На события последующей недели наложило отпечаток одно необычайноеобстоятельство. На огромном, протяжением в тысячи километров, фронте замолчали пушки;миллионы солдат уже написали домой: "теперь уже точно вернусь живой --ждите!"; писаря в штабах рвали, топтали ненавистные похоронные бланки,которые, как бы ни очерствело сердце на войне, было так тяжело заполнять. А для нас война продолжалась. Окруженные в Чехословакии немцы и власовцы рвались на запад, камериканцам -- видимо, надеялись, что могут им пригодиться. Нашекомандование узнало, что Черчилль дал фельдмаршалу Монтгомери указание"тщательно собирать германское оружие и складывать так, чтобы его легчеможно было снова раздать германским солдатам, с которыми нам пришлось бысотрудничать, если бы советское наступление продолжалось". В такой ситуациини в коем случае нельзя было выпустить на Запад миллион вооруженныхфашистов, тем более что они наверняка оставили бы на своем пути выжженнуюпустыню. Очень обидно было бы умереть 9 мая и даже неделю спустя, но Победеодинаково требовались жизни тех, кто сложил свои головы в Брестскойкрепости, и тех, кто погиб под Прагой после подписания акта о капитуляции. Вот почему еще в двадцатых числах мая тысячи семей, не понимая, неверя, не сознавая, как это могло произойти, получали скорбные листочки:"Погиб смертью храбрых 9-го... 12-го... 15-го мая 1945 года",-- тогда, когданикто уже, казалось, не должен был умереть в бою. Мы входили в чешские деревни первыми, потому что танки, торопясь вПрагу, проскакивали мимо -- и мне трудно подобрать слова, чтобы рассказать,как нас встречали. Девушки в праздничных платьях целовали потные, небритыелица солдат, дети висли на наших шеях, а надевшие добытые из сундуковсвадебные костюмы старики подносили кружки с холодным пивом. -- Руде Армаде -- наздар! -- Ать жие Руда Армада! Мы успели прийти -- и эти деревни не были сожжены, их жители осталисьживы. Мы понимали друг друга без переводчика, их речь была похожа на нашу, ина их лицах была непередаваемая радость. Однажды Локтеву не дали пройти подеревне своими ногами: парни с трехцветными повязками на рукавах,возвратившиеся домой партизаны, пронесли его по длинной мощеной улице иопустили на землю в конце деревни. Мы, молодые солдаты, попавшие на фронт уже на территории Германии,такого еще не видели. Только в этих чешских деревнях, названия которых неостались в памяти, я понял, что такое возвращение народу свободы. Наверное,в этом и есть высшее счастье солдата -- сделать людей свободными, видетьслезы радости на их лицах и не стыдиться своих слез. На войне люди привыкают к страданиям и чужой смерти, страданиязапоминаются больше радости -- так устроен человек. Но когда я встречаюсолдат, много лет назад освобождавших чешские города и деревни, мы однимисловами говорим об одном и том же -- как нас встречали. Мы вспоминаемликующее "Наздар!", девичьи поцелуи -- по десятку на каждого из нас,хлеб-соль, кружки с холодным пивом и сотни, тысячи счастливых человеческихлиц. Если бы я не читал и не знал по рассказам, сколько опасностейподстерегает разведчиков на каждом шагу, то мог бы подумать, что попал вкоманду для выздоравливающих. Полдня мы ехали впереди полка на велосипедах,вдыхая аромат цветущих яблонь, с интересом рассматривали каменные распятияна дорогах и подолгу беседовали со встречными чехами. Мы угощали ихтрофейными сигаретами, сами охотно угощались свежим молоком и катили дальше. Неожиданно для себя попав в разведку, я рисовал в своем воображениисовсем другие картины. Однако я не лез к ребятам с вопросами, сознавая, чтосолдат, фронтовая биография которого началась месяц назад, нелепо выглядит вглазах бывалых разведчиков, прошедших огонь и воду и медные трубы. К тому жеотношение ко мне поначалу было более чем прохладным -- не только потому, чтов разведке, собирающей в себе "сливки" полка, я оказался не по заслугам, а"по блату", но и потому, что Заморыш, несмотря на запрещение, разболталтоварищам историю знакомства новичка с их командиром. Жука разведчикибоготворили: он был по возрасту старше, на голову умнее и опытнее всех, егоироничной речи, ловкой жестикуляции, походке явно старались подражать, и ячувствовал, что на меня смотрят угрюмо, исподлобья -- как на человека, повине которого Петька Савельев три года хлебал тюремную похлебку. Жук времяот времени подбадривал меня репликами, снисходил до разговоров Заморыш. Дляостальных ребят я не существовал. Нечего и говорить, как мне было обидно. Я оказался среди людей, которымбыл безразличен, и с грустью вспоминал свои взвод, из которого стольопрометчиво ушел. До сих пор мне везло: Сашка и Хан скрасили тяжелые буднизапасного полка, незабвенные Володя Железнов, Сергей Тимофеевич и в какой-томере Митрофанов -- дорогу на фронт и первые две фронтовые недели, а дружба сВиктором и Юрой вернула меня к жизни после гибели друзей у проклятогонемецкого озера. На фронте нельзя быть одиноким -- даже несколько часов, и ябыстро это понял. И тогда я решился на такой шаг. Выбрав момент, когда все оказалисьрядом, я попросил внимания и откровенно сказал о том, что вы только чтопрочитали. Я добавил, что навязываться никому не собираюсь и могу тут жевозвратиться в свою роту, где остались мои друзья и где никто не станетворотить от меня нос. Ребята явно не ожидали такой исповеди, чувствовалось,что она произвела впечатление. Жук помрачнел, и под его тяжелым взглядом все опустили глаза. -- А я и не знал, что Заморыш стал треплом, проговорил он, глазамипригвождая к месту своего помощника.-- Не прячь фары, этого я не люблю.Нашкодил -- смотри прямо. Вот что, я не римский папа, который продавалнароду индульгенции за трудовые деньги. Если Петр Савельев отпустил кому-тогрехи, значит такова была потребность его сложной души. Слышали, чтобы яразбрасывал по ветру неразменное слово "кореш"? Сеньор Арамис, он же МишкаПолунин,-- мой старый кореш, понятно? Не его вина, но он со своими гаврикамисделал для меня побольше, чем кое-кто из вас. Рекомендую по очереди к немуподойти и пожать его руку. Начнем с тебя, Музыкант. Ну?! -- Он тебе "червонец", а ты целуешься, как Христос,-- проворчал ДимаКазаков, могучий квадратный парень, прозванный Музыкантом за огромные, какморские раковины, уши.-- Ладно, не бранись, тебе виднее. Давай пять,мушкетер! С этого разговора отношения наладились, а через несколько часов сталидаже хорошими -- после боя и последующих событий, о которых речь пойдетниже. Наша верная своему прозвищу "лесисто-болотистая" дивизия проселочнымидорогами двигалась на юг. Привычной линии фронта перед нами не было: фашистыпотеряли способность к активному сопротивлению и, судя по всему, мечталитолько об одном -- унести ноги. Оторвавшись от полка, мы медленно ехали по живописной извилистойдороге. Редкостно красивый пейзаж так и просился на картину: в километреналево -- лес, в полукилометре направо -- лес, а между ними -- высокий,поросший кустарником холм. Мы спешились, влезли на холм и начали осматриватьместность. -- Красотища какая... -- расчувствовался Заморыш.-- Патефончик бы сюда,пивка ящик, раков корзиночку и девочку подобрее... -- Глупый ты чэловэк,-- развел руками Рашид Алиев, стройный черноглазыйдагестанец, при первом знакомстве поразивший меня своим искусством метать вцель кинжал.-- Война идет, а ты -- дэвочки! -- Холодная у тебя кровь, Рашид,-- посмеивался Заморыш.-- Вам,кавказцам, только бы шашлыку нарубаться и лошадиный хвост причесать. Жук знаком остановил Рашида, лицо которого начало наливаться кровью, ивопросительно посмотрел на Музыканта. -- Идут,-- прислушавшись, уверенно сказал Музыкант и показал пальцемналево.-- Целая колонна. -- Не почудилось?-- на всякий случай переспросил Жук, хотя мог бы этогоне делать: ребята говорили, что Музыкант мог бы услышать полет бабочки средьбела дня. Неожиданно из леса выехали два велосипедиста и помчались в направлениинашего полка. -- Чехи,-- глядя в бинокль, пробормотал Жук.-- Доставить их сюда. Вскоре разведчики вернулись вместе с двумя юношами чехами, партизанами,судя по трехцветным повязкам и автоматам. Задыхаясь от усталости, с трудомподыскивая нужные слова и дополняя их жестами, юноши разъяснили, что полесной дороге идут "русские фашисты", их очень много, наверное тысяча.Зденек и Штефан -- так звали чехов -- ехали навстречу нашим войскам, чтобыуспеть их предупредить. -- Приходько -- к Локтеву!-- приказал Жук.-- Обрисуешь рельеф,обстановку. Власовцы идут наперерез, хорошо бы ударить по ним с флангов.Скажи, что будем действовать по интуиции. Гранаты и рожки оставь. Все,быстро! Остальным -- проверить оружие и гранаты, залечь и ждать команды! -- Можно, я около тебя?-- шепнул ему я. -- Ложись, места не жалко,-- кивнул Жук и усмехнулся.-- А ты боялся,что власовцев не увидишь... Товарищи чехи, с нами остаетесь или дела? Зденек и Штефан, поняв вопрос, подошли, пожали Жуку руку и залегли вкустах. -- Как по-твоему, успеют наши?--спросил я, устраиваясь поудобнее. -- Должны успеть,-- проговорил Жук, не отрываясь от бинокля. -- Иначе,кореш, будет нам с тобой хана. -- Почему?-- не понял я.-- Думаешь, они нас увидят за кустами? Жук промолчал. Мне и в голову не приходило, что Жук уже в ту минутутвердо решил навязать власовцам столь, казалось, безнадежный для нас боя. Я посмотрел на часы, подарок Сергея Тимофеевича, и засек время. Минутчерез двадцать до нас явственно донесся шум моторов и тяжелый топот сотенидущих людей. Но сначала из лесу выехало на велосипедах человек семь-восемьразведчиков. Оглядываясь по сторонам, они медленно прокатились по дороге иостановились под нами, у подножия холма. Один из разведчиков помахал белымплаточком, и на дорогу начала выползать колонна. Впереди шла легковая машинас открытым верхом, за ней двигались солдаты, машина с шестиствольнымиминометами, повозки с пулеметами и снова солдаты. Власовские разведчики,покинув подножие холма, поехали в открывающуюся с правой стороны чащу. -- Эх, мин не взяли с собой... -- сокрушенно пробормотал Жук.-- Хотя бына десять минут задержать... Обернувшись, я увидел то, чего власовцы видеть не могли: столб пыли.Это подходил наш полк. Он явно опаздывал как минимум на те самые десятьминут... Колонна быстро двигалась к чаще, у которой стоял наш холм. Лежа вкустах, мы молча смотрели на подходивших власовцев. Они были в хорошо намзнакомых темно-зеленых мундирах, и если бы не нашивки "РОА" на рукавах, ихвполне можно было бы принять за немцев. Никогда я еще не испытывал такогосмешанного чувства: волнения и ненависти, недоумения и презрения -- кактогда, когда смотрел на бывших соотечественников, надевших чужую формупредателей, жестокости которых, как говорили, удивлялись даже эсэсовцы. Чехиумоляюще смотрели на Жука, кивали на дорогу, автоматы дрожали в их руках.Лицо Жука покрылось крупными каплями пота: он принимал трудное решение. -- Приготовить гранаты,-- негромко приказал он.-- Без команды нестрелять! Как бы угадав сокровенные чаяния нашего командира, заглох тягач, закоторым ползла полковая пушка. Это произошло метрах в ста от нас, странно идико было слышать доносившиеся снизу русские слова: -- Бросить к чертовой матери! Онищенко, вытащи замок! -- Слушаюсь, господин капитан! Жук оглянулся: сквозь густую пыль можно было различить боевые порядкинашего полка, охватывавшего колонну власовцев с двух сторон. -- Еще, еще пять минуток!-- шептал Жук, глядя на возню у пушки. Но власовцы, бросив на дороге замерший тягач, ускорили шаг: они неуютночувствовали себя на совершенно открытом пространстве, где их легко моглиобнаружить с воздуха, и торопились войти в лес. К тому же направо от насподнялась в небо и рассыпалась ракета: видимо, власовские разведчики увиделиподходивший полк. -- В чащу, гаврики, их пускать нельзя,-- вытирая лицо пилоткой, сказалЖук.-- Заблудятся -- ищи их потом... Лимузин беру на себя, левому флангу --бить по минометчикам, правому -- по пулеметам, потом всем вместе -- поколонне. Ясно? Огонь! Мишень лежала как на ладони, даже очень плохому стрелку промахнутьсябыло бы невозможно. Факелом вспыхнула легковая машина, колонна рассыпалась,оставляя на дороге убитых и раненых, и над нашими головами, срезая ветвикустов, засвистели пули. -- Бей по "ишаку"!-- бешено закричал Жук. С грузовика разворачивался в нашу сторону шестиствольный миномет,грозное оружие, которое, хотя и не могло на равных спорить с "катюшей", новсе равно очень даже заставляло с собой считаться. Однако черные трубы"ишака" застряли на полпути: расчет был перебит автоматными очередями. -- Менять позиции! На холм обрушился шквал огня. Власовцы быстро поняли, что имеют дело снемногочисленным противником, и, прикрывшись пулеметами, начали короткимиперебежками штурмовать холм. Я видел, как с замком в руках бежал к орудиювласовский офицер, и кто-то из наших срезал его очередью, потом еще двоих,которые пытались подобрать замок. Ничего не скажешь -- с орудием намповезло! -- Гранатами огонь!-- заорал Жук.-- Бей! Власовцы прижались к середине холма, на них, размахивая пистолетом,яростно орал офицер, и Жук снял его одиночным выстрелом. -- Заморыш, Музыкант, соберите все гранаты -- и ко мне! Остальным вниз! Я обернулся на стон: Рашид Алиев стоял на коленях и держался рукой запробитое пулей плечо. Из-под его растопыренных пальцев бежал ручеек. -- Чего смотришь, ты!..-- зло выругался он.-- Стрэляй! Чуть ниже верхушки холма лопнула мина. -- Все вниз!-- срывая голос, орал Жук. Никто из ребят не сдвинулся с места. Зденек, сильно побледнев, шарил покарманам в поисках патронов. А мины уже рвались за нашими спинами, ещемгновенье -- и нам пришлось бы худо, тем более что на подползающих власовцевбыли брошены последние гранаты. И в этот момент подоспели наши, с двух сторон раздалось мощное идолгожданное "ур-ра!". На дорогу обрушились десятки мин, по ошеломленнымнеожиданным ударом врагам застрочили пулеметы. Власовцы, почти было ужедобравшиеся до вершины, посыпались вниз, и мы с огромным облегчением били взеленые спины, ругались, кричали всякую ерунду и видели, как падают бегущиек лесу фигурки, как гибнет оказавшийся в ловушке враг. Только одна группавласовцев, используя как прикрытие грузовые машины, оказала сильноесопротивление. Наша цепь откатилась назад, и тогда по машинам ударилиминометы. Когда все было кончено, я увидел, как власовский офицер застрелилиз пистолета двух солдат, поднявших кверху руки, а потом пустил себе пулю влоб: значит, понимал, что его ждет. Ребята перевязали впавшего в беспамятство Рашида, и мы понесли еговниз, обходя стороной лежащих на склоне холма убитых власовцев. Я насчиталдвенадцать трупов, хотя в пылу боя мне казалось, что мы уложили гораздобольше. Зато вся дорога и прилегающее к ней поле были буквально заваленытрупами: я увидел, какое страшное опустошение могут произвести мины наоткрытой местности, и подивился прозорливости Жука, который приказал впервую очередь подавить "ишаков". Когда мы спустились вниз, Зденек и Штефан стали прощаться. Они долгожали нам руки, показывали на видневшуюся в отдалении деревню и звали вгости. Мы обнялись и расцеловались. -- Погодите! -- крикнул Жук уходящим чехам. -- На память, братцы,примите. И протянул Зденеку свои часы, а Штефану кинжал. Проследив, чтобы Рашида побыстрее отправили в медсанбат, мы пошли кпленным. Их было с полсотни, обалдевших, дрожащих от перенесенного кошмара,и мы, столпившись вокруг, всматривались в их лица. -- Из лагеря нас взяли,-- тянул откормленный детина, бегая глазами потолпе,-- заставили, ей-богу! -- Сукин ты сын, за кусок сала продался! -- Тебя, земляк, тоже заставили?-- усатый сержант с забинтованнойголовой подошел к власовцу в офицерской форме и с мясом сорвал с его кителяЖелезный крест. -- Волк тебе земляк,-- процедил офицер, с ненавистью глядя на нас, ивыкрикнул:-- Стреляйте, сволочи! Чего ждете? -- Дешево отделаться хочешь!-- засмеялся сержант.-- Вешать тебя будем,господин офицер. Противное дело, но ради такого гада попробую. -- Кончать предателей!-- загудела толпа. В сопровождении штабныхофицеров подошел подполковник Локтев. -- Савельев, обеспечить безопасность пленных,-- коротко отрубил он.--Всем разойтись! -- Да они человек тридцать наших положили!-- выкрикнул кто-то. -- Всем разойтись!-- холодно приказал командир полка.-- В СоветскойАрмии нет места самосуду! Недовольно ворча, солдаты расходились. Локтев подошел к Жуку, положилему руку на плечо. -- Спасибо, Петя, правильно решил. Представишь ребят. Жук весело козырнул: -- Есть представить ребят! -- С нами два чеха были, товарищ гвардии подполковник!-- выпятив грудь,доложил я. Локтев вопросительно посмотрел на Жука. -- Новенький, тот самый кореш,-- пояснил Жук.-- А фамилии чехов язаписал, симпатичные гаврики. Держались на пятерку с плюсом. -- Подашь вместе со своими,-- сказал Локтев,-- Потери? -- Рашида подцепило, в ключицу навылет. -- Жаль,-- Локтев помрачнел. -- Итого тридцать семь, из них двенадцатьубитых... Ладно, веди пленных. Тесно сбившись в кучу, боясь поднять глаза, власовцы, осыпаемыеругательствами встречных солдат, побрели к холму. Если бы ненависть моглажечь, они бы превратились в труху. Полк остановился на большой привал, а нас Жук повел прочесывать лес --пленные показали, что нескольким власовцам в последнюю минуту все же удалосьскрыться. Мне было хорошо: плотину прорвало, со мной разговаривали, шутили-- меня приняли. Но главное -- рядом шел Юра Беленький, которого Жуквыклянчил у Ряшенцева на место бедняги Рашида. Вконец расстроенный ВикторЧайкин узнал, что кандидатуру его друга подсказал Жуку я, и на прощаньепообещал: "Будешь за это ходить с битой мордой, попомни!" Мы хохотали, дажесам Виктор под конец не выдержал и рассмеялся. В отличие от меня Юру разведчики приняли сразу -- в полку он былстарожилом, пользовался славой храбреца и весельчака, и его общества искали.Подтрунивал Юра над всеми, невзирая на чины и положение, а одна его шуткамогла бы иметь для Юры плачевные последствия, если бы у генерала, начальникаштаба корпуса, не обнаружилось чувство юмора. Предыстория этого случая была такова. Как известно, разведка у немцевработала неплохо, и когда на нашей передовой появлялось высокое начальство,немцы иной раз об этом узнавали и делали вывод о готовящемся наступлении.Поэтому генерал из штаба корпуса решил проверить готовность передовыхподразделений инкогнито, в солдатской форме. Командир корпуса лишьпредупредил Локтева, что в расположении полка появится солдат-специалист изштаба и ему следует оказывать всяческую помощь. Но... Юра Беленький лежал сгенералом в госпитале и знал его в лицо. И вот в траншее появился незнакомый пожилой "солдат", за которым впочтительном отдалении следовал начальник штаба полка майор Семенов."Солдат" присматривался к бойцам, вступал с ними в разговоры, шутил и, насвою беду, неосторожно выругал младшего сержанта Беленького за то, что онвскрывал штыком консервную банку. -- Службы не знаете, солдат!-- делая страшные глаза, рявкнул Юра.-- Какразговариваете со старшим по званию? Майор Семенов издали делал отчаянные знаки и грозил кулаком. -- Виноват, товарищ гвардии младший сержант!-- спохватившись, вытянулсягенерал. -- На первый раз прощаю,-- великодушно сказал Юра, усаживаясь.-- Давнов армии? -- Двадцать семь лет, товарищ гвардии младший сержант! -- Должны были бы изучить устав,-- упрекнул Юра.-- Ладно, вольно,товарищ... генерал! Генерал на мгновенье растерялся, потом расхохотался и протянул Юреруку, которую тот почтительно пожал. Не удивительно, что Юру приняли как своего. Только Саша Двориков, кобщему недоумению, не подходил к новичку и даже не смотрел в его сторону. -- Ничего не понимаю.-- Музыкант пожимал плечами.-- Земляки, корешамибыли... Заморыш, чего морду воротишь? Но Саша бормотал что-то невнятное, отворачивался, и ребята пристали срасспросами к Юре, который долго жался, напускал на себя таинственность,сдерживал смех, всеми силами показывая, что он буквально давитсяневысказанной историей. -- Не могу,-- разводя руками, вздохнул он.-- Тайна, покрытая мраком. -- Черт с тобой,-- буркнул Заморыш,-- рассказывай. Все равно этигаврики выжмут. -- Три месяца назад мы лежали в одной палате,-- не без удовольствияначал Юра.-- Я еще скрипел, а на Заморыше все зажило как на собаке --ковылял по коридорам и покорял сестер своими усиками. И вот однажды приходитв палату довольный, рожа блестит, на нас смотрит снисходительно. "Договорился?"-- спрашиваю. Кивает, змей, важничает! Смотрю -- достаетиз-под матраса гимнастерку и цепляет на нее ордена. Молчу -- сам, думаю, невыдержишь. Так и есть, через минуту нагибается, шепчет: "Трепаться не будешь? Смотри мне! Нюрка из перевязочной пригласила начаек с печеньем. В двадцать четыре ноль-ноль, после дежурства". "Врешь!" "Чтоб мне на этом месте провалиться! Сказала -- приходи на второй этажв десятую комнату, номер мелом написан. Дай-ка мне еще твой орденок, пустьблестит побольше". Я -- пожалуйста, я человек добрый. А Заморыш улегся на кровать,донельзя важный, осматривает рожу в зеркальце и уже не говорит, а изрекает: "Не зря девки на меня глаза пялят. Они, девки, понимают, в комнастоящий шарм!" -- Врет он, собака,-- Заморыш сплюнул.-- Ну погоди же! -- Не мешай! -- зашумели на него ребята.-- Дуй дальше! -- Меня, конечно, это слегка задело,-- иронически похлопав свою жертвупо плечу, продолжал Юра.-- Нет, думаю, так дело не пойдет! Когда времяподошло к двадцати четырем, минуток без пятнадцати, кое-как взгромоздился накостыли, разыскал в пустой комнате кусок мела -- госпиталь в бывшей школенаходился -- и вполз на второй этаж. Иду и смотрю на двери. А вот и комнатаномер десять. Стираю десятку, пишу мелом девятку, а на девятой комнате --соответственно десятку. Сделав это благородное дело, спускаюсь в палату,ложусь в постель и притворяюсь мертвым. Слышу: "тук-тук" -- значит, Заморышотправился пить чай с печеньем... Остальное, братцы, со слов -- свидетелемне был. Подходит Заморыш к десятой комнате и стучится: "Открой, Кисонька,это я, твой ласковый дружок Сашутка!" Молчание. Снова стучит, уже погромче:"Лапочка, отвори дверцу, чаю хочется, в горле пересохло!" Трах! Дверьраспахивается, и на пороге в одних кальсонах появляется заспанныйдед-рентгенолог: "Щенок! Я тебя таким чаем угощу, что на том свете икатьсябудет!" Чтобы дать Юре досказать концовку, мы остановились перед лесом. Когдавсе утихли, Жук возвестил: -- Антракт закончился, гаврики, занавес поднимается! Растянувшись цепочкой и держась в нескольких метрах друг от друга, мыуглубились в густой смешанный лес. Далеко власовцы уйти не могли: леспрорезали дороги, по которым уже непрерывно шли войска. Разгромленная нашимполком часть опоздала буквально на считанные минуты: еще немного, и ей,возможно, удалось бы ускользнуть в глухой горно-лесной массив, а оттуда -- вАвстрию, к американцам. После удачного боя настроение у ребят былоприподнятое и не очень серьезное: Заморыш беззлобно ругался с Юрой, и пообеим сторонам от них слышались смешки -- приятелей подначивали. ЛишьМузыкант бесшумно ступал своими толстыми ногами и поводил огромными ушами. -- Эй, кореши,-- сердито призвал к порядку Жук.-- Не ловите ворон! Подражая Музыканту, я шел, стараясь не наступать на сухой хворост ичутко прислушиваясь к лесным звукам. Одна высокая сосна вызвала у меняподозрение: в ее густой кроне, как мне показалось, что-то темнело. Задравголову вверх, я сделал несколько шагов назад, споткнулся о толстый сук,рухнул на кучу валежника и тут же вскочил с бьющимся сердцем: всем своимтелом я ощутил под слоем хвороста чье-то чужое тело. -- Юра, Петя, у вас есть закурить?-- прерывающимся голосом спросил я,пяля глаза на валежник. Жук, тихо свистнув, сделал знак, и ребята,подтянувшись, окружили подозрительное место полукольцом. Больше всего насвете я боялся, что ошибся, что стану всеобщим посмешищем, но, к счастью,ошибки не было: из-под валежника явственно торчал белый клок рубашки. -- Вставай, земляк,-- предложил Жук, щелкая затвором автомата.--Простудишься.-- И, подождав, добавил:-- Ревматизм наживешь, а попробуйдостань путевку на Мацесту, когда сезон вот-вот начинается...-- Валежникзашевелился.-- Только уговор: не баловаться, не то дырок понаделаем --никакой портной не заштопает... Вот так, земляк. Клешни, между прочим,положено задрать кверху. Отряхиваясь от ползающих по телу муравьев, на ноги поднялсядвухметрового роста детина в нижней рубахе, чуть не лопающейся на могучейгруди. Я разгреб валежник, вытащил оттуда китель и туго набитый планшет, изкоторого на землю посыпались... десятки порнографических открыток. Никакогооружия у власовца не оказалось. -- Настоящий солдат,-- похвалил Жук.-- Не какую-нибудь муру вродеавтомата с собой захватил, а самое заветное! Мишка, ты его унюхал, ты иведи. Беленький, дуй со своим корешом за компанию, а то лоб здоровый, как быиз конвоира кишмиш не сделал. Пошли, гаврики! Многоопытный Юра срезал со штанов власовца пуговицы, и мы повели его вполк. Это был мой первый пленный, и я ног под собой не чуял от гордости. -- Хлопнулся на него, чувствую, амортизирует! -- захлебываясь, в пятыйраз излагал я.-- Как считаешь, правильно, что сам его не поднял, а для видупопросил у вас закурить? А вдруг он бы выпалил? -- Правильно, правильно,-- отмахиваясь, смеялся Юра.
ТРИ СМЕРТИ
В последние дни каждым из нас владела одна навязчивая идея: пойматьВласова. Слишком много ненависти вызывала омерзительная личность бывшегосоветского генерала, ставшего гитлеровским холуем. Мы спали и видели, какведем в свое расположение предателя номер один,-- точно так же, какучастники уличных боев в Берлине мечтали самолично усадить Гитлера вжелезную клетку. И когда в плен попадались власовцы -- а они поднимали кверху руки менееохотно, чем даже эсэсовцы,-- мы прежде всего задавали им вопрос: -- Где Власов? Фотографии командующего "Русской освободительной армией" ни у кого небыло, и это усиливало нашу подозрительность: ведь он мог переодеться! Вкаждом средних лет и постарше пленном, независимо от звания, мы виделиВласова и с немалым разочарованием убеждались в своей ошибке. Пленные же, несговариваясь, показывали, что Власов скрывается где-то поблизости и надеетсяудрать в Австрию вместе с остатками дивизии своего генерала Буйниченко. И мыбез устали круглыми сутками прочесывали леса, проверяли документы упроезжавших по дорогам офицеров, которые выходили из себя от одной мысли,что их принимают за переодетых власовцев. Однажды мы даже нарвались накрупный скандал, когда вытащили из машины багрового от гнева майора, которыйотказывался предъявлять документы и лишь орал на нас, срывая голос. Каков жебыл конфуз, когда выяснилось, что майор по фамилии Денисенко направляется кнам принимать полк у Локтева, назначаемого заместителем командира дивизии. Кслову сказать, новый комполка оказался человеком злопамятным, в чем мне,увы, пришлось убедиться на собственной шкуре. А Власова все-таки изловили -- недалеко от города Пльзень, до которогомы не дошли километров шестьдесят. По нынешней версии, принятой в военнойлитературе, закутанный в одеяла Власов прятался в легковой машине, и еговыдал собственный шофер. Теперь я не сомневаюсь, что это так и было, но в тедни наш полк облетела другая, более красивая легенда. Мы не зря так увлекались проверкой документов на дорогах: здесь былодин интимный секрет, о котором поведал мне Жук. Дело в том, что на всехизготовленных у нас документах скрепки ржавели, а немцы, с присущей имаккуратностью, скрепляли даже фальшивые удостоверения скрепками из блестящейнержавеющей стали. Этот педантизм дорого обошелся многим переодетым всоветскую форму диверсантам, которых гитлеровский обер-убийца Отто Скорценипод конец войны десятками забрасывал в наше расположение. И вот, какразнеслось по полку, ребята из разведроты соседней дивизии остановили"виллис", в котором ехали генерал и два офицера. Добродушно подшучивая надчрезмерной бдительностью разведчиков, генерал протянул документы (ужеошибка. Наши генералы обычно поругивали проверяющих) и, вытащив фляжку,предложил выпить за победу (вторая ошибка -- станет генерал по дорогевыпивать запанибрата с солдатами!). Но решили дело скрепки, блестевшие междупотрепанными листками документа. -- Попрошу выйти из машины! Генерал пытался застрелиться, но разведчики скрутили ему руки.Задержанных под усиленной охраной привели в "Смерш", где выяснилось, что"добродушный" генерал и Власов -- одно лицо. Слышал я и другие версии пленения Власова, правдоподобные и не очень,имевшие хождение в солдатском фольклоре, но никого не осуждаю за выдумки:ведь они лишь свидетельствуют о том, как болезненно относились наши солдатык самому факту измены Родине. О том, что Власов пойман, мы узнали шестнадцатого или семнадцатого мая,точно не помню. Узнали с опозданием, и это дорого нам обошлось. Ранним утром пятнадцатого мая в полк прибежал пастух-чех из близлежащейдеревни и рассказал, что видел в лесу нескольких подозрительных людей вштатском. Они сидели у оврага, подкреплялись холодными консервами и тихоразговаривали на русском языке. Пастуху удалось остаться незамеченным, и он,бросив на произвол судьбы стадо, решил предупредить "Руде Армаду". Мы всю ночь пробыли в лесу, сильно устали, но ребята и слышать нехотели, чтобы ложиться спать. Чем черт не шутит, а вдруг -- Власов? Жукзадал пастуху несколько вопросов, и мы кружным путем отправились заниматьтропу, по которой скорее всего должны были пройти власовцы. Спустя полчаса мы их увидели. Они тихо ступали по тропе, настороженноглядя по сторонам. Грязные, обросшие щетиной, в явно чужой одежде, власовцыподходили все ближе к нам, притаившимся по обе стороны тропы. Впереди савтоматом в руках шел молодой широкоплечий парень, а за ним -- еще трое,вооруженные пистолетами. Жук предупредил, что власовцев нужно брать живьем-- если не будут сопротивляться. Долго казнил он себя за то, что принялтакое решение.,. -- Руки вверх!-- не показываясь из-за кустов, выкрикнул Жук и пустилнад головами власовцев короткую очередь. Но те были вышколены неплохо. Власовцы мгновенно упали на землю и,ориентируясь на голос, осыпали кусты градом пуль. Тогда автоматическивступил в действие второй вариант: Музыкант и Юра, лежавшие в кустах подругую сторону тропы, одну за другой бросили несколько гранат, и огонь сразуже прекратился. -- Трое наповал!-- кричал нам с тропы Юра.-- Сюда, ребята! Мы склонились над Заморышем. Автоматная очередь прошила ему грудь, и онбыл без сознания. Жук разорвал на Саше гимнастерку, быстро перебинтовал егои погладил посеревшее лицо друга. -- Заморыш, братишка... кореш ты мой... -- Понесем его, Петя,-- сказал Приходько.-- Может, успеем. Жук кивнул, и я впервые увидел на его лице слезы. -- Понесли, быстро!-- вставая, приказал он, и мы, осторожно подняв сземли потяжелевшее тело Заморыша, двинулись в обратный путь. -- Этот, который из автомата палил, живой и невредимый, а троенаповал!-- весело доложил Юра.-- Чего вы там?.. Заморыш! Вытащив из кобуры "вальтер", Жук подошел к власовцу, который стоял натропе и смотрел на нас ненавидящим взглядом. -- Четверо наповал,-- сквозь зубы поправил Жук и разрядил пистолет вубийцу, от руки которого умирал Заморыш. Жук взял его на руки и понес, как спящего ребенка, маленького,беззащитного. А через несколько часов перед строем полка расстреливали Дорошенко. Иногда я вспоминал его и радовался, что этот отвратительный парень ушелиз моей жизни. Я встречал на фронте ребят, бывших когда-то уголовниками: оничастично сохранили свой жаргон, блатные ухватки, любили петь "перебиты,поломаны крылья, тихой болью всю душу свело" и "как живут филоны в лагерях",но в большинстве своем снова стали людьми. Лишь после смерти Заморыша яузнал, что до армии, точнее до тюрьмы, он был вокзальным вором. А другие -- таких было очень немного, но они были -- так и не,вернулись к честной жизни. Все их презирали и рано или поздно выбрасывали изсвоей среды, Таким был и остался до конца Дорошенко. Оказавшись в штрафной роте, он счастливо отделался "малой кровью":получил осколочек в мякоть ноги и по закону считался искупившим свою вину. Вполк он пришел из медсанбата всего несколько дней назад, и я увидел еготолько тогда, когда нас выстроили по тревоге. Перед строем выступил подполковник Локтев. -- Товарищи!-- восклицал он.-- Среди нас есть подлец, запятнавший знамянашего полка! Этот негодяй ограбил старика и его жену, представителейбратского народа, освобожденного Советской Армией! Они видели, как грабительбежал в расположение полка. Смир-но! Четверо -- Локтев, принявший командование полком, майор, седоватыйподполковник из военного трибунала и совсем дряхлый старик чех, явносмущенный тем, что происходит, начали обходить ряды. Время от времени чехостанавливался и умоляюще говорил что-то сопровождавшим, но Локтевотрицательно качал головой и продолжал, бережно держа под руку, вестистарика вдоль рядов. Мы стояли по стойке "смирно", нам было безумно стыдно. Дорошенко вытолкнули из рядов сами солдаты, увидевшие, как он пытаетсявыбросить из кармана и придавить ногой древние медные часы-луковицу ипозолоченное обручальное кольцо. Через пять минут Дорошенко расстреляли перед строем, и не было ниодного человека, который бы о нем пожалел. И меньше всего -- мы. Из-за этого мерзавца нас оторвали от постелиумирающего Заморыша. Жук, который впервые нарушил свой воинский долг иотказался идти на построение, рассказал, что Саша на короткое время пришел всознание и просил не поминать его лихом. Теперь он снова впал вбеспамятство, и хирург, повидавший за войну тысячи смертей, честнопредупредил, что вот-вот начнется агония.
Саша умирал трудно, и почерневший от горя Жук не спускал с него глаз. Сним вместе Жук провоевал три года, и хотя был старше двадцатилетнегоЗаморыша всего на семь лет, относился к нему как отец: строго отчитывал запроступки, даже наказывал, но во всех его репликах, обращенных к маленькомудругу, сквозили гордость и неприсущая Жуку теплота. Оба они были одиноки и,как часто бывало на фронте, предполагали после демобилизации поселитьсявместе. И теперь Заморыш умирал -- из-за непоправимой ошибки, допущенной егостаршим другом Мы хоронили его под вечер, на деревенской площади. Вокруг, обнаживголовы, стояли чехи. Локтев произнес короткое прощальное слово и бережноприкрыл краем знамени обострившееся лицо прославленного разведчикаАлександра Дворикова, по прозвищу Заморыш. Навсегда в моей памяти осталась последняя ночь войны: мы сидим впалатке вокруг врытого в землю стола, заставленного бутылками трофейногосухого вина, Музыкант бряцает на гитаре, а черный, как земля, Жук пьет, непьянея, стакан за стаканом и с невыразимой печалью напевает, качая тяжелойголовой: Не для меня придет весна-а-а, Не для-я меня Дон разольется, и сердце радостно забье-ется Восторгом чувств -- не для ме-еня...
2021-12-07
35
