Легенда о Маркабе и султане Калауне

 

       Как‑то после одного из неудачных штурмов полководец сидел у костра возле своей палатки.           

       – О, Аллах, – воскликнул он, сжимая в руке осколок чёрного базальта, – проклятый камень не поддаётся никакой силе.           

       И в ярости бросил его в огонь. Долго сидел Калаун у костра, мрачно разглядывая языки пламени, и вдруг на его глазах раскалившийся камень треснул. Обрадованный султан собрал военный совет и рассказал о придуманном им плане захвата крепости.           

       И вновь арабское войско ринулось на приступ. С крепостных стен Мркаба летели сотни стрел и огромные камни, лилось кипящее масло, но под южной стеной арабские специалисты пробили углубление и подвели под неё запал из множества деревянных брёвен. Жарко запылал огонь, раскаляя каменную кладку, осадные машины забрасывали на стену горящую смолу, и под напором огня сдался чёрный камень – неприступная стена рухнула.       

       Воины Калауна бросились в пролом, захватывая бастионы крепости. Крестоносцы взмолились о пощаде: один за другим, низко опустив головы, проходили они через крепостные ворота, а сверху, со стены замка на них смотрел торжествующий султан Калаун.           

 

Так оно было, или нет, теперь никто не может сказать. Из документов того времени известно, что султан предложил госпитальерам капитуляцию и те согласились. Султан обошёлся с оставшимися в живых рыцарями так же по‑рыцарски: всем была сохранена жизнь и свобода, разрешено взять с собой 55 лошадей и мулов, гружённых имуществом, и 2000 золотых монет.

 

 

Саон

 

Я сидел на террасе гостиницы «Меридиан» на берегу уютной бухты в семи километрах к северу от Латакии, потягивая горький арабский кофе, и разглядывал морские камешки, которые я всегда собираю, находясь у моря. Останавливаться в Латакии, в этом шумном портовом городе, мне не хотелось – что толку, что море рядом, ты всё равно его не увидишь. Другое дело мыс Рас ибн Хани, ещё его называют Лазурным берегом Сирии. Здесь море рядом, вот оно, в двадцати метрах от моего кресла. Захочу – встану, потрогаю его, захочу – буду любоваться им издалека, ещё лучше сделать аэрофотосъёмку с какого‑нибудь воздухоплавательного аппарата. Что я увижу тогда? Гигантскую оранжевую миску, до краёв наполненную бирюзовой морской водой, лежащую на изумрудном ковре. Края миски – это глинистый пологий берег, образованный двумя мысами Рас ибн Хани и ещё одним, безымянным. Изумрудный ковёр – зелёная зона многочисленных отелей и вилл, окаймляющая весь берег бухты.

Отель находится как раз по центру этого воображаемого края миски, вдающегося в берег. Другой её край сливается с горизонтом, отчего кажется, что море, выгнувшееся дугой большого радиуса, сейчас выплещется и окажется прямо у моих ног.

Собирать камешки – это философское, а не детское занятие… Я подолгу рассматриваю каждый из них, пытаясь определить возраст и род занятий изучаемого объекта.

Вот этот в прошлом был кусочком от разбитой тарелки, выброшенной в море каким‑нибудь морским пиратом. А этот откололся от прибрежной гранитной скалы на конце мыса, где расположен старый маяк, известный из лоций Средиземного моря как маяк в Рас ибн Хани. Возраст камешков определить затруднительно. Знаю одно: маленькие – это старички, которым, возможно, по 100 тысяч лет и больше. Камешки среднего размера – пожилого возраста – им, наверное, по 50 тысяч. Крупные – это молодята, им по 20 тысяч лет, а может, и меньше. А сколько тогда самым маленьким, размером с песчинку?

Я расслабился. Хотелось остаться, пожить здесь недельку, есть вкусную еду, слушать тихую арабскую музыку и пить этот горький кофе в маленьких чашечках, величиной с напёрсток.

Хорошо Томасу Лоуренсу – у него не было таких соблазнов. Шёл он и шёл по пустынной дороге, мимо редко встречающихся деревенек, обдуваемый морским ветром и обжигаемый палящими солнечными лучами. А может, так же как и я, остановился однажды, спустился к морю, поднял крошечный камешек из воды и призадумался: неужели и я, Томас Эдвард Лоуренс, подающий надежды студент Оксфорда, выгляжу такой песчинкой в этом безбрежном море жизни?

Ход моих размышлений прервал менеджер отеля, который сообщил, что подъехала машина, заказанная для поездки в Саон – последнюю крепость крестоносцев на маршруте Лоуренса по сирийской земле. Я знал, что Томас, начитавшись любимого Рея, серьёзно готовился к встрече с этим фортификационным чудом, и причин для этого было несколько. Найти Саон, не зная точного месторасположения крепости, очень трудно. Это не цитадель Маркаб, которую видно любому проезжающему по шоссе Тартус – Латакия, и не замок Крак де Шевалье, который можно рассмотреть с расстояния в двадцать километров.

Во все века основным критерием при строительстве крепости считалось расположение её на возвышенности, с последующим доминированием над окружающей местностью. Саон же, громадная крепость, не уступающая по размерам Маркабу и Краку, так умело «спрятана» в глубоком ущелье, что искать её можно долго. Тут как нельзя лучше подошла бы фраза – «её найти так же трудно, как иголку в стоге сена», если бы не одно но – длина этой «иголки» около ста пятидесяти метров. Как тут не удивиться замыслу владельцев и мастерству её создателей!

 

     Лордом Саона, т. е. его владельцем, ещё до 1118 года стал один из выдающихся рыцарей Антиохийского княжества Робер сын Фулька, по прозвищу Лепро, которому подарил земли к востоку от Латакии регент Антиохии Рожер. Робер, кроме Саона, владел ещё двумя крепостями Балатонос (арабское название Махальбе) и Данитом (Сармадой). В иерархии баронов Антиохийского княжества он занимал второе место после владельца Маркаба Мазуара и командовал антиохийской конницей. Защищая свои владения, в сражении при Сармаде, известном как «битва на Кровавом поле»        [79]     , Робер попал в плен к эмиру Ильгази, который уступил важного пленника атабеку Дамаска Туктегину. До этого атабек несколько лет поддерживал дружеские отношения с Робером, однако, это не помогло рыцарю. Туктегин пытался склонить своего друга к переходу в Ислам, а когда тот отказался, в гневе казнил Робера, а череп, украсив брильянтами, сделал чашей для вина. Наследник Робера, Гийом, получивший имя де Сардана (de Zerdana), упоминается хронистом того времени Гийомом Тирским, который писал, что Gulliame de Zerdana помог княгине Алисе        [80]      после гибели мужа Боэмунда стать регентшей Антиохийского княжества.         

 

Судя по тому, во что превратили Робер и Гийом небольшую византийскую крепость, находившуюся до прихода крестоносцев на месте Саона, отец и сын были большими романтиками. Когда первый европеец Эммануэль Рей, после семисот лет забвения в конце XIX века увидел Саон, он не мог скрыть своего восхищения и описывал её в своём труде в самых восторженных тонах. Вторым европейцем, который увидел её, по‑видимому, был Томас Лоуренс. Ему очень пригодилось описание Рея, без него он вряд ли нашёл бы Саон. Можете себе представить состояние Лоуренса, когда он, вслед за Реем, увидел возвышающуюся посреди ущелья грозную крепость, скрытую от глаз людских окружающими холмами. Он ожидал увидеть чудо, но увиденное потрясло его, к тому времени заболевшего малярией.

«Саон, возможно, чудеснейшая из крепостей, которую я когда‑либо видел, – пишет он матери. – Изумительный донжон в нормандском стиле, совершенный во всех отношениях, другие башни в изобилии, часовни, бани (арабские) и дворец. Больше всего мне кажутся оригинальными ворота и ров – его ширина колеблется от 15 до 27 метров, а глубина – от 18 до 40 метров – представьте себе, он вырублен в скале. А в центре рва оставлена гранитная игла, чтобы поддерживать середину подъёмного моста. Это, на мой взгляд, самая сенсационная вещь, какую я когда‑либо видел в строительстве крепостей. Жалею, что я не художник. Здесь сотни других вещей, вызывающих интерес для специалистов в строительстве. Я оставался здесь два дня…».

Восторг Томаса Лоуренса стал понятен, когда наша машина, пропетляв добрый час среди бесчисленных зёлёных холмов, стала спускаться в ущелье по крутому серпантину, скрипя тормозами и грозя сорваться вниз при каждом новом повороте. Опасность усугублялась тем, что как только мы подъехали к краю плато и начали спуск, солнце быстренько спряталось за огромную чёрную тучу, неожиданно выплывшую из‑за гор, поднялся ураганный ветер, раздался гром, и в мгновение ока дорога стала такой скользкой, что вполне сгодилась бы в качестве бобслейной трассы.

За очередным поворотом дыхание у меня перехватило, но не от страха за свою жизнь: сквозь потоки дождя, стеной стоявшего перед лобовым стеклом, моим глазам открылась фантастическая картина.

Почти всю ближайшую к нам часть ущелья занимала вьющаяся длиной змейкой крепость. Её сердцевина и нависшие над ней каменные своды ущелья утопали среди буйной растительности, сквозь которую кое‑где пробивались стены и смущённые башни, всем видом своим протестовавшие против неумолимого хода времени и наглого буйства природы, грозившего полностью скрыть их от глаз людских.

Мы спустились на дно ущелья и нашли узкую входную дверь в одной из стен. Узкий зазор между крепостью и окружавшими её скалами был заполнен маршрутками и легковыми автомобилями, которые облепили крепость со всех сторон. Такого обилия туристов мне не приходилось видеть ни в Маркабе, ни в Крак де Шевалье – сказывалась близость Латакии, средиземноморской жемчужины Сирии. Латакия в грозную пору войн крестоносцев какое‑то время принадлежала вдовствующей антиохийской княгине Алисе, а Саоном в это же время правил Гийом, сын Роббера. Какие были отношения между княгиней и вассалом, я не знаю, но Гильом Тирский писал, что владелец Саона поддержал бунт Алисы против её отца, короля Иерусалимского королевства Балдуина, и возвёл её на опустевший трон. Похоже, время не осталось равнодушным к этой истории и перекинуло мостик между туристами, посещающими Латакию, и крепостью. Сейчас все они спрятались от ливня где‑то внутри грозой цитадели, а я стоял в немом изумлении, не смея оторвать глаз от её мощных стен. Я находился как раз в том месте, где проходил ров, описанный Томасом Лоуренсом. Когда‑то стены крепости соприкасались с этой стороны со скалистым плато, и, чтобы сделать Саон полностью неприступным, рыцарь Гийом приказал выдолбить в горной породе ров длиной в сто пятьдесят метров. Позже я услышал от гида одной из групп, что объём вынутой здесь скальной породы равен объёму одной из пирамид Хеопса. Только за это я бы причислил Саон к одному из чудес света. Но самое удивительное было в том, что камнетёсы, выполняя замысел владельца, сумели так выдолбить породу, что оставили посреди рва гранитный столб высотой более двадцати метров для поддержки подъёмного моста, когда войскам гарнизона нужно было срочно попасть в крепость, спасаясь от врагов. Глядя снизу вверх на вершину иглы, я представлял себе, с какой осторожностью рыцарям нужно было передвигаться по узкому мосту, особенно всадникам на лошадях, чтобы не свалиться в пропасть. Думаю, в спешке или в сутолоке кто‑то мог и сорваться вниз. Я внутренне вздрогнул: и костей не соберёшь!..

Не буду утомлять читателя подробным описанием внутренней части. Всё как везде в крепостях крестоносцев. Мощный донжон, который мог служить последним оплотом защищающейся стороны, хозяйственные постройки, цистерны для сбора дождевой воды, часовня, несколько башен по периметру крепостных стен.

С каждой башни открывается неповторимый вид на ущелье. Но самое волнующее зрелище открывалось от восточных ворот: на иглу и противоположный край ущелья, ровно вытесанный камнетёсами и до блеска отполированный временем. Здесь, на краю плато Ат‑Тун, Салах ад‑Дин установил метательные машины и наблюдал, как трехсоткилограммовые ядра пробивают брешь в стене. 29 июля 1188 года султан дал команду к штурму. Осаждающие ворвались в крепостной двор, но не обнаружили никого из защитников Саона – все они, понимая неотвратимый конец, укрылись в донжоне за мощными стенами толщиной в пять метров.

Салах ад‑Дин взял неприступную крепость за три дня, и его имя в 1956 г. было присвоено крепости. Взять Саон так быстро позволило лишь то, что у владельца крепости остался маленький гарнизон – рыцарей не хватило даже для охраны одной из стен, и во время осады она оставалась незащищённой. Большинство рыцарей погибло во время кровопролитной битвы под Хитином, где Салах ад‑Дину противостояли все силы крестоносцев.

Жена владельца крепости приходилась сестрой Сибиллы, жены Антиохийского князя Боэмунда III, которая по многим сведениям симпатизировала Салах ад‑Дину. Гийом Тирский попросту называет её шпионкой, выдававшей арабскому полководцу все сведения о перемещениях войск крестоносцев. Возможно, поэтому султан пощадил защитников и разрешил им за выкуп покинуть крепость. Семье сеньора Саона он разрешил уехать в Антиохию к родственникам и дал для этого своих лошадей.

Думаю, семья последнего владельца крепости жалела, что не продала её госпитальерам, как сделало это семейство Мазуар, которое за хорошую сумму уступило рыцарям‑иоаннитам Маркаб и переехало жить в Триполи.

Взглянув на прощание на потрясающую панораму гор Джебель Дариус, окружавших ущелье, я отправился обратно в Латакию.

Моя миссия пройти по следам Лоуренса Аравийского, изучающего крепости крестоносцев, была выполнена. Отсюда Лоуренс отправился в Алеппо, сделав небольшое отклонение от маршрута, чтобы посетить крепость Антиохии. Сейчас это территория Турции, поэтому мне не обязательно было заезжать туда, да и времени уже не было. Предстояла только поездка на рейсовом автобусе в Алеппо, один из красивейших городов Сирии.

 

Алеппо

 

И вот я в Алеппо. Здесь закончился маршрут Томаса Эдварда Лоуренса и мой, естественно. Ходить по улицам Алеппо – одно удовольствие. Я не первый раз в этом городе, но в каждый приезд он открывается мне по‑новому. Вот и сейчас я снова иду от площади часов в сторону христианского квартала Ждейде. Людей на улицах почти нет. Горожане Алеппо, как и все жители Ближнего Востока, предпочитают в летнюю жару находиться дома и выходят освежиться и пообщаться с друзьями лишь в вечерние часы.

«О, бедный Томас Лоуренс, – думал я, вытирая со лба пот. – Ты прошёл в эту летнюю пору пешком весь Ливан и Сирию. Без кондиционера, интернета, мобильного телефона, один на один с палящим солнцем».

Успокаивало одно: в дневниках Томаса я нашёл место, где он писал, что иногда в середине дня, когда идти под убийственными лучами было по душе, наверное, лишь самоубийце, решившему свести счёты с жизнью, он делал привал в тени деревьев, особенно, если рядом протекала река с холодной горной водой.

Христианский квартал – моё самое любимое место в Алеппо. Он стал заселяться в XY веке, когда беженцы из Урфы     [81], напуганные нашествием монголов, бежали в более защищённый Алеппо. Правда, селились они вне стен старого города, по соседству с ним. Узкие улочки, где тяжело разминуться двум прохожим, похожи на извилистые туннели: по древнему обычаю, окна домов выходят во внутренние дворы, поэтому и справа, и слева меня окружали высокие стены из ракушечника. Кое‑где попадались небольшие двери, снабжённые ручкой, одна не похожая на другую, каждая – настоящее произведение искусства. Часто попадались гостиницы, рестораны и кафе, размещённые в отреставрированных старинных особняках XVI–XVII в.в., которые строила местная аристократия. Причём, понять, что именно находиться перед тобой, можно было понять, лишь зайдя внутрь. Например, никогда не подумаешь, что за узкой дверью со скромной табличкой «Sissy house», находится шикарный ресторан, названный так в честь австрийской императрицы, как и небольшая улочка, затерянная в хитросплетениях улочек и переулков. Я не раз заходил сюда. Любил подниматься на второй этаж по высокой лестнице, вдоль которой на стене развешены ковры, массивные тарелки из серебра, какие‑то медные тазы, блюдца из фарфора и глины, украшенные восточным орнаментом. Наверху я выбирал столик поближе к перилам, откуда с интересом наблюдал за большим залом внизу, пил чай, слушая игру виртуозную игру армянского пианиста.

Ещё запомнилась одна гостиница с внутренним двориком в форме квадрата и небольшим фонтаном посреди, по периметру которого в два этажа размещались номера, окаймлённые длинной галереей. Самое интересное в ней, это кафе и несколько баров, размещённые глубоко под землёй, как в штольне, внутрь которой ведёт узкая каменная лестница. На площадках между пролётами сделаны углубления в виде небольших пещер, где располагались бары с удобными диванами и креслами, обложенными красивыми подушками. Сам христианский квартал и прилегающие к нему районы говорят о многонациональном составе и веротерпимости местных жителей: по дороге мне встретились армянская церковь в честь Сорока мучеников и рядом церковь маронитов, латинская церковь, православный храм и несколько небольших мечетей.

Побродив по городу, незаметно для себя я вышел к старому базару, который представлял собой целый город с многочисленными улицами и переулками, крытый крышей. Здесь можно купить всё что угодно, но я остановил свой выбор на двух коротких кованых цепях, которые стоили четыре доллара. Я давно искал что‑нибудь подобное, чтобы приладить к калитке на даче, обезопасив её (калитку) от непрошенных гостей. Торговец, в нарушение всех правил восточного базара, отказывался снизить цену. Я начинал сердиться, но всё‑таки сделал покупку. Позже я узнал, что эти цепочки – незаменимый атрибут для крепления уздечки на морде верблюда. Бедуины, владельцы этого транспортного средства пустыни, покупают крепления именно по этой цене, поэтому торговец не мог продать их дешевле.

Ноги сами вели меня по как будто уже известной мне дороге мимо одного из старейших медресе, потом, сделав поворот на выходе с базара, вывели меня к Большой мечети, или Мечети омейядов, как её ещё называют. От неё как на ладони открылась прекрасная картина возвышающейся над городом цитадели Алеппо. Именно сюда мне нужно было попасть, но идти всё же было далеко, тем более по жаре, и я нанял такси. За полдоллара, или за доллар, это как договоришься, таксист может отвезти тебя в любой конец города. Трамваев, метро и автобусов в Алеппо нет, одни такси – трудяги снуют по городу туда – сюда.

Цитадель Алеппо – вершина арабского фортификационного зодчества, массивные стены которой, опирающиеся на высокий холм, были свидетелями многих сражений, никогда и никем так и не была взята. Уже к X веку она считалась неприступной, о чём свидетельствуют события так называемого «византийского крестового похода», инициатором которого был император Никифор Фока, пришедший к власти в результате дворцового переворота, осуществлённого с помощью воинов наёмников.

Новый император решил вернуть Византии земли, утерянные 3 столетия назад под натиском арабов. Используя практику греческих полководцев, он сообщил о своих намерениях багдадскому двору в оскорбительном послании типа «иду на Вы»: «О, вы, живущие в песчаных пустынях, горе вам! Возвращайтесь в Аравию, вашу настоящую родину! Скоро своим мечом я поражу силы Египта, и его сокровища пополнят мою добычу… Вот войска греков, которые, словно гроза, обрушатся на вас. То же постигнет и жителей Низиба, Мосула и жителей Джазиры, что принадлежали моим предкам и всему нашему античному государству. Бегите, жители Багдада, спешите скрыться и горе вам, ибо вашей ослабевшей империи осталось недолго жить».

Нужно отметить, что это были не просто слова. Никифор Фока, прекрасный полководец, действовал успешно, захватил много городов, почти дошёл до Дамаска и пошёл бы дальше, если бы его не убили в 969 году во время очередного дворцового переворота.

Но, как ни силён был император, цитадель Алеппо он не смог захватить и, продолжая захват территории, оставил её в глубоком тылу.

Летописи сообщают, что 23 декабря 962 года войска Никифора Фоки ворвались в столицу северной Сирии. Защитники города, теснимые превосходящими силами врага, укрылись в цитадели и оказали отчаянное сопротивление. Вот что пишет об этом французский историк Шлумбергер     [82]: «Византийские пехотинцы, преследуя по тёмным извилистым улицам и лабиринтам базаров сарацинок Алеппо, подсознательно мстили за три века беспрестанных бедствий, три века неслыханных страданий, причинённых несчастным христианским народам Малой Азии и Сирии. В Большой мечети разместили конюшню, но сопротивление цитадели всё же помешало полностью захватить город, поэтому после убийств и грабежа Никифор Фока увёл свои войска на христианские земли».

Вход в цитадель охраняют две башни. Первая, размещённая на внешней стороне рва, достигала высоты 20 метров. Построена она султаном Кансуха аль‑Гаури в 1542 г., о чём свидетельствует сохранившая надпись на входных железных дверях. Эта башня защищала мост, переброшенный через ров, который подводит к громадной привратной башне с двумя массивными воротами. Башня – образец высокого военного искусства: внутри неё идёт многократно извивающийся коридор, пройти который ещё никому не удавалось. За каждым новым поворотом и из отверстий в потолке каждого осаждающего ждал смертельный удар. Для того чтобы избежать применения тарана, входные ворота устроены в боковой части стены. Они получили название «змеиных» из‑за рельефного изображения двухголовых змей в верхней части арки. За первыми воротами проход дважды поворачивает влево под прямым углом и подвод ко вторым воротам, украшенным вверху изображением двух львов. За ними следуют ещё одни ворота, получившие название «ворот двух львов» – по обе стороны от них помещены каменные рельефные изображения плачущего и смеющегося льва. Эти ворота ведут в длинный коридор, по бокам которого размещены конюшня и помещение для стражи. В нише справа – Макам Хыдр, символическая могила мусульманского святого, аналогичного европейскому Святому Георгию Победоносцу. Со своим назначением способствовать защите ворот Макам Хыдр, судя по всему, справился.

Узкая улочка, начинающаяся сразу за башней, тянется через всю цитадель, а это ни много – ни мало метров двести – триста будет. Справа и слева от неё многочисленные постройки: конюшни, помещения для стражи, мечети, склады, цистерны, мельница и даже театр, т. е. всё, что нужно для жизни человека в осаждённой крепости. Упирается улочка в длинное приземистое сооружение – казармы, построенные в середине 19 века. В них устроен небольшой музей, в котором размещены археологические ценности, обнаруженные при раскопках цитадели. Позади таинственное сооружение, всегда вызывающее интерес у туристов. Это квадратный колодец глубиной 60 метров, внутрь которого ведут 225 ступеней, которые на одной трети глубины подводят к потайным ходам, соединявшим крепость с городом и окрестностями, а также к северному бастиону.

Мне захотелось выбраться из цитадели напрямую по одному из этих подземных ходов.

Думаю, любознательный Томас Лоуренс так бы и поступил, ведь он часто бывал в Алеппо в перерывах между поездками в археологические экспедиции в 1911–1913 годах. А отель «Барон», где он останавливался, до сих пор пользуется спросом у туристов.

Мой кошелёк довольно истощился в эту поездку, поэтому вместо любимого отеля Лоуренса Аравийского, где номер стоил порядка 50 долларов в сутки, я, по цене в 10 раз меньшей, разместился в убогой двухзвёздочной гостинице. Она больше походила на общежитие для студентов, но её окна и балконы выходили на красивую площадь Баб эль Фарадж с экзотическими часами и городской библиотекой.

До пристанища Лоуренса Аравийского было рукой подать. Надо пройти по улице Аль‑Маари, названной в честь знаменитого арабского поэта, и на углу возле Национального музея повернуть направо на улицу Барон – по её правой стороне гордо возвышалась гостиница.

Я разговорился с менеджером у стойки, и тот, узнав, что я интересуюсь личностью знаменитого авантюриста, освободителя арабов всей Земли полковника Лоуренса, пообещал познакомить меня с владельцем гостиницы.

Армен Мазлунян, седовласый потомок основателей гостиницы, пригласил меня на чашечку кофе в ресторан, а потом провёл маленькую экскурсию по гостинице.

Где‑то около 1870 г. его предки, родом из Западной Армении, проезжали через Алеппо по дороге из паломнической поездки на Святую Землю. Остановились на ночлег в одном из караван‑сараев города – удобств никаких, питание отвратительное – так зародилась мысль построить в Алеппо современный отель. В конце XIX века семья Мазлунян построила гостиницу «Арарат». Но этого показалось мало, и следующее поколение Мазлунянов, два брата, один из которых приходится дедушкой нынешнему владельцу, построили суперсовременный для того времени отель «Барон», первые два этажа в 1909–1910 г.г., а третий – в 1940. До 1 мировой войны в отеле селились преимущественно немцы и англичане. Первые – строили железную дорогу Стамбул – Багдад, немецкие генералы часто устраивали банкеты, куда приглашали инженеров – строителей дороги. Вторые, под видом археологических экспедиций, шпионили за немцами, занимаясь, кроме прочего, топографической съёмкой местности.

– Мой отец и дед был знакомы с Лоуренсом Аравийским, – гордо сообщил Армен. – Вот номер 202, в котором проживал полковник. Сейчас в нём постояльцы, и я не могу его показать. Если Вы хотите у нас остановиться, – продолжил он, – я поселю Вас в номере Агаты Кристи, там она писала свой знаменитый роман «Убийство в Восточном экспрессе».

Я покраснел и ответил смущённо, что сегодня уезжаю.

Хозяин гостиницы вздохнул:

– Вам не повезло. В следующий раз бронируйте номер у нас.

В гостевой комнате мы остановились. На стенах были развешены портреты именитых постояльцев: короля Ирака Фейсала, Агаты Кристи, генерала де Голля, Теодора Рузвельта, Давида Рокфеллера, Короля Швеции, президента Египта Гамаля Абдель Насера, космонавта Юрия Гагарина и, конечно, Лоуренса Аравийского.

– Вот счёт за проживание Лоуренса в 1914 г., – Мазлунян протянул мне пожелтевший от времени листок. – И кто бы, Вы думали, оплатил его? – он выжидающе посмотрел на меня и, предвосхищая произведённый эффект, тихо произнёс, – британская разведка Intelligence Service.

Я усмехнулся… Вот лишнее подтверждение для сомневающихся в том, что Томас Лоуренс работал на британскую разведку. А ведь он был тогда совсем молодым человеком, четыре года как закончившим Оксфорд.

Но главное не в этом. В такой работе, не всегда отвечающей законам христианской морали, Лоуренс не растерял человеческих качеств, а это говорит о многом.

Мы тепло попрощались с Арменом Мазлуняном. Я вышел из отеля и, стараясь держаться в тени зданий, медленно шёл по улице Аль‑Маари, не обращая внимания на брызги от кондиционеров, которыми были утыканы все вторые этажи. Моё путешествие заканчивалось. Сегодня вечером я уезжал поездом в Дамаск, так же как и Лоуренс Аравийский. Оттуда Томас на рейсовом автобусе доехал до Бейрута, а там сел на корабль, отправлявшийся в Европу. Ему предстояло осмыслить увиденное и написать диссертацию о замках и крепостях эпохи крестоносцев, после чего сдать экзамены в Оксфорде на степень бакалавра и начать взрослую жизнь, так насыщенную событиями, что другому хватило бы на две‑три жизни.

Никогда Томас Эдвард Лоуренс не забывал о юношеском походе, который закалил его характер и волю, сделав тем самым Лоуренсом Аравийским, которым до сих пор гордится Британия, о котором написаны десятки книг и научных работ, но жизнь которого до сих пор остаётся загадкой, которую никто так до конца и не разгадал.