Последствия бредового ноября

 

С тех пор как Надежда пережила вторжение в свой дом, она не могла оставаться одна ночью – ни в городской квартире, ни на даче. Умом она понимала, что, по теории вероятности, не должно бы с ней случиться еще раз что‑то подобное, и днем даже не вспоминала о своих страхах. Но чем ближе дело шло к ночи, тем сильней тревожилась ее душа. Так что, можно сказать, Екатерина Илларионовна все же добилась своего: лишила покоя своего неприятеля на долгое время, если не навсегда.

Те бредовые ноябрьские дни нет‑нет, а всплывали в памяти, вызывая жуткие ощущения длящегося кошмара.

Конечно, определенные меры они предприняли, чтобы взбесившаяся в очередной раз Илларионовна тысячу раз подумала, прежде чем что‑то такое же лихое предпринять.

Надежде пришлось поехать в больницу, где залечивала переломы ее преследовательница, и поговорить с ней в присутствии того самого сына Димочки, из‑за которого весь сыр‑бор и разгорелся. Дима был посвящен во все детали того, как опекала мать его здоровье, личную жизнь и все остальное.

Парня пришибли не столько действия матери – тут он был внутренне ко всему готов, сколько пособничество отца, которому он почему‑то верил безгранично. Отец юлил, отмазывался от всего. Предложил крупную сумму для возмещения нанесенного супругой материального ущерба.

Надя хотела сначала плюнуть ему в морду и гордо отказаться: «Да подавись ты своими деньгами, обклей ими свой поганый термитный муравейник!», но Андрей решил иначе: деньги следует взять, причем потребовать гораздо больше, чем сулит неприятель, пусть напрягутся, пусть действительно запомнят, во сколько обходятся подобные игры.

А деньги для таких – самый весомый аргумент. Напуганный супружник поскрипел, но выплатил указанный «штраф». На том дело и кончилось, за исключением все еще открытой душевной раны, с которой Надя пока не совладала.

Именно поэтому жила она теперь по принципу: чем больше, тем лучше. То есть чем больше народу окажется под крышей дома твоего, тем безопасней кажется жилище. С братом Питиком, жившим постоянно в Германии, Надя договорилась, что будет в его отсутствие пользоваться принадлежащим ему вторым этажом, а он, в свою очередь, если захочет, сможет привозить кучу родных и друзей и размещать их на Надиной половине, когда ее семейство дачей не пользуется.

Лестницу, рухнувшую под тяжестью Екатерины Илларионовны, восстановили и усовершенствовали: ступеньки стали намного шире и безопасней. Таким образом, попасть на второй этаж можно было двумя способами – через отдельный вход по наружной лестнице или с противоположной стороны дома, с веранды первого этажа.

 

Гости этого лета

 

Этим летом на втором этаже уже жила Надина мачеха Наталья Михайловна, которую Андрей перевез еще в начале мая. Теперь второму этажу прибывало пополнение: детей решили было разместить именно там. Помешать Наталье Михайловне юные постояльцы, кажется, не могли: ее комната была первой от наружной лестницы, потом шла кухня, далее душевая с туалетом, общая комната с камином, из которой можно попасть в четыре небольшие спальни, а также, спустившись по лестнице, на веранду первого этажа. Так что каждому ребенку обеспечивалась частная жизнь, а при желании – общий совместный досуг в просторной гостиной.

На первом этаже уже несколько дней гостила Иришка со своим полуторагодовалым младенцем Георгием, в просторечии именуемым Жоржем, и няней неугомонного «ребенка любви».

Они занимали, естественно, две комнаты на отшибе. Оставалось еще вдоволь места для гостей, было бы желание: помимо захламленной Надиной мастерской, которая даже в расчет не принималась, и огромной кухни‑столовой, соединяющейся с гостиной, оставались пустующими еще три спальни, одну из которых займут хозяева, а в остальные – милости просим. Кое‑кто был приглашен и вроде даже собирался, но и сейчас компания подобралась хорошая, веселая, энергичная.

Главное, чтобы девочка хоть чуть‑чуть расшевелилась, включилась бы в жизнь семьи, отвлеклась от печали. А то при взгляде на нее такая грусть поселялась в сердце, хоть плачь.

Надя выгружала из багажника теннисные ракетки, ракетки для бадминтона, баскетбольные мячи и прочую мелочь для занимательного и подвижного летнего досуга. Она по себе знала: движение – лучший способ изгнания стресса. Потому и набрала столько. Вдруг Таня заинтересуется чем‑то? Может, бадминтон ей в новинку? Побегает по травке, повеселеет, аппетит появится. Можно еще в бассейн всяких надувных зверей накидать, плавание тоже очень хорошо для нервов. Интересно, умеет девочка плавать? Если нет, Андрей научит. Он мальчишек научил в два счета, у него спокойно все получается, без суеты.

Раздумья ее были прерваны румяным загорелым красавцем Жоржем, проснувшимся после дневного сна и примчавшимся с невероятной скоростью наперегонки с Тихоном в объятия своей крестной матери.

Да‑да, Надежда стала крестной долгожданного Иркиного чада, выстраданного ею в боях за личное счастье.

 

«Уж климакс близится?..»

 

Ее, Иркино, бездонное романтическое чувство к роскошному французу, оказавшемуся домработником у богатых русских, получило вот такое продолжение.

Разочарованная признаниями жениха, страдающая, но отвергающая насмешки света, а посему и пылкого возлюбленного с его совсем не подходящей ей по рангу профессией, Ирина вдруг заподозрила неладное в своем организме. Некий сбой цикла, который она поначалу приписала шоку от неприятностей на любовном фронте. Женский организм – такая хрупкая штука, расстроилась, наревелась, и вот, пожалуйста, задержка. Вот до какой степени она в шоке! Она некоторое время отвергала контакты с любимым, какую бы настойчивость тот ни проявлял, какие бы слезные мессиджи не оставлял на ее автоответчиках. Ей надо было побыть в тоске, в одиночестве разобраться в своих растоптанных чувствах, продумать, нельзя ли как‑то изменить род деятельности ее легкомысленного суженого‑ряженого, чтоб перед людьми стыдно не было.

Судила она, рядила, прикидывала и так, и эдак. Ну, можно объявить его дизайнером. Дизайнер из Франции– круто! Но чем‑то это надо подтвердить, каким‑то портфолио с видами уже проделанной работы. Да и кумекает ли он в дизайне хоть самую малость?

У нас, конечно, схавают что угодно, еще и гордиться будут, какую бы фигню он им ни налепил. Но это лишь в том случае, если за ним будет волочиться невидимый шлейф невидимого «нового платья короля», который надо изловчиться скроить.

А вдруг он настолько раздолбай, что ему вообще ничего от жизни не нужно? Одно дело – постель, нега, романтика, брызги шампанского, ароматная ванна и шелковая крошечная ночнушка, другое дело – рутина быта. Будет валяться целыми днями, в видак таращиться и наблюдать, как она тянет семейный воз, словно кляча Достоевского. Потом она все же возвращалась к мысли о совместном будущем и выдумывала своему французу все новые подходящие проекты, не посвящая, правда, его в свои планы.

На работе стали замечать, что она осунулась, побледнела, стала взвиваться по пустякам. Переглядывались между собой понимающе: «Уж климакс близится, а Германа все нет!» И опять‑таки были не правы. Потому что одним хмурым ноябрьским утром Ирку начало так выворачивать после продолжительного ночного сна, что она, бросив все дела, уверенная, что насмерть отравилась неизвестно чем, вызвала к себе «скорую помощь» из медицинского центра, в котором десять лет состояла на учете и платила за страховку огромные деньжищи за просто так – ничего с ней не случалось, и на здоровье жаловаться, тьфу‑тьфу‑тьфу, не приходилось.

«Скоропомощный» врач долго и нудно расспрашивал бледную и затравленную недугом Ирку, чем и где питалась она прошедшие сутки, пила ли сырую воду из‑под крана и т. п. Но так получилось, что в предыдущий день она по горло была занята на работе, утром выпила просто чаю с сухарем, а вечером сварила спагетти, которые приправила оливковым маслом, посолила, поперчила и, за неимением ничего другого в холодильнике и на кухонных полках, слопала это самое холостяцкое блюдо. А потом опять же попила чай. Чем тут отравиться, интересно? Но вот отравилась же! Такая, доктор, у нас экология в Москве, что люди травятся сейчас просто воздухом. Особенно если расстроены и переживают душевный кризис.

– А задержка у нас какая? – ни с того ни с сего поинтересовался бездушный врач.

– При чем тут это? Откуда вы знаете? – возмутилась было больная.

– А очень даже при чем. И поедем‑ка мы сейчас к гинекологу, посмотрим на УЗИ, кто это нас там так травит. Только предупреждаю: московский воздух тут не виноват.

На УЗИ проявился Георгий. Она сразу и бесповоротно поняла, что это Георгий, и немедленно купила икону, где Небесный Покровитель ее сына пронзает копьем какую‑то змеевидную гадину. На свет придет новый русский мальчик. Маленький москвич, и святой у его родного города и у ее сына будет один.

 

У сына должен быть отец

 

Однако вместе с такой грандиозной нечаянной радостью выплыл и пакостный вопрос о печальном влюбленном. То есть о французском отце русского мальчика Георгия, неожиданно зажившего в Иркином животе. Сказать ему и тем самым связаться с ним (дело не в женитьбе) на веки вечные или послать на одиозные три буквы с концами, чтоб не лез в их с Георгием молодую семью никогда?

Вот тут Ире и потребовался Надькин совет. А та, занятая своими переживаниями, злобно что‑то прошипела в трубку и просто внаглую отключилась потом. Лучшая подруга! Куда было деваться, кому поведать печаль? Вот и пришлось звонить рассудительной умнице Екатерине Илларионовне и раскрывать душу, не таясь. И та сказала ценную вещь:

– Профессия отца ребенка? Да пустяки это, Ирочка, бросьте. Если вы ему не скажете, вы совершите подлый поступок, потому что у сына должен быть отец, а у отца – сын. Мы ж не почкованием размножаемся. Двое участвуют. И женщина, в каком бы привилегированном положении ни была, должна не дерзать возлагать на себя роль Творца, а считаться с мужчиной, который ей дарит всего себя и не только: дарит ей святые чувства матери. Кроме того, скрыв от отца правду, вы совершаете грех, который падет на вас и на ваше же невинное дитя по прошествии времени. Ибо так устроена жизнь!

Вот какие вещи знала Екатерина Илларионовна!

Можно ли было ее ослушаться?

Ирка немедленно позвонила своему возлюбленному и сообщила о результатах УЗИ. Человек просто рыдал от счастья.

И в положенный срок появился на свет божий мальчик Георгий, или, на французский манер, Жорж. И все как‑то утряслось. Отец Жоржа вовсе не был бездельником и раздолбаем, хоть в дизайнеры не стремился. А был он в прошлой парижской жизни фотографом, вернее, фотографическим подмастерьем у известного на весь мир мастера. Когда мастер увидел, что его подсобный персонал экспериментирует и имеет собственные идеи, он тут же отказался от дерзкого ученика. Молодой человек помыкался в одиночку, хотел открыть свою студию, но не хватало средств, а тут один старый лицейский приятель сделал доброе дело – порекомендовал его для работы в России, где сейчас можно заработать серьезные деньги. И потянуло юного героя в страшную чужую страну с неведомой силой. Ехал он, чтоб начать новую жизнь, накопить денег, оборудовать ателье, прославиться на ниве фотоискусства, а потом встретить небывалую любовь, потому что, по его представлениям, русские женщины умели любить, как никто в мире. И не беда, что получилось слегка наоборот – сначала невероятная русская женщина, а потом все остальное.

Жорж еще не успел родиться, а у его папочки уже прошла первая фотовыставка, имевшая приличный успех. Открыл свое вожделенное ателье, снимает для глянцевых журналов (тут Андрей слегка подсобил). Живут душа в душу, как голуби с птенцом. Но Ирка так и не дала согласие на регистрацию брака. Теперь у нее новый страх: а вдруг отношения у них когда‑нибудь испортятся, возьмет тогда французский папаша своего сына Жоржа под мышку – и тютю. Насмотрелась она историй по телеку. Вон одной русской женщине во Франции не разрешают с родной дочерью видеться, не дают девочке по‑русски разговаривать, крест православный срывают. Живет малышка в чужой семье, а у матери нет прав видеть собственную дочь! Нет уж! Проживем и так вместе, пока друг другу милы и нужны. Целее будем.

Жорж, а вслед за ним и Ирка пали в Надины объятия.

Закружилась нормальная дачная кутерьма: Андрей разжигал уголь в мангале для шашлыков, мальчишки стругали ему щепочки, няня Жоржа потащила младенца полдничать, Наталья Михайловна, по‑видимому, проинструктированная Андреем, пыталась наладить дружеский контакт с абсолютно неконтактной Таней, Ирка тараторила новости – у нее всегда куча новостей наготове, Надя накрывала стол к ужину, успевая, как обычно, следить сразу за всеми, кто чем занят и не грозит ли это занятие жизни и здоровью окружающих.

 

Крик

 

Так и просуетились остаток дня, обустраиваясь на целое лето, расслабились за ужином, няня уложила Жоржа, Коля тоже вроде принялся клевать носом.

– А не пора ли и нам всем на боковую? – предложил Андрей.

– Ну, пап, рано еще, давайте что‑нибудь порассказываем, – заканючил Алеша.

Они любили эти дачные вечера без телека, чтоб можно было слушать разговоры взрослых, иногда даже не особо предназначенные для детских ушей.

Бывало, что отец или мать рассказывали что‑то из своего детства, из книг, когда‑то прочитанных, а теперь никому и неизвестных, и это воспринималось как самая невиданная радость. Даже время, казалось, останавливалось, прислушиваясь к рассказам родителей.

Но сегодня был первый дачный вечер этого сезона, и все устали, и завтра тоже будет день. Вон Тихон уже завалился на веранде в полной прострации. Пришлось плестись к себе наверх, всем своим видом демонстрируя недовольство устройством мира.

– Танечка, тебе как, понравилась твоя комната? Может быть, ты хочешь на первый этаж, к нам поближе?

Девочка отрицательно качнула головой и направилась вслед за мальчишками.

– Ты, если что, зови меня, я в любой момент прибегу. Или ко мне беги. В любое время дня и ночи. Не стесняйся.

Никакой реакции. Идет себе и идет. Ну, да ладно. Слышала и слышала. Не глухая. Если что, позовет.

– Слушай, что это она такая, а? – обалдело спрашивает Иришка.

У нее опять ушки на макушке. Ничего себе ребеночка Андрюша Надьке подсуропил! За какие такие грехи?

Приходится вновь рассказывать всю историю. За столом их четверо: Надя с Андреем, Ира и Наталья Михайловна. Прослушав, вновь ознакомленные с ситуацией молчат недолго.

– О ней надо в «Жди меня» сообщить, – решительно изрекает Энэм (так всю жизнь называет Надя свою мачеху по первым буквам имени и отчества).

– Да‑да, – подхватывает Ирка, – и немедленно, иначе они на каникулы уйдут, передача эта, до осени ничего не будет. Надо там по своим каналам подшустрить, чтоб пустили вне очереди информацию. А еще – поговорить бы с ней, порасспрашивать. Она наверняка многое про себя помнит. Я, например, себя трехлетнюю ой как помню. Целую кучу эпизодов могу нагнать, с именами, фамилиями и географическими названиями.

– Да, ты у нас уникум, – подтверждает Андрей, – но обрати внимание на конкретный случай: она молчит. Попробуй, разговори. Неделю в Москве с ней провели неразлучно: театры, зоопарк, Пушкинский музей, Третьяковка. Вот в Третьяковке произнесла несколько слов. А именно: «Меншиков в Березове». Картину издалека увидела и сказала. Громко так. Я даже вздрогнул. Не ожидал. Спрашиваю: «Знаешь эту картину?» – «Знаю», – кивает. «В школе проходили?» Отвечает: «Нет, не в школе, дома». И замолчала. А я что должен думать? И я замолчал. Может, она и вправду что‑то о доме помнит? И молчит. У нее в личном деле записано, что предположительно родилась в этом самом Березове. Как‑то она должна быть с ним связана, а?

– Надо, надо порасспрашивать. Раз она тем более уже пошла на какой‑никакой контакт, – загорелась Ирка.

И тут раздался дикий, ни на что не похожий крик.

 

Привидения

 

 

Там тоже так делают

 

Надежда оцепенела.

Она видела, что Андрей рванулся наверх, за ним побежала Ира, даже Энэм припустилась на всех парах, она же не могла шагу ступить: казалось, что‑то внутри оборвалось. Наверное, ступор длился доли секунды, но они растянулись невероятно. Незаметно для себя Надя очутилась вместе со всеми на втором этаже.

Картина, открывшаяся изумленным взорам зрителей, превзошла все ожидания. Дверь в Танину комнату была раскрыта настежь, у кровати девочки светился ночничок, а чуть поодаль, в ногах теснились два понурых привидения в черных накидках с фосфоресцирующими черепами там, где у людей положено быть головам. Но у этих привидений голов, похоже, отродясь не было, а если и были, то уж точно без мозгов.

Таня сидела на кровати, поджав под себя ноги, вцепившись синими пальцами в одеяло, как в единственное свое спасение.

– Ну, дебилы, кто из вас это затеял?! – голосом громовержца прорычал Андрей.

– Я! – раздался дуэт из сиплого баска и детского мальчишеского голосишки.

– Тань, сильно испугалась, да? – трясущимся голосом спросила Надя.

Ей показалось, что девочка слегка, еле заметно улыбнулась.

– Я читала, и вот… от неожиданности.

Ой! А ведь это первые ее слова за день! Так явно все подумали, быстро переглянувшись между собой.

– Прости их, дураков, а?

– Это ничего, там тоже так делают.

– В детдоме, да?

Девочка кивнула.

– Только костюмов таких нет. Просто в белых простынях прибегают, и все. Никто их не боится.

– А эти, видишь, не поленились из Москвы свои наряды притащить! – с горечью произнес Андрей.

– Мы только пошутить, – сказало младшее привидение.

– Мы же не знали, что она по‑настоящему испугается, думали ради смеха, – подтвердило привидение повыше.

– Я ж вас предупреждал! Говорил с вами, как с людьми, а вы!

– Пап, прости нас! Мы больше никогда! – завыли привидения хором.

– Не у меня прощения просите! Кого мучить приходили, того и простить просите!

– Мы разве мучить? Мы же шутили! Тань, прости нас, Тань! Тань, а Тань, не обижайся!

Все ждали, что скажет Таня. Ведь может и промолчать, как обычно. А вдруг что‑то скажет, раз уж начала?

И Таня ответила:

– Я и не думала обижаться! Только я не Таня!

Ну вот и приплыли!

А тут как раз и няня Жоржа подоспела:

– Выпей, Танечка, тепленького молочка с медом. Жоржик всегда после молочка так хорошо спит. – И протянула поллитровую «чашечку».

И Таня ее взяла и выпила. Или не Таня? Но главное – выпила. И сказала: «Спасибо!» и «Спокойной ночи!»

– Может, с нами вниз пойдешь? У нас там комната свободная рядом с нашей спальней. В обиду не дадим! – предложила Надя.

Девочка отрицательно покачала головой.

– Ну, в случае чего, у тебя тут два рыцаря, кого хочешь отпугнут.

День закончился и принес свои плоды.

 

Завтрак вразнобой

 

Завтракали все вразнобой, кто когда встанет. На то и лето, чтоб расслабиться. Надя встала рано: вдруг девочка проснется еще раньше (у них же там свой режим, будят, когда по распорядку положено, а не когда сам выспишься вдоволь) и почувствует себя неуютно в доме, где все еще спят. Но тревоги были напрасными: ребенок отсыпался на свежем воздухе.

Надя насыпала еду в миску Тихона, для себя залила кукурузные хлопья молоком, тут на кухню выкатился Жорж с няней, пространство ожило. Жорж пытался самостоятельно есть кашу, няня прихлебывала кофе, регулярно побуждая младенца не пачкать стол, а «аккуратненько в ротик и – ам».

– Чем девочку кормить, ума не приложу, – пожаловалась Надя, избегая после вчерашнего упоминать имя своей маленькой гостьи.

– А вы на этом не акцентируйте, – посоветовала опытная няня. – Не обращайте вообще внимания на то, как она ест.

– Я и пыталась, пока в Москве жили. Но ей не напомнишь, она вообще есть не станет, а так – хоть что‑то да клюнет.

– А что клюет?

– Ну вот черешню ела, потом клубнику, пару ягод без уговоров взяла. Каши, картошку не ест, мюсли пробовала дать на завтрак – не притронулась. Вчера, правда, когда шашлыки Андрей делал, поела.

– Да‑да, я обратила внимание, нормально ела девочка. Немного, конечно, но терпимо вполне. Она вкусненькое любит, я поняла. Вот, Жоржик, умница, ложечку в ротик. Вот так!

– Как разобраться, что для нее вкусненькое – вот в чем вопрос.

– А что для вас, то и для нее: черешня, клубника, шашлык – кто ж это не любит, кому не вкусно?

– Но я и каши люблю, и хлопья вот…

– Жоржик! Ну‑ка – ам! Ам! Вот молодец! Ну, у девочки вся жизнь в один момент перевернулась, а новую она так и не приняла, надо осторожненько нащупать ее вкусы, да, Жоржик? Да, маленький? А мы все скушали! А мы гулять сейчас с Жоржиком пойдем!

Надя тоже пошла развлекаться: надо было немного прибраться в мастерской, ей хотелось сегодня «помалевать». Краем уха прислушивалась к шумам и голосам на кухне. Вот защебетала по мобильнику Иришка. Ясно, что с Патриком, своим ненаглядным спутником жизни общается. Сегодня должен подъехать, не виделись всего пару дней, а она трещит без умолку: новости, новости, новости о Наде, о мальчишках, о Тане, которая не Таня. Вот к ней Андрей присоединился, сейчас бутерброды начнет делать. Он известный бутербродник, любитель сырокопченой колбасы – в его детстве этого деликатеса не было, вот он сейчас и наслаждается изобилием.

Энергичный топот известил Надю о пробуждении сыновей. Заглянула на кухню, оказывается, спустились все верхние обитатели: и парни, и Таня, и Энэм, которая тут же запричитала над бутербродами, что это, мол, сухомятка, самое вредное из вредных.

– Зато вкусно! – заявил Алексей, чувствуя в этом вопросе поддержку отца.

– Жутко вкусно! – поддержал брата Коля. Они уже развалились на своих стульях, как янки‑завоеватели, и жевали бутерброды без зазрения совести.

– Эй, а вы умылись, господа? – поинтересовалась Надя.

– Угум.

– Умывались, умывались, я слышала, – подтвердила Энэм.

Краем глаза Надя заметила, что девочка тоже взяла бутерброд. Главное, не спугнуть! Как там сказала умница няня? Не акцентировать внимание! И подсовывать вкусненькое. В Москве‑то Надя заботилась о здоровом завтраке: творог, мюсли, яблоки. Андрей рано убегал, не до бутербродов ему было. А тут – лед тронулся! И раз уж пошло такое дело, Надя решила выбросить главный козырь. В ее семье уж точно главный:

– А кто икры хочет?

– Все хотят! – поддержал инициативу Андрей, тоже заметивший, что девочка впервые взяла что‑то без уговоров.

– А какой? – запривередничали мальчишки. – Черной или красной?

– Каждому по два: один с такой, один с такой, идет?

– Идет!

Завтрак явно удался. Недельный Надин кошмар, что вверенный им ребенок зачахнет от голода, слегка рассеялся. Появилась надежда.

И, вытирая крошки со стола, впервые за утро решившись прямо взглянуть на девочку, Надя спросила:

– Тань, то есть прости… Ты вчера сказала, что ты не Таня. А как же тебя звать?

– Меня папа и мама звали Ляля. Я знаю, что такого полного имени не бывает. Думаю, что Оля. Но дома звали Ляля.

Все просто обалдели от легкости общения с человеком, который молчал днями и неделями.

– Хочешь, чтобы мы тебя называли Ляля?

– Да.

– А почему же ты там, в детдоме, не сказала, как тебя зовут?

– Я говорила, они не слушали. Бесполезно говорить, если не верят.

 

Другое имя, такой же запах

 

Значит, Ляля. Главное, не сбиваться. Ляля, Ляля. Тайна какая‑то ее окружает, эту бедную сироту!

Надя в тайны еще как верила. После того как она же и обнаружила тайны собственной семьи, после того как все детство и юность провела под одной крышей с собственными бабушками, причем никто не догадывался о самом близком кровном родстве с двумя старушками‑соседками, в том числе и они сами (судьба лихо играет с людьми), Надя знала: в жизни возможны такие сюжеты, которые в романе не пройдут – слишком надуманно, скажут читатели, пустая литературщина.

И кто точно сказал, что Таня… нет, Ляля! Ляля! – сирота? Почему надо верить этой записке, если имя девочки не то? Почему же ее тогда не ищут? И кто сказал, что не ищут? Ищут, да не там! Почему не ищут злодея, похитившего ее, почему не ищут того, кто совсем недавно напал? Потому что никому нет дела! Всем просто лень! У всех свои дела.

Надя решила, что будет постепенно расспрашивать Лялю о том, что та помнит. Вдруг и правда – помнит она что‑то существенное, за что можно будет зацепиться в поисках.

– Хочешь порисовать, Ляля? Пойдем, покажу тебе свою мастерскую.

Надя усадила девочку за массивный стол, дала бумагу, карандаши – рисуй, что душе угодно. А сама принялась протирать книжные полки и книги, на которых скопилась пыль. На глаза ей попался ее детский альбом, в который она записывала интересные факты из книг. То, что очень сильно волновало воображение, не давало покоя. Аккуратным почерком, даже с какими‑то рисунками и виньетками на полях, запечатлены были «загадки человечества» (так назывался весь альбом). Загадки эти удивительным образом совпадали с тем, о чем сейчас думала Надя.

«Вот вечером после ужина и порассказываю. Странно, что до сих пор с мальчишками про это не говорила. Истории захватывающие», – решила Надя.

Девочка сосредоточенно рисовала. Сосредоточенно и легко, как опытный и уверенный в себе мастер. Несколько листов с уже готовыми рисунками лежали в стороне.

– Можно посмотреть?

Художница кивнула.

Ух ты! Тихон бегущий. Язык набок, весь – движение. Вот Жорж пузатый, глазастый. Андрей. Немножко непохожий на того Андрея, каким видит его Надя. Старше он у девочки вышел. Правильно, для Нади муж – все еще парень молодой, каким она его впервые увидела, а для десятилетней девочки – взрослый дядька. Ну, мастерица! Талант!

– И что ж? Никто‑никто тебя не учил?

Ляля отрицательно качает головой.

Да, пожалуй, ее и учить‑то нечему, сама кого хочешь научит.

Извне доносились вопли резвящихся в бассейне сыновей.

– Ляля, – старательно произнесла Надя непривычное имя, – ты плавать умеешь?

Опять отрицательное покачивание головой.

– А хочешь, тебя дядя Андрей поучит? Он здорово учить умеет. Раз‑раз – и поплывешь, а?

Девочка пожимает плечами.

– Ну, пойдем к бассейну, да? Я тебе купальник красивый купила. Да ты ведь помнишь, вместе выбирали.

Ребенок мнется, как бы не решаясь что‑то сказать.

– Ты стесняешься? Хочешь, мальчишки уйдут?

– Нет, совсем нет. Тетя Надя, я хотела сказать… еще с самого начала… но мне было неудобно… Тот, кто душил меня, ну, тот… у него был точно такой же запах, как у дяди Андрея!

 

Одни загадки

 

 

Зацепка

 

Копец, как говорится, подкрался незаметно!

– Ты думала, что это Андрей на тебя напал? В смысле, дядя Андрей? Приехал специально и душил тебя?

– Нет, так я не думала. Но я думала, что если узнать, как называется одеколон, то это поможет.

– Туалетная вода. Да! А ведь правда! Это хоть какая‑то зацепка!

Андрей уже много лет пользовался туалетной водой одной очень дорогостоящей марки. Запах ненавязчивый, но обращающий на себя внимание. Запах благополучного, ухоженного мужчины.

– А куревом от того не пахло? Алкоголем?

– Нет, именно такой запах, даже от рук пахло.

Интересное дело! У них появилась улика. Не очень, разумеется, надежная, но все же, все же…

– Ляля! Мы будем тебя искать! В смысле: ту тебя, которую увезли, понимаешь? Нам бы только хоть что‑то знать, из какого ты города хотя бы.

– Я кое‑что помню. Я нарисую, – предлагает девочка, – я нарисую, какие помню дома и…

В мастерскую влетел совершенно ополоумевший Тихон.

– Гав! – сказал он возбужденно и бодро отряхнулся. Брызги полетели во все стороны.

– Пойдем все‑таки искупнемся, пока жара?

И прокупались они до вечера.

– Вот это да! Ну и режимчик у нас! Обед пропустили, валялись не жрамши, и не хочется! – подала голос Иришка, глянув на часы. – Шесть часов уже!

– А зачем есть, когда не хочется? – лениво пробасил Алексей совершенно взрослым голосом.

– А мне вообще‑то уже хочется, – возразил отец сыну. – Давайте‑ка все‑таки воздвигнемся и пообедаем.

– Поужинаем, точнее, – подколола Ириша.

– Не важно, как это будет называться, но приглашаю всех дружненько накрывать на стол.

За обедом‑ужином все делились впечатлениями прожитого дня: кто как нырял, как Жоржика из шланга поливали, а он вопил: «Исе», такой бесстрашный тип, все «еще» ему надо, все мало.

Андрей инструктировал слегка порозовевшую на солнышке Лялю:

– Главное, не бояться. Вода сама тебя держит. Это закон физики. Трус и в луже утонет, а смелому – море по колено. Научись лежать на воде. Лечь на спину, руки‑ноги раскинуть и лежать. И вот, когда почувствуешь, что лежишь на поверхности воды…

– Ну все, поели, спасибо всем, кто готовил, – сказала Надя. – А теперь я буду рассказывать, пока на вас не напал сон.

– Какой сон, детское время, восемь только! – возмутился Алексей.

– Рассказывай, мам, давай, – загорелся Коля.

 

Железная Маска

 

– Я сегодня детские свои записи нашла. Вот оттуда вам и порассказываю. Про людей, которые остались загадками на века. Про четырех несчастных человек расскажу сегодня. Кто знает, не перебивайте. Кому неинтересно, не слушайте.

Так вот. С кого бы начать? Начну с Железной Маски. Это знаменитый узник Бастилии, который появился там в конце XVII века. Бастилия – мрачная тюрьма в Париже, она была потом разрушена повстанцами, и во Франции до сих пор отмечают День взятия Бастилии как национальный праздник. Но тогда, в тысяча шестьсот девяносто каком‑то году, Бастилия гордо возвышалась, пугая своим видом окружающих. И пошли среди народа слухи, что живет там узник, который обязан все время носить железную маску, чтобы не быть никем узнанным…

– Да я про это читал у Дюма. «Десять лет спустя, или Виконт де Бражелон»! – воскликнул Алеша, который в отличие от младшего братца чтением увлекался.

– Ну вот и молодец. Но мы договорились не перебивать, кажется. На самом деле, как надежные свидетели указывают, маска узника была не железная, а из черного бархата. Все‑таки полегче. Но легенды потом распространялись о маске железной. До того как попасть в Бастилию, несчастный заключенный почти двадцать лет провел в других тюрьмах. В Париж, в Бастилию, попал он в 1698 году, там и умер в 1703‑м. Обычно умершего хоронят на третий день, а его похоронили практически сразу же. Наверное, опасались, что кто‑то узнает его. Даже мертвого опасались. На церковном кладбище Сен‑Поль его зарегистрировали под именем Маршиоли и возраст определили около сорока пяти лет.

Еще до смерти о нем ходили всякие предположения, строились всевозможные гипотезы, а уж после смерти возникли бессмертные легенды. Кто он и почему должен был скрывать свое лицо? Одна версия гласила, что под маской скрывали некоего весьма знатного англичанина; позже появилось мнение, что это был Луи де Бурбон, граф де Вермандуа, сын Людовика XIV и Луизы де Лавальер, который вполне мог бы претендовать на французский престол. Вскоре, однако, прошел слух, что Железной Маской был не сын, а старший брат Людовика XIV. Главным популяризатором этой не очень похожей на правду идеи был известный философ Вольтер, ему мы и обязаны тем, каким образом построил свой сюжет «10 лет спустя…» Дюма. Кстати, на английский язык роман этот переведен под названием «Человек в железной маске».

Мало того, в XIX веке по поводу личности Железной Маски пошла новая тема, что это‑де был не кто иной, как Мольер, знаменитый драматург, помещенный в тюрьму иезуитами в отместку за комедию «Тартюф»!

– Комедия про пирожное? – наивно поинтересовался Коля.

– Нет, про человека по имени Тартюф, который изображает из себя такого безгрешного, бескорыстного, ну просто святого богомольца, а сам строит всякие козни ради собственной выгоды. Комедия, кстати, очень смешная, как будто сегодня написанная. Понятное дело, монахам‑иезуитам она пришлась не по вкусу. Они очень оскорбились и разозлились, что их в таком свете выставили.

Кроме того, это мнение, ну, насчет Мольера, только предположение очередное. Красивая гипотеза. Красивая, в смысле увлекательная.

Но у этой истории все версии – одна заманчивее другой. Но только две из них выдержали испытание временем: об Эрколе Матиоли и Эусташе Доже.

Матиоли был министром двора Фердинанда Шарля, герцога Мантуанского, ему герцог доверил секретные переговоры по акту 1678 года, согласно которому обедневший герцог должен был передать Франции крепость Казале в обмен на 100 тысяч экю. Но как только договор был подписан, Матиоли аннулировал его эффект, передав эту тайну нескольким зарубежным дворам. В ярости, что его провели, Людовик XIV приказал похитить Матиоли и поместить его в тюрьму в Пинероло. Но есть исторические свидетельства, что Матиоли умер через пятнадцать лет после своего заточения в тюрьму, и произошло это не в Париже, а в месте под названием Иль Сент‑Маргерит.

Остается Эусташ Доже. Сохранилась переписка министра Людовика XIV. Министра звали Лувуа. Лувуа этот самый указывает, что Доже был всего‑навсего прислужником и был он арестован по неизвестной причине. В Пинероло этот Доже прислуживал другому узнику, а именно Николя Фуке.

Фуке был важной персоной – французским министром финансов в ранние годы царствования Людовика XIV, но потом его обвинили в каких‑то махинациях, и карьера его закончилась в тюрьме Пинероло, где он и умер в 1680 году. После смерти Фуке его прислужника Доже держали в заключении вместе с другим слугой этого самого Фуке. Через год его перевели в другую тюрьму, потом еще в другую. Возможно, министр Лувуа, заклятый враг Фуке, опасался, как бы узники не разболтали секреты, которые Фуке мог им рассказать. Вероятно, этим и объясняется та абсолютная тайна, с которой Доже был осужден, и меры по сокрытию его лица.

– Да этот Людовик XIV просто монстрила какой‑то! – поразилась Ирка. – Куда ни кинь, всюду его ручки загребущие чувствуются.

– А я все‑таки думаю, что никакой он был не Доже или как его там, – рубанул Алеша. – Кто знал этого «Доже в гараже»? Чего ему было фейс прятать? Да взяли бы просто так и прибили. А то возили туда‑сюда, из тюрьмы в тюрьму…

– Я тоже в детстве все время думала, что это кто‑то очень узнаваемый для всех должен был быть. Что вот глянули – и поразились: о‑о‑о, кто тут в темнице сидит! – заметила Надя. – Скорее всего, по‑моему, сын он был короля. Или брат. С очень явными фамильными чертами.

– А если все‑таки Мольер? Я даже и не знал, что по поводу Мольера такая версия была! Ты представляешь – великий драматург и Железная Маска – одно лицо! – задумался Андрей. – А, кстати, этот Фуке – просто какой‑то современный персонаж, тебе не кажется?

– Давно уже кажется. Вся история вертится вокруг да около одних и тех же тем: власть, могущество, несметные капиталы, стремление это заполучить и не менее сильное стремление этим не поделиться. Поэтому – ничего нового: и темы, и средства те же.

– А я вырасту и докажу, кто был Железная Маска, – заявил безапелляционно Коля.

– И как докажешь?

– Да очень просто: надо разрыть могилу этого Маршиоли, который умер тогда в Бастилии, взять кости, сделать генетическую экспертизу. Потом Людовику тоже сделать. И посмотреть – родственники они или нет.

– Ну, ход мыслей понятен, – кивнул Андрей, – при условии, что могила Маршиоли сохранилась. А нет – так тайна тайной и останется.

 

Граница на замке

 

Начало слегка смеркаться.

На участке автоматически включилось освещение. На кухне ровно мерцал экран, на четырех сегментах которого с помощью камер видеонаблюдения транслировались отдельные части дачной территории: ворота, площадка у гаража с припаркованными вокруг машинами, задняя калитка и обшир