничего не замечает. Он тащит ее вдоль небольшого возвышения к гробнице Салима Чишти. На табличке при входе по-английски написано, чтобы входящие снимали обувь, но Терри не обращает на это внимания. Несмотря на то что вокруг никого нет, Сара снимает сандалии. Мраморный пол удерживает дневное тепло. Сара очень утомлена и хочет пить. Ей приносят облегчение длинные тени. Терри поднимает глаза от путеводителя:

– Тут говорится, что шейх похоронен здесь.

Едва стоящая на ногах от усталости, нервного напряжения, испуга и злости, она выхватывает путеводитель у него из рук и бросает книгу наружу, на площадь. Останавливается в центре гробницы, смотрит вниз, размышляет. Следовало бы помолиться, но она понятия не имеет, какие слова говорить и к кому их обращать. Они стоят под мраморной крышей. Мир останавливается, они словно находятся в вакууме. Счастливо улыбаясь, Терри берет ее за руку. Как если бы все уже было решено. В груди у нее все опрокидывается.

Они выходят из теней на медленно угасающий свет. Как только они покидают мраморную гробницу, воздух лопается и на них вдруг с пугающим, нестерпимым ревом обрушивается вся Индия: туристы, попрошайки, экскурсоводы, музыканты и торговцы сражаются за место во дворе гигантской мечети; в нос бьет запах красной пыли, готовящейся еды и огромной массы людей, собравшихся на площади, которая никогда не сможет вместить их всех; во все стороны растекается, всюду проникает ровный и мощный шум – усиленный, доведенный почти до крайности голос Индии. Великая, многообразная, непознаваемая цивилизация потягивается, словно тигр, просыпающийся от глубокого, противоестественного сна.

Они спускаются по ступенькам навстречу косо падающему свету, и Терри тоже сонно потягивается и трет глаза – так он делает по воскресеньям, после того как сообразит, что можно еще поспать, и перед тем как выключить будильник.

В первый раз за сегодня Сара бежит впереди – активная, настороженная, восприимчивая. На краю каменной возвышенности, на которой построен город, под гигантскими воротами мечети собралась толпа для какой-то церемонии – наверняка указанной в глупой книжке Терри. Она знает, что за стенами города их ждет в машине Рави Сингх; он готов увезти их туда, где царит спокойствие и безопасность. Однако она чувствует, что еще не все здесь сделала. Бодро работая локтями, она пробивается через толпу. Ей во что бы то ни стало надо увидеть, чего ждут все эти люди. Наверху сплошь покрытых узорами ворот стоят человеческие фигуры. Они будто готовятся… к чему? Люди на воротах мечети явно сосредоточены на чем-то, расположенном на уровне земли, но Сара не видит, что это.

Затем кто-то хватает ее за руку, и она оборачивается. Это мальчишка в футболке и джинсовых шортах – бывших полноценных джинсах, обрезанных выше колен. Сколько ему – четырнадцать, шестнадцать? Один из многих мальчишек, целыми днями теребящих туристов и выжимающих из них рупию-другую. «Чего тебе надо?» Наверняка денег. У ворот что-то произошло – по толпе прокатился вздох.

– Мэ-э-эм, мэ-э-эм, посмотрите, как я прыгну в воду!

Она не слышит; вернее, слышит, но не понимает. Он тянет ее за локоть, этот оборванец.

– Всего сорок рупий.

– Что?

– За сорок рупий я прыгну в воду, – говорит мальчик, указывая на массивные ворота. – А вы посмотрите. Посмотрите, как я прыгну в воду.

В рот ей набился песок, но она все же проговорила:

– В воду?

– Всего сорок рупий.

– Конечно, – говорит она и кладет ему на ладонь мятую сотню. – Когда?

– Да сейчас! – Мальчишка бежит к воротам, но он недостаточно быстр.

Сара машинально хватает его за футболку и бежит вместе с ним – куда он, туда и она, как ни пытается он ее стряхнуть, – и лезет вместе с ним, а он всхлипывает и поминутно оглядывается.

– Мэм, мэм! – Он изо всех сил пытается освободиться, но она, взволнованная, зачарованная, только жмется ближе к нему. Он почти вырывается, когда расползается его ветхая футболка, но она перехватывает его за щиколотку.

Он не может лезть вверх. Она его не отпускает. Пат на камнях. Теперь она попрошайка:

– Пожалуйста.

С дикими глазами мальчишка кричит:

– Чего вы хотите?

– Я сама не знаю!

Внизу, уменьшенный расстоянием, бегает кругами Терри и кричит, чтобы она спускалась.

Держась одной рукой за камень, другой мальчишка лезет в карман и бросает ей деньги. Он качает головой – «нет»:

– Возьмите их назад!

Дрожа, она оценивает все сразу: их положение на воротах, расстояние до верха, тот факт, что она не видит воды внизу, не может судить, насколько широк и глубок водоем и что происходит с теми, кто прыгает; она не знает, откуда обычно прыгает мальчишка и что она сейчас делает. Она знает только, что там, внизу, есть вода.

У подножия ворот кто-то другой кричит:

– Всего сорок рупий…

Не отпуская щиколотки мальчишки, тяжело дыша от волнения и надежды, она быстро говорит:

– Тысячу рупий, если возьмешь меня с собой.

 

Послесловие

 

Когда-то давно мне довелось попасть на небольшое каменистое плато на границе пустыни Тар неподалеку от Агры и побродить по самому знаменитому городу-призраку Индии. Этот город построен из красного песчаника, здесь стоит несколько величественных мечетей, повсюду можно видеть элегантные, вырезанные из камня ажурные решетки и стены. И уже несколько сотен лет в нем никто не живет.

Город-призрак, которому дала жизнь старая индийская легенда. Что может быть лучше? По этой легенде, у правившего в шестнадцатом столетии императора Акбара из династии Великих Моголов было очень много жен и дочерей, но ни одного сына, который мог бы продолжить династию.

Странники принесли ему вести о суфийском святом, который творил чудеса, и Акбар отправился в пустыню поклониться ему. Святой и чудотворец Салим Чишти благословил Акбара и пророчествовал, что сына ему принесет женщина христианской веры. Император назвал мальчика Салимом – в честь благодетельного шейха. Когда Салим вырос, он стал императором Джахангиром. Его сын Шах-Джахан построил Красный форт, Агру и Тадж-Махал. В знак благодарности Салиму Чишти Акбар построил город Фатехпур-Сикри на том месте, где обитал святой. Он перевез на это плато, расположенное посреди пустыни, всех своих жен и придворных, и они жили, купаясь в роскоши, до тех пор, пока – и о чем он только думал? – в городе не иссякли все источники воды. И тогда они оставили город на откуп красной пыли и ветрам пустыни. Гробница Салима Чишти находится недалеко от одного из входов в этот великий город-призрак.

 

Последний роман Кит Рид, «Анклав» («Enclave»), вышел в свет в 2009 году. Среди ее других относительно новых работ такие романы, как «Торговец детьми» («The Baby Merchant»), «Псы правды» («Dogs of Truth») и «Худее, чем ты» («Thinner Than Thou»). Ее повесть «Сестрички Апокалипсиса» («Little Sisters of the Apocalypse») и сборник рассказов «Странные женщины, опутанные проводами» («Weird Women, Wired Women») вышли в финал премии Джеймса Типтри-младшего.

Ее рассказы публиковались во множестве антологий и журналов, включая Asimov’s Science Fiction, The Magazine of Fantasy & Science Fiction, The Yale Review, Postscripts и The Kenyon Review. Ее последний сборник рассказов, «Что знают волки» («What Wolves Know»), издан в 2011 году.

 

Стивен Пири

Джек-прыгун

 

Время от времени Рут закрывает глаза. Но задремать не получается – это трудно, когда спину царапает жесткая кора; когда он безостановочно толкает ее в бедра, не заботясь о том, что она внутри вся высохла, не думая о том, что, может быть, по ноге у нее течет кровь.

– Ты целуешься, детка? – говорит он.

– Нет, – говорит Рут. – Никогда.

Он впивается губами ей в шею. По крайней мере, ему теперь уже не долго. Она смотрит на закат, пробивающийся через деревья за его спиной. В парке темно; ничто не движется, кроме шлюх и крыс. Окна викторианских домов, выстроившихся вдоль огибающей парк дороги, черны. Там давно уже никто не живет, и они потихоньку ветшают.

Он издает довольный рык. Рут смотрит на сланцевые крыши, желтые в тех местах, где они подсвечены скромным солнцем и отражающимися от облаков городскими огнями, темные там, где сланцевая черепица провалилась и зияют дыры. И там, наверху, находится фигура. Она далеко, но Рут видит, что лицо фигуры искажено, улыбается она или кривится – непонятно, ее руки и кружатся, и извиваются, словно она танцует на крыше.

Рут протирает глаза. Фигура исчезла.

Он выскальзывает из нее, иссякший и отдувающийся.

– Ты точно не целуешься, детка? Я люблю немного нежности после того, как я закончил.

Но Рут уже натягивает трусики и спешит прочь.

 

***

 

Сейчас вторник, утро, и в доме при миссии полно народу. Толстые женщины наливают из бачка чай и раздают бутерброды и презрительные взгляды. Они трясут своими брылями, когда к столу подходит Рут. Они знают, кто она такая. Рут терпеть не может миссию, но если ее прогоняют с ее места возле мусорного контейнера, позади велосипедного магазина «Беспечный ездок» на Хай-стрит, то ей некуда больше пойти. Она уже давно поняла, что для таких девушек, как она, церковь распахивает двери не полностью.

Рут берет чай и проталкивается через скопище немытых тел к нише под лестницей. Здесь мало света, и можно не опасаться косых взглядов. Рут спокойнее себя чувствует в полутьме. Меньше шансов, что ее заметит священник и попытается спасти. Ее передергивает; вот уж чего ей совсем не хочется, так это испытать на себе спасительные усилия отца Томаса, намыливающего ей грудь в ванне.

Здесь Коротышка, и Бэзил, и Ласс. Поглядев направо-налево, Бэзил подлил спиртного ей в чай.

– Еще слишком рано для чая без джина, – говорит он. Ласс цепляется за его руку, как будто боится без него потеряться. – Я всегда говорю, что не дело начинать день с пустого чая.

– Из-за тебя нас вышвырнут, – бурчит Ласс.

Коротышка ухмыляется и глядит по сторонам.

– Да хоть бы и вышвырнули – невелика беда, – говорит он. – Больно уж тут сегодня воняет, даже на мой привычный нюх. Я слышал, это место могут прикрыть. Тут нашли асбест, а даже отбросы вроде нас не должны дышать асбестом. И еще здесь, говорят, дыры в крыше.

Рут поперхнулась чаем. На мгновение она вернулась в парк, где на крышах танцует дьявол. Он прыгает от одной полуразрушенной каминной трубы к другой и улыбается ей. Его ноги слишком длинны, слишком палкообразны; его взгляд слишком горяч.

– Вчера на крыше кто-то был, – отстраненно говорит она.

– Ты имеешь в виду, здесь на крыше, на миссии? – переспрашивает Коротышка.

– Нет, там, на домах в парке – странный, худой, долговязый человек прыгал по крышам. Он посмотрел на меня, и его взгляд обжег мне лицо. Я даже из-за этого описалась.

– Да как он туда забрался-то? – говорит Бэзил.

– Не знаю. Когда я посмотрела снова, он уже исчез.

– Это Джек-прыгун, – заявляет Ласс. – Все о нем знают. Ты видела Джека-прыгуна.

– Это вроде бы значит, что ты скоро умрешь, – говорит Коротышка. – Разве это не он бродит по ночам и режет проституток?

Бэзил пинает Коротышку в колено:

– Это значит, что у тебя слишком много джина в чае, старый ты дурак. Ты, наверное, Джека Потрошителя вспомнил.

– Но разве это не одно и то же?

Ласс еще крепче сжимает руку Бэзила.

– Надо чтобы кто-то за тобой присмотрел, например, как мой дорогой за мной присматривает, – говорит она. – Или найди себе другое место для работы, где-нибудь подальше от парка.

«Где-нибудь подальше от парка». Рут опускает голову. Она смотрит на ковер и на макушку Коротышки – большая плешь, окруженная завитушками волос. Что она будет делать-то там, подальше от парка? У нее ничего нет, кроме рабочего инструмента между ног. У нее и занятия другого не будет, кроме как отбиваться от сутенеров и садистов.

Она смотрит на Бэзила, бродягу без гроша в кармане, причисляющего себя к аристократам, и на Ласс, простую и доверчивую женщину, которой абсолютно чуждо чувство собственного достоинства и которая непременно умрет, если она вдруг окажется в стороне от спасительной руки Бэзила, и на Коротышку, уродливого согнутого карлу. На что ему надеяться? На что надеяться им всем?

– Мне придется работать в парке, – говорит Рут. – Я больше в городе ничего не знаю.

 

***

 

В эту ночь дело идет медленно. Фонари на аллеях не горят. На парк словно наброшено влажное покрывало – это спустился на землю сентябрьский туман. Из-за него ночь напитана промозглым холодом, а в холодные ночи мужчины не слишком-то охотно снимают штаны. Скоро ей придется подыскивать себе какое-нибудь помещение для работы. Обычно это означало, что ей придется платить сутенеру. Сутенеры – это синяки на ребрах. Сутенеры – это наркотики, которых Рут всегда боялась. Лучше уж как сейчас. Лучше уж пускай лысые вонючие старики, которые уже больше никаким другим способом не смогут побыть с женщиной, припирают ее к дереву. И надо всегда быть настороже и давать стрекача, как только какой-нибудь больной на голову ублюдок достает из кармана нож.

Рут медленно обходит парковые аллеи. С этим туманом и глухой, давящей тишиной можно подумать, что она вернулась в Викторианскую эпоху. Это было время попроще, тогда шлюх тоже считали за людей. Джентльмены приподнимали бы шляпы и вежливо благодарили ее – так рассказывал Бэзил – и бросали бы ей еще одну-две монеты, взбираясь на сиденье красивого кэба. «Да, тогда все было иначе», – думает Рут. Теперь они только обтирают концы ее юбкой и идут прочь.

Рут останавливается, она явно слышала чьи-то шаги. Такое бывало, что клиент некоторое время следовал за ней – чтобы набраться храбрости, если он в первый раз, или чтобы убедиться, что она не связана с грабителями, или с полицией, или с теми и другими.

– Хочешь поразвлечься? – Рут глядит в сумрак.

Там кто-то есть – просто темное пятно, плохо видимое в темноте. Слышно его тяжелое дыхание, но это тоже в порядке вещей. Это может быть старик с астмой, которому не терпится загнать себя в гроб сексуальными упражнениями. Или юнец, который, отдуваясь, кончает себе в штаны и потом со всех ног бежит прочь – поделиться с товарищами рассказом об интересном приключении. Всякие типы бывают, и Рут видела их всех.

– Обычная программа – двадцать фунтов; рукой – десять; в рот не беру и не целуюсь. Еще что-нибудь – смотря что, можем договориться.

Его силуэт четче проявляется в темноте. Затем вновь размывается, потому что он быстро движется к Рут. Она отшатывается назад. Трава грязная, склизкая, и она поскальзывается. В воздухе пахнет серой и гнилью. Платье Рут прилипло к бедрам, от него холодно и мокро.

– Оставь меня в покое! – кричит она.

Человек прыгает перед ней, словно олень. Не переставая подпрыгивать, он поворачивает к ней голову. Его кожа светится болезненным зеленым цветом. Желтые зубы, треугольный подбородок. Огромные выпученные глаза. Его окутывает серная вонь. Он злобно смеется, и его смех похож на утробное урчание.

– Иди отсюда! У меня есть сутенер. Он тебя порежет.

Тридцать футов? Сорок? Даже в кромешной тьме Рут его видит, потому что изнутри его будто освещает бесовский огонь. Он разворачивается и направляется прямиком к Рут. Она сжимается в комок, инстинктивно закрывает голову руками, он перепрыгивает через нее, обдав серным ветром, и снова удаляется огромными прыжками. Она чувствует его запах и слышит его смех.

Он исчезает во мраке, а Рут сидит на земле, обхватив колени руками.

 

***

 

Среда в церкви – день исповеди. Бэзил говорит, что отец Томас отпускает грехи в середине недели, чтобы не работать по воскресеньям. Ласс жмется к его руке, восторженно смотрит на него и кивает.

– Ты такой умный, Бэзил, – шепчет она. – Ты знаешь все на свете.

Рут медлит перед кабинкой для исповеди. Она никогда не видела ничего сверхъестественного, ничего, во что нужно было верить, ни плохого, ни хорошего. Вся ее жизнь представляла собой титаническое противостояние – Рут против обычного ужасного мира, и для высших сил и чудес, как видно, места не оставалось. Но когда в темную ночь перед ней явил себя сам дьявол, когда он танцевал перед ней, перед ней одной, когда его вонь проникла ей в горло и обожгла ноздри, – куда, спрашивается, ей еще пойти?

– А мне не в чем каяться, – говорит Коротышка. – Я чист, словно дождик небесный.

Бэзил сжимает руку Рут.

– Подруга, ты точно хочешь туда пойти? Когда Психбольная Мод пошла на исповедь, ей пришлось каяться целую неделю. И когда она вышла, то была похожа на кучу тряпья. Как будто она только благодаря своим грехам и держалась на этом свете.

Бэзил протягивает Рут бренди, и она делает большой глоток. Она не очень хорошо умеет пить спиртное, и бренди палит ей горло. Чаще всего ей негде переночевать, помыться, справить естественные надобности – в таких условиях трудно содержать себя хотя бы в относительной чистоте, даже не употребляя алкоголь. А быть чистой – это крайне важно для привлечения клиентов. Рут знает, что без хотя бы минимального самоконтроля она будет уже в четверг валяться мертвой в канаве.

– Мне надо с кем-то поговорить, – говорит Рут. – С кем-то из церкви. С кем-то, кто разбирается в этих вещах.

– Отец Томас захочет намылить тебе титьки, – предупреждает Ласс.

Коротышка ухмыляется.

– Да ну, я могу это сделать и без церковной белиберды.

– Я должна узнать, кто это был – дьявол или еще кто, – говорит Рут. – Я должна выяснить, что ему от меня было нужно.

 

***

 

Рут заходит в кабинку для исповеди. В ней так покойно, что у нее перехватывает дыхание. Это чужое для нее место, она не знает, что делать, как будто, сделав шаг, вдруг оказалась на луне. Единственная свеча мерцает, затем горит ровно. Сначала Рут думает, что здесь больше никого нет, но тут она слышит в этой ясной тишине, как за толстой бархатной занавеской ерзает отец Томас.

– Итак, дитя мое? – наконец говорит он.

Рут трясет.

– Я не знаю, что говорить.

– Ты до этого никогда не исповедовалась в грехах?

– Я не знаю, в чем мои грехи.

– Мы все знаем, в чем наши грехи, дитя мое, нам только следует быть честными с собой и получше искать.

Рут вздыхает:

– Я видела дьявола, святой отец. Он выпрыгнул на меня из мрака. Я чувствовала его дурное дыхание.

Проходит несколько мгновений, затем отец Томас отдергивает занавеску. Он выглядит смущенным.

– Естественно, ты описываешь сейчас свои душевные переживания, а не то, что происходило в действительности?

– Из-за него я упала на землю, а он прыгал вокруг и смеялся. Его запах до сих пор стоит у меня в носу.

Отец Томас качает головой. Он смотрит на колени Рут, и она прикрывает их руками. Этого оказывается недостаточно, и она нервно вскакивает и одергивает юбку.

– Мне нужна помощь, святой отец.

– Пройди в мои покои, а я наполню ванну. – Отец Томас резко встает. Уши у него теплого розового цвета. – Чистота сродни благочестию. Мы смоем твои грехи. Ты снимешь с себя эту грязную одежду, и дьявол немедленно отдалится и исчезнет.

 

***

 

В эту ночь Рут не работает. Она держится поближе к краю парка, к дороге и прохожим. Если демон вернется, она за пять секунд окажется в людном месте.

– И когда мы увидим дьявола? – спрашивает Коротышка.

– Я говорила тебе, он захочет, чтобы ты разделась, – говорит Ласс. Она, как обычно, цепляется за руку Бэзила, но он так набрался водки и джина, что уже непонятно, кто кого держит – он ее или она его. – Меня всю передергивает, когда думаю, что он в это время делает свободной рукой.

Рут говорит тихо. Она сейчас чувствует себя более одинокой, чем когда-либо.

– Отец Томас не стал мне помогать. Он хотел только сам получить удовольствие. Сказал, что это были галлюцинации. Как может церковь ничего не знать про дьявола? Как церкви может быть все равно, если я сама иду к ней?

Ласс отпускает руку Бэзила. Это первый раз, когда Рут видит их по отдельности. Ласс смотрит на нее, и радужка ее глаз переливается зеленым, карим и золотым. Это придает ее взгляду глубину. Рут никогда еще не видела у нее такого взгляда.

– Церковь служит только самой себе, – произносит Ласс. – Я знаю, потому что и со мной плохо обращались – и отец Томас, и другие. Он тоже как-то смывал мои грехи. – Ласс улыбается. – Он после этого неделю хромал. Но это не дьявол, а Джек-прыгун. А это совсем другое дело. Будь верна себе, Рут, и, может быть, Джек-прыгун поможет тебе, когда ты его позовешь.

– Что, призывать дьявола? – удивляется Бэзил. – Вот это номер!

– Но зачем мне призывать такое ужасное существо?

– И где его искать? – спрашивает Коротышка.

– Надо смотреть на крыши. – Бэзил указывает наверх и чуть не падает. – Говорят, Джек-прыгун может перепрыгнуть луну.

 

***

 

Если Джек-прыгун и появлялся той ночью, он был просто тенью, всего один раз пролетевшей на фоне облаков. Сейчас четыре утра, и Рут ни на шаг не приблизилась к разгадке личности Джека-прыгуна. Воссоединившись с рукой Бэзила, Ласс тут же потеряла способность к яркому озарению, которую она продемонстрировала ранее. Влияние Бэзила как будто вытеснило ее индивидуальность. Несмотря на то что Рут настойчиво расспрашивала ее о Джеке-прыгуне, она ничего не добилась. Бэзил так пьян, что едва дышит. Коротышка забился в ближайшую дверную нишу и спит стоя, прислонившись плечом к стене.

Рут останавливается перед воротами в парк. На востоке, позади черных верхушек деревьев, намечается рассвет. «Это или начинающийся день, или загорающееся пламя, готовое поглотить мир», – думает Рут. Она дрожит, хотя ей и не холодно. Было время, когда она замечала лишь красоту рассвета и не боялась того, что может принести день. Было время, когда демоны и чудовища появлялись только в сказках и страшных снах, которые бледнели и исчезали с первыми лучами наступающего утра.

Но теперь он где-то недалеко, этот призрачный дьявол, пляшущий на деревьях, крышах, облаках и луне. Может быть, он смотрит на нее с холодной высоты. Может быть, он готов слететь вниз, схватить ее и унести в ад, где ее ждут неописуемые страдания. Рут лезет под юбку и чешется. У нее весь лобок в сыпи. Она вздыхает. Каждый мужчина, использовавший ее, все равно понемногу затаскивал ее туда.

 

***

 

Сегодня день раздач, и в социальном центре на Лорд-стрит полно народу. Рут сидит и молча ждет, а Бэзил и Ласс толкаются в очереди за одеждой. Стул Рут порезан ножом, и из него вылез поролон. Он едва выдерживает ее вес – да что говорить, Рут и сама его едва выдерживает. У нее перед глазами все кружится, шея горячая. У нее температура, и она ждет, когда ей станет еще хуже.

Над плакатом, на котором написано: «Мошенничество с пособиями по безработице бьет по всем», висит на тусклых цепях старый телевизор. Рут вглядывается в него, стараясь удержать в голове картинку. Цвета размытые и неправильные, по экрану пробегают волнообразные помехи, время от времени передача прерывается черным снегом.

На экране какой-то тип в хорошем костюме тараторит и эффектно заканчивает фразы, рассказывая о мире, откуда Рут исключили за неуспеваемость. Ее мир – это парк, мусорный контейнер позади «Беспечного ездока», кухня в миссии. Вот, пожалуй, и все.

Рут закрывает глаза, но телевизор продолжает работать перед ее закрытыми веками. В квадрате экрана появляется Джек-прыгун – как в комиксе про Человека-паука: ракурс комикса и акробатические трюки, которые Рут сочла бы невозможными, если бы собственными глазами не видела его прыжки и ужимки.

Лицо Джека-прыгуна заполняет весь экран на внутренней стороне ее век. Его глаза выпучены, покрыты паутиной вен и источают желтоватую жидкость. Он наклоняет голову, его губы окаймлены пламенем. Его слова тяжело, словно катящиеся с горы булыжники, падают в голову Рут.

– Я заберу тебя с собой, Рут, – говорит он. – Вот увидишь.

Рут падает со стула. Она теряет сознание еще до того, как касается пола.

 

***

 

В голове Рут медленно, словно свиток, разворачивается сумеречный мир. Контуры проявляются и исчезают; цвета меняются, как в калейдоскопе. Она оказывается в парке, но он не похож на тот парк, который она так хорошо знает. В воздухе пахнет дымом, газовые фонари шипят и освещают прогуливающихся джентри тусклым желтоватым светом.

Рут оправляет юбки. Они чистые, шелковые на ощупь. Никто не пачкал их своим семенем. Никто не вытирал о них мочу, сопли и бог знает что еще. Ее хватают сзади за запястье, и она легко поднимается в воздух. Рут прыгает, инстинктивно подстраиваясь под гигантские шаги того, кто несет ее. Они – как два фигуриста, летящие вперед свободно и грациозно, как одно существо. Фонари, покружившись, уходят вниз. Влажный ночной ветер холодит ей лоб.

– Это то, чего ты хочешь, Рут? – говорит Джек-прыгун.

Рут дрожит. Под ними проплывает викторианский Ливерпуль. С каждым прыжком Джек-прыгун уносит ее все выше, дальше от сутенеров и торговцев наркотиками, от тех, кто использует и обижает ее; дальше от той Рут, какой она была, и ближе к узким викторианским улицам и более простым временам.

– Да, – шепчет Рут и крепче прижимается к Джеку-прыгуну. – Это то, чего я хочу.

Рут оборачивается. Дыхание Джека-прыгуна оседает огнем у него на губах, но на мгновение ей кажется, что он мог бы быть Бэзилом, или Ласс, или даже Коротышкой.

– Ты оставишь их, чтобы оказаться здесь? – говорит Джек-прыгун.

– Я могла бы взять их с собой.

– Да, могла бы. Но на это нужно их согласие.

 

***

 

Рут приходит в себя. В палате тепло и по-больничному душно. Рут старается вдохнуть полной грудью и не находит воздуха.

– Очнулась, – говорит Коротышка. – Самое время, надо сказать. Ненавижу больницы – они вредны для здоровья.

Бэзил и Ласс, как обычно неразделимые, резко отворачиваются от окна.

– Ну и заставила ты нас понервничать, подруга, – говорит Бэзил. – Я уж подумал, мы тебя потеряли.

Ласс улыбается.

– Хорошо, что ты ошибся, – говорит она. – Видишь, вернулась девочка.

А запах парка никуда не делся. И на губах Рут – вкус огненного дыхания Джека-прыгуна. Белый след от его ладони постепенно пропадает на запястье.

– Где он? – говорит Рут.

– Кто? – спрашивает Коротышка.

– Джек-прыгун.

В палату входит медсестра. От Коротышки пахнет, а Бэзил приканчивает свой бренди. Медсестра даже не пытается скрыть отвращение. Она машет руками:

– Все вон, девочке нужно отдохнуть.

Ласс кладет руку на лоб Рут. Смотрит ей прямо в глаза.

– Я думаю, он вернется за тобой позже, – говорит она. – Когда это случится, тебе следует, ничего не боясь идти за ним. Мы все так должны делать, если хотим вернуться назад. Нас таких сейчас все больше и больше. Таким, как мы, здесь почти нечего делать.

Рут улыбается и кивает. Она понимает. Каждый втайне тоскует по более простым временам.

Когда Джек-прыгун возвращается, он больше не кажется Рут ужасным демоном. Теперь он ясный свет спасения. Он любовь и вера, и надежда, и все, что нужно Рут. Они вместе встают перед открытым больничным окном.

Рут так и видит газетный заголовок: «Джек-прыгун заставил женщину совершить смертельный прыжок из окна».

Они прыгают. Рут еще успевает послать сквозь пространство и время воздушный поцелуй Коротышке, Бэзилу и больше всего – Ласс. Может быть, она когда-нибудь снова встретится с ними – когда они тоже захотят отправиться в лучшее время, в лучшие дни. А Рут уже прогуливается по освещенным газом аллеям, а вокруг гуляют джентри. Она дома, в простых временах. Здесь она понимает, как жить, не занимаясь проституцией. У нее не чешется между ног, и садисты с ножами далеко-далеко.

Дойдя до парковых ворот, Рут не останавливается. Она продолжает идти, медленно и спокойно. Она смотрит в небо. Там, едва различимый, мелькает силуэт Джека-прыгуна.

– Сэр, вас совсем незаслуженно считают плохим, – шепчет Рут, обращаясь к дьявольскому пламени, пляшущему среди каминных труб.

Секунду Рут сомневается: а точно ли она здесь? Неужели она в своем раю, а ее тело лежит мертвое под стеной больницы?

Рут качает головой. Это не важно, вообще-то. Потому что здесь ей хорошо.

– Долгих и высоких тебе прыжков, мистер Джек-прыгун, – говорит она. – Твори побольше чудес.

 

Послесловие

 

Меня всегда занимала легенда о Джеке-прыгуне, или, как его еще называют, Джеке-пружинки-на-пятках. Мне нравится, что он появляется среди бела дня и все знают, какие огромные прыжки он может совершать, и все же остается неуловимым и окутанным тайной. Я попытался отразить это в своем рассказе; его появления описываются мимолетно, как будто он почти не имеет отношения к истории Рут, но в то же время все мы понимаем, что именно благодаря ему она, очевидно, обрела спасение. Я допустил некоторую вольность в трактовке легенды, предположив, что нищие друзья Рут тоже этому способствовали – получается, что Джек-прыгун действовал не один. Я живу в Ливерпуле, где Джек-прыгун появлялся много раз. Эта легенда имеет для меня особое значение еще и поэтому.

 

Стивен Пири живет в английском городе Ливерпуле со своей женой Энн и маленьким сыном Джеймсом. Его произведения публиковались во многих журналах и антологиях по всему миру. В 2007-м вышел в мягкой обложке его комедийно-фэнтезийный роман «Откопать Дональда» («Digging Up Donald»), и сейчас он заканчивает родственный роман (хотя и не продолжение) «Закопать Брайана» («Burying Brian»).

Дополнительную информацию можно найти на интернет-сайте Стива: www.stevenpirie.com.

 

Кэйтлин Кирнан

Красный как сурик

 

 

1.

 

– Значит, вы верите в вампиров? – спрашивает она, затем, сделав глоток кофе, аккуратно ставит чашку и смотрит на дождь, поливающий Темз-стрит за окном кафе. Дождь идет уже почти час – холодный и колючий, кульминация этого пасмурного ньюпортского дня, промозглого мартовского дня, который уместнее смотрелся бы зимой, в январе или феврале. Хорошо еще, что снег не идет.

Я отставляю свою чашку – чай, не кофе – и несколько мгновений смотрю на нее, прежде чем ответить.

– Нет, – говорю я Эбби Глэддинг. – Но ведь совершенно ясно, что те люди, жители Эксетера, которые выкопали тело Мерси Браун из могилы, те, которые вырезали ей сердце и сожгли его, – ясно, что они верили в вампиров. И именно это я изучаю – психологию истерии, психологию суеверий.

– Это было так давно, – отвечает она и улыбается. В этой улыбке нет ожидания, даже если хорошо приглядеться. Это не улыбка хищницы. В выражении ее лица нет ничего злобного, или жаждущего, или дикого. Она просто смотрит на дождь и улыбается, как будто мои слова нравятся ей и слегка ее забавляют.

– Да нет, – говорю я, глядя на мою исходящую паром чашку. – Не так давно, как, наверное, многим людям хочется думать. Инцидент с Мерси Браун имел место в 1892 году, а самый поздний случай охоты на вампира на северо-востоке США – из тех, что мне известны, – относится к 1898 году, а это всего лишь сто одиннадцать лет назад.

Улыбка медлит на ее лице, она задумчиво выводит на запотевшем стекле круг, а в нем еще один.

– Мы не так далеко ушли от деревенщины с факелами и вилами, от старого Коттона Мэзера и его клики. Об этом вы говорите?

– Ну, не совсем, но… – И когда я замолкаю, она оборачивается ко мне, и ее сине-серые глаза холодны, словно нависшее над Ньюпортом небо. «В таких глазах можно замерзнуть до смерти», – думаю я и отпиваю еще немного чуть теплого «эрл грэя» с лимоном. Ее глаза кажутся ярче, чем они должны бы быть в приглушенном свете кофейни. Вот в них, может быть, и таится ожидание – и ты его ищешь, ты бы хотела увидеть его отблеск, разве нет?

– Вы забрались довольно далеко от Эксетера, мисс Говард, – говорит она и подносит ко рту чашку с кофе. А я… я сижу и думаю, что с радостью поговорила бы с ней о чем-нибудь другом – о чем угодно, кроме род-айлендских вампиров, массовой истерии, туберкулеза и дипломной работы, которую я буду защищать в конце мая. Уже несколько месяцев у меня не было ничего даже отдаленно похожего на свидание, и мне не хотелось оставшиеся полчаса – или сколько мы еще проговорим – обсуждать мою профессиональную жизнь.

– Я считаю, что обнаружила кое-что интересное, – говорю я, так как не могу придумать способа незаметно переменить тему разговора. – Случай, никем ранее не описанный, прямо здесь, в Ньюпорте.

Она снова улыбается этой своей улыбкой, – и да, хоть я и говорю об оскверненных телах и ритуалах, призванных упокоить мертвецов в их могилах, но в мыслях у меня нечто иное. Даже студентки последнего курса, у которых скоро выпускные экзамены, время от времени испытывают влечение, а некоторые из них испытывают его к своему, а не к противоположному полу.

– Я получила некоторые сведения от фольклориста из Брауна, – говорю я. – Возможно, здесь произошел инцидент, примерно в 1785-м. Если это подтвердится, то мы имеем дело с самым ранним случаем эксгумации тела вследствие подозрения в вампиризме во всей Новой Англии. Поэтому я здесь – чтобы найти факты. Их-то как раз почти нет. Искать вампиров – это совсем не то, что изучать, например, салемский процесс над ведьмами – там у тебя под рукой судебные протоколы, обвинительные заключения, показания свидетелей, чего только нет. А здесь ты только и делаешь, что стараешься отделить правду от вымысла, и обычно и того и другого – лишь жалкие крохи.

Она кивает и вновь отворачивается к большому окну и дождю.

– Зато это будет для тебя шагом в карьере. Я имею в виду, если подтвердится, что это не просто легенда.

– Да, – отвечаю я. – Если это не просто легенда, в научном мире меня заметят.

И вот тут, оставляя после себя озноб и головокружение, по телу проходит волна – не совсем дежавю, а что-то ближе, наверное, к отстраненности, – несколько секунд меня не отпускает ощущение, что я только слежу за этим разговором, наблюдаю за ним со стороны или вспоминаю его, но никак не участвую в нем и вообще нахожусь не здесь, не сейчас. И кофейня, и наш разговор, и дождь за окном кажутся мне гораздо менее реальными, менее вещественными, чем вчерашнее утро. «Сегодня» с легкостью превратилось во «вчера» – неизменным остался только дождь.

Я стою одна на Боуэнской набережной и смотрю мимо голых мачт, столпившихся у пристани, на белые, остромордые парусники, скользящие по брызжущей солнечными бликами воде, – и вдалеке тает в тумане силуэт Гоат-Айленда. Я уже собираюсь развернуться и пойти вверх по улице, к Вашингтон-сквер и библиотеке, – я хочу отдохнуть от слишком ярких лотков, торгующих всякой всячиной для туристов, и окунуться в спокойный, благотворно влияющий на нервы лабиринт древних домов, крыши которых не плоские, как сейчас, а со скатами, и извилистых узких улиц. И в этот момент я вижу ее. Она стоит одна возле киоска, предлагающего морские экскурсии на тюленье лежбище – у них это <